Кровавый апельсин

Гарриет Тайс, 2019

Заботливый муж, милая дочка, дорогой дом и блестящая карьера – у Элисон была идеальная жизнь. Теперь это всего лишь декорация, за которой скрываются грязь и боль. Элисон пьет до тошноты и беспамятства. Ее роман с коллегой больше похож на сексуальное насилие, чем на легкую интрижку. Она живет в мире коварных мужчин, которые готовы растоптать всех, кто встает у них на пути. Каждый день петля на шее затягивается все туже, и вскоре у Элисон останется только один выход…

Глава 3

Когда я просыпаюсь, в доме ни души. Карл и Матильда уехали смотреть замок — так говорится в оставленной мне записке: «Разбудить тебя не удалось. Мы поехали смотреть замок. У тебя же все равно работа. Посуду я домыл». Никаких крестиков внизу — никаких значков поцелуев. Я слишком… Я обещала поехать с ними. Они должны были взять меня с собой. Осознав случившееся, я пытаюсь дозвониться Карлу, но телефон у него отключен. Лежа в постели, я слушаю сообщение его голосовой почты: «В настоящее время я не могу вам ответить. В настоящее время я не могу вам ответить…»

Скорее «не хочу».

Наконец он берет трубку.

— Что же вы меня не разбудили?!

— Я пытался. Ты пошевелилась и послала меня. Я решил, что лучше дать тебе выспаться.

Этого я совсем не помню.

— Я проснулась в одиннадцать. На меня это совсем не похоже.

— Ты выжата как лимон. Прошлая ночь сказывается.

— Жаль, что вы не постарались меня разбудить. Или что не дождались.

— Я старался, Элисон, но ты не просыпалась. Мы уехали в девять. Позднее уже смысла не было.

— Понятно. Что же, мне очень жаль. Я не нарочно. Могу я поговорить с Матильдой?

— Она сейчас играет. Прерывать ее не хочется. Она сильно расстроилась из-за того, что ты с нами не поехала, но сейчас развеялась. Лучше оставь все как есть.

— Не понимаю… Я в жизни так долго не спала. Скажи ей хотя бы, что мне жаль.

— Как получилось, так получилось, — говорит Карл, потом меняет тему разговора так решительно, что я не отваживаюсь спорить: — Ты работой своей занимаешься?

— Сейчас засяду. На ужин жаркое приготовлю.

— Что же, не буду мешать. — Карл отсоединяется, не дав мне попрощаться.

Я перезваниваю, но тут же отменяю вызов, проведя пальцем по экрану. Поговорим позже, за сытным ужином. Я извинюсь перед Тилли и заставлю ее понять, что проспала поездку не нарочно. Я качаю головой, надеваю пижаму и спускаюсь на первый этаж работать.

Два кофе спустя я открываю записки по делу и хлопаю глазами, пытаясь разогнать туман головной боли, поселившейся за правым зрачком. Корона против Мадлен Смит. Центральный уголовный суд. Дело переведено из мирового суда Камберуэлл-грин, ближайшего к месту совершения преступления, богатого жилого района на юге Лондона.

Пищит сотовый, и я тотчас хватаю его, надеясь, что Карл готов помириться.

«Что скажешь о деле?»

Патрик! Волна радости сменяется злостью. Как он смеет писать мне в уик-энд, особенно после того, как мы расстались?! А потом меня осеняет.

«О каком деле?» — пишу я в ответ.

«О деле Мадлен Смит, твоем первом убийстве, так ведь?»

Кажется, об этом деле я Патрику не рассказывала. Мало-помалу меня осеняет, и я просматриваю записки. Вот оно! На последнем листе указаны адвокаты, инструктирующие представителя в суде, «Сондерс и Ко°», фирма Патрика. Я спрашиваю себя, чем заслужила это дело — как далеко зашла, сколько раз у нас было, как сильно, как быстро. Только я знаю, что суть не в этом. С работой Патрик дурака не валяет. Только со мной.

Телефон снова пищит.

«Хм, да, всегда пожалуйста!»

А он строптивый!

«В пятницу я сказала, что между нами все кончено».

Я чувствую себя пятнадцатилетней.

«Помню-помню, но работа есть работа. На след. неделе предвар. встреча. Клиент хочет увидеть тебя в ближайш. время. Я согласую у секретарей».

Конец разговора, но не конец интрижки. О пятнице ни слова, беспокоиться мне не о чем. Трахни Патрик кого-то еще, он наверняка сообщил бы. Хотя мне должно быть по барабану. Я возвращаюсь к своей эсэмэске: «В пятницу я сказала, что между нами все кончено» — и стираю ее. Стираю всю беседу. Может, ради своего брака мне нужно отказаться работать с Патриком? Но дела вроде этого — моя профессиональная мечта. Я просто выполняю свою работу.

Чуть позже я откладываю записки и начинаю готовить ужин. Медленно крошу луковицу. Нож ловит последние солнечные лучи — я поворачиваю лезвие и так и эдак, пуская по стенам и потолку солнечных зайчиков. Этот большой кухонный нож мы получили в подарок ко дню свадьбы. Помню, я тотчас дала монетку дарительнице, своей школьной подруге Сандре. «Не хочу резать любовь на части: мы слишком давно знаем друг друга», — сказала я, а Сандра улыбнулась и спрятала монетку в карман.

Мадлен Смит любовь не просто резала, а рубила, кромсала, неоднократно колола ножом — в своей клапемской спальне нанесла мужу пятнадцать различных повреждений. Смертельными могли оказаться несколько, хотя, согласно фабуле дела, составленной обвинением, наиболее вероятным патологоанатом назвал порез, едва не рассекший яремную вену. На фотографиях места преступления хорошо видны красные пятна на белом постельном белье.

Я мелко рублю еще одну луковицу.

Жаркое поспевает как раз к возвращению Карла и Матильды, но Матильда, едва взглянув на него, заявляет: она голодна, но мясо есть не станет.

— Вчера ты ела барашка, — напоминаю я.

— Сегодня папа рассказал мне, как убивают курочек, и я поняла, что это ужас.

— Но ведь ты не очень любишь овощи, — говорю я.

— Нет, но я не хочу, чтобы зверей убивали.

Я смотрю на Карла: помоги, мол, но тот лишь плечами пожимает.

— Хорошо, милая, я сделаю тебе омлет, но, может, про мясо ты еще раз как следует подумаешь? — предлагаю я.

Матильда кивает.

Я мешаю жаркое и протягиваю ложку Карлу:

— Будешь?

Карл берет ложку, смотрит на жаркое и принюхивается. Скривившись, он возвращает ложку мне:

— Нет, спасибо. Есть что-то не хочется.

— Надо было предупредить… Или ты теперь тоже вегетарианец? — Я отчаянно сдерживаю раздражение.

— Нет, дело не в этом, — отвечает Карл. — Просто пахнет немного…

— Немного что? — Я запрещаю себе злиться.

— Ну, немного… Слушай, не расстраивайся! Ты старалась, и это главное. Что касается новоявленного вегетарианства Тилли, я поддержу любое ее решение. — Карл улыбается дочери: — Будет очень здорово! Мы найдем новые блюда, которые тебе понравятся. — Карл поворачивается к плите и помешивает жаркое. — Попытка не пытка, Элисон, но, может, оставишь готовку мне? Я знаю, что любит Матильда. И омлет ей я лучше сам сделаю.

Я молча снимаю кассероль с огня и чуть сдвигаю крышку. Остынет жаркое — смогу заморозить, потом разогрею его себе на ланч, потом остатки доем. Насыщенный мясной аромат не отпустит меня несколько недель. Из густой подливы выглядывают аккуратные брусочки моркови… Вид отвратительный. И на душе у меня отвратительно. Мое кулинарное детище, даже не подгоревшее, отвергнуто.

Подходит Матильда. Я опускаюсь на колени и обнимаю ее.

— Солнышко, прости, что я сегодня с тобой не поехала, — говорю я тихо, для нее одной, потом глажу по щеке и еще раз обнимаю. Матильда крепко обнимает меня в ответ. Я отстраняюсь и, держа ее за плечи, заглядываю в глаза: — Обещаю тебе, очень скоро мы куда-нибудь съездим. Мы с тобой вдвоем. Куда захочешь, туда и оправимся. Обещаю тебе! Хорошо?

Матильда кивает.

— Обещаю!

Я снова притягиваю ее к себе и обнимаю. Матильда льнет ко мне, утыкается в плечо. Нервный узел внутри больше не кажется невозможно тугим.

Карл смотрит, как я купаю Матильду. Я расчесываю ей волосы, сушу, читаю ей, пою песенки, пока она не засыпает.

— Детей обманывать нельзя. Раз дала слово, сдержи обязательно.

— Так я сдержу.

— Уж постарайся.

— Карл, угрожать мне не нужно. Я очень стараюсь. Как начет поддержки и солидарности?

— Не зли меня, Элисон! Ты не в том положении, чтобы упрекать меня.

Гнев накрывает с головой, но тут же отступает.

— Знаю, знаю, прости меня…

Карл протягивает руку и пальцем гладит меня по щеке. Я перехватываю его ладонь, подношу к губам, а свободную руку кладу ему на затылок: иди, иди ко мне. Мы сейчас поцелуемся…

Карл отстраняется:

— Прости, я не могу.

Он уходит в гостиную и захлопывает дверь. Сначала я жду: вдруг Карл передумает? — Потом возвращаюсь в кабинет и тоже закрываю дверь. Меня отвергли, но я пытаюсь работать — пусть показания и статуты заглушат боль. Везде чувствуется сильный мясной запах.

Позднее, когда я раскладываю остывшее жаркое по маленьким пластиковым контейнерам, на кухню заходит Карл и закрывает за собой дверь.

— Я целый день думал, стоит ли тебе это показывать, — говорит он.

— Что мне стоит показывать?

Почему-то голос Карла заставляет мою руку дрожать, и подлива расплескивается по стенкам контейнера, который я наполняю.

— Ты должна понять, каково нам порой и почему мы так раздражаемся.

— Что именно я должна понять? — Я убираю большую ложку и накрываю контейнер крышкой.

Вместо ответа Карл роется в телефоне. Я тем временем убираю контейнеры в морозилку — ставлю вплотную друг к другу, отодвинув в сторону ополовиненную упаковку зеленого горошка. Сбивая лед по бокам морозилки, я слышу начальные аккорды «Скатываясь в бездну»^[9]. Я улыбаюсь: буду про себя подпевать, мысленно делаю вдох и… слышу свое пение. Если это можно назвать пением. Я захлопываю дверцу морозилки и поворачиваюсь к Карлу. Экран сотового он показывает мне молча, в глазах чуть ли не жалость.

Вчера вечером я была восхитительна, я пела, заливалась, как беззаботная птичка. Никто не присоединился ко мне? Ну и пусть. Они не поняли, чего лишились! Я была звездой и на волне музыки неслась прочь от мелкого препирательства, сопровождавшего вторую половину субботы. Сегодня я увидела то, что видели они, — поддатую женщину с размазавшимся макияжем и вылезающим из платья лифчиком Я смотрю на нее в ужасе. Голос душераздирающий: она совершенно не попадает в ноты, которые я так прекрасно брала. Ритм отвратительно сбит, танец — еще отвратительнее. А самое отвратительное — лица гостей, которых она зовет танцевать вместе с собой. Или нет, самое отвратительное в этой записи — приглушенные голоса. Даже смех слышится. Дейв, Луиза…. Господи, неужели и Карл смеется?

— Какого черта ты не остановил меня?

— Я пытался, ты не желала слушать.

— И тогда ты снял видео, на котором я веду себя как полное чмо?

— Я не из вредности, я только хотел, чтобы ты поняла, каково жить с тобой. Не всегда, но, когда ты в таком состоянии, это просто невыносимо.

Я снова смотрю в телефон. Женщина на экране — Элисон, я — успокаиваться явно не намерена. Она ковыляет к дивану и плюхается на него, собираясь петь хит Принца. Гранд-финал вечера — песня группы «Смитс», в отличном исполнении которой я не сомневалась. Получилось, мягко говоря, не очень. Телефон я держу дрожащими холодными руками, лицо заливает краска, под ложечкой сосет от стыда. Я закрываю глаза, но все равно слышу крики и невнятицу, которые вчера казались четким и ладным исполнением. Трясущиеся руки плохо слушаются. Я ставлю видео на паузу и собираюсь его стереть, но Карл забирает у меня телефон.

— Я просто хотела повеселиться, — оправдываюсь я.

— Но расстроила всех окружающих. Разве это веселье? — осведомляется Карл, глядя в пол.

— Я не думала, что кто-то расстроен.

— В этом все дело, Элисон. Ты никогда не думаешь.

Карл уходит с кухни, а я продолжаю раскладывать жаркое по контейнерам. Закончив, я вытираю столы и включаю посудомоечную машину, потом гашу свет и долго стою в темноте. Пусть мерный гул бытовой техники успокоит меня и заглушит мои собственные крики. Пронзительные, как звон битого стекла, они до сих пор звучат у меня в ушах.

Примечания

9

„Rolling in the Deep” («Скатываясь в бездну») — хит Адель.