Юлий Цезарь

Геннадий Левицкий, 2018

Шестой год Цезарь вел жестокую войну в Трансальпинской Галлии. Он начал ее по собственному желанию, не считаясь ни с мнением сената, ни с интересами Рима, ни с законами. Он вторгся в неведомые земли со слепой верой в то, что он, Гай Юлий Цезарь, рожден для великих дел, потому что верил в свою счастливую звезду, в собственную исключительность… Текст публикуется в авторской редакции

7. Мать и дочь

Некоторое время Курион в одиночестве наслаждался творениями поваров Сервилии. Именно творениями, ибо кухня Сервилии считалась одной из лучших в Риме.

Народный трибун действительно был голоден, но он не набросился на пищу с жадностью голодного волка. Гай Курион, как человек жизнерадостный, умел получать удовольствие от всего, а истинное наслаждение не терпело спешки.

Вкусная пища являлась одной из многочисленных слабостей Куриона, и его аппетит не могли испортить такие мелочи, как досадный инцидент с Юнией и недовольство Сервилии.

На жареную утку не самых больших размеров Курион потратил столько времени, сколько у другого человека ушло бы на целого поросенка. Он услаждал все органы чувств процессом поглощения несчастной птицы. Народный трибун долго любовался едва ли не каждым кусочком с золотистой кожицей, вдыхал его аромат и, закрывая глаза от удовольствия, отправлял в рот. Периодически сложный процесс уничтожения птицы прерывался глотком фалернского вина.

Когда Курион разобрался с уткой и принялся за устрицы, в триклиний вошла хозяйка виллы.

— Ах, Сервилия! — воскликнул гость, слегка приподнявшись. — Мне бы твоего повара, и ничего другого в этой жизни не желал бы.

— Кто-то говорил, что ему нужно спешить к Цезарю, — заметила Сервилия.

— Похоже, это мог быть я, — предположил Курион. — Но с пустым животом далеко не уедешь. А наспех съеденная пища может явиться причиной частых остановок в пути. Греческие врачи советуют тщательно пережевывать вкушаемое.

— Не злоупотребляй моим гостеприимством, Гай Курион. Доедай и уходи, — слова хозяйки прозвучали довольно недружелюбно, но тон голоса стал несколько мягче, чем в библиотеке. Это отметил и Курион.

— Сервилия, ты хочешь сказать, что ответ Цезарю уже готов?

— Да, Гай, тебя ничто не держит в моем доме.

— Твои прелестные черты, о божественнейшая из женщин…

— Лучше скажи: кувшин вина, да устрицы, — прервала разглагольствования повесы неплохо сохранившаяся дважды вдова.

— Сервилия, признайся, что ты пошутила. Я только начал обедать, а ты уже прочла письмо Цезаря и написала ответ.

— Отчего же, — Сервилия протянула свиток, перевязанный розовой ленточкой. — Цезарь всегда немногословен, и я следую его примеру.

— Но ты позволишь мне дойти до десерта? — не на шутку разволновался гурман.

— Позволю, — смилостивилась Сервилия, — и даже составлю тебе кампанию.

Раб тотчас же поставил приборы и блюда для хозяйки.

— С твоего позволения, я приму удобное положение для тела, — произнес Курион и, не дожидаясь разрешения, полулежа устроился за обеденным столом.

Сервилия продолжала сидеть, ибо для женщины, согласно римскому этикету, иная поза считалась неприличной.

— Курион, ты ешь, словно последний раз в жизни, — заметила хозяйка виллы.

— Умоляю, Сервилия, будь осторожна со словами. Мне предстоит опасное путешествие в Галлию, а хотелось бы еще лет сорок наслаждаться кухней, подобной твоей.

— Для этого, Гай, нужно умерить свою похоть и укоротить язык, — посоветовала женщина. — Не только галлов тебе нужно бояться, много и в Риме желающих посмотреть какого цвета кровь у Гая Куриона.

— Недовольные сенаторы меня мало волнуют. Я одолжил денег у тех, кто более всего мог желать моей смерти, — рассмеялся Курион. — Не настолько же глупы мои кредиторы, чтобы бить по собственному карману.

— А твоя жена Фульвия? Говорят, женщина очень скверного характера. Ей могут надоесть твои многочисленные измены, — высказала предположение Сервилия, более для того, чтобы вывести собеседника из равновесия. — Ты не боишься, Курион, проснуться в один прекрасный момент с укороченным мужским достоинством?

— Змея змею не ужалит, — невозмутимо ответил народный трибун и отправил в рот очередную устрицу.

Лицо его выражало некоторое недовольство, но не по поводу непочтительных высказываний о жене. Недоволен был Курион, что его вынуждали отрываться от еды, чтобы поддерживать разговор.

Сервилия не решилась больше беспокоить народного трибуна до тех пор, пока тот не разделается с устрицами. Единственное, она положила себе несколько моллюсков, чтобы ускорить окончание трапезы.

Наконец и это блюдо оказалось опустошенным. Курион подозвал раба — кудрявого, белокурого мальчика — и вытер руки о его волосы.

Воспользовавшись моментом, Сервилия обратилась с вопросами, которые давно вертелись на языке.

— Курион, ты назвался другом Цезаря. Скажи, каково его положение? Что происходит в Галлии? Небольшой бунт или опасная война?

— Все — хуже некуда. Галльские завоевания Цезаря висят на волоске. А в Риме большинство сенаторов мечтает избавиться от строптивого проконсула навсегда. И не только мечтает. Другой, на его месте, давно бы беседовал с праотцами.

— Что же ты служишь Цезарю, если все так плохо? — подозрительно посмотрела на Куриона Сервилия.

— Во-первых, Гай Курион никому не служит. Он свободный человек, и может лишь оказывать услуги из дружеских побуждений. Во-вторых, я прошу некоторое время хранить в тайне мои отношения с Цезарем. Это необходимо больше Цезарю, чем мне.

— Почему же ты оказываешь услуги Цезарю? — сформулировала по-иному свой вопрос Сервилия.

— Потому, что верю в Цезаря. Это не человек, а какое-то сверхъестественное существо. Он победит всех врагов, он не может не победить. Никто не в силах стоять на пути Цезаря.

Пожалуй, впервые за время беседы слова Куриона прозвучали искренне.

— Наверное, и денежные дела надеешься поправить за счет Цезаря? — предположила Сервилия. — Не верю я в бескорыстие Куриона.

Народный трибун пропустил мимо ушей последнее высказывание собеседницы, и в свою очередь спросил:

— А тебя, Сервилия, с какой стороны беспокоит судьба Цезаря?

— В Галлии мой сын.

— Какой нежный вкус у твоих гранат! — не сдержал восторг Курион. — Какой-то особый сорт?

— Они созрели в окрестностях Утики, — рассмеялась Сервилия.

— Везти плоды из Африки! — изумился Курион. — Сервилия, ты решила превзойти роскошью Лукулла?

— Да что африканские гранаты? — махнула рукой женщина. — Я представляю, в какую сумму обошелся Гай Курион Цезарю.

— Сервилия, я же не спрашиваю, на какие деньги ты построила виллу.

— Она досталась мне от мужа.

— Я помню, какой она была десять лет назад. Если б твой муж увидел виллу в нынешнем виде, то вряд ли узнал бы ее.

— Я вижу, ты, Гай, насладился десертом, — теперь у Сервилии появилось желание изменить тему разговора.

— Хорошо бы сейчас полежать, — утомленно произнес Курион. — Греческие врачи…

— Даже не мечтай, — оборвала его Сервилия. — Тебе пора отправляться в Галлию.

Насвистывая веселую песенку, молодой повеса миновал розарий и углубился в виноградник. Внезапно нежная женская рука легла на его плечо.

— Гай Курион, ты уходишь, не простившись со мной? Это невежливо.

— Юния! Да будь моя воля — я бы не расставался с тобой никогда! — восторженно воскликнул Курион, и тут же добавил с сожалением. — И надо было тебе выбрать для беседы библиотеку.

— Кто мог знать, что матери понадобится туда войти. Летом она довольно редко интересуется этими противными свитками из кожи дохлых телят.

— Напрасно, Юния, так презрительно относишься к книгам. Благодаря им можно постигнуть многое, многого можно добиться в жизни. Впрочем, тебе это не нужно, — закончил Курион нравоучительную беседу, едва успев ее начать. — Честно признаться, с тобой я предпочел бы встретиться в вашей великолепной бане. Уж мы бы нашли, чем там заняться.

— Фу, какой ты пошлый, Гай, — надула губки дочь Сервилии, но глаза ее сладострастно пожирали известного римского развратника. Дыхание стало глубже, в такт ему под туникой поднималась и опускалась грудь.

— Мне говорили, что у тебя есть привычка краснеть, — Курион провел ладонью по нежной чуть смугловатой девичьей щеке.

— Я тебя совершенно не стесняюсь, Гай Курион. Ты очень располагаешь к себе, с тобой легко и просто.

Курион начал оглядываться по сторонам. Весьма реальна была перспектива получить вдобавок к изысканному обеду кое-что для души и тела. Но все его мечты рухнули, не успев даже толком созреть. На дороге появился могучего вида раб, и шел он именно к ним.

— Госпожа Юния, тебя немедленно требует мать.

— Хорошо, Корнелий, передай матери, что я иду, — недовольно произнесла Юния.

Девушка принялась ждать, когда раб удалится. Видимо ей хотелось проститься с Курионом без посторонних глаз, но Корнелий и не думал уходить.

— Ну что еще? — начала злиться Юния.

— Сервилия очень сердита, она приказала не возвращаться без тебя. Прошу, Юния, не медли.

— Юния, с каких пор рабы приказывают у вас в доме? — Курион тоже выразил недовольство по поводу внезапно возникшей помехи.

— Я исполняю приказ Сервилии, — невозмутимо промолвил ничтожнейший из смертных.

В его словах присутствовала такая решимость, что Юния вынуждена была подчиниться.

Юния нашла мать все в той же злосчастной библиотеке. Хозяйка виллы задумчиво рассматривала какой-то документ.

— Мама, к чему такая срочность? Раб едва ли не силой вытащил меня…

— Не из объятий ли Куриона он тебя вырвал? — Сервилия сурово посмотрела на дочь.

Та промолчала.

— Юния, мне нужно с тобой серьезно поговорить.

— Я все поняла, мама, сидеть на коленях у Гая Куриона нехорошо. Ведь ты это хотела сказать?

— И это тоже. Курион — весьма неподходящая личность для любовных опытов. Едва он переступает порог дома очередной любовницы, весь Рим знает о его успехах во всех подробностях.

— Мама, ты ведь не всегда вела благочестивый образ жизни, и мужским вниманием не была обделена. Почему же мне навязываешь роль целомудренной весталки?

— Вовсе нет, дочь, — возразила Сервилия. — Я прекрасно понимаю, что ты не маленькая девочка, и вполне естественно, что испытываешь интерес к противоположному полу. Однако, в силу своей неопытности, ты склонна совершать опрометчивые поступки. Чтобы уберечь тебя от ошибок, я и начала этот разговор. Я не желаю быть тираном, а всего лишь хочу помочь сделать правильный выбор.

— Не понимаю тебя, мама.

— Что же здесь непонятного: уж коль любишь мужчин, то люби тех, которые могут быть полезны тебе и твоей семье.

Философ Архедем, при всей его мудрости, глядел с портрета на Сервилию недоумевающее.

— И у тебя есть на примете достойная кандидатура в мои любовники или мужья? — сообразила Юния гораздо скорее, чем бессловесный философ-стоик.

— Я хочу прочесть тебе последнее письмо Цезаря.

Мать Юнии развернула бывший у нее в руках свиток пергамента:

«Дорогая Сервилия!

Война в Галлии приближается к концу. Наши легионы окружили мятежников в Алезии, и на этот раз Верцингеторигу ускользнуть не удастся. Победа у меня в руках, и я посвящаю ее тебе, Сервилия, и твоей дочери Юнии. Где, кстати, этот прелестный цветок? Надеюсь увидеть ее волшебные зеленые глаза в Равенне, где скоро буду.

У тебя чудесная дочь, Сервилия.

Гай Юлий Цезарь»

— Этот Цезарь — изрядный наглец, — Юнию нисколько не тронули комплименты в ее адрес. — Он желает, чтобы мы ради него бросили виллу и спешили в Равенну. Сомнительное удовольствие: проделать такой путь, чтобы увидеться с плешивым стариком.

— Цезарь имеет на это право, хотя бы потому, что дом в Равенне для нас купил именно он, — справедливо заметила Сервилия. — Однако, дочь, ты упустила главное в письме. Гай Юлий положил на тебя глаз.

— Мама, он же старый! — возмутилась Юния.

— Глупенькая, Цезарь не имеет возраста. Даже галлы почитают его за божество.

— Мама.., — замялась в нерешительности девушка.

— Что еще?

— Ты с ним спала…

— И дальше спала бы, но чувствую — теряю былую привлекательность. Старею, дочь. Ночью Цезарь со мной ласков, как и прежде, но с первыми лучами солнца спешит покинуть постель, — сделала неутешительные для себя выводы Сервилия. — Цезарь — жеребец, пресыщенный женщинами. Такой может привязаться только к молоденькой девочке. А его очень нужно приковать цепями любви к нашей семье. Я верю: звезда Гая Юлия только восходит. Победы в Галлии — ничто в сравнении с будущими деяниями. И поэтому, благополучие нашей семьи я связываю с этим плешивым, пропахшим лошадиным потом развратником.

— Мама, ты упустила из вида одно существенное обстоятельство: я не питаю к Цезарю никаких чувств.

— Девочка моя, все придет со временем. Гая Юлия невозможно не любить. Ты поймешь это, как только пообщаешься с Цезарем некоторое время. А пока подумай над моими словами серьезно, и выбрось из головы Куриона.

Философ-стоик, казалось, вместе с Юнией осмысливал произнесенные Сервилией слова. Видимо, он прикидывал: насколько сочетаются наставления матери с его философией.