Кровавый апельсин

Гарриет Тайс, 2019

Заботливый муж, милая дочка, дорогой дом и блестящая карьера – у Элисон была идеальная жизнь. Теперь это всего лишь декорация, за которой скрываются грязь и боль. Элисон пьет до тошноты и беспамятства. Ее роман с коллегой больше похож на сексуальное насилие, чем на легкую интрижку. Она живет в мире коварных мужчин, которые готовы растоптать всех, кто встает у них на пути. Каждый день петля на шее затягивается все туже, и вскоре у Элисон останется только один выход…

Глава 6

Прошла неделя. Октябрь в самом разгаре, как и процесс в Бэзилдонском суде короны, на котором я защищаю футболиста среднего пошиба, обвиненного в незаконных половых сношениях с несовершеннолетней. Можно с полной уверенностью сказать, что процесс получился не слишком успешным, подсудимый вел себя отвратительно, и, даже будучи его представителем, я рада, что ему дали пять лет. После оглашения приговора я навещаю его в изоляторе.

Дожидаясь у двери, я проверяю электронную почту. Спам, спам, новости по разным судебным процессам, сообщение от Патрика. От Патрика! Я открываю письмо с бешено бьющимся сердцем. На прошлой неделе мы виделись только раз, вечером четверга у него в квартире. Патрик эсэмэской спросил, свободна ли я, и позвал к себе. Когда я приехала, уже смеркалось, а потом лежала рядом с ним, смотрела, как темнеет за закрытым жалюзи окном, и слушала, как Боб Дилан поет о том, что не стоит думать дважды^[13]. Вместе с ним, рядом с ним было так хорошо…

«След встреча с Мадлен Смит назначена на среду. Потом нужно поговорить о деле. Разберись с яслями».

Я морщусь сотовому. Мы язвим и пререкаемся, словно вечера четверга в помине не было. Тогда он дышал мне в макушку, наши сердца бились в унисон, мы поцеловались, когда кончили. «Редкостный вечер», — сказал тогда Патрик. Идиллия. Я даже вздохнуть боялась, чтобы ее не нарушить. Когда одевалась, Патрик смотрел в телефон и едва поднял голову, чтобы попрощаться, хотя я пыталась его поцеловать.

— Мисс, мисс, вы к кому? — Приглушенный голос из переговорного устройства возвращает меня к реальности.

— К Питеру Ройлу.

— Понятно.

Встречу приятной не назовешь, как я и ожидала. Ройл, взбешенный пятилетним сроком, не вынимает изо рта сигарету. Отдельные спортсмены сохраняют форму даже за решеткой, но, по-моему, это не про самовлюбленного, испорченного Ройла. Основной нападающий «Бэзилдон Юнайтед», он привык к подхалимажу на футбольном поле и обожанию вне его (в тех редких случаях, когда он соблаговолял появляться на работе в автомастерской). Разумеется, он совершенно не готов принять реальность того, что закон запрещает вольничать с пятнадцатилетней девочкой, даже если она согласна. Нельзя подбивать под нее клинья, склоняя к сексу. Однажды Питер так настойчиво добивался минета, что девчонка нажаловалась маме, а та обратилась в полицию. Я объясняю, что особых оснований обжаловать признание виновным и меру наказания нет, но обещаю еще раз внимательно изучить обстоятельства дела и сообщить ему результат. Ройл отказывается пожать мне руку, и я очень рада сесть в поезд, который увезет меня в Лондон.

Поезд движется по востоку города, промышленные районы сменяются рядами домов-близнецов с садами, спускающимися к железной дороге. Насыпи завалены хламом, пустыми банками, брошенной одеждой. Старые пакеты качаются на низкорослых деревьях, словно ведьмины трусы. Интересно, кто-нибудь перелезает через ограду, чтобы потрахаться на травке у насыпи — ненадолго отрешиться от рутины и закайфовать под ритм поезда 22.08 сообщением Бэзилдон — Фенчерч-стрит. Ту станцию я помню по лондонской версии «Монополии». Я-то хоть из тюрьмы выбралась, Питеру Ройлу повезло меньше. Как ни стараюсь, ни капли сочувствия к нему у меня нет. Он получил по заслугам. Надеюсь, это хоть немного утешит пострадавшую и ее семью.

К делу Мадлен вернусь с удовольствием. Я закрываю глаза и прислоняюсь к колючей обшивке сиденья. Перед мысленным взором мелькает Патрик, за спиной у него хмурится Карл. Два образа сливаются воедино — я забываюсь беспокойным сном и резко просыпаюсь, когда поезд прибывает на Фенчерч-стрит.

Два дня спустя мы с Патриком встречаемся на вокзале Марилебон и вместе садимся в поезд. Похоже, разговаривать ему не хочется, и после пары неудачных попыток завязать беседу я оставляю его в покое.

— Нам нужно больше узнать о ее отношениях с мужем, — говорит Патрик, пока мы дожидаемся открытия тяжелых металлических ворот.

— Журналисты сдались, — говорит Фрэнсин, впуская нас через парадную дверь. — Я думала, это никогда не случится, но она из дома не выходит, и ловить им нечего. — Фрэнсин показывает на сестру, которая смущенно стоит у двери между холлом и кухней. — Я вас оставлю. Но не расстраивайте ее, как в прошлый раз. Сил у нее немного.

С этим я согласна. Если Фрэнсин — яркий оригинал, то Мадлен — бледная, выцветшая копия. Еще чуть-чуть, и она окончательно исчезнет из вида, как кровь ее мужа, пятна которой наверняка свели с ковра в спальне.

Мы сидим на кухне у Фрэнсин, которая куда опрятнее моей, все баночки и полотенца на ней зеленоватые, как нильская вода. Волосы у Мадлен сегодня кажутся холенее, чем при нашей последней встрече: отросшие корни осветлены, затонированы в оттенок медовой карамели. Я убираю выбившиеся пряди за ухо. Патрик усаживается у самого конца стола, мы оба открываем синие блокноты.

— Слушание о признании вины с рассмотрением обстоятельств дела состоится через месяц, — объявляю я. — При обычных обстоятельствах вы могли бы подать заявление об отрицании вины, но в этом случае…

— Я хочу признать себя виновной, — перебивает меня Мадлен, изменившись в лице, но говорит так тихо, что я едва слышу. — Хочу покончить со всем этим.

— Я поняла вас, Мадлен, но сначала нужно рассмотреть все варианты. — В сравнении с ее шепотом мой голос звучит резко.

— Вариантов лишь два — признаться или отрицать вину. Я выбираю первый. Я его зарезала, и рассматривать тут нечего. — Мадлен повышает голос и стучит кулаком по столу.

— На данном этапе есть и третий вариант — не подавать никакого заявления. Учесть нужно очень многое. Пока обвинение предоставило только краткую сводку дела. Часть бонусов вы потеряете…

— Каких еще бонусов? — Мадлен пристально на меня смотрит.

— Если признать вину на первом же слушании, вы получите меньший срок, но в данной ситуации советую запастись терпением до тех пор, пока нам не предоставят больше информации, — говорю я.

— Мне все равно дадут пожизненное, так что разницы нет.

— Разница есть. Пожизненное лишение свободы может иметь разные условия. Чтобы смягчить наказание, мы должны получить всю информацию. Я считаю, вам не стоит подавать заявление на СПВ.

— Куда, простите? — переспрашивает Мадлен.

— На слушание о признании вины, о котором я говорила. Предлагаю ничего не подавать, чтобы получить больше материалов от обвинения, свидетельские показания, данные судебной экспертизы. Еще мы с вами могли бы лучше разобраться в причинах случившегося.

— Вполне разумно, — кивает Мадлен. — Но в итоге мне таки придется признать вину.

— Давайте посмотрим, что к чему. В прошлый раз мы начали говорить о ваших отношениях с Эдвином. — Я стараюсь быть предельно спокойной, чтобы не напугать ее. — Чтобы правильно выстроить линию защиты, мне важно понять динамику ваших отношений.

— Какая сейчас разница? Эдвин мертв. Я его убила, — заявляет Мадлен, закрыв лицо руками.

Фрэнсин открывает дверь кухни, заходит и встает рядом с сестрой. Потом смотрит на меня, будто спрашивая разрешения остаться, и я киваю. Вдруг в ее присутствии Мадлен будет спокойнее?

— Я должна иметь полную ясность. Моя работа — защищать вас, выработать самую лучшую тактику, а это возможно лишь при условии, что вы расскажете мне все.

Мадлен делает глубокий судорожный вдох и расправляет плечи. Фрэнсин усаживается рядом с ней напротив меня и кладет руку ей на плечо.

— Хотите, чтобы Фрэнсин присутствовала при нашем разговоре?

Мадлен качает головой, а через несколько секунд кивает.

— В прошлый раз вы сказали: последние слова мужа, которые вам запомнились, — о желании уйти от вас. Это так?

Еще один кивок.

— Насколько я поняла, для вас это было совершенно неожиданно.

— Да, у нас были легкие и тяжелые периоды, но я никогда не думала, что мы расстанемся. Я никогда не думала, что он меня отпустит. — Плакать Мадлен перестала, но говорит очень тихо.

— Давайте вернемся к началу ваших отношений. Где вы познакомились?

Мадлен улыбается и смотрит мне за плечо в видимую ей одной даль:

— Он был таким красивым. Я тоже, хотите — верьте, хотите — нет. Нас даже называли золотой парочкой. Все хотели с нами дружить, мол, вдруг и им достанется кусочек счастья. По крайней мере, так они говорили. Ты помнишь это, Фрэнсин? Помнишь первые два года?

— Да, конечно, — кивает она. — Вы оба были такими счастливыми.

Голос Фрэнсин счастливым не назовешь. Я смотрю на нее, но лицо бесстрастное, без признаков горечи, окрасившей ее ответ.

— Да, очень счастливыми. Встретились мы в колледже. Я была на год старше, но это ничего не меняло. Знакомству я очень обрадовалась. Словно молния вспыхнула — Эдвин вошел в бар, и все, наши души слились. Я жила за территорией кампуса на съемной квартире с подругами. Эдвин переехал ко мне через несколько дней после первой встречи, и с тех пор мы были неразлучны.

— Звучит очень романтично, — говорю я, делая отметку в блокноте.

Нас с Карлом кто-нибудь называл золотой парочкой? Очень сомневаюсь. Но когда-то мы были очень счастливы. Едва разменяв третий десяток, мы не знали проблем, по выходным не вылезали из койки и не брезговали дешевым вином — пили все, что горит. Встречались мы в барах вокруг Ватерлоо и особенно любили кубинский, пока не посетили Гавану и не попробовали настоящий ром. В тот отпуск мы трахались ежедневно, но однажды заснули на пляже и были искусаны москитами так, что прикоснуться было больно. Секс тогда прекратился, но мы много смеялись, а сейчас даже не улыбаемся друг другу.

— Эдвин не уставал меня баловать — дарил подарки, то и дело признавался в любви. Мы переехали в крохотную квартирку — только он и я. Большего нам и не требовалось. Чудесная была пора… — Мадлен продолжает улыбаться.

— Но ты тогда сменила направление, помнишь? — вмешивается Фрэнсин.

Мадлен кривит губы — интересно, что означает сия гримаса?

— Да, да, мне вообще не стоило изучать юриспруденцию. Для меня это слишком: просиживать целыми днями в библиотеке не хотелось.

— Куда вы перевелись? — спрашиваю я.

Позиция Мадлен понятна: помню студентов юрфака нашего колледжа, странных кротовидных существ, подслеповато щурившихся на утреннее солнце после ночи, проведенной за штудированием судебных отчетов. Сама я получила диплом историка, а юриспруденцию изучала на курсах переподготовки. Я утверждала, что знание истории помогает лучше разобраться в законах, а сама боялась, что другие юристы куда компетентнее меня.

— На бухгалтерский учет. Учиться было тоже непросто, но хоть библиотечной работы меньше. К тому же Эдвин считал, что пользы будет больше. Мол, профессия очень ценная.

— В сравнении с профессией юриста? — Изумление мне сдержать не удается.

— Он не считал, что мне по силам стать хорошим юристом. Говорил, я слишком тихая. Не люблю стычки и противоборство. Никогда не любила.

— А бухучет вам нравился?

— В общем, да. Работать приходилось, но мне было проще. Я больше времени проводила дома. Когда Эдвин не работал, мы не расставались.

— А что изучал он?

— Экономику. Эдвин всегда стремился работать в финансовой сфере. Большинство студентов о будущем особенно не задумываются, а Эдвин твердо знал, чего хочет. Это было одной из лучших его черт. — Мадлен снова улыбается.

Я смотрю на Фрэнсин, но у той совершенно непроницаемое лицо.

— Фрэнсин, а вы с ним ладили?

Мой вопрос застает ее врасплох — отвечает Фрэнсин не сразу:

— Да, да мы неплохо ладили. Мы с мужем в ту пору жили в Сингапуре. Мэдди нам писала письма — сначала обычные, потом электронные. Присылала фотографии. Много фотографий. Так мы познакомились с Эдвином. Так мы видели, как они счастливы.

Я делаю очередную запись.

— Эти фотографии сохранились?

— Да, — отвечает Фрэнсин, явно удивленная моим вопросом.

— Можно нам на них взглянуть? — спрашиваю я.

— При чем тут эти фотографии? — Голос Мадлен звенит от раздражения, и я поворачиваюсь к ней.

— Они помогут мне понять, какими вы с супругом были в молодости. Когда вы поженились?

— Девятнадцать лет назад. В этом году была бы наша двадцатая годовщина.

Теперь Мадлен кажется расстроенной: от страшной реальности лопнул пузырь воспоминаний, временно ее окружавший. Она пускает голову, а я делаю запись и даю ей время успокоиться.

— Сын у вас родился лишь после нескольких лет брака?

— Да. Я хотела детей сразу, и мы пробовали, но пару лет не получалось. Потом Эдвин наконец согласился. Родился Джеймс. Я была очень счастлива!

— Что значит «наконец согласился»?

— Эдвин считал, что детей заводить неразумно. Он стремился сделать карьеру и не хотел, чтобы я сразу бросала работу. Впрочем, ссориться он тоже не хотел. Эдвин знал, пить таблетки я не соглашусь ни за что, и решил проблему сам, — чуть ли не нараспев говорит Мадлен.

Фрэнсин явно не по себе: она поджала губы и ерзает на стуле.

— Мадлен, как Эдвин решил эту проблему? Что он сделал?

— Таблетки он раздобыл у знакомого доктора. Каждое утро он приносил мне чай и туда их подмешивал. Я всегда любила сладкое, чай пила с сахаром, и разницы во вкусе не чувствовала. Эдвин все сделал правильно. Завести ребенка раньше времени и все испортить было бы ужасно.

Я смотрю на нее в полном изумлении:

— Получается, он давал вам вредный препарат. Это противозаконно. Преступно…

— Нет! — перебивает меня Мадлен. — Ничего подобного. Люди вечно сгущают краски, а Эдвин для меня старался. Для нас. Я вела себя неразумно, и он исправлял мои ошибки.

Я делаю еще несколько записей, но сосредоточиться не могу: слишком велико потрясение. Я знаю, что чувствуешь, когда хочешь забеременеть и не можешь. Матильда у нас появилась легко, а вот со вторым так и не получилось. Я закрыла эту тему, но порой с чувствами не справиться. А Мадлен страдала из-за чудовищных действий мужа… Я судорожно стискиваю ручку. Патрик откашливается, и я вздрагиваю, почти забыв о его присутствии.

— Думаю, нам стоит обсудить варианты защиты при убийстве. Элисон, ты согласна? — спокойно осведомляется Патрик, но его напряженное лицо говорит, что признание Мадлен шокировало его не меньше, чем меня.

— Извините меня на минуту. Я сейчас… — Не договорив, Мадлен поднимается и уходит с кухни.

Фрэнсин встает, чтобы последовать за ней, потом снова садится и качает головой.

— Я предполагала, что дело плохо, но такого не ждала. Значит, даже тогда… — бормочет Фрэнсин, обращаясь к самой себе.

— Что «даже тогда»? — Я чувствую, что Фрэнсин раскалывается, но отчаянно стараюсь не давить.

— Мне казалось, они очень счастливы. Поначалу я сильно завидовала, а сейчас… Попробую найти вам те фотографии… — Фрэнсин говорит все тише. Еще немного, и она расплачется.

На языке уже вертится следующий вопрос, но пищит мой телефон, и я машинально лезу в сумку. Пришло сообщение со скрытого номера.

«Я знаю, что ты творишь, шалава гребаная».

Хлопая глазами, я открываю письмо: вдруг догадаюсь, кто отправитель? Никаких зацепок нет. Я смотрю на Патрика, потом снова на экран телефона. Тут на кухню возвращается Мадлен, и я сосредоточиваюсь на деле. Руки дрожат, сердце бешено колотится — я отключаю телефон и убираю на дно сумки. В ушах эхом раздаются слова Мадлен, а перед глазами танцуют безжалостные буквы сообщения. Мадлен усаживается за стол, и Патрик нетерпеливым жестом велит продолжить разговор, но у меня получаются лишь какие-то обрывки фраз. В итоге он сам пускается в объяснения:

— Мадлен, я хотел тщательно разобрать суть предъявленного вам обвинения. Убийство считается совершенным, когда человек, находящийся в здравом уме, осознанно и противозаконно лишает жизни себе подобного. Следовательно, если вы не страдаете психическими заболеваниями, не находились в состоянии аффекта и не действовали в рамках допустимой самообороны, получается… — Патрик делает паузу. — Вы совершили убийство.

Мадлен кивает. Я понемногу беру себя в руки. Юридическая терминология утешает, возвращает меня в мир, правила которого мне понятны.

Патрик откашливается и заговаривает снова:

— Если быть до конца точным, все немного сложнее. Существуют определенные формулы возражения, но, боюсь, в данном случае они неприменимы или нет подкрепляющих их доказательств. В отсутствии оборонительных повреждений или признаков борьбы мы вряд ли можем говорить о самообороне. — Мадлен открывает рот, чтобы возразить, но Патрик поднимает руку и продолжает говорить: — Таким образом, остается вопрос, были ли вы в здравом уме и действовали ли осознанно, то есть страдаете ли психическими заболеваниями. — На сей раз пытается перебить Фрэнсин, но Патрик гнет свое: — Либо нам остается так называемое частичное возражение, которое переквалифицирует случившееся в непредумышленное убийство, а именно допустит аффект и частичную невменяемость. Полагаю, можно исключить, что наперекосяк пошло коллективное самоубийство по взаимной договоренности.

Мадлен открывает рот, но не издает ни звука.

— Элисон, ты согласна?

— Да, согласна. — Я снова вживаюсь в роль адвоката. — Думаю, психиатрическое освидетельствование необходимо. Будет крайне полезно оценить ваше душевное состояние, и сейчас, и, если получится, на момент совершения преступления.

— Не хочу быть сумасшедшей. Я впрямь не считаю себя сумасшедшей. — Мадлен говорит тихо, но каждое ее слово будто брошенный в воду камень.

— Мы и на секунду не склоняем вас к этому, — заверяю я. — Просто нужно рассмотреть все варианты.

— А как насчет аффекта? — спрашивает Фрэнсин. — Что может означать такой вариант?

— Самые разные вещи, но я не хочу его использовать, пока не услышу от Мадлен полную историю ее отношений с Эдвином и поминутный отчет о событиях тех выходных. На мой взгляд, перво-наперво нам требуется независимое психиатрическое освидетельствование.

— Какое-то время я ходила к психотерапевту. Мы провели только два сеанса, а потом об этом узнал Эдвин. — Мадлен до сих пор говорит чуть слышно.

— Что случилось, когда он об этом узнал? — уточняю я.

— Эдвин заявил, что это пустая трата денег. Мол, никому выговариваться мне не нужно, а если нужно, он всегда к моим услугам.

— Как вы это восприняли? — спрашиваю я.

— Я согласилась с ним. Психотерапевт мне не нравился, сеансы были в тягость.

— Зачем вы к нему обратились?

— Чтобы поговорить о своей тяге к спиртному. Чтобы понять, можно ли ее контролировать. — Мадлен замолкает и со вздохом смотрит в окно у меня за спиной.

— Когда это было? — Я рисую стрелку с низа страницы наверх и жду продолжения. В жизни не подумала бы, что Мадлен прикладывается, она же такая ханжа!

— Почти пять лет назад. — Мадлен снова сосредоточивает внимание на мне, прервав созерцание боковой стены соседнего дома, которая так ее завораживала.

— Чем вам не нравился психотерапевт? — осведомляется Патрик, не позволив мне задать следующий вопрос.

— Он предупредил, что, если я появлюсь на сеансе пьяной, не сможет со мной разговаривать. Я страшно разозлилась: дело было не в этом. Я и пила не постоянно, скорее временами перебирала. Мне казалось, он совсем меня не слушает. И что он жутковатый.

Я записываю ее ответ, кивая своим мыслям.

— Почему жутковатый? — спрашиваю я.

— Просто он… сидел слишком близко. Держал мою руку слишком долго, когда пожимал на прощание. Ничего конкретного, но мне было неприятно.

Я снова киваю.

— Вы упомянули, что «Эдвин узнал» о ваших походах к психотерапевту. Что вы имели в виду?

— Он нашел у меня в сумочке квитанцию. Я думала, что выбросила ее, но, очевидно, забыла. — Мадлен снова кривит губы.

— Что случилось, когда он нашел квитанцию? — спрашиваю я спокойным голосом.

— Эдвин захотел узнать, за что она и откуда у меня пятьдесят фунтов на расходы. Я не хотела, чтобы он подумал плохое, и объяснила, в чем дело. Мол, я понимала, как он расстраивается из-за моего пьянства. В конце концов он понял.

— А про деньги что сказали? — уточняю я.

— Что накопила, откладывая свои карманные деньги. Сперва Эдвин разозлился, но потом успокоился, поняв, что это впрямь для него.

Таблетки, досмотр сумочки, карманные деньги, расспросы о расходах. Я стараюсь осознать услышанное и не думать о своей семейной жизни.

— С ваших слов, проблема с алкоголем была непостоянной, а скорее возникала из-за несдержанности. Как долго она существовала? — спрашиваю я.

— Со студенческих лет — в той или иной степени. А последнее время некоторые ужины давались мне тяжело, — отвечает Мадлен.

— Ужины?

— Да, деловые ужины. Эдвину вечно хотелось, чтобы я на них была хозяйкой, ну, или идеальной гостьей. Меня они тяготили. Эдвину это не нравилось. Однажды мне стало плохо… — Голос Мадлен слабеет.

Я поднимаю голову: она бледна и ладонью закрывает глаза от света.

— Вы как, ничего?

— Да, просто тяжеловато, голова опять заболела.

— Нам нужно много обсудить, но давайте пока остановимся. Вы согласны встретиться с психиатром? Заключение специалиста нам очень поможет, — говорю я, ставлю возле своих записей вопросительный знак и переворачиваю страницу.

— Вряд ли это что-то изменит, но, если вам угодно, встречусь. — Голос Мадлен звучит на диво четко и ясно, и моя запись наверху новой страницы тоже получается четкой и ясной: «КЛИЕНТКА СОГЛАСНА НА ПСИХИАТРИЧЕСКОЕ ОСВИДЕТЕЛЬСТВОВАНИЕ».

Напряжение спадает. Патрик встает из-за стола, аккуратно складывает документы, убирает их в портфель. Фрэнсин тоже поднимается, бормочет что-то про фотографии и выходит из кухни. Я прячу в сумку блокнот и ручку, попутно коснувшись сотового. В памяти всплывает сообщение. Но нет, я еще с Мадлен не закончила.

— Мы назначим встречу в ближайшее время, — обещаю я, мысленно перебирая знакомых специалистов.

— Спасибо!

Мадлен встает и, потянувшись через стол, пожимает мне руку. Крепче, чем в прошлый раз. Она заметно оживилась, и я решаю разобраться почему. Какая тема нашего сегодняшнего разговора ее осчастливила? Дело в том, что мы не обсуждали роковой день? Так передышка временная!

Фрэнсин возвращается на кухню с большим коричневым конвертом, который едва не лопается, и протягивает его мне:

— Вот фотографии Эдвина и Мадлен, которые у меня есть.

Я забираю конверт и кивком благодарю Фрэнсин.

— Могу я забрать их с собой? Обещаю быть предельно аккуратной.

Сестры кивают в унисон. Я осторожно кладу конверт в сумку и застегиваю молнию. На этот раз постараюсь не купать сумку в моче.

Фрэнсин вызывает такси и ждет его с нами.

— С вашей стороны очень благородно так здорово опекать сестру, — говорит Патрик.

— Это нелегко, — говорит Фрэнсин, но электроворота начинают закрываться, и она возвращается в дом.

Такси увозит нас с Патриком на вокзал.

Примечания

13

Имеется в виду песня американского певца и поэта Боба Дилана „Don’t think twice, it’s all right”, написанная в 1962 году, выпущенная в 1963 году.