На Черной реке

Геннадий Старостенко, 2014

Автор в романе «На Черной реке» рассказывает читателю о трудных условиях и событиях в организации производства в нефтяной компании «Дельтанефть», о неординарных, сложных производственных отношениях между ее сотрудниками. В их поступках проявляются люди, способные находить выходы из самых различных ситуаций не брезгуя для этого никакими средствами, и сильные личности с твердым волевым характером. В романе ярко показано, что действиями руководителей компаний в целях личного обогащения и сама нефть и большая часть доходов от нее утекают за границу, а не используются фактически для развития отрасли и улучшения жизни народа России.

6. Толва

Когда он вернулся в Арьеган, с северо-запада вовсю уже валила пурга. Плохо, если резко потеплеет. Сразу градусов на сорок. Здесь такое и за ночь может случиться. Что там за ночь — за два часа. Просто удивительно, в какие малодоступные места природа хотела спрятать от всенаходящего гомо сапиенса свои тайны.

А в общем не совсем так. Она поступила иначе. Она поступила, как обольстительница. Как обольстительница, которая сначала соблазнит доступностью, а потом сводит с ума, испытывая силу страсти и подлинность намерений явившихся ее покорить.

Ведь первая нефть сама выходила к людям на поверхность. И они черпали ее из булькающих озер, из древних колодцев, выскребали из земли, в зороастрийском трепете падали ниц перед шипящими и вырывающимися из земного камня факелами газа…

А в наши дни и бурение на нефть там, где от поверхности моря до морского дна километр или два, уже не называют глубоководным… Это обыденность — и бурят уже на глубинах дна в три-четыре километра… И какой путь пройден отраслью всего за полтора столетия — от простейшей желонки до морских платформ, огромных, как фотонные корабли будущего…

Два демона владеют современным человеком. Имя первому — Соблазн, а второму — Средство. Второе — средство удовлетворения первого. Есть еще и третий. Потребность — иное имя Соблазна…

Да, потеплеет сильно. Лишь бы только снег не стаял раньше времени. Много ненужных проблем возникнет. Ага, как это, когда из двух слов одно повторяет другое? Кажется, тавтология. Хорошо, «ненужных» вычеркиваем… хотя проблемы все рано остаются…

В арьеганский офис ДЕЛЬТАНЕФТИ, куда вернулся Грек, тут же примчался на «ниве» усатый и матерый милицейский чин в бушлате. Местные присвоили ему забавную кличку — Усатый Нянь. Беспечно и запросто, словно у них здесь вертолеты как в Чечне или Ираке обстреливают, он расспросил Грека об обстоятельствах инцидента. Кивал.

— Да, летчики говорят, им там то ли шланг, то ли трос перебило. Еще бы немного — и…

— Значит, пуль как минимум две или три попало четко, — предположил Грек. — Так хорошо только охотник попадет.

— Две точно.

— Так что — найдете, кто стрелял?

— Да нашли бы — да тут уже и фээсбэшники стали соваться. Сначала из-за тех делов — ну, с гибелью оленеводов. А теперь вот вас обстреляли. Ждите еще расспросов.

— Ага, — согласился Грек.

Он знал, что по заказу тайного ведомства группа исследователей вот уже несколько месяцев ведет сбор данных по геофизическим и климатическим аномалиям арьеганского района. С ними была пара людей в штатском, обеспечивавшая секретность проводимых исследований. Один из них уже звонил в арьеганский офис, когда Грек гонял на Падинское.

Усатому Няню налили душистого чаю «с бегемотом» и он его шумно и вкусно схлебывал.

— Эти если во вкус войдут, могут и потрепать репутацию вашей ДЕЛЬТАНЕФТИ. Что ваша фирма со своих угодий аборигенов сживает. И со свету…

Это точно, думал Грек, кого другого… а «ведомство» Тихарев вряд ли купил бы. Эти сами сейчас пробуют часть отрасли под себя загрести.

— Твои коллеги, ха-ха. Контора глубокого бурения, — смеялся Нянь.

Тут он проболтался, что едет с одним работником прокуратуры к тому злосчастному чуму, где два дня назад случилась пьянка, унесшая несколько жизней.

–…Вчера там такая бригада была всяких там в мундирах и без… Аж из столицы самой Ненеции по зимнику прискакали. В общем шухер стоял — только держись. А что ты хошь — туземники. Трагедия малых народов. А мы их, выходит, спаиваем…

Высказывание получилось для заполярной тундры вполне связное — и даже чуть не по писаному вышло. Усатый Нянь удовлетворенно крякнул, пригладил рыжий ус и стал собираться в дорогу.

— Постой, а ведь это на траверзе бетонки… Тогда я с вами — не против? — предложил Грек. — Двоих из их бригады я хорошо знал, с их дядькой знаком.

Порешав дела в Арьегане, Грек в тот же день планировал отправиться по зимнику на Верхнеужорское месторождение. Но решил не гонять офисный джип понапрасну. Доедет с Нянем до оленеводов (как раз на полпути, в сорока верстах по зимнику и чуть в сторону, хотя можно и с другой стороны — по недостроенной бетонке), а там за ним вышлют машину с Верхнеужорского. А назавтра вернется на вахтовом «урале».

Усатый Нянь был в сомнении — брать или не брать, все — таки дела служебные. Да и среди чинов в погонах начиналось какое-то тайное бухтение на ДЕЛЬТАНЕФТЬ…

— Ладно, поехали, если есть интерес. Только предупреждаю: те, кто остался… они там злые, как собаки. Они хотели хоронить своих, а им не дали. Тела забрали в Нарьян-Мар на судмедэкспертизу.

Грек хорошо знал дядю погибших братьев — Степана Малицына. Был случай: пятнадцать лет назад, когда Валерия Харлампиди только учили обращаться с трубным ключом на дальней буровой, они вдруг оказались отсечены от провианта. Стояла непогода и распутица по весне. А Степан Малицын привез им чуть не целую оленью тушу (не спросив за нее ни спиртного, ни бензина). Об одном увестил: у вас здесь техники много, а снег уже сходит… не месите гусеницами тайгу…

Тайгой он называл лески из трех-(не более) метровых местных елок, приникших к речке, вилявшей меж холмами — чтобы исчезнуть в ледяных водах между Баренцевым и Карским морями. В этих лесах обитало немыслимое множество всякого зверья — но были и волки, и лоси. В реке же плыли рыбы — холодные, немые и загадочные. А человек веками ходил за стадами оленей — осенью поглубже в материк, а летом к ледовитому морю.

Но появлялся другой человек — homo faber, человек созидающий, покоритель, вооруженный железными руками и ногами, продолжением собственных. Крушил мерзлоту, вбивал в нее сваи, возводил буровые — целые заводы на колесах и гусеницах, ставил в тундре промысловые объекты и поселки.

Этот человек вырубал тайгу, забивал зверя, сливал в реку испражнения машин, — строил и строил, бурил и бурил… и наконец утомленный, слагал об этом стихи, воспевая в них себя и свою любовь к себе самому…

У Степана Малицына не было своих детей, но рано умерший брат оставил ему несколько пацанов и дочь. Зато у него была душа художника — и он воспитал их не просто оленеводами, а дал еще и ремесло: кому резать кость, кому писать картины…

Интересно было слушать его рассказы о жизни ненцев, тут уж пробуждалась и собственная кровь — на четверть ненецкая, на восьмую ли…

Последний раз Грек виделся с ним прошлой осенью, когда тот приезжал «на факторию», так он называл Арьеган.

В сущности малые аборигенные народы, — думал Грек, — это тонкая мембрана между природой как вещью в себе и природой, преодолевающей и отрицающей себя в человеке. У него всегда был какой-то «комплекс вины» перед людьми, подобными Степану Малицыну.

Он правильно сделал, что решил повидать Степана в это тяжелое для него время. Удастся чуть поддержать старика — и то хорошо, а то ведь сопьется или с ума сойдет от этой беды. На кого теперь оленье стадо в пять тысяч голов осталось? Кажется, в оленеводческой бригаде была еще пара-тройка пришлых рабочих, но все равно — все держалось на хозяевах. В колхозе был за старшего Архип, но тот хотел в этом году уходить с этих мест.

До становища ненцев гусеничный «газон» допрыгал за сорок минут. По хорошей дороге он мог лететь со скоростью восемьдесят километров, если не больше, к тому же он легок и неприхотлив, что особенно ценится в тундре.

Пуржило. Какое-то время они колотили траками лед зимника, построенного ДЕЛЬТАНЕФТЬЮ. Это была частная промысловая дорога изо льда и снега, стоившая компании больше пяти миллионов долларов. В копеечку обходилось и ее «содержание». (Тоже не обошлось без Отката…) Поэтому чужим гусеничным машинам гонять по ней запрещалось. Но сегодня был повод нарушить этот запрет — обстоятельства чрезвычайные.

Словно не чуя погоды и невеселых мыслей везомых, «газон» радостно скакал по полям и оврагам, потом летел прямо по реке, пыля свеженаметенным снегом. Бойко взлетел на косогорчик в излучине Толвы и встал между двумя ненецкими чумами — малым и большим.

Никто не вышел встретить гостей — ни хозяева, ни дети, только собака по кличке Жок. Пугающее ощущение пустоты и безлюдья — но нет, над малым чумом курился дымок.

Усатый Нянь откинул полог. Первым вошел молодой работник прокуратуры. Один другому вдогонку бросили в темноту:

— Есть кто? Есть тут кто живой?

Второй вопрос показался Греку кощунственным. Темнота не была абсолютной. В жилище, где положено быть мужской части, горела лампа. Под ней сидел человек и курил трубку. Грек едва признал в нем Степана. На нем была старая малица, хорошо памятная по заплате на рукаве. Все лицо изрыто морщинами, два белых уса свисали, как клыки у старого моржа. В глазах тускло и бессмысленно дрожал огонь лампы.

Прокуратор почему-то решил, что перед ним глухой, и громогласно возвестил:

— Здравствуйте, Малицын. Мы специально к вам. Задать еще несколько вопросов. А еще сказать — что тела, которые забирали на Арьеган, чтобы было вскрытие… в общем их отправят в Нарьян-Мар. Для судмедэкспертизы. Это решение правительства Ненецкого округа.

Старик чуть покосился на вошедшего, потом отвел взгляд в сторону. Грека, как тому показалось, он и не заметил.

— Вот и ты пришел, Валерий, — вдруг прохрипел старик. — Садись.

Грек сел на оленьи шкуры рядом со Степаном. Вспомнилось, что где-то на северах так говорят вместо приветствия — вот ты и пришел… На милиционера и прокурорского работника не оглянулся. Сесть им предложено не было. Степан заговорил пересохшими прямыми губами:

— Хотел родственников звать. Поминки делать. Правильно, что не позвал. Пока не схоронили — нельзя.

— А где племянница? Ты один? — спросил Грек.

–…а звать все равно надо… стадо продавать… кому теперь за стадом ходить… Зачем в Нарьян-Мар возить? Глупо.

— Как это глупо… Надо все выяснить. — Вступился за честь власти работник прокуратуры. Подвигал сердитыми бровками.

— А глупо, — повторил Степан, выпыхивая клуб дыма. — Ваши забрали ту пластиковую бутылку, из которой они пили.

— Кто им ее дал? — у Грека вырвался невольный вопрос.

Работник прокуратуры придвинулся к лампе:

— Ну вот что — вопросы здесь пока задаем мы. А этот мы уже задавали ему.

— А где твоя племянница, Степан? Сестра-то ихняя, Дарья? — спросил Нянь. Он уже сидел на корточках, словно зэк — или кто иной, справляющий в поле нужду. Грека всегда раздражало, когда люди садились так.

Степан не слышал вопроса. Его взгляд несколько оживился, и он перевел его на Грека.

— А помнишь, Валерий, ты приезжал раньше — и мы с тобой толковали о жизни. О философии толковали, о жизни…

— О какой еще философии? — негодовал прокуратор, без приглашения включившийся в разговор. Это слово показалось ему невероятным в ненецком чуме.

— А я тебе еще сказки ненецкие рассказывал. А ты говорил — надо записать и напечатать большим тиражом…

Тут в чум вошел водитель нивы-вездехода, которого прислали за Харлампиди с Верхнеужорского.

— Погоди. — Степан остановил встающего с оленьих шкур Грека. — За племянницу боюсь. Злая стала. Целый день выла. Потом ушла. Не знаю — что в голове. Пропадет. Если встретишь… Ты ей нравился — красивый. Так и говорила. Она фотографию берегла — как ты оленя смешно ловишь.

— Хорошо. Если встречу.

— А когда хоронить — приезжай на поминки.

— Может, тебе, Степан, в Нарьян-Мар — в профилакторий на пару недель? Подлечился бы? — предложил Грек, покидая чум.

— Не переживай. Я пока не похороню их — сам помирать не буду. А тут весна. А весной помирать не хочу.