На Черной реке

Геннадий Старостенко, 2014

Автор в романе «На Черной реке» рассказывает читателю о трудных условиях и событиях в организации производства в нефтяной компании «Дельтанефть», о неординарных, сложных производственных отношениях между ее сотрудниками. В их поступках проявляются люди, способные находить выходы из самых различных ситуаций не брезгуя для этого никакими средствами, и сильные личности с твердым волевым характером. В романе ярко показано, что действиями руководителей компаний в целях личного обогащения и сама нефть и большая часть доходов от нее утекают за границу, а не используются фактически для развития отрасли и улучшения жизни народа России.

1. Усинск

Если позволяла оперативная обстановка, после обеда Валерий Харлампиди устраивал себе сиесту. Откидывался в кресле, разворачивался к окну, а ноги клал на батарею. Уши забивал вертолетными берушами, связанными шнурком, как детские варежки. Ровно на десять минут.

Через десять минут он открывал глаза и, не меняя позы, еще минуту вглядывался в потолок. Этого хватало, чтобы распихать по извилинам приоритеты второй половины дня.

В эти одиннадцать минут его не беспокоили ни подчиненные, ни начальники отделов и служб — равные ему по статусу в компании. Только вызов или звонок генерального директора или его зама, технического, могли прервать их течение.

Грек знал, что слывет оригиналом и что ему оно прощается. А про себя думал: да нет же, какой я оригинал, просто те, кто так считает, вообще лишены воображения и собственного достоинства, продукт рутины и банальностей. Такие, впрочем, здесь и нужны, ведь за окном заполярье.

Сегодня его лишил послеобеденной дремы звонок с Падинского месторождения, просвербивший беруши. Звонили с 21-й скважины, которая никак не хотела расконсервироваться, устраивая один сюрприз за другим.

— Валерий, там какая-то дрянь… с глубины тысяча девятьсот двадцать и ниже… Ни черта не поймем что…

Говорил Михаил Дерюжный, представитель подрядчика по КРС — капитальному ремонту скважин. Грек на дух не переносил этого типа, мелкого и мелочного во всем — и в мыслях, и в манерах, но вынужден был как-то ладить с ним с того времени, когда гендиректором ДЕЛЬТАНЕФТИ поставили Нила Тихарева.

Все западные компании давно уже берут все внаем — и геофизику, и геологию, и буровиков, да и добычников вслед за прочими. Оставляют голый управленческий офис, а остальное тянут с рынка. В общем «веление времени».

Что у Тихарева стояло за словами «веление времени», Валерию Харлампиди, или Греку, как его всяк именовал в компании, было хорошо известно. У Тихарева тоже было прозвище — Откат, но побаивались и за глаза называть. Эта «кликуха» многое объясняла в его действиях, принципах и чертах характера.

— Так мы и через месяц ее не запустим, ребята, с вами… — Грек смотрел в офисное окно — в линию снежного горизонта, за которым был Арьеган, была Толва и стужа в минус сорок. — Ладно, завтра сгоняю на Верхнеужорское, а по дороге к вам залечу. А сейчас спускайте фрезу и обуривайте. Только аккуратно. Обсадную колонну хватанете — беды не оберемся. (Речь шла о трубе, что отделяет ствол скважины от породы и в которой размещают внутрискважинное оборудование).

Хороши подрядчики — шагу без подсказки не сделают… Фирма, которую Тихарев взял на контракт по бурению два года назад, называлась АРБУР. Аббревиатура от слов Арьеган и «бурение». Греку нравились оба эти слова, но только не спаянные в бессмыслицу их обрубки.

Заполярный Арьеган стал ему родным в последние десять лет. Побратимами бывают города и села, а бывают места и люди. Это когда человеческая судьба встает вровень с географией. А бурение давно стало его профессией и частью судьбы. От нее уже никуда не деться.

— А еще что нового? — спросил Харлампиди.

Пауза, потом прожеванное с мычанием «ничево», потом что-то и того нечленораздельнее…

— Чао. Конец связи.

Грек первый положил трубку. Этот Дерюжный еще минут пять тянул бы жилу и еще столько бы разводил бодягу. Жаловался бы на нехватку запчастей, горючки, на жизнь, — ныл бы и ныл без проблеска оптимизма. И не сказал бы главного…

Улучив момент, когда у соседей в отделе добычи образовалось затишье (в это время у них не так остервенело хлопали дверью), Грек заглянул к Андрею Погосову.

— Привет, начальник нефти, есть новости?

— Угу. Грустные. — Погосов не отрывал взгляд от монитора.

— Сколько?

Безнадежно увязший в мониторе, Погосов выкинул четыре пальца:

— И это не все. Еще два трупа на Ижме.

— Что-то многовато…

— Не вру. — Погосов окинул вошедшего пустым после монитора взглядом. — Ну, у тебя и прикид, Грека. Опять в кабак со своими инглезе…

Костюм на Харлампиди сидел и в самом деле шикарно. Но стоил дешевле, чем оценивали сослуживцы. Просто на нем все всегда хорошо сидело, иной раз даже и плохо скроенное.

Сегодня он одел темно-серую пару с синим отливом.

— Это беспредел, Харлампиди. — Приставала к нему с утра Вера Палеес, инженер-разработчик из Москвы. — Так шикарно на работе может выглядеть только директор. Работа — это не подиум.

— А отливает-то… отливает-то как! — просвиристел бежавший куда-то по коридору зам главного геолога Костя Вятский. — Прям мерцает весь… прям лабрадорит…

— Не вру, — повторил Погосов. — Вон, Татьяна говорила с доктором…

— И что? Метилен? — Харлампиди обратил вопрос к Татьяне, «рабочей лошади» в отделе у Погосова. Она была девой крупной — «собой великовата» (по ее же выражению), но удачно замужем и «по себе не унывала» — говорила еще, что «энергетический донор».

— Не знаю. Вы же сами всегда говорите, Валерий Петрович, — вскрытие покажет. Каждый день говорите.

Назвать по имени-отчеству ровесника, с которым давно уже «на ты», было доступной для нее формой флирта. В Татьяне было плохо то, что на ее природном лукавстве и биологическом жизнелюбии провидение не удосужилось поставить надежного регулятора в форме фонтанной задвижки или штуцера. Татьяна могла смеяться там, где другие плакали, и там, где смеяться вообще неприлично.

— Так он же о своем говорит. Он пласты вскрывает. Он же не патологоанатом. Люди же погибли. — Осадил ее шеф.

— Люди? — изумилась Татьяна. — Это вы о ненцах-то? Хороши люди… ага… для меня люди — кто непьющий. Вот он человек… Валерий Петрович, например, хи-хи.

— Я пьющий, но не пьянеющий, Тань…

— Эх, Татьяна, не дошлепали тебя в детстве. — Погосов поднялся с кресла, но возмущение его было мнимое — скорее политкорректное, чем от сердца. Ему просто захотелось размять застывшие члены, взмахнуть большими руками, как птице, поднимающейся с гнезда. Он сделал несколько боксерских пассов в сторону Татьяны, что значило — а ну-ка быстро за дело. Та фыркнула и принялась за работу, которой здесь было вечно невпроворот.

— Пойдем к тебе, поговорим серьезно, — шепнул Андрей, толкая плечом дверь — руки в карманах, сутулясь. — А то эта сорока на хвосте разнесет. Какие думки? А что на двадцать первой разведочной? Она же в десяти верстах всего от этого чума? Когда те ненцы занедужили и стали друг друга к доктору на Толву таскать, они же мимо нее их возили…

— Там не знают. Или делают вид, что не знают…

— Во-во. — Погосов неласково зыркнул на проходившую по коридору Палеес. Око, как и усы, у него было гусарское, шальное, мутно-пламенное. Ни одной юбки не пропустит.

— Так что там было?

А просто все было, Валерий. Погибло три брата — и один их двоюродный. Двое в ночь, третий под утро и четвертый вчера днем. Вчерашнего с того света тащил Толя Сидоров. Он опытный док, но, вишь ты, не смог вытянуть. Отобрала костлявая… А еще двое подохли на Ижме. И странно как-то — замерзли… Виданное ли дело: ненцы — и замерзли… причем двое, мать их… А было, видимо, так: пили они все вместе — все шестеро. Те двое с Ижмы им это огненное пойло и привезли. А до этого уже хряпнули сами мальца…

— Метиловый?

— Похоже. Мог быть и денатурат, и всякая там политура, но они бы так все не поиздыхали. Одного я, кажется, знал. В прошлые два года они недалеко от куста Северного стояли. Километрах в тридцати всего — где у Толвы петля, а правый берег высокий — и лес на нем с росомахами.

— И кто им это ядовитое пойло привез? Известно?

— Откуда? Сам черт не скажет…

Любивший сесть на край стола, Погосов искал, на каком из трех столов угнездить костлявое седалище. Но все они были завалены бумагами, и Андрей сел на подоконник.

— Тебе не кажется, что на нас катят? — спросил Грек.

Погосов поднял плечи, демонстрируя неготовность идти дальше скрытых предположений. Плечи у него были узковаты для его заметного роста. (Сам говорил, что фигура у него семитская — от деда). А когда он вбирал в них голову, то казались просто утолщением шеи. Особенно в сером свитере крупной вязки, который связала жена, родившая ему четверых, чтобы парализовать его донжуанство.

— Не знаю, Валерий. Если ты про тот случай в декабре, то впечатление, конечно, может сложиться…

— А природоохранники — помнишь, в конце года наезжали? То мы лес на профиля вырубаем для сейсмики, то нарушаем среду обитания туземцев. То тундру летом гусеницами месим.

— Да, непонятно. Ведь у Тихарева все схвачено и проплачено…

Так и было. Иногда какое-то ведомство, случалось, устроит мелкую пакость — но только чтобы напомнить о себе. Зафырчит или ощетинится, как голодный зверек. Тут ему бросают косточку послаще. А если зарвется — натравливают на него зверька покрупнее.

Харлампиди говорил о нерутинности ситуации — и даже о полной ее атипичности. Были и другие признаки — и прямые, и косвенные, — и в общем опыт подсказывал: что-то не так.

Погосов прикрыл дверь в коридор и сгустил свой баритон до баса:

— Если начали катить на Тихарева, я не против. Но людей-то зачем травить…

Грек выразительно приложил указательный к губам.

— Ты думаешь, слушает?

— Знаю. — Валерий наморщил чело. Его лоб и просился назваться челом. В лице его было нечто иконописное. Черты были тонкие, глаза узко-миндальные, льняной — в барашек — волос набегал на смуглый лоб.

По отцу он был греком, а мать у него была метиской — дочерью ненки и оненечившегося беглого русака. «Оболеневодился», — говорила мать о своем отце, которого Виталию увидеть не пришлось — за ранней кончиной того от невзгод и труда.

— Валер, это правда? — Дверь распахнулась и в нее влетел вопрос Веры Палеес, но не она сама. — Там целое стойбище полегло.

Грек кивнул:

— Да. Извини, Вер, у нас разговор.

Дверь недовольно скрипнула, а Погосов басонул:

— Ну вот, через час уже и Москва будет знать… господа акционеры… а также господа лондонские акционеры… — Он поднялся с подоконника, устало поеживаясь. Щас менты зачастят, прокуратура. Тихарев назначит внутреннее расследование. Он мне звонил час назад. Прилетит из Москвы завтра утром. Отказался от запланированных встреч.

— Ладно. Если будет время, я там все на месте разведаю.

— В чум не езди. Лишние вопросы могут возникнуть.