Разбуди меня, дробь барабанная. Часть первая

Владимир Калинин

Жизнь преподносит нам сюрпризы, так случилось и с Николаем Галитиным, сварщиком одного зауральского завода. Банальная история – развод, неудачная попытка создать новую семью, поездка на север за «длинным рублём». На фоне всего этого он видит сны с любовными приключениями и мистикой. То он казачий вахмистр, воюющий с «супостатами» в далёкий-далёкий век. То он советский лейтенант, незаслуженно попавший под репрессии, борется с жестоким режимом в лагере.

© Владимир Калинин, 2018

ISBN 978-5-4490-6697-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая. Не родной очаг, а отлучена, даль старинная и дремучая!

Тик-тик-тик-тик, в быстром темпе работают часы над диваном, как будто спешат, а на самом деле идут точно, на батарейках они, это же ни какие ни будь вам ходики. Шуряк мой со своей женой Веркой их нам на юбилей подарили, не слышно почти год идут, надолго батареек хватает. Лежу один в пустой квартире, тишина и поэтому отчётливо слышу этот тик-тик-тик. Жена Тонька уехала к матери на другой конец города и сегодня точно уже не вернётся. Поцапались из-за пустяка, обиделась, хотя сама ссору затеяла. Пацаны мои тоже там, у бабушки, балует она их, кто же от халявы откажется, неделю гостят, каникулы.

А у меня завтра рабочая суббота. Сразу после Новогодних праздников мороз ударил за сорок, а сегодня с утра потеплело, и было тихо и солнечно весь день, и вот завьюжило. Солнце, почти не видимое, в красной дымке, скатилось за девятиэтажки. Смеркается, лень вставать, чтобы включить свет и раздеться, просто лежу. Мысли в голове, почему всё не так? Этот неожиданный не нужный скандал, кстати, давно не первый, в чём моя вина? А часы всё также отчётливо продолжают тик-тик-тик. На заводе в нашем сварочном цехе работает Светка, белокурая бестия, и всё у неё ладится, и план выполняет наравне с нами мужиками, и в руках у неё всё горит, и за себя постоять может, палец ей в рот не клади, как говорится, но кроме личной жизни. Говорят, залетела в восемнадцать, родила, одна воспитывает дочку, ну не сложилось, в общем. И ещё работает у нас Наташа контролёром ОТК, тоже симпатичная, но тихая и скромная. Так вот замечаю я, что обе они ко мне не равнодушны, первая нахрапом стремится брать быка за рога, ну как бы в шутку, в ответ и я шучу, конечно, а вторая только улыбается так ласково и молчит, не смеет говорить на посторонние темы. Будь мне не 30 и не женат, я выбрал бы вторую, но Тоньке, то я, в этом смысле, повода не давал пока, ни разу, ну ни какого… ни какого… в сон клонит,…не давал. Из угла наплывает сладкий туман, тик-тик почти не слышу, всё смолкло, туман заполнил всё пространство, сейчас повторится, как в прошлый раз, туман редеет,…щёлк… слышу голоса, и проступает такая картина.

Поляна в лесу дремучем, лес смешанный, но в основном хвойный, богатый лес, в общем. — Кешка!? — Ты почто, шельмец, Катьке юбку дёгтем измазал? — Гы-гы-гы! — А чего она дразница? — Я те спущу портки, то, зараз! — А дома мать за юбку то добавит! — А я не дамся, не изловите! — Цыц, щенок! — Отцу перечить!? — Тятька, погодь ругаться, — зараз робить будем, — или как? Поляна сто сажён в длину и полста в ширину была наскоро вспахана сохой и засажена картошкой и репой, примерно напополам. Мужик, здоровенный детина, совсем не старый ещё, но заросший волосами и бородой, выглядел угрюмо. Я его узнал, это был Ерофей-Казак, который в прошлом сне, или не сне может вовсе, спасая семью, саблей отбивался от татар, при свете горящей избы. Этим самым, давая возможность Груне с ребятишками, уехать на телеге, как можно дальше в лес.

Ерофей тогда зарубил четверых и пятерых ранил и потом ещё двоих, увязавшихся в погоню, ссадил с коней из седельных пистолей, когда Игреня, уносил его в лес, в темноту. У самой опушки их накрыло ливнем стрел, Ерофей чудом остался жив, стрела вошла ему в левую ладонь, когда он спрыгивал с падающего Игреньки. Коню не повезло, пронзённый четырьмя стрелами, он подыхал в агониях. Ерофей быстро собрал оружие, окинул взглядом горящую деревню и скрылся в лесу, он знал, что ночью татары в лес не сунутся, а утром ищи ветра в поле.

Вот так тогда и было, в эти далёкие времена, я не знал ещё, кто царствовал в данный момент, но уверен, что это после Петра Великого, эпоха цариц. Где то там, в центральных губерниях, был порядок, и про татар уже думать забыли, а здесь в Сибири они бесчинствовали безнаказанно, делали набеги, убивали, жгли, в полон уводили. Молодой хан Котей, с тремя сотнями конных, внезапно, поздним вечером налетел на засыпающую деревушку в 67 дворов и началось. Захлопали редкие выстрелы, зазвенела сталь, заголосили бабы, а зажжённые стрелы втыкались в соломенные крыши построек. У сельчан не было, ни каких шансов, они не готовы были дать отпор, мужчины полегли почти все, а уцелевших вместе с бабами и детьми угнали в степь, предварительно разграбив не сгоревшее добро и вытоптав лошадьми посевы. Ерофея спасло то, что он только вернулся из леса, где строил зимовье, и не успел ещё распрячь Карюху и расседлать Игреню. Да-да Карюхой, как раз, правил я, он, мигом сообразив, крикнул, — быстро всех на подводу, и дуйте на зимовье!

— Здорово Ерофей! Он узнал меня тоже. — Будь здрав Микола! Радостно и удивлённо улыбаясь, он промолвил, — было дело, мы тебя похоронили, однако! И где же ты пропадал то? — И, правда, дядька Микола, встрял в разговор Кешка, — чудно всё это?! Настёна стояла, молча, стесняется, но я видел, что ей тоже интересно. Катька убежала в зимовье переодевать испорченную юбку.

Я стоял и вспоминал прошедшее, ехали мы часа четыре, тропа была извилистая и хитрая с множеством обманок, не зная которых, собьёшься и вряд ли выйдешь на неё снова, предусмотрительный был Ерофей. Кстати, он не единожды предлагал, на сельском сходе, огородить деревню частоколом, и выставлять посменных сторожей на каждые сутки, но над ним посмеялись и не поддержали. Когда мы уже порядочно отмахали, Карюха устала и взмокла, поехали шагом, стало уже совсем темно, мы зажгли факел, дети устали от езды и пережитого и вповалку уснули на телеге. Груня немного успокоилась и рассказывала, как её отец, Вакула Перемога, куренной атаман Тобольской станицы, хотел её семнадцатилетнюю отдать в жёны Московскому купцу, а Ерофей, вестовой атамана, выкрал её, и сбежали они сюда. Ерофей и тогда был лихой казак-удалец, а Груня краса ненаглядная и любили они крепко. Я слушал, молча, и про себя улыбался, какая она, в сущности, девчушка, ей всего тридцать лет, но у неё уже четверо детей и под сердцем носит пятого. На место прибыли далеко заполночь, перенесли в избушку весь скарб, что успели захватить с собой впопыхах. Я пошёл спрятать, убрать с глаз долой плот, служивший нам паромной переправой, Кешка и Митька увязались за мной, дядя Микола мы тебе поможем. Груня сказала, пусть идут коли охота. Мы с Кешкой шестами толкали плот, а Митька стоял рулевым, и вот при повороте в заводь, я поскользнулся и упал в воду, погрузившись с головой, а вынырнул в ванной в своей благоустроенной квартире. Разумеется, я не мог так рассказать, по понятным причинам, ни Ерофею, ни всем остальным, поэтому соврал первое пришедшее на ум. — Так, понимаете ли, и я думал что утонул, а когда очнулся, река унесла меня чёрт знает куда, места вокруг не знакомые, плутал, плутал, и вот только недавно и вышел на твою тропу, Ерофей! — Счастливый ты, Микола! Ерофей почесал затылок и изрёк, — мог никуда не выйти! — Ну да ладно, коли так вышло, Митька, беги до мамки, пусть стол собирает, обедать идём!

Избушка Ерофея, которую мы с ним срубили на холме, на берегу реки, превратилась в полноценный форт. Оказывается здесь месяц прошёл, [пока я по тайге плутал], Ерофей успел за это время прирубить к избушке две коморки и вокруг поставил шестигранную стену под общую крышу. Получился коридор вокруг жилых помещений, в стене по всему периметру бойницы, лихо придумал. Ниже по склону огородил свою крепость частоколом, и когда он отдыхал, столько дел провернул, чертяка. И потом позже когда отобедали ухой, Ерофей послал ребят, под командой Настёны, на прополку сорняков. Груню не пустил на огород, — тебе, голуба моя, и дома работы хватает, а ребятня одни справятся! — Мне, конечно, без работы не когда сидеть, да вот с Миколой погутарить треба! — И то верно, — добродушно, говорила Груня, — рады мы, что ты живой вернулся, привыкли к тебе! — В прошлый раз, как Ерофей тебя из медвежьей ямы достал, водились как с родным, пока хворый был, и потом ты Ерофею, как братом был, всю работу на пару делали! Ерофей, хитро, посмотрел на Груню и, почесав кадык, спросил, — а не поспела ли там «святая водичка»? — Ой, я забыла совсем, сокрушилась Груня, — и быстро удалившись, вернулась с кринкой, — отведайте вот! Из кринки напахнуло, довольно знакомым и приятным запахом, наверное, брага, догадался я. Наливая хмельной напиток, Ерофей говорил, — а как я рад тебе, запарился тут один, не поспеваю с делами, поможешь, Микола? — О чем речь!? Ты же меня от смерти спас! Мы говорили и говорили, хмельное, развязало языки, и кринка быстро пустела. — А в хозяйстве у тебя прибавление, Ерофей!? — Заметил? Есть такое! Я тогда после налёта, день руку лечил, а потом пошёл на пожарище, пешком напрямик, тропу я знаю, семь вёрст всего то, по тайге, да по валежнику! Всё там сгорело дотла! Я видел, как тяжело ему это осознавать. — А, убиенных наших, кто-то схоронил в общей могиле, видать еще кто то, кроме меня, остался из мужиков!? Даст бог встренемся! Там у могилы пёс сидел Ивана Седого, стало быть, погиб хозяин, взял Буркана с собой, добрый дворняга и сторож хороший. Скотина наша вся на выпасах была, но на месте не нашёл ни единой! Когда шли сюда домой, выскочила на нас с лаем Белка, лайка Егора Шатуна, но узнав своих, повернула назад в прогалину, мы за ней, там корова, Зорька ихняя, спряталась в лесу, спаслась от ворогов. Ну и вернулись домой мы вчетвером. Груня коровке особенно рада, стельная Зорька то, зараз пасётся на верхней полянке, Белка сторожит её, да и конь там ещё. Нашёл его на другой день, идя по татарскому следу, бросили его, потому как, ранен в ногу был сильно, зараз почти зажила, уже не хромает. Он, конечно, не чета Игрене, но конь добрый, зову его Чужак. Потом ещё там был, ходил по лесу вокруг пожарища и вечером услыхал петуха, пошёл, сторожко, на голос, и приметил в буреломе на поваленной ёлочке, как на седале, петуха и семь курочек, к ночлегу готовились погорельцы, всех изловил в мешок, дождавшись темноты. Вот только одна у нас беда, хлебушка нет ни зёрнышка! — Ерофей, что из посевов деревенских ничего не осталось? — Смотрел, местами есть понемногу, да дорастёт ли? Хозяев нема тому житу, а охотников на него много, и птицы и звери, не уследишь! А собрать хотелось бы, хоть пригоршню, на развод, зима нынче будет тяжёлая. Картоха и репа, урожай будет не велик, поздно сеяли, сорняк опять же душит, полоть не успеваем, да вот кабаны недавно повадились пакостить, не было времени городить ранее, а зараз край надо. До весны всё одно не хватит, но хоть что-то сохранить! — Не горюй Ерофей, и харч и фураж заготовим на зиму! — Да уж! Теперь точно заготовим. Нынче же ночью пойдём на кабана в засаду! И рыбы здесь в реке много разной! — Да я заметил, в ухе была красная. — Это Митька вчера на закидуху тайменя выволок, на полпуда. Ребетня и стерлядь ловят удами запросто. И осётр здесь водится, вот только руки не дошли. Ой, смотрика уговорили мы криночку то, вот тут нам остаточки поровну. — Спасибочко Ерофей за угощеньице, за хлеб — соль, как говорится, пора и честь знать. Пойдем ка мы с тобой Ерофей прясло городить, до вечера ещё далеко! — Пошли, Микола, зараз инструмент направлю. Через 5 минут, мы, с лопатами и топорами, спускались к полянке, где трудились наши верные помощники. Они прошли уже почти половину поля, Ерофей, напустив в голос строгость, спрашивал, — ну, как тут баталия с чертополохом идёт? Настёна, в сердцах отчитывалась, — Тятя, они меня, совсем, слушать перестали, дурачатся, а дело стоит! Ерофей, довольный, Настёной, — а мы зараз их накажем, не пустим на реку купаться. Кешка, Катька и Митька в голос заоправдывались, — Тятька, а чего она нас без отдыху понужает, пить не взяли и купаться не пускает! Как будь-то смилостившись, он сказал снисходительно. — Ну ладно, марш купаться, отдохнёте и мамке по хозяйству помогать, но впредь, чтобы старшую слушались! Довольная ребятня побежали на мелкую песчаную заводь. — Дочка хорошо робили, беги тоже отдыхай! Вот такие у меня помощники! Насте было в ту пору 12 лет, Кешка с Катькой погодки, ему 10 ей 9 лет, а Митьке 7, они знали уже всю работу и по дому и по хозяйству, и по мере своих сил помогали родителям. Мы с Ерофеем рубили осинки, готовили жерди и колья и разговаривали между делом. — Хотя какой с них толк, в серьёзном деле, малы ещё, и жалко их, а они из кожи лезут, чтобы приобщиться, где надо и не надо. — Это хорошо, Ерофей, ты их научишь за себя постоять, и военному ремеслу. — А как же, без этого, учу постоянно, сноровка приходит при постоянных упражнениях. Все они, довольно, сносно стреляют, и сабельками любят заниматься! Да вот и они, легки на помине! Кешка с Митькой подходили к нам скорым шагом. — Это что за явление? Я кажись, вам мамке помогать, наказывал!? — Тятя, а мы всё поделали и пришли вам помогать! Работали мы до заката, пацаны рубили и подносили тальник на перевясла, мы забивали колья, укладывали жерди и перевязывали их прутьями на кольях, закончили одну сторону. — Пора отдыхать, сказал Ерофей, и мы пошли на реку, смыть пот и пыль с разгорячённых тел. Нам предстояло, ещё одно дело, отвадить кабанов и добыть трофей. Свежее мясо сейчас было бы, очень кстати. С Ерофеем, договорились ещё днём, когда были одни, что поспим до полуночи, а потом пойдём на огород в засаду. В нашей крепости всё было готово к ужину. Груня с девчонками закончили все дела по хозяйству и ждали нас. Наскоро поужинав, мы все пошли укладываться спать, мне постелили на чердаке. Я так и не сомкнул глаз, хотя устал за день. Луна светила в слуховое окно, и когда силуэт Ерофея заслонил её, я быстро, молча, поднялся, мы тихо вышли во двор. Первый раз в жизни, я иду на охоту, никогда, ни кого не убивал, что я буду делать с этим мушкетом, мне бы «калаша» с полным магазином. Ерофей шёл впереди, с фузеей наперевес. Он шептал мне, — как придут, целься лучше, ударим в раз, а второго не будет, убегут! Я кивал головой. Мы сидели, в заранее вырытом окопчике, и молчали, не помню как, но я задремал. Очнулся от толчка, локтем в бок, и увидел, десятка полтора кабанов, во главе с матёрым вепрем-секачём. Они быстро семенили в нашу сторону, но уткнувшись рылами, в возведённую нами изгородь, тихо зарюхали, забеспокоились, почуяв опасность. Выстрел Ерофея меня оглушил, я замешкался, забыв, что нужно целиться, выстрелил наугад, и случилось чудо, я попал. Я видел, как в замедленном кино, картечь взъерошила щетину, впиваясь в молодого кабанчика, который громко взвизгнув, подпрыгнул и пал замертво. Дым рассеялся, а Ерофей, широкими шагами бежал к изгороди, мигом перемахнул её, и, размахнувшись, со всей силы воткнул под лопатку тесак, пытавшемуся встать секачу. Охотник, с опаской, проворно отпрянул в сторону, но секач завалился на бок, пару раз дрыгнулся и затих. Моё возбуждение унялось, я осмотрелся, кабанов и след простыл, луна потускнела, и уже забрезжил рассвет.

— С трофеем тебя Ерофей! — И тебя с почином Микола, жирную свинку завалил! Ерофей был рад удаче, — слава те, Господи, что не оставил надежд наших! — Однако, Микола, не унести нам добычу! Кабан пудов 10 потянет, да свинка ещё, пойду карюху запрягать! А ты постереги! Я сидел на одиноком пне, как будь-то специально для этого оставленным, и любовался восходом солнца, красота неописуемая, вся природа ликовала разными цветами, навстречу новому дню.

Нашей добыче были рады все, Груня улыбалась, открывая ворота, и ребятня, горланя, бежали навстречу, они понимали, что теперь будут кушать мясо. — Тятька, почто нас на охоту не взял? — Вот сегодня прополете весь огород, вдругорядь всех и возьму! Всё шло своим чередом, завтракали, потом разделывали туши, солили сало и мясо. Ерофей сокрушался, что нет ледника, — обязательно сделаю! Кадушки с солониной снесли в погреб и пошли оба на чердак отдыхать. — Сегодня городить не пойдём, вот отдохнём и рыбачить будем, есть у меня сетёшка-путанка, так плавяжом займёмся, раз у нас сегодня день добычи харча, а уже завтра с утречка и начнём. Дел то, Микола, полно, всё успеть до зимы надо. День на городьбу уйдёт, а потом надо хлев, конюшню, курятник строить, ледник опять же, а там и покос подойдёт. И, больше я ничего уже не слышал, потому, что спал крепко, и долго, ничего мне не снилось, ни Тонька, ни сыновья. Меня никто не будил, солнце заглянуло в слуховое окно, и я проснулся от яркого света. Лежанка Ерофея была пуста, спустившись в низ, я увидел всю семью, готовившуюся к обеду. Груня молвила, — замаяли мы тя, Микола, покою ни днём, ни ночью, как отдохнул то? — Спасибо, хорошо, как будь то, год спал! — Ну, сидай к столу, — сказал Ерофей, — отведаем свежатины! Груня поставила на стол большое парящее блюдо, вкусно запахло жареным мясом. На столе лежал ворох зелени, дикий лук, щавель и ещё какая-то трава. Ерофей перекрестился, махнул рукой, — налетай, орава! — А я, Микола, успел уже сеть починить и долблёнку утянул на реку. Кешка, торопливо, похвастал, — а мы, весь огород пропололи, тоже на рыбалку пойдём! — Да, кабы не рыбалка, вы бы ещё дня два пололи, улыбался Ерофей! Девчонки остались дома с матерью, а Кешка и Митька спускались к реке, впереди нас, неся на плечах весло и багор. После, когда мы отплыли от берега, я правил лодкой, Ерофей командовал и распускал сеть, они бежали, наравне с нами, по берегу. Хитрая конструкция, связанная с сетью бечёвкой, сама тянула сеть к противоположному берегу, и вот, в руках у Ерофея оказался другой конец сети. Он быстро привязал к нему другую бечёвку и выпустил на нужную длину, — всё, баста, теперь будем сплавляться и ловить! Ширина русла была около ста сажён, а наша сеть 80, мы, практически, перекрывали всю реку, течение было не быстрым, а глубина, местами, достигала 20 сажён. Не прошло и пяти минут, Ерофей через бечёвку ощутил первые удары в сеть, и он считал вслух, — одна, две, три, — после десяти, удары стали так часты, что он прекратил счёт и крепко держал бечеву обеими руками. Два рывка были столь сильны, что их увидели даже пацаны на берегу. Кешка кричал, — Тятя, это осетры, не упусти, держи крепче! — Похоже на то, — сказал Ерофей, — давайка к берегу, Микола, вон к той песчаной косе! Я грёб что есть силы к берегу, Ерофей стиснув зубы с усилием держал сеть, только бы бечева выдержала. Лодка зашуршала по песку днищем, нос вышел на берег, Ерофей вышагнул из лодки, не обращая внимания на то, что зачерпнул в сапоги и вымочил шаровары почти под пах. Он прохрипел, «помогай Микола!» Я, также как он, в азарте, выскочил прямо в воду и ухватился за бечеву, сразу почувствовав удары и тяжесть, находившуюся под водой. К нам на помощь, со всех ног, бежали радостные Митька и Кешка. — Там пудов 50, не меньше, без подводы опять не обойтись! Показалась сеть, с бьющейся в ней рыбой, обдавая нас брызгами. Рыбы было так много, и разной, так что дух захватывало, я не видел столько ни разу, и какой рыбы. Вперемешку, бились, шевелились, изворачивались, ленки, муксуны, гольцы, нельмы разных размеров. Много было стерляди, несколько изрядных тайменей. Налимов, щук, язей, лещей и прочую мелочь, мы не брали в расчёт, а сеть ещё не вытянули и половину. Кешка и Митька, крупную рыбу били колотушкой по голове, и оттаскивали сеть подальше от берега, так продолжалось до получаса, мы все взмокли от пота, и нельзя было остановиться передохнуть, тянули, тянули сеть из последних сил. Вдруг, вода сильно взволновалась, показался сначала заострённый нос и огромная голова. Громадный хвостовой плавник широкой амплитудой работал туда-сюда, осётр-самка пудов на десять, не смог пролезть головой в ячею ряжа, и запутался только носом, рыбина могла уйти в любой момент. Кешка, с размаху зацепил её багром, но вытащить один, конечно, не мог. — Держись сынку! Ерофей бросился на помощь сыну, в след за этим, я получил такой рывок из глубины, что оказался в воде по пояс, еле удерживая не посильный груз. Я видел, что конец сети, где то рядом, крестовина, как поплавок удочки, ныряла и всплывала, чуть больше десяти саженей от берега. Меж тем, Митька глушил колотушкой голову осетра, которого Кешка с отцом тянули подальше на берег, бросив его, кинулись все ко мне на помощь. Сеть как и раньше была забита рыбой, дядя Микола там ещё осётр большой, но наши ожидания были обмануты, в воде показалось что то чёрное и очень большое, — да это сом, — немного разочарованно, молвил Ерофей, — ну, нам и сом сгодится! Огромный сом, пожалуй, не меньше осетра, сильно запутался, почти в самом конце сети, наши труды по вытягиванию снасти подошли к концу. — Иннокентий, а дуй-ка ты на подворье, запрягай Карюху и на подводе назад, а мы пока крупняк из сети выпутаем, делов то у нас много! — Ерофей, что с рыбой то делать будем, вон её сколько, попортится? — Не горюй, Николай, не испортится, мы её солить, вялить, сушить, коптить будем, ну и кушать, конечно, тоже, всю оприходуем. Потрудиться, конечно, придётся, в спешном порядке, ну да как без этого?! Соли я прошлым летом пудов пять напарил, хватит пока, она вся здесь на зимовье. Озерцо тут нашёл, под Сохачьим Мысом, вода в нём густая, рапа одним словом, хоть на боку катись, не утонешь, так, еже ли, не хватит, заготовим ещё. — Ерофей, хорошо, что здесь и рыбы и зверья много, а продавать всё это не пробовал, или нет покупателей? — Ну как же, нет? Продавал всегда ранее, до прошлого лета, и мясо и рыбу и меха, я же охотник, жил этим, да вот беда, в прошлую зиму в селе Рогожном острог поставили, прислали из Тобольска роту стрельцов и сотню казаков, опасно мне там появляться, я же беглый. Да, как ни ряди, со службы сбёг, дезертир, стало быть, и вдобавок, девицу умыкнул! Рогожное, самое ближнее торговое место, от нас 40 вёрст, если считать от деревни нашей. — Так ты в розыске, что ли? — Очень, даже, может быть! Тестюшка мой, атаман Вакула, тогда во все стороны конные дозоры в погоню рассылал, грозился, только приведите, самолично изрублю, и мог бы запросто, в гневе, старого привратника Григория засёк нагайкой до полусмерти, за недосмотр. Это поведал мне дружок мой, сослуживец-одностаничник Савелий, господь свёл меня с ним с первым, там в Рогожном, прошлым летом, а не то замели бы меня в острог, как пить дать. Сотник, Сила Дробот, ещё тот волчара, и первый друг атамана Вакулы, и не встренься мне Савка, не упреди, непременно меня опознали бы, ведь я из этой сотни в вестовые ушёл, повязали бы сразу. И пришлось мне, наскоро, за полцены, продать весь товар свой, первому попавшему проезжему купцу, и дай бог ноги, скорей до дому. А ныне сам видишь, не до торговли было! Но об этом мы ещё крепко подумаем! Мы выбирали из сети крупную рыбу, и ложили в разные кучи по сортам, ценные породы осетровые и лососевые Ерофей называл рыбой, а все остальные так себе, сорная рыба, и во вторую категорию по его меркам попадал и огромный сом. И в процентном отношении это составляло, примерно, 50 на 50. — А вон и Кешка едет, зараз погрузимся и дома набросимcя всей оравой!

Я ехал лесом, дорожка петляла и петляла, по сути это была широкая тропа, для проезда одной подводы, Карюха бежала трусцой, но легко и проворно, поскольку телега была загружена только для вида, несколько балыков, копчёный кабаний окорок и пуд соли. Митька, лёжа на подводе, выглядывал из под рогожи, коей была она укрыта, и молча смотрел по сторонам. Я тоже был в плаще, потому как накрапывал мелкий дождь. — Ну что Митрий приуныл? Скучно? Может, домой повернём? — Ни как не можно, дядя Микола? Я усмехнулся, целью нашей поездки была разведка, и мы, волей-неволей, думали, как нас встретит Рогожное! С той первой нашей незабвенной рыбалки минуло три недели, за это время мы сделали всё, что планировал Ерофей, вся скотина справит к зиме новоселье, выкопали и обустроили ледник, осталось лишь наполнить зимой его льдом. И ещё мы срубили баньку, которой все были несказанно рады. И случилось ещё одно событие, которое взволновало и обрадовало нас, как великий праздник. Нашлись односельчане Ерофея из сгоревшей деревни. Как то поздним вечером, уже укладывались спать, яростно залаял Буркан, приступом кидаясь на ворота, все мы заняли места у бойниц. Буркан лаял не так, как обычно лает на зверя, — кого чёрт принёс, — прокричал Ерофей? Буркан умолк и завилял хвостом, из-за частокола послышался старческий голос, — уж не ты ли это, Ерофеюшка? — Я…!? — Пусти заплутавших охотников на ночлег!? Мы Сергий Бастрык и Ванюха Жилов! Ерофей кинулся отпирать калитку. Груня уже разожгла самовар и накрывала на стол, гости наши от усталости валились с ног, мы усадили их на лавку, Груня поднесла им квасу, они жадно пили. Старик Сергий был в прошлом тоже казак, в деревне жил через два дома от Ерофея, он был худ и ростом под два метра, а в ухе у него блестела бронзовая серёжка, напившись, он благодарил Груню. — Спаси тя, Христос, Агриппинушка, не дала нам от жажды помереть! Иван был коренастый, молодой парень, его уже клонило в сон, он сидел, прислонившись к стене. Ерофей, видя их состояние, не стал ни о чём расспрашивать, — ну, давайте ближе к столу, перекусим, чем бог послал, а утре поговорим!

И утром они поведали, что с ними было в тот страшный день, татарского налёта, Иван тогда только женился, медовый месяц был у них с Натальей, отец приехал домой с заимки по делам, а мать осталась там, травницей была Дарья Жилова, ей нужно было разобрать высушить собранные травки и корешки. Так вот отец отпустил их с Натальей к матери, тем самым спас их, а сам погиб в бою с басурманами. Старик Сергий встретил ворогов в одном строю со своими тремя сыновьями и рубился до последнего, пока его старуха, дочь и сноха с двумя ребятишками бежали в лес. Но добежали не все, дочку поймали арканом и увезли, жену-старуху убили из лука. Тяжело ранен был младший сын, зарубили, насмерть, старшего сына, вдова-невестка была на заимке с детьми. Ещё уцелели Фома Носов и Глеб Ракитин, семьи свои спасти не смогли, но, и в плен не дались, на конях были. — Вот, мы впятером всех и схоронили, в общей могиле, и ещё подобрали пятерых раненых, Фёдора Росляка, Ивана Молчуна, Терентия Буйнова, Тита Зимина, Егора Криворукова. Всех доставили на заимку, где их Дарья Жилова с бабами выхаживает, Иван и Тит померли от ран, а остальные уже начинают вставать, потихоньку. — А, как вы здесь — то оказались? Спросил Ерофей, уводя разговор от горестных воспоминаний. — Позавчера, пошли мы с Ваньшей на охоту, ранили сохатого и вот, заплутали, идя по следу! — Так вы без собаки, что ли? — Да был с нами Шарик, всё лаял, бежал за зверем, а вчера его, с полудня, слышать перестали, то ли угнал далеко, то ли домой убежал, молодой пёс, дурной ещё! И вышли мы, вечор, на незнакомую тропу, там за рекой, реку, держась за бревно, переплывали, а тут и крепость твоя! Молодец, Ерофеюшка, и семью спас, и дом построил, а нельзя ли нам, тоже здесь обосноваться? — Да, ради бога, Сергий Прокопович, место тут хорошее, и всем его хватит, помогу переехать! И вот, вскоре, выросло на берегу реки, ещё четыре, крепости, подобных, Ерофеевой. Рубили сообща, помогали друг другу, чем могли, и жизнь стала налаживаться. Это место, на берегу реки, как то, само по себе, стало называться, Ерофеева Заимка. Потом начался покос, косили тоже все вместе, но, как, на зло, зарядили дожди, не сильные, но частые и пакостные, для покоса. Нужно было переждать непогоду, и было мучительно тратить даром драгоценное время. Собирались вместе и на общем сборе думали и решали чем заняться для большей пользы. Теперь у нас был хлеб, но запасы муки, которые были на заимках Жилова и Бастрыка заканчивались с тоскливой быстротой, и их надо было, как — то восполнять. Так же нужно было зерно для посева озимых, нельзя было упустить сроки. И снова встал вопрос о торговле. Для каждого из сельчан риск появления на ярмарке был так велик, что пропадала охота, потому как все они были беглые, или оказавшиеся здесь иным, не законным путём, и «пачпортов», как выразился Ерофей, не имели, а это сулило лишь путь на дыбу, кандалы и каторгу.

И тогда я предложил свою кандидатуру, уверив всех, что я здесь человек новый и ни в чём не замешанный, пойду, схожу на разведку. — Зачем же идти, сказал Ерофей, поезжай на Карюхе, возьмёшь кой-чего продать, и Митьку с собой возьми, он дорогу помнит и за Карюхой присмотрит, когда надо, да и веселее вдвоём то!? Так и порешили. И вот мы едем уже битых три часа, а может и больше, солнышка не видать из-за туч, невозможно сориентироваться, хотя бы приблизительно. Митька сказал, что в Рогожном будем только к вечеру. Нудный дождь сопровождал нас всю дорогу, с редкими перерывами. Дорога наша зарастала, трава была Карюхе выше колен, и частая молодая поросль берёзок и осинок, говорила о том, что дорогой редко пользовались, а если точнее, то один или два раза в год, потому как, прокладывал её Ерофей, и больше никто о ней не знал. К вечеру дождь прекратился, и неожиданный лучик солнца отразился зайчиком от золочёных куполов храма, сквозь редеющие ветви деревьев, прямо нам в глаза, вот оно Рогожное. Я вспоминал инструктаж Ерофея, при въезде в село, на малой улице, первая изба с левой стороны, там живёт вдова Устинья-Знахарка, Ерофея всегда принимала на постой, за не большую плату. Дорога сделала ещё десяток поворотов и прямо под низко нависшими ветвями кустов вынырнула из леса, ох и хитрый был Ерофей, я старался запомнить место и эти кусты, чтобы потом с успехом вернуться обратно. А вот и Большая улица, за ней Малая, подъезжаем к крайнему дому, Митька шепчет, «вон тётка Устинья, курей кормит в ограде». Я это уже понял и подойдя, степенно, к заплоту, снял шапку, и поприветствовал её не громко, «день добрый, Устиньюшка!» Она подняла голову, повязанную платком, и с улыбкой ответила, «добрый, только уже вечер!» Она была красива и примерно одного возраста со мной, и я, почему, то смутился. — Откель будете, люди добрые? — Да вот привезли вам поклон от Ерофея, не пустите ли на постой? — Ой, да жив-здоров ли?! Прошлым летом был, уехал не простившись! — Да жив-здоров, и вам того желает! Устинья, открыв ворота, взяла кобылу под узцы, «проходьте в избу, я зараз обернусь!» Мы с Митькой вошли в дом, перекрестились на образа, с печки на нас смотрела девчушка лет шести очень похожая на мать, а под столом ползал карапуз, и странное дело, мне показалось, что он очень походил на Ерофея. — Здравствуй красавица! Можно ли нам с дороги присесть на лавку? — Сидайте, пожалуйте! Быстро соскочив с печи, кинулась на улицу, но в дверях столкнулась с матерью, «куда ты стрекоза оглашенная?» — Я за тобой! — Так помогай мне, Юлия, стол накрывать! Устинья принесла с огорода ворох зелени и огурцы, помидоры, быстро нарезала и заправила всё это сметаной, тораторя на ходу, «вот беда, соли щёпоть осталась, и на рынке она здесь редко бывает, и дорого!» Я вскочил, как ужаленный, вспомнив наказ Ерофея, и пошёл за гостинцами. Выйдя во двор, я распряг Карюху и поставил её под навес, взял из телеги мешок с гостинцами, там был осетровый балык, копчёный окорок и четверть пуда соли, еле взвалил на спину его и понёс в избу. — Батюшки, богатство какое, всплеснула руками Устинья, когда я выложил всё на стол. И, продолжая накрывать на стол, говорила, «ныне всё тут подорожало, потому как берут налоги за всё, должников за недоимки в острог сажают, и коли недоимки не покроют, в железах на каторгу гонят!» Достав ухватом из печи чугунок с картошкой, Устинья пригласила нас к столу, а сама всё говорила и говорила. — Митька то, два года назад, совсем малый приезжал, а теперь вон какой жених! Юлька засмеялась, а Митька наклонил голову и засопел носом. — Ну как вы там поживаете? Родит ли жито? Митька с дрожью в голосе молвил, «пожгли нас татары, тётка Устинья, мужиков порубили, баб в степь угнали!» — Ой, прости господи! Да как же Вы живёте? Я отвечал, «все кто жив остался, укрылись в лесу, скотину оставшуюся прибрали, отстроились на новом месте, да вот хлебушка у нас нет, в разведку нас прислали. — Ой, что это я соловьёв баснями кормлю, как вас звать-величать? — Зови меня просто, Николай! — Ну, давай Николай, за знакомство, и чтобы еда по вкусу пришлась, ворковала Устинья, наливая из кринки в мой бокал, пахнущий мёдом напиток. Мы выпили с ней медовухи и стали закусывать свежим салатом, а Митька уплетал за обе щёки картошку, тушоную с салом. Меж тем, за окном уже потёмки, Устинья занавесила окошки и зажгла лучину, Митька зазевал и стал клевать носом. — Умаялся бедненький, айда-ка вот с моими ребятишками на полати! Из Устиньиных рассказов я уже знал, что соль здесь нынче ходовой товар, и цена ей двугривенный за фунт, осетрина и таймень тоже в цене, а сохатина и кобанятина дёшевы. И что мука и зерно на базаре с избытком, но цена тоже повысилась, сговорились с Устиньей, что она пойдёт со мной для прикрытия. Как будь то я её брат, в гостях из далека. Меня тоже клонило в сон, от усталости и от выпитого, хорошая была у Устиньи медовуха. Положила меня хозяйка на деревянную кровать, занавешенную покрывалом-алькавом, я разделся и сразу уснул. Не знаю, сколько я спал, но проснулся от жарких объятий Устиньи, она была вся нагая, я не видел, но чувствовал это в темноте всем своим телом, она покрывала моё лицо горячими нежными поцелуями и шептала. — Миколушка, любый мой, обними меня крепко-крепко, люби меня этой ночью, я вся растаю от тебя, я твоя. Всё моё естество, вмиг взволновалось и отозвалось нежно на горячий женский призыв. Я целовал её в губы в шею в упругие груди и не мог насладиться ею, хотелось, что бы это продолжалось вечно, она обвила меня руками, как будь то, хотела слиться со мною во едино. Потом, после, совершенно обессиленные, но cчастливые, мы отвалились на подушки. Мы лежали, отдыхая, и шёпотом разговаривали. — Хороший ты Коленька, женатый али нет? — Женатый, двое пацанов растут, только они очень далеко, и давно их не видел. Сейчас я не хотел ни о ком думать, мне казалось, что я люблю только Устеньку, у меня ни разу в жизни так не случалось ни с кем, как сейчас, с милою Устенькой. — Миколушка, я тебя ни к чему не принуждаю, и винить ни в чём не буду, ни когда, я любить хочу! Мне двадцать пятый годок всего, а я уже вдова, мужик мой, казак, сгинул где то в походе, и что мне делать, руки на себя накладывать? У меня дочка от него осталась, и сынок вот народился, без него. Знаешь кто отец? — Догадываюсь, Ерофей? — Конечно, грех не узнать, вылитый батька. Ерофей тоже хороший, я его не виню, сама приголубила, а он винит себя и предо мной и перед Груней. Ну да хватит об этом, мы с тобой сейчас и ночь эта наша, иди ко мне, любый мой! И снова всё повторилось, я был на седьмом небе, я был счастлив, мы были счастливы! — Приезжай ко мне, милый мой, чаще, я всегда тебе буду рада. Мы уснули за час до рассвета, и проснувшись с первыми петухами, были отдохнувшими и снова счастливыми. Быстро умывшись и одевшись, мы занимались домашними делами и управлялись по хозяйству, и всё у нас получалось легко и слаженно, мы улыбались друг другу, и я заметил в глазах её лёгкую грусть, которую она старалась спрятать, она уже переживала нашу скорую разлуку.

Когда проснулись ребятня, Устинья умыла Петрушку и усадила всех за стол завтракать, не теряя времени, наказывала Юльке смотреть за мальцом, и что нужно сделать, пока матери не будет дома. Позавтракав, мы с Митькой запрягли Карюху, и выехали за ворота, я подсадил Устинью на подводу, и поехали за околицу. Нужное место нашли быстро, когда дорога спустилась в ложбинку и скрыла нас от посторонних глаз, я загнал подводу в кусты тальника на небольшую полянку, где она была не заметна со всех сторон. Достал из под рогожи пустой мешок, положил в него два тайменевых балыка и четыре фунта соли в мешочке. Митьке сказал, «ну, Митрий, сторожи добро, коли нагрянут злые люди, пали из пистолей и дуй домой, а сейчас сиди тихо и жди нас, когда вернусь, тебя окликну». — Понял? — Понял дядя Микола. Мы пошли с Устиньей в село.

Рогожное, в ту пору насчитывало полторы тысячи жителей, да плюс к этому сотня казаков и рота стрельцов, ещё пятьсот душ. Стрельцы сторожили все главные дороги, а так же острог и патрулировали улицы. А казаки конными дозорами объезжали село вокруг и секретами стерегли дальние подступы, так же служивые помогали фискалам собирать налоги. И попасть им на глаза в наши планы не входило.

Мы уже входили по просёлку в село, как нам на встречу выкатила богатая повозка, запряжённая гнедым жеребцом, она явно направлялась на проезжий тракт. Я вынул из мешка балык и поднял над собой, богато одетый мужик, правивший повозкой, остановился, «никак продаёшь рыбину?» — Почём? — За полтинник, сказал я, у Устеньки, от удивления, полезли брови вверх! — А давай, не торгуясь, согласился купец, «есть ли ещё?» — Есть, ещё одна такая же! — Давай, и бросил мне целковый. — Погодь купец, а не нужна ли тебе соль? — Почём торгуешь? — Две гривны фунт! — Сколько продаёшь? — Четыре фунта! — Беру, и начал отсчитывать монеты. — Это надо же, ободрали меня тут как липку, налог три копейки с гривны! — Не поеду сюда больше хлеб продавать! — А мне нужно мясо, рыбу и соль менять, на муку и зерно, может, сговоримся? — Сговоримся, а как встренемся? — Связь будем держать вот через эту милую женщину! Мы рассказали купцу, как найти здесь Устинью и довольные ударили по рукам. Когда повозки и след простыл, Устенька удивлённо сокрушалась, — это надо же рубль за две рыбы, это целое богатство, за полтинник три рыбины берут! В лавке мы накупили полный мешок сладостей, печатных пряников и медовых сот, потратив на всё две с половиной гривны. Выйдя на улицу, я взял её руку и положил в маленькую ладошку все оставшиеся монеты, — ой, зачем мне столько денег, Миколушка? — Завяжи в узелок, лишняя копейка тебе никогда не помешает! Мы шли вдоль по улице за околицу, мне стало грустно, я вдруг почувствовал, что мы с ней больше не встретимся никогда. Навстречу нам шли четверо стрельцов, с капралом во главе, внимательно глядя на меня, старший спросил. — Кто таков?» — Капрал Галитин, в отставке по ранению, приехал вот сестрицу навестить! — Пачпорт послужной кажи?! Я деловито зашарил рукой за пазухой, якобы ищу там паспотр, которого нет совсем, и лихорадочно соображаю, что бы можно предпринять, сзади послышался останавливающийся цокот копыт, оборачиваясь, вижу казачьего урядника, не весело подумал, «влип». А Устинья улыбаясь, его приветствовала, — здравствуй Савушка, а нас тут зарестують, Микола, братец ранетый, у меня гостит! Я понял, что этот Савушка, тот самый друг Ерофея, и тоже улыбаясь, помахал ему рукой, хотя мы совсем не были знакомы. Савелий приветливо здоровался со всеми, — здорово казачка, здорово Микола, здорово служивые! — Фома Егорыч, отпусти Миколу, давно его знаю, наш человик, воевали вместях! Когда красные кафтаны стрельцов скрылись за поворотом, Савелий слез с коня и любуясь Устиньей, серьёзно спросил меня, — кто ты? — Успокойся Савушка, это друг Ерофея, по делам он тут. — Как там Ерофей? Я отвечал, — Ерофей жив — здоров, а вот села нет, татары в июне спалили, мужиков порубили, баб в полон увели! — Муки и зерна у нас нет, за этим я здесь! Савелий стоял, задумавшись, — так вот куда бежал тогда хан Котей от нас! И он рассказал, как в июне прискакал гонец с южной заставы, доложил, что сюда идут татары, тысяча конных, и мы спешным порядком, казаки и стрельцы на подводах выдвинулись им на встречу. Засаду сделали по Котлянскому логу, на высоком берегу, в старых оброшах поставили пушки, все шесть, казаки спешились и засели в окопы наравне со стрельцами, и как раз вовремя. Показались татары, они летели лавиной торопились застать Рогожное врасплох, но картечь из наших орудий и залпы стрельцов и казаков быстро умерили их пыл и убавили их ряды почти на половину. Когда татары в замешательстве повернули назад, сотник скомандовал по коням, и мы ударили им наперерез в самый центр скопища, стреляли из пистолей, кололи пиками, рубили шашками, и разделили их на части. Молодой хан с тремя сотнями ушёл в леса, а старый хан с остатками своего войска побежал на юг, мы преследовали его. Может он и ушёл бы от нас, но стрельцы и казаки Карачунского острога заступили ему путь у реки Масяш. Зажали мы их с двух сторон на берегу, порубали всех, потому как сдаваться они не захотели. — Я тогда отличился, сотника нашего от смерти спас и взял в плен старого хана Батяса, произвели меня в урядники! — Однако пора мне, на базар не суйтесь, в селе не маячте, Микола без казённой бумаги, не в острог, так в рекруты попадёт сразу, набор идёт срочный, войско в поход готовим, на татар, житья от них не стало! — Хлеб купите за околицей, у леса, тайком, подождите какого-нибудь сельчанина хитрого, сейчас много таких, кто налог платить не хочет, только прячьтесь, обязательно дождётесь и сторгуетесь, ну прощайте, Ерофею и семье его поклон от меня. — Указ везу по окрестным сёлам, что бы рекрутов на сборы в Рогожное отправляли, срок октябрь. Только мы вышли за околицу, навстречу нам две подводы, первая гружёная мешками, правил ей крепкий мужичок, с хитроватой улыбкой, а на второй, порожней, сидели два здоровенных детины, с угрюмыми лицами. Мужик остановился сам, приветливо поздоровался, и спросил. — Скажите люди добрые, а не знаете ли вы, кому здесь зерна али муки надо? — За дёшево продам! А глаза его подозрительно бегали из стороны в сторону! Но выбирать мне было не когда, и я сказал. — Да я бы обменял на рыбу и на соль, если ты согласный. У мужика глаза загорелись, и он, не торгуясь, молвил, — согласный я. А я сказал, — товар то у меня не с собой, проехать надо, не далёко! Мужик, в свою очередь, сказал, — упрежу сыновей, что бы ждали меня здесь на дороге, быстро, что — то им сказал, парни развернулись и укатили по просёлку. Подошёл к нам, — ну сидайте, куды ехать то? А ехать было нам не более ста сажён, до кустов, где прятался Митька. Когда подъехали, я крикнул тихо, — Митька, — и услышал, — здесь я! — Загоняй ка, дядя, подводу в кусты, — показал я рукой направление. И вот подводы встали рядом, отбросив полог, — всё на всё, как договаривались, — проговорил я, наблюдая за реакцией мужика. — Да, да, — быстро забормотал он, пытаясь один перегрузить товар, я конечно помог ему, и он скоренько уехал. Теперь, подвода наша, была загружена изрядно, если учесть, что Карюха должна везти её 60 вёрст. В телеге было пять мешков муки, пять мешков ржи, и три мешка овса, я развязал мешок с овсом и насыпал Карюхе полную торбу, сейчас нельзя было экономить на себе. Вот и пришло время расcтавания, прощание было не долгим и скромным, мы не смели при Митьке, по понятным причинам, показывать свои чувства. Я насыпал Устинье в фартук сладостей, ребятишкам, она держалась, что бы, не заплакать. Сказала только, — приезжайте скорее, поклон от нас всех, всем вашим, и быстро, не оглядываясь, пошла до дому. Мы с Митькой сели рядом на мешки и тронулись в обратный путь. Я рассказывал Митьке, какие тут нынче цены на товары, как продавал купцу рыбу и соль, как нас допрашивал патруль, о встрече с Савелием, в общем, обо всём, об уговоре с купцом, Митька всё внимательно слушал, мы были у самого леса. Вдруг на дорогу, с обеих сторон, из кустов вышли те самые угрюмые парни-сыновья, и вынули из-за голенищ ножи, — паря, не слишком ли много в телегу нагрузил? Теперь я понял, почему мужик-отец не торговался, я сунул Митьке в руки вожжи, сказал, — езжай круче, — и вынул пистолеты, парни были уже в пяти шагах, я разом выстрелил по ним. Первый, навзничь, рухнул замертво, второй, держась рукой за грудь, отползал с дороги. Митька, что есть силы, хлестанул Карюху вожжами по холке, и она, как ужаленная, рванула вперёд. Я услышал сзади свист, и, обернувшись, увидел только огромную дубину, летевшую мне прямо в лоб, свет померк в моих глазах, удар был такой силы, что я слетел с телеги, и куда то падал, падал. Карюха, беззвучно хохотала надо мной, и трясла своей головой, а на шее у неё звенели бубенчики, откуда они там взялись, а я всё падал и падал, и бубенчики продолжали звенеть и звенеть. Наконец, я мягко приземлился, открыл глаза, полумрак, над головой, на стене висят часы, только не слышно тик-тик-тик, из-за бубенчиков. О, чёрт, да это же звонок в прихожей, я дома!? Быстро встаю, включаю свет, и иду отпирать дверь, у порога стоит всё моё семейство! Антонина, строгим, недовольным голосом пеняет, — Николай, ну и спать ты, горазд! — Полчаса звоню, думала, не дозвонюсь, — проходя в квартиру, напомнила, — на работу не опоздай, восьмой час уже! Я стоял, заторможенно соображая, обо всём произошедшем, сыновья вернули к действительности, бросились ко мне радостные, соскучились, значит.