Праведный грех

Владимир Ушаков

Первая любовь, целина, Куба, Перу… 60-е, 90-е годы ХХ века, наше время. В этой книге читатель найдёт искреннюю исповедь человека, прошедшего большой и интересный жизненный путь. Но где бы автор ни был, в далёкой ли стране, в Москве или в российской глубинке, он всегда оставался человеком, не чуждым никаких эмоций. Эта книга не просто о том далёком уже времени, о поколении, рождённом в СССР. Эта книга обо всех нас, кто сейчас живёт, работает, переживает, любит.

О Сергее Гончаренко

Серёжа Гончаренко, высокий стройный голубоглазый блондин, был включён в состав нашей группы испанского языка спустя два месяца после начала занятий на первом курсе. В 1-й МГПИИЯ им. Мориса Тореза он перевёлся из Военного института иностранных языков. Как-то интуитивно мы с ним сразу сошлись. Почему? Наверное, потому, что оба мы были скромными, более выдержанными, чем другие ребята в группе.

А в нашей группе собрались разные ребята. И по характеру, и по своим способностям, и по социальному происхождению, и по месту проживания. Так, Олег Островский был из Одессы, Валя Кучин приехал в Москву из Перми, Анатолий Чебурков — из Челябинска, болгарин Тодор Чолаков — естественно, из Болгарии. Остальные были москвичами. Но мы были дружны. И не только дружны. Сплочены. Так, что другие студенты нам завидовали. Вот, мол, 101-я испанская группа как дружит, берите с неё пример, говорили преподаватели на факультете.

Хотя явных лидеров в группе не было, но несколько человек выделялись среди нас. Прежде всего своими способностями к языкам и эрудицией. Это были Сергей Гончаренко, Олег Островский и Александр Садиков.

Сергей Гончаренко, который, как я уже сказал, перевёлся к нам в институт, был мальчиком добрым, отзывчивым, щедрым на подсказки и списывание. На рожон не лез, себя не выпячивал, чем ещё больше нравился и нам, и преподавателям.

В конце первого года учёбы мы между собой нашу группу уже называли легендарной, Боевого Красного Знамени, ордена Ленина, 101-й испанской группой. Через год мы её называли 202-й Краснознамённой, через три года — 303-й Краснознамённой и так далее.

Группа была в лидерах в институте и по учёбе — за счёт трёх-четырёх человек, и по активной студенческой жизни — за участие в работе студенческих отрядов на целине, Анатолия Гавриленко в трёх трудовых семестрах, моего участия в двух летних семестрах, моего участия в оперотряде «Коммунистический» и в спортивных соревнованиях по плаванию на первенство института и Москвы. А Сергей уже публиковал свои стихи в газете «Советский студент» и «Студенческий меридиан».

Только мне посчастливилось бывать у Сергея дома в гостях и познакомиться с его прекрасными родителями — Таисией Сергеевной и Филиппом Ивановичем, добрейшими интеллигентными людьми. Так я узнал, что Сергей происходит из семьи военного дипломата, родился в Турции, где его отец во время Великой Отечественной войны году служил военным атташе. Потом их семья переехала в Швейцарию. С детства Сергей получал отличное классическое воспитание и образование: был начитан, образован, играл на пианино, прилично знал английский и французский, вальсировал. В этом плане он был на голову выше всех нас, но никогда этим не бравировал и не был зазнайкой.

Надо сказать, что первый год у нас была классным руководителем и вела испанский язык преподаватель Эспехо. Это её фамилия по мужу-испанцу. Мы смеялись, потому что в переводе с испанского языка на русский это означает «зеркало». Потом мы узнали, что у нас в институте преподавал испанец по фамилии Павон (исп. pavo — «индюк»). Такие странные испанские фамилии потом нам встречались частенько. Например, президент Испании Сапатеро (исп. zapatero — «башмачник»), его супруга Ботелья (исп. botella — «бутылка»). Но это так, к слову.

Через год нашим классным руководителем стала невысокого роста испанка камарада Алегрия (исп. alegría — «радость», «веселье»), черноволосая и черноглазая. Это тоже нас веселило, тем более что она полностью оправдывала свою фамилию: была весёлая, жизнерадостная, подвижная. Но она была и достаточно проницательным и очень добрым, доверчивым человеком, чем мы с успехом пользовались в своих корыстных интересах. Алегрия проявила свою проницательность прежде всего тем, что дала нам всем клички или прозвища, которым мы в большей или меньшей степени соответствовали и их оправдывали. Конечно, пока всех нас не изменили в ту или иную сторону жизнь, время и обстоятельства.

Так, меня она назвала Пекеньито (исп. pequeño — «маленький»), что тогда полностью говорило само за себя. Островского она окрестила Гранухой (исп. granuja — «бездельник, пройдоха, плут»), так как Олег на самом деле любил частенько прогуливать занятия. Однако это не мешало ему учиться на круглые пятёрки. Валентина Кучина она звала Рубито («белобрысенький»). Гавриленко был Фрескито («нахалёнок»). Садикова Алегрия шутя звала доном Алехандро, как бы предвидя в нём будущего маститого учёного и отличного переводчика-синхрониста.

Сергею она прозвище не дала никакого. Наверное, это неспроста, так как называла его просто по-испански — Sergio, но обращалась к нему с уважением, отдавая должное его солидности, основательности и серьёзности по сравнению со всеми нами.

Особенные сплочённость и солидарность наша группа проявила, когда возникла очередная проблема с нашим Валюшей Кучиным. На этот раз он, пиршествуя с приятелями в ресторане, перебрал, как всегда, и надебоширил. Его, естественно, забрали в милицию. Постригли наголо, дали ему 15 суток и направили письмо в наш Институт иностранных языков с сообщением о неблаговидном поступке студента.

Этот проступок грозил Вале исключением из комсомола и института. Тут уж было не до шуток. Островский подал идею спасти нашего Валю. Роли распределили так: Островский дежурил у знакомой секретарши в ректорате, договорившись, что девушка его оповестит, если письмо придёт в ректорат, а Толя Чебурков отслеживал по своим каналам почту в деканате. Гавриленко, Гончаренко и я по очереди дежурили у открытого почтового ящика, висевшего в то время в вестибюле при входе.

Повезло Сергею. Через два-три дня он узрел, как почтальон положил в ячейку с наклейкой «Администрация» письмо, пришедшее из отделения милиции. Мы письмо прочитали. В нём говорилось о наказании студента нашего вуза Кучина В. 15 сутками и выражалась просьба принять меры по его воспитанию в стенах института. Письмо мы уничтожили.

Камараде Алегрии мы сказали, что Валя слёг с подозрением на тиф, что его наголо постригли на всякий случай, но потом обошлось и тифа у него не обнаружили.

А Валя после 15 суток в милиции ещё две недели сидел в общежитии, отращивая и вытягивая пальцами из своей дурной головы волосы. Через месяц он появился в институте с коротким бобриком-ёжиком на голове. Камарада Алегрия была несказанно рада, что Валя выжил в суровых условиях тифозной эпидемии, о которой, правда, в Москве никто не слышал, и поставила ему тройку автоматом без сдачи экзамена, всё охая и ахая:

— Бедняжка Кучин.

Такая была наша дружная группа. Один за всех, и все за одного. Мы всей группой частенько собирались в моей квартире на Кутузовском проспекте потанцевать, выпить, потому что квартира была большая, а мои родители часто уезжали на дачу. У Сергея тоже была хорошая квартира, но маленькая. И он, как я говорил, никого туда, кроме меня, не приглашал. Встречались мы также и в общежитии на Петровериге (в Петроверигском переулке). Там жили Кучин, Островский и Толя Чебурков, погибший через несколько лет в Никарагуа во время цунами. К нашей группе примкнул и отличный парень из другой группы Эдик Вялимаа. Он погиб в автокатастрофе в Уганде в 1974 году, когда в его машину врезался грузовик с пьяными местными футболистами. Его жена Люся семь дней везла гроб с телом Эдика в Москву на перекладных. О смерти Эдика я узнал, уже будучи в служебной командировке по линии Министерства обороны СССР в Республике Экваториальная Гвинея.

Я ездил к нашим ребятам в общежитие, чтобы позаниматься языком, побалагурить, выпить портвейна, погулять вместе по Красной площади. А вот Сергей в общагу никогда не ездил, боясь, наверное, влипнуть там в какую-нибудь неприятную историю, что было немудрено. Общага, она всегда во все времена была общагой. Там иногда случалось такое! Там можно было легко напороться на что угодно и поплатиться за это выездной характеристикой.

Лишь спустя годы я понял, чем объяснялось его некоторое отчуждение от группы в увеселительных мероприятиях. Просто он был воспитан в семье разведчика, его с детства приучали быть осторожным. И только где-то на пятом курсе он приоткрыл мне некоторые подробности из жизни его семьи. К этому времени мы стали с ним большими друзьями. Не раз вместе ездили отдыхать в подмосковные пансионаты во время зимних каникул, на юг — по путёвкам, что доставала моя мама у себя в министерстве.

Занимались культуризмом, чтобы на юге играть мускулами и накачанными мышцами. Это действовало впечатляюще на дамский контингент. Ездили в гости к его дедушке и бабушке, казакам. В станицу Пашковскую Краснодарского края. Его дед, надо сказать, был искусным виноделом и имел собственную марку-печать и право экспонировать своё вино на международных винных выставках. Поэтому дедушкину «Изабеллу», без табака и прочих побочных ингредиентов, мы потребляли только так, литрами, за милую душу, закусывая хрустящими жареными карасиками и плотвичкой, выловленными в речке Кубани.

После четвёртого курса института мы с Серёжей поехали работать на год на Кубу. Сергей работал переводчиком в Университете Сантьяго-де-Куба, а я — на электростанции в городе Мариэль. Во время наших прогулок по Гаване Сергей читал мне свои новые стихи, которые потом вошли в сборник его стихов «Из кубинского блокнота», а также стихи, посвящённые его любимой светловолосой девушке Наташе Бородиной, с которой он переписывался. Оказывается, он написал ей 60 писем за 10 месяцев, проведённых на Кубе, а от неё получил 40.

Тридцатый день без твоего письма.

И март не в март. Какой-то мёртвый месяц.

Ты мне писала: «Если бы мы вместе…»

Писала, что у вас стоит зима. Когда бы я

Не знал наверняка, то неизвестно, что бы я наделал.

Письмо, которое придёт на той неделе,

Тридцатый день идёт издалека.

Я думаю, что этими своими проникновенными, нежными письмами и трепетными, страстными стихами он покорил её окончательно, хотя за Наташей ухаживали и другие ребята из нашего института — от двоечников до ленинских стипендиатов.

Наташа была из семьи капитанов-речников. Но к тому времени у неё остались только мама и младший брат, которому Сергей помогал как родному. Александр Бородин работал позже на Кубе, в Перу, в Аргентине. У Натали были прекрасные весёлые друзья с Речного вокзала. Это была совсем иная стихия. Они покорили Серёжу своей лёгкостью, открытостью, крепкой дружбой.

А как эта девушка пела под гитару! Бывало, соберёмся у неё на квартире всей группой плюс несколько человек из целинной компании и Наташиных подруг, накроем стол, потанцуем, а потом поём под одну, две или даже под три гитары молодёжные, студенческие и целинные песни. Как грянем хором под аккомпанемент Наташи, Саши Мурованного и Юрия Никулина одну из наших любимых песен «За орденами в Душанбе два капитана КГБ всю ночь таранят темноту турбины ТУ, турбины ТУ»!

Через полтора года после нашего возвращения с Кубы и окончания института Сергей с Наташей поженились. Я был на той свадьбе свидетелем с его стороны. А потом, когда женился и я, Серж был свидетелем уже с моей стороны. Вместе с Натали они нажили троих детей — Филиппа, Павлика и Лизу. Сергей был очень любящим и заботливым отцом. Об этом мало кто знает, но могу засвидетельствовать тот факт, что когда Сергей опубликовал в 1978 году свой гигантский труд «Антология испанской поэзии», то он был выдвинут Союзом писателей СССР на Государственную премию — как лучшая книга года в СССР. И надо же так было случиться, что одновременно с Серёжиной книгой вышла в печать и «Малая земля» Л. И. Брежнева. Естественно, что Государственную премию получил генсек КПСС!

Так вот, возвращаясь к некоторой скрытности Сергея. Как я говорил, его отец был военным разведчиком. И это, надо сказать, отложило определённый на Серёгу отпечаток. Ему же и на пользу. И мне тоже пошло на пользу, так как я многому у Сергея научился и многое от него перенял. А рассказывал он мне следующее, в частности. Во время войны его отца вызвал как-то в Ставку Верховного главнокомандования Иосиф Сталин, Верховный главнокомандующий. Филипп Иванович очень волновался, так как знал: если кого вызывают в Москву из-за границы, из аппарата посольства, в Ставку, то обратно редко кто возвращался. Или расстреливали, или сажали, или человек пропадал без вести. Но Серёжин отец через месяц вернулся-таки в Турцию в звании подполковника. Жив и невредим, да ещё и с орденом Ленина на груди. За успешно проведённую операцию. Вот так-то! И продолжил свою успешную карьеру дипломата. А после выхода в запас преподавал в специальной разведывательной школе, где впоследствии, уже окончив институт, одно время работал и Сергей.

По окончании института жизнь нас с Сергеем развела. Он защитился и остался работать в институте, а я, отслужив два года военным переводчиком в Республике Экваториальная Гвинея, стал работать в Экспортно-импортном объединении.

Сергей за эти годы стал высочайшим мастером литературного художественного перевода. Специалист по компьютерным технологиям, декан МГЛУ Игорь Кириллов на компьютере сравнил тексты оригиналов испанских стихов и их тексты в переводе Гончаренко. Оказалось, что по размеру, по мелодичности, по смысловому содержанию, лиричности, яркости, тональности и другим параметрам тексты оригиналов соответствовали текстам Серёжиных переводов. И даже зачастую его переводы превосходили оригиналы по своему художественному содержанию и образности.

Под впечатлением от творческой деятельности Сергея я тоже начал пописывать стишки, тексты песен, рассказики юмористические в стенгазету, а потом и новеллы, рассказы и киносценарии. Первым оценщиком моих сценариев был, конечно же, Серёжа. На титульном листе первого моего сценария комедии «Дорогая, будь моею!», который понравился известному кинорежиссёру Алле Суриковой, Сергей написал: «Великолепно!» Чем вдохновил меня на дальнейшие сценарные «подвиги». Спасибо ему за это!

Но это уже будет потом, во время моей работы в МГЛУ под непосредственным руководством Сергея, который принял меня к себе на должность директора Центра ибероамериканских программ, руководителя Центра испанского языка и культуры и ответственного секретаря Ассоциации испанистов РФ. Некоторые наши приятели говорили, что одно дело — дружба, а вот работать под руководством своего друга — не получится. Получилось!

С апреля 1995 года я работал с Сергеем душа в душу до самой его преждевременной смерти 9 мая 2006 года.

Он был опытным дипломатом. Добрым, внимательным, тактичным руководителем. Я не слышал от него в адрес кого-либо ни одного грубого слова.

К 1995 году Сергей Гончаренко уже — проректор по научной работе Московского государственного лингвистического университета, доктор филологических наук, профессор, академик Российской академии естественных наук, член Союза писателей СССР и России, иностранный член Испанской королевской академии, член правления Московской писательской организации, председатель Ассоциации испанистов России, заведующий кафедрой ЮНЕСКО. Его государственные награды: орден Дружбы народов и орден Трудового Красного Знамени. Вместе с ещё двумя ведущими испанистами России Сергей был приглашён президентом В. В. Путиным в Кремль на обед с испанским премьером.

Поднимаю бокал вина за наши с ним годы молодости и студенчества! За нашу с Сергеем дружбу и совместную работу! За Сергея и его семью! Светлая ему память!