Собор Парижской Богоматери (адаптированный пересказ)

Виктор Мари Гюго, 2016

Серия мировой классики рассчитана на учащихся средних учебных заведений. Текст адаптирован под восприятие подростковой аудитории, особое внимание уделено динамичности повествования, скорости подачи информации, обучающим и воспитательным моментам. В книгу вошел самый известный роман классика французской литературы Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери».

4. Мэтр Жак Копеноль

Пока первый сановник города Гента и кардинал Бурбонский вполголоса обменивались любезностями, перед дверью, которая вела на возвышение, показался какой-то широколицый и широкоплечий человек высокого роста. Он намеревался войти в дверь сразу же после Гильома Рима. Его войлочная шляпа и кожаная куртка казались грязным пятном на фоне шелка и бархата, в которые были облачены французские вельможи. Привратник преградил наглецу дорогу.

— Эй, приятель! Сюда нельзя!

Человек в кожаной куртке оттолкнул его плечом.

— Ваше имя? — спросил привратник.

— Жак Копеноль.

— Ваше звание?

— Чулочник в Генте, владелец лавки «Три цепочки». Объявляй!

Привратник едва сдержался, чтобы не ударить нахала. В его обязанности входило объявлять имена старшин и бургомистров, но докладывать во всеуслышание о чулочнике! Это было чересчур.

Заметив недовольство привратника, Гильом Рим наклонился к нему.

— Объявите: мэтр Жак Копеноль, секретарь совета старшин города Гента, — с тонкой улыбкой шепнул Рим.

Привратник замялся. Слишком уж потертый вид был у секретаря старшин, чтобы пропустить его в общество высокопоставленных особ.

— Ну что же вы! — громко сказал кардинал. — Повторяйте: мэтр Жак Копеноль, секретарь совета старшин славного города Гента.

Кардинал, сам того не зная, допустил оплошность. Жак Копеноль был включен в посольство, потому что считался самым влиятельным горожанином Гента. Он не занимал никакого поста в ратуше, зато пользовался огромным авторитетом у простонародья, и временами даже членам герцогской семьи приходилось обращаться к нему за поддержкой. Когда в Генте произошло народное восстание, именно Копеноль решал, кого из сановников казнить, а кому даровать жизнь. По настоятельному требованию жителей Гента, мэтр Копеноль отправился в Париж определять судьбу своей принцессы бок о бок с именитыми сановниками. Те уже научились уважать простого чулочника и не обращали внимания на его одежду и манеры.

Гильом Рим, несомненно, сумел бы уладить дело, но Копеноль услышал слова кардинала. Избежать скандала не удалось.

— Нет-нет! — воскликнул горожанин. — Жак Копеноль, чулочник! Слышишь, привратник? Объявляй именно так, а не иначе! Это я взбунтовал жителей Гента против фаворитов нашей обожаемой Маргариты! Принцесса Фландрская со слезами прибежала к подножию эшафота просить народ пощадить ее любимцев! А я, торговец чулками, поднял руку, и голова канцлера Гугоне слетела с плеч!

Раздался взрыв рукоплесканий. Парижане поняли шутку и оценили ее по достоинству. Копеноль был простолюдин, как и они сами, поэтому сближение установилось молниеносно и совершенно естественно. Высокомерная выходка фламандского чулочника, унизившего придворных вельмож, пробудила в душах простых людей чувство собственного достоинства.

Копеноль гордо поклонился его высокопреосвященству, и тому поневоле пришлось ответить на приветствие всемогущего горожанина. Поистине, подумал про себя кардинал, фландрское посольство представляло собой скопище всевозможного сброда.

Однако неприятности кардинала на этом не кончились. Через несколько минут его высокопреосвященство заметил нахального нищего, который уже перебрался с мраморного стола на возвышение и преспокойно уселся на краю, скрестив ноги. Это была неслыханная дерзость, и кардинал обернулся, чтобы позвать стражу.

Каково же было его изумление, когда посол Копеноль, пристально взглянув на оборванца, вдруг подошел к нему и дружески хлопнул по прикрытому рубищем плечу. Чулочник и нищий принялись оживленно перешептываться. Необычность этой сцены вызвала у публики такой взрыв безудержного веселья, что кардинал не мог не вмешаться.

— Мэтр Копеноль! — повысил голос его высокопреосвященство. — чем вы заняты?

— Это мой приятель! — не выпуская руки Клопена, простодушно заявил Копеноль. — Познакомьтесь, ваше высокопреосвященство! Клопен Труйльфу, король нищих, правитель парижского Арго! Между прочим, августейшая особа!

Кардинал скроил кислую мину.

— Ура! Да здравствует Копеноль! — заревела толпа.

Так Жак Копеноль заслужил полное доверие народа не только в Генте, но и в Париже.

С той минуты, как в зале появился кардинал, Пьер Гренгуар всеми силами старался спасти свой пролог. Сначала он приказал замолкшим было исполнителям говорить громче. Затем, видя, что актеров никто не слушает, поэт остановил их и в течение пятнадцати минут не переставал топать ногами и подстрекать своих соседей, чтобы те требовали продолжения пьесы.

Все было безрезультатно. Смотреть на живых послов, да еще таких занятных, как Копеноль, народу было гораздо интереснее, чем на раскрашенных, расфранченных, изъясняющихся непонятными стихами, похожих на соломенные чучела актеров. Плевать против ветра не имело смысла, и Гренгуар решил дождаться, пока зрители успокоятся.

Шум утих, и поэт придумал новую хитрость.

— Сударь! — обратился он к своему соседу, добродушному толстяку с терпеливым лицом. — Не начать ли с начала?

— Что начать? — спросил сосед.

— Мистерию.

— Как вам будет угодно, — отозвался сосед.

Этого полуодобрения оказалось достаточно. Замешавшись в толпу, Гренгуар принялся на разные голоса выкрикивать, чтобы представление начали с начала. Он не замечал, что совершенно одинок в своем стремлении. Остальные зрители давно потеряли интерес к мистерии и мечтали только, чтобы высокие гости вообще ее отменили.

— Что там кричат? — недовольно поморщился кардинал.

Судья, сопровождавший его высокопреосвященство в числе других знатных господ, поднялся с места. Ему уже успели доложить о том, что произошло во Дворце правосудия в отсутствие кардинала.

— Прошу прощения, ваше высокопреосвященство. На двенадцать часов дня было назначено представление. Полдень пробило, и народ потребовал зрелища. Актеры были вынуждены начать мистерию в ваше отсутствие, — пояснил он.

Кардинал расхохотался.

— Честное слово, — воскликнул он, — надо нам было опоздать и к воротам Боде! Может, ректор университета поступил бы точно так же и избавил нас от необходимости выслушивать его речь! Как вы полагаете, мэтр Гильом?

— Ваше высокопреосвященство! — прищурив глаза, отозвался Рим. — Будем благодарны народу, что хоть здесь он избавил нас от половины представления!

Кардинал улыбнулся удачной шутке и заговорщически подмигнул Риму.

— Ваше высокопреосвященство, — подал голос судья, — прикажете разрешить этим бездельникам продолжать комедию?

— Продолжайте, продолжайте, — улыбаясь, махнул рукой кардинал, — мне все равно. Я пока почитаю молитвенник.

Судья подошел к краю помоста и движением руки водворил тишину в зале.

— Продолжайте представление, — провозгласил он.

Актеры принялись декламировать, и у Гренгуара затеплилась надежда, что, по крайней мере, конец его произведения будет выслушан с благоговейным вниманием. Однако его чаяния очень скоро растаяли как дым.

Вслед за послами появились другие участники торжественной процессии, чьи имена и звания, возвещаемые монотонным голосом привратника, врезались в диалоги актеров и вносили путаницу в ход действия. Зрители не знали, куда им смотреть, — на сцену, или на возвышение, где сидели почетные гости.

Гренгуар был вне себя. Интерес зрителей к его пьесе должен был, как ему казалось, возрастать, но этого не происходило. Поэт знал, что его совершенному произведению недостает только одного — внимания аудитории. Он с беспокойством оглядывал зал, но видел одни затылки.

Никто не смотрел на подмостки, где разыгрывалось невероятно замысловатое драматическое действие. Перед четырьмя героями пролога предстала Венера, одетая в тунику, на которой был вышит корабль — герб города Парижа. Богиня явилась требовать дельфина, обещанного самой красивой в мире женщине. Юпитер, громы которого грозно прогрохотали из раздевалки, поддержал это справедливое требование. Венера уже протянула руку, чтобы увести сына льва Франции, иными словами выйти за него замуж. Однако тут на сцене появилась девушка в белом шелковом платье с маргариткой в руке, что позволяло узнать в ней Маргариту Фландрскую. Девушка принялась оспаривать победу Венеры. После долгих пререканий Венера, Маргарита и прочие решили обратиться к суду Пречистой девы.

К сожалению, ни одна из красот пьесы никем из зрителей не была оценена. Гренгуар время от времени дергал за рукава Жискетту и Лиенарду, чтобы те обернулись к сцене. Однако кроме легкомысленных девушек, да его терпеливого толстяка-соседа, никто не обращал на злополучную мистерию никакого внимания. Люди откровенно скучали, вертели головами и разговаривали вслух, отчего в зале стоял приглушенный гул.

В довершение неприятностей со своего места поднялся Жак Копеноль. В зале мигом воцарилась тишина.

— Господа жители славного города Парижа! — заговорил чулочник. — Я что-то не возьму в толк, что мы все тут делаем. Я вижу на столе, жалких людишек, которые уже полчаса мелют несусветную чушь. Пусть уж лучше спляшут мавританский танец или покажут фокус! Хотя, нет, они этого не смогут! Кишка тонка! Одно слово — актеры!

Слова Копеноля были встречены одобрительным гулом.

— Мне обещали показать избрание шутовского папы, — продолжал чулочник. — Знаете, как проходит этот праздник у нас в Генте? Собирается толпа, потом каждый по очереди сует голову в какое-нибудь отверстие и корчит гримасу. Тот, у кого, по общему мнению, получится самая безобразная физиономия, выбирается папой. Вот и все. Хотите избрать короля шутов по обычаю моей родины? Это будет повеселее, чем глазеть на ряженых!

Предложение чулочника было восторженно встречено толпой. Всякое сопротивление было бесполезно. Гренгуар в отчаянии закрыл лицо руками. Его мистерия с треском провалилась.