Наследница трех клинков

Далия Трускиновская, 2009

XVIII век. Курляндия. В поместье Карла фон Гаккельна, недалеко от Митавы, обнаружен труп молодой девушки. Одновременно в поместье появляется племянница фон Гаккельна – Эрика. Она просит дядю помочь ей срочно добраться до российской столицы. Вдобавок неожиданно в дом врывается старый знакомый фон Гаккельна, Михаил Нечаев. Он ищет некую сумасшедшую девицу, которая была похищена при рождении у одной знатной петербуржской дамы. Местонахождение девицы недавно выяснилось за большие деньги, и дама требует доставить дочку к себе. Смекнув, что сумасшедшая – та самая утопленница и что разыскивающие не знают ее в лицо, фон Гаккельн предлагает Эрике притвориться «дурочкой», добраться до Петербурга и там уже решать свои дела. Однако его величество Случай распорядился по-своему!..

Глава 6. Два жениха

Эрика уже давно могла бы сбежать — ее стерегли не слишком строго. Но она понятия не имела, где находится, далеко ли Санкт-Петербург, да и в какой он стороне.

Зато она понимала — как только обнаружится ее отсутствие, будет погоня, и Михаэль-Мишка окажется в более выгодном положении, чем она, — у него есть лошади и знание русского языка. Всякий охотно скажет, куда побежала придурковатая девица. Значит, нужно уходить в ночь и несколько верст идти в сомнительном направлении, не имея возможности спросить у прохожих дорогу. Да и хуже того — это должны быть прохожие, знающие немецкий или французский.

При ней Маша с Федосьей говорили, разумеется, только по-русски, и некоторые слова Эрика уже стала понимать: «кашка», «ложка», «кружка». В надежде, что ее начнут учить, она старалась произносить эти слова, но результат был смешной — Михаэль-Мишка за каждое новое слово дарил ей конфект в пестрой бумажке. Ей же нужно было научиться говорить: «В которой стороне Санкт-Петербург» и «Где казармы Измайловского полка».

Одно было хорошо — фрау Герта, не зная русского языка, ухитрилась насмерть переругаться с Машей, которая только русский и знала. Визг подняли на все Царское Село. Мирил их Воротынский — оплеухами.

Такое неделикатное обращение принесло неожиданные плоды.

Фрау Герта ухватила кочергу, замахнулась на Воротынского, он отскочил, удар пришелся по оконной раме, стекло вылетело. Фрау Герта поспешила в свою комнатку, собрала вещи и, когда приехал из Санкт-Петербурга Нечаев, объявила ему, что уходит навеки. Угомонить ее не удалось, и пришлось закладывать дормез, везти немку в Гатчину, пристраивать к каким-то знакомцам в дом.

Маша же страшно обиделась на Воротынского, выбежала из комнаты и нашла приют у соседки. Михаэль-Мишка разбранил товарища за неуместную грубость (именно неуместную, оплеухи он считал подходящим средством, а вот поднимать шум, имея на руках выкраденную дуру-девку, нельзя), и Воротынский побежал мириться. Целый вечер продолжалась суета, к Маше подсылали Федосью, подсылали кучера Андреича, понесли ей подарок — дорогую шелковую материю, насилу выманили, и наконец Воротынский пустил в ход последнее средство. Наутро оказалось, что они ночевали в одной комнате.

Неизвестно, на сколько дней Эрика застряла бы в Царском Селе, если бы не странный визит, одновременно испугавший ее и обрадовавший.

Она сидела в своей комнате, а Федосья для ее развлечения принесла со двора котят и дразнила их веревочками. Время было позднее — то самое время после ужина, когда все, что положено сделать на сон грядущий, уже сделано, и осталось уловить в себе желание задремать. Вдруг без стука вошел Михаэль-Мишка и что-то приказал. Следом вбежала Маша — и запричитала, словно бы оправдываясь. Михаэль-Мишка был взволнован и сердит. И прямо при нем началась суета.

Женщины достали из шкафа нижние юбки, несколько помятые, и шелковое платье — такие платья назывались «пукетовыми», потому что по светлому полю разбросаны были связки и гирлянды таких цветов, какие в природе друг с дружкой не встречаются.

Эрика невольно улыбнулось — бирюзовое поле было ей к лицу. И банты спереди, более густого цвета, Маша вывязала очень ловко, и затянула талию не слишком, и расправила кружева на плечах и на груди. Если бы к такому платью еще высокую прическу с крупными буклями, подумала Эрика, с цветами и лентами! Маша, словно уловила мысль, взвесила на руке ее длинную рыжеватую косу, расплетать не стала, а уложила венцом, и это тоже было неплохо.

Вдруг радость как рукой сняло — для чего бы впопыхах одевать неразумную девицу, словно на придворный бал? Что затеял Михаэль-Мишка?

Маша взяла Эрику за руку и, ласково уговаривая, повела вниз.

В большой комнате она увидела Михаэля-Мишку, господина Воротынского и еще одного господина, который ей очень не понравился. Одет он был нарядно, в пюсовый кафтан, под которым сверкал золотой вышивкой камзол из бледно-зеленого шелка, и ростом был высок, и станом — плотен, и ноги в узких пюсовых штанах — крепки и мускулисты, хотя самую малость кривоваты, а вот лицо кавалера было прикрыто шелковой маскарадной маской.

Михаэль-Мишка стоял с ним рядом и что-то ему объяснял по-русски.

Эрика выдернула руку и отступила назад. Михаэль-Мишка заметил это и достал из кармана завернутого в бумажку сахарного петушка. Господин в маске взял у него этого петушка и стал очень медленно подходить к Эрике, приговаривая по-немецки:

— Хорошая девочка, милая девочка…

Умнее всего было взять петушка и тут же начать его обсасывать — пусть видит, что из Курляндии привезли не какую-нибудь фальшивую, а самую настоящую, высшей пробы дуру. Для создания полной иллюзии не помешало бы еще вытереть руки о юбку…

И тут замаскированный кавалер заговорил по-французски.

— Я думал, она не так уж хороша собой, а она красавица. Тем лучше — не так уж страшно заполучить в постель такую прелесть.

— Она добра и благонравна, — по-французски же ответил Михаэль-Мишка. — Я думаю, что сотню слов она сможет выучить. Но будет очень трудно объяснить ей, что такое церковь и венчание.

— Нам нужен священник, который не станет задавать лишних вопросов.

— Попробую найти такого священника… за разумное вознаграждение…

Эрика так и окаменела с петушком во рту.

Теперь история с похищением безмозглой девицы приобрела завершенность. Кавалер в шелковой маске замахнулся на немалое приданое.

А сказать ему правду — страшновато. Потому что в нем чувствуется то же самое, что в Михаэле-Мишке, только в гораздо большем количестве: при внешнем благодушии скрытая холодность и жестокость. Люди, похитившие не ту курляндку и спрятавшие ее в деревне возле столицы, могут без особых угрызений совести отправить ее на тот свет, чтобы скрыть следы своей авантюры. Никто ее тут искать не станет, никто не опознает мертвое тело, найденное в кустах у большой дороги.

— Вели женщинам научить ее говорить «да» — хотя бы за конфекты или за ленточки, — по-французски сказал кавалер. — Но не дай Бог, если они догадаются о венчании.

— Это простые женщины, они из Царского Села никогда не выезжают и нашу дурочку никогда больше не увидят.

Эрика отвернулась, делая вид, будто занята петушком.

— Я постараюсь, чтобы ее больше из посторонних никто и никогда не увидел… — пробормотал кавалер. — Впрочем, я доволен. Главное — чтобы она родила ребенка.

— И чтобы ребенок пошел в отца, а не в матушку, — заметил Михаэль-Мишка. — Я рад, что мы с господином Воротынским вам угодили.

— Да и я также рад. Кто бы отказался от прелестной дурочки, которая не рвется на все балы и не просит подарков, кроме петушков? Нет, положительно в моей затее даже больше смысла, чем мне казалось! Нечаев, ты уверен, что женщины ни о чем не догадываются?

— Я сказал им, что девица — незаконная дочка богатого человека, который скоро пришлет за ней своего родственника. Они пытались узнать его прозвание, но я держался стойко.

Эрика, притворяясь, будто занята лишь сахарным петушком, внимательно слушала эту французскую беседу и осторожно поглядывала на кавалера в маске и Михаэля-Мишку.

Похититель старался держаться независимо и по-светски, но Эрика ощущала фальшь — Михаэль-Мишка норовил угодить кавалеру и явно боялся, что не справится. Кавалер же был по-светски беззаботен — как будто не приехал впервые посмотреть на будущую жену, а стоял в зверинце у клетки с мартышкой.

— Она умеет вести себя за столом? — спросил кавалер.

— Она сама ест ложкой и очень старается.

Тут Эрика еле удержала улыбку — она, наоборот, старалась есть, как малое дитя, вываливая кашу себе на подол.

— Тогда мы ее не позовем. Вели женщинам накрыть на стол, я перекушу и поеду.

— Дорога займет не больше двух часов…

— Нет, побольше. Сейчас видно, что ты привык ездить верхом. А экипаж тащится, как, как…

То, что кавалер сказал по-русски, очень развеселило Михаэля-Мишку.

Эрика бросила петушка на пол и широко зевнула.

Ей нужно было поскорее попасть наверх, в свою комнату. Окно глядело во двор, но она знала, откуда видна дорога. Увидеть только, в какую сторону двинется экипаж, — и по крайней мере одной заботой меньше!

Кавалер подошел к ней, взял за плечи, посмотрел прямо в глаза — и Эрике показалось на миг, будто он все понял. Сильные пальцы сжимались, но ощущение было странное — Эрика не хотела вырвать и отскочить, наоборот, ей было необходимо, чтобы эти руки удерживали ее еще сильнее, так, что рывок на волю невозможен. И взгляд… этот взгляд был доподлинно магнетическим… что-то такое толковала матери незамужняя тетка Амалия, помешанная на магнетизме и месмерической гармонии…

Тут голова у Эрики закружилась, и ее основательно качнуло. Кавалер удержал девушку и по-русски позвал Машу с Федосьей, смиренно стоявших в уголке.

Они увели ее, до полусмерти перепуганную. До сих пор никто с ней таких штук не проделывал. И опомнилась она лишь у себя в комнатке, когда Маша стала распускать ей шнурованье. Оттолкнув Машу, Эрика забралась с ногами на кровать. Она решительно не хотела раздеваться, она вдруг поняла, что ее разденут — и тогда явится кавалер с черным шелковым лицом!

Женщины зашептались — и вдруг разом перекрестились. Эрика поняла — кавалер их тоже чем-то напугал. И от этого вдруг полегчало — выходит, она еще в своем уме, и господин в маске оказывает магнетическое действие на всех! Вот ведь и Михаэль-Мишка, человек решительный и уверенный в себе, тоже при нем как-то утрачивает отвагу, делается отвратительно угодливым…

Эрика прямо в платье легла и натянула на себя одеяло. Под прикрытием одеяла ей было удобно запустить руку под тюфяк, где лежали пояс, кошелек и нож. С ножом она ощущала себя как-то увереннее.

Женщины бесшумно вышли — побежали докладывать, что безмозглая девица пожелала лечь спать. Вот и прелестно. Эрика встала и подкралась к двери, потом осторожно отворила ее. Нож был в левой руке — лезвием к себе. Откуда-то она знала, что так ей будет удобнее бить — повернувшись боком, снизу вверх, почти без замаха…

В торце коридора было окошко — к нему-то и пошла Эрика. Это окошко глядело на улицу — по здешним понятиям, довольно широкую улицу, хотя грязную беспредельно, с большими мусорными кучами, сломанными заборами и прочими прелестями слободы, которая только строится, причем строится без всякого плана, а каждый ставит себе домишко, как в голову взбредет. В темноте светились окна — вблизи и вдали, без всякого порядка. Составить по ним представления об улицах было совершенно невозможно.

Но окрестности Эрику не интересовали. Ей нужен был экипаж замаскированного кавалера, а еще точнее — те два фонаря, что висели спереди и хоть немного освещали дорогу.

Нечаянный жених, видимо, был усажен за стол и угощался. Маша и Федосья хлопотали вокруг стола и печи. Никто Эрику не беспокоил. Она присела боком на подоконник и подняла голову — к черному небу, к луне, окруженной светлым кольцом. Кто-то в Митаве рассказывал, что на Луне тоже есть горы и моря, только разглядеть их непросто, есть и жители, о коих почему-то умалчивает Священное Писание. Должно быть, иные из лунных жителей глядят на Землю в большую подзорную трубу и тоже ломают голову: что за странные существа там обитают?

Снизу донеслись голоса. Кто-то кричал по-русски, ему отвечал знакомый голос — Михаэля-Мишки. Эрика, не думая об опасности, отворила окошко и высунулась. Оказалось, экипаж был поставлен очень неудачно и теперь должен был хитроумно маневрировать, чтобы выбраться на дорогу. Незримый жених по-французски помянул тысячу чертей.

Наконец он уселся в экипаж. Качающийся огонек тронулся и неторопливо поплыл сквозь тьму. Эрика следила за ним, соотнося его с окрестностями. Она уже знала некоторые дома, знала расположение ближайших улиц. Огонек в конце концов потерялся во мраке, но Эрика поняла, в каком направлении нужно уходить.

Если экипажу на дорогу потребуется куда более двух часов, а всаднику, который бережет коня, — два часа, то дом жениха находится на расстоянии чуть более трех немецких миль. Так рассудила Эрика. Расстояние в милю было ей знакомо — оно требовало около двух часов, если идти неспешно, значит, до столицы можно дойти за шесть часов. Всего за шесть! И ранним утром ворваться в комнату к Валентину!

Откладывать это путешествие нельзя — неизвестно, что еще придумает проклятый жених, о чем он уговорился и Михаэлем-Мишкой за столом. Стало быть, час пробил.

Когда Маша с Федосьей пришли укладывать Эрику, она лежала под одеялом. Снять с себя платье она не позволила — била женщин по рукам. Они решили оставить дикую девку в покое, помогли ей справить малую нужду, протерли ей лицо мокрым полотенцем и ушли.

Теперь оставалось только подождать, пока все в доме уснут, и пробраться в комнату, где жили мужчины. Эрика, гуляя днем по двору, заметила, что похолодало, и поняла — ночью ей не обойтись без теплой накидки. Где прячут одежду женщины, она не поняла, а вот две черные длинные епанчи, способные защитить всадника от ветра и дождя, приметила — их надевали Михаэль-Мишка и Воротынский.

Ей повезло — оба похитителя выпили с нечаянным женихом за успех авантюры, потом еще добавили и спали, как невинные младенцы.

Завернувшись в епанчу, Эрика немного постояла в дверях, глядя на Михаэля-Мишку. Она понимала — этот человек с лицом почти ангельским далеко не ангел, чем дальше от него — тем безопаснее, и все же возникла привязанность. Он искренне, насколько вообще был способен к искренности, заботился о ней — и побег навлек бы на него основательные неприятности. Но выбора не было — Эрика для того и поехала с ним, чтобы потом убежать.

Она вышла во двор, потом — на улицу. Мир, куда она попала, не очень соответствовал тому, который был виден из окошка. Но она выбралась на дорогу, по которой укатила карета жениха. Дорога была прямая и накатанная. Эрика вздохнула с облегчением и пошла вперед.

Довольно долго местность была пустынной. Это радовало — никто не видит беглянку, никто не донесет. Но вот другое обстоятельство совершенно не радовало — Эрика отвыкла от ходьбы, а туфли у нее были неудобные, неразношенные. Очень скоро она ощутила боль и поняла, что рискует сильно натереть ноги.

Путешествие оказалось совсем не таким, как вызрело у нее в голове. Ей отчего-то представлялся полет, только без крыльев, полет в объятия к Валентину, и сразу — венчание, причем не скромное, какое только и можно устроить впопыхах, а настоящее, роскошное.

Представив, что вот так придется брести всю ночь, ступая очень осторожно и всячески оберегая пятки, Эрика чуть не заплакала. Но мысль более страшная пришла ей в голову — так она за ночь не дойдет до окраин столицы.

Вокруг были луга и поля — даже негде присесть, чтобы дать отдых ногам. И темнота, которая скорой ходьбе не способствует. Эрика прошла еще немного и додумалась — можно же сорвать с платья бирюзовые ленты и перебинтовать ноги. Она свернула на луг, подстелила епанчу и достала нож.

Опыта по части перевязок у нее не было ни малейшего. Барышня знала французский, знала с полсотни латинских афоризмов, умела изобразить акварелью цветы и пейзажи, петь она тоже умела, отлично танцевала. Добрый дядюшка развлекался тем, что учил ее стрелять, — занятие самое благородное, от помнит, как отменно стреляла герцогиня Анна, которая потом стала русской царицей. Старший брат, пока не уехал в Санкт-Петербург, учил ее фехтованию — в разумных пределах и это полезно, вон ведь английским аристократкам нанимают фехтовальных учителей. К браку Эрику готовили не лучше и не хуже, чем прочих девиц из богатых семей — она знала все арифметические действия, знала цены на провиант и все, потребное для домашнего хозяйства, умела шить и вышивать, умела готовить — в разумных пределах. Но лечить натертые ноги она не умела — если с ней приключалась такая беда от новых туфель, она просто оставалась в своей комнате и ждала, пока нежные ножки сами заживут.

Но останавливаться надолго она не имела права. К тому времени, как обнаружат ее отсутствие, она должна быть в Санкт-Петербурге! Должна! Значит, нужно затянуть на ногах ленты и идти, идти, идти.

Но это уже не был полет влюбленной души — Эрика брела, стараясь забить боль беззвучным исполнением песенок. Наконец ее осенило — а нож на что? Можно разрезать туфли сзади, освободить пятки. Боль уйдет, походка станет легче!

В изуродованных туфлях она шла по ночной дороге и уже стала напевать вслух. Но тут она заметила вдали огонь.

В придорожном селении случился пожар. Подойдя ближе, Эрика увидела суету, услышала крики. Домишко стоял у самой дороги — как раз по дороге подносили воду, там крутилось и галдело десятка полтора соседей.

Ей не пришло на ум, что незнакомый человек может сейчас быстро пройти мимо людей, которым не до блуждающих девиц, — на нее никто бы не обратил внимания. Напротив — она была уверена, что если покажется на свет, то все тут же разглядят ее, запомнят и все доложат пустившемуся в погоню Михаэлю-Мишке. Не зная, долго ли тушат пожары, она решила постоять и подождать. Часов у нее не было, и простояла она, прячась за деревом, довольно долго.

Когда она отошла от селения на четверть мили, небо стало светлеть. Эрика обрадовалась, а напрасно — деревенские жители встают рано, и она догадалась о близости следующего селения по звуку пастушеского рожка и петушиным крикам. Пройдя еще немного, Эрика увидела на дороге телегу. Она кинулась прочь, спряталась в придорожных кустах, ее не заметили.

Тогда Эрика поняла, что продолжать путь опасно. Нужно было переждать где-то день и двигаться вперед с наступлением темноты. Убежище она высмотрела быстро — на выкошенном лугу стояли большие копны сена. Плохо оказалось другое — в Курляндии такие копны стояли на стожарах, чтобы сено проветривалось и не прело, получался уютный маленький шалаш. Здесь, под Санкт-Петербургом, о стожарах и представления не имели. Она отошла к самой дальней копне, кое-как разгребла сено и соорудила себе пещерку.

Усталость и волнение были таковы, что она сразу же уснула.

Проснувшись к обеду, Эрика почувствовала голод — настоящий голод, какого она отродясь не знавала. Где взять еды — она понятия не имела. Выходить к придорожному селению — боялась. Впору было жевать слежавшееся сено. Она попыталась опять заснуть и до темноты лежала в каком-то смутном состоянии — то уплывая в мир искаженной логики и невесть откуда берущихся образов, то вдруг резко оттуда вываливаясь Насилу она дождалась темноты.

Оказалось, что она пряталась недалеко от Московской заставы. Сказать, что за этой заставой начиналась столица, значило бы сильно погрешить против истины. Местность была плохо обжитая, с деревянными домами, огородами, хлевами и курятниками. Но там ей повезло — она услышала знакомую речь. Двое мужчин и женщина, едучи в повозке, говорили по-немецки. Эрика окликнула их, и ее подвезли, насколько могли, впридачу объяснив про казармы Измайловского полка.

Попутчики обрадовали: ей не придется плутать по незнакомым улицам. Измайловская слобода располагалась не доходя речки Фонтанки.

Каждый гвардейский полк имел свою слободу, в которой дома строились на один образец. Еще недавно эти слободы более всего были похожи на деревни в городской черте — вместе со служилыми людьми жили их домочадцы, включая самых дальних родственников и чуть ли не случайных знакомцев, вразброд стояли хлева и птичники. Только при ныне царствующей государыне Екатерине они стали приобретать городской вид — проложены были улицы, улицам даны названия по номерам рот, уничтожены здания, в коих не было прямой необходимости, а также посажены деревья. Посторонние персоны были безжалостно выставлены вон — включая избыточную прислугу господ офицеров. Офицеры строили себе дома за свои деньги, но обязаны были соблюдать архитектурное единообразие. Солдаты жили в казармах, поделенных на покои, причем один покой был рассчитан на двоих гренадеров или мушкетеров.

Эрика кое-что знала от жениха и брата об устройстве гвардейских слобод и у первого же встречного в мундире спросила по-немецки, где находится полковой двор. Этот человек был русским, но по-немецки уже разумел — и поди не выучись, когда большая часть офицеров — немцы. Он проводил Эрику мимо казарм на небольшую площадь, окруженную домами. Там было все, необходимое полку, чтобы жить и действовать: канцелярия, деревянная полковая церковь, цейхгаузы, госпиталь, дома для докторов, полковые мастерские, кузница, пороховой погреб и при нем бомбардирская и гренадерская лаборатории — там мастерили боеприпасы для полковых нужд. Ближе к Фонтанке располагались водоемы, где брать воду в случае пожара, полковые конюшни и сенные сараи.

Будь она столичной жительницей — ее смутила бы тишина в полковой слободе, показались странными пустые улицы. Но Эрика была курляндской барышней, да еще влюбленной, в голове жила одна мысль — вот сейчас распахнется какая-нибудь дверь и на пороге явится изумленный Валентин.

Ее спутника окликнули по-русски, он ответил, подошел пожилой офицер с фонарем.

— Добрый вечер, — сказала ему Эрика по-немецки. — Вы говорите по-немецки или по-французски?

— Я эльзасец, фрейлен, — ответил офицер. — Что вы делаете в такое время у казарм?

Вопрос был довольно строгий, но Эрике и в голову не пришла его подоплека. О некоторых сторонах полковой жизни она не имела понятия, а брат и жених ее не просвещали.

— Я ищу своего жениха, — сказала она. — Я приехала к нему из Митавы. Он и мой брат служат в Измайловском полку. Брата зовут Карл-Ульрих фон Лейнерт, жениха — Валентин фон Биппен. Оба служат во второй мушкетерской роте…

— Лейнерт? — переспросил офицер. — Фрейлен его сестра?

И поднял фонарь повыше, чтобы осветить лицо Эрики. Сходство с братом имелось — она это прекрасно знала.

— Да, только не зовите его сразу, — попросила она, поняв, что офицер ей поверил. — Сперва отведите меня к фон Биппену… вы понимаете…

— К фон Биппену?.. — офицер явно растерялся. — Но, фрейлен, это невозможно, простите…

— Отчего же? Он занят по службе? Тогда, сударь, проводите меня туда, где я могла бы подождать его.

— Пойдемте, фрейлен.

Офицер молча повел ее к ровному ряду казарменных зданий.

— Я бы предложил вам свое гостеприимство, фрейлен, но я живу один, впрочем, сейчас в унтер-офицерской казарме есть пустые комнаты.

— Зачем мне комната? Я дождусь фон Биппена…

— Присядьте, фрейлен, — сказал офицер, указав на лавочку под липой. — Присядьте. Вот так, хорошо. Я должен сообщить вам скверное известие. Поверьте, я от души вам соболезную…

— Что случилось? — спросила Эрика.

— Валентин фон Биппен скончался. Он скончался сегодня утром. Рано утром…

— Нет. Этого не могло быть, — произнесла Эрика совершенно не своим, изумительно спокойным голосом. — Отведите меня к нему сейчас же!

Она захотела встать — и не смогла, ноги отказались служить.

— Это случилось, фрейлен. Доктора оказались бессильны, а рана слишком опасна.

— Рана?..

— Он бился на дуэли и был тяжело ранен, фрейлен. Делали все, что в силах человеческих…

— На дуэли?..

Эрика задавала вопросы, но ответы ей не были нужны. Нужно было совсем иное — выкарабкаться из этого морока, стряхнуть этот бред, вынырнуть туда, где Валентин жив.

— Да, фрейлен. Он поссорился с князем Черкасским, они бились на берегу, князь пустил в ход хитрую уловку…

— С князем Черкасским, — повторила Эрика. — Нет, этого не могло быть, он ждал меня, я должна была приехать…

Теперь ей казалось, что их тайное обручение подразумевало побег.

— Он вас не дождался, фрейлен.

И тут Эрика опомнилась.

— Где мой брат?! — воскликнула она. — Отведите меня к брату! Он все объяснит! Он друг Валентина, он знает правду!

— Брат ваш вместе с бригадой уехал утром в Москву. Граф Орлов повел туда четыре бригады, от всех гвардейских полков, усмирять чумной бунт. Молитесь Богу, фрейлен, чтобы он вернулся целым и невредимым.