Небо на ниточке. Роман-дневник

Вета Ножкина

Ты сам решишь, дорогой читатель, надо ли тебе знать о болезни, наименование которой боятся даже произносить вслух. Но помни, что не думать о чём-то плохом – ещё не значит оберечь себя. Героиня романа Анна ищет и находит формулу от недуга, прощупывая каждый миллиметр жизни, подсказывая читателям, что следует изменить в сознании, чтобы события выстроились по благоприятному сценарию. Эта книга – предупреждение. Эта книга – оружие. Она пригодится всем, кто решится сражаться с любой болезнью.

ГЛАВА 8. КАНУН СТАРОГО-НОВОГО

Вечером, накануне четырнадцатого января 2011 года, Раиса Алексеевна предложила:

— Сегодня же старый Новый год! Давай встретим его?

Я даже обрадовалась. Завтра моя первая химия, а сегодня праздник. В 23.50 Раиса Алексеевна зажгла свечи, я налила в бокалы клюквенный морс, и Раиса загадочно произнесла:

— Пусть всё, что случилось с нами, будет нам под силу преодолеть! Пусть этот Старый Новый год заберёт всё старое и даст всё новое!

— Ура! — выжимая улыбку, шёпотом прокричала я, Раиса подхватила.

И после небольшой нелепой паузы, предложила — …А у меня есть новогодняя песенка…

После Раиса Алексеевна читала стихи. Мы наполнили стены воздухом нового, мешая его с неизведанным. Стали едиными в нашем полушепоте и покаяниях друг другу. Мы стали родными. Нас объединила не кровь, а три буквы, которые там, в обычной жизни люди произносят с опаской. Мы теперь жили с этим, осознавая, что что-то произошло и уже ничего изменить нельзя.

Раиса Алексеевна уже много лет была на пенсии. А до пенсии она занимала высокую руководящую должность в горисполкоме. Подтянутость, поставленный голос, царские повороты головы выдавали в этой хрупкой фигурке былую силу. В свои восемьдесят четыре она выглядела очень даже неплохо.

— Я на всю больницу, наверное, самая старая… — смеялась, искрясь тонкими морщинками уголков глаз, Раиса Алексеевна, — Меня ведь и положили-то сюда только потому, что я что-то когда-то значила. Нужные люди позвонили… А так…, — она вздохнула, — Была бы простой смертной, меня бы и слушать не стали. Лечись, мол, дома.

Раиса Алексеевна рассказала о своей насыщенной интересной жизни, о перипетиях, нелепостях и промахах. Она сама первой задала вопрос, который мучил и меня: как это могло произойти, что послужило толчком к развитию болезни?

Внешняя проблема её была связана с сыном:

— Когда Лёшка был маленький, я боялась упустить возможность повышения по служебной лестнице. Лёшеньке выделили место в интернате. Он там находился по неделям, а на выходные я забирала его домой. А как в школу пошёл — всё-таки уже стал самостоятельным, и жил дома. Но у меня то командировки, то пленумы, то собрания… Упустила я его. Как-то пришлось краснеть перед начальником ГОВД, когда отмазывала сына, замешанного в грабеже. А потом, в перестройку перед тем, как деньги «обрушились», на него вышел один мошенник, и сунул ему на хранение дипломат с большими деньгами, с очень большими… А в тот день, когда можно было ещё что-то обменять, Лёшу начали вызывать в милицию, на допросы. Ох, и натерпелись мы тогда… И на меня угрозы сыпались, и Алексею пришлось скрываться. А что мне, как матери, делать? Я его скрывала, конечно… Всем говорила, что мы с сыном разругались и, что знать не знаю, где он… Может, за это предательство я и пострадала, а? Как думаешь, а?…

Что я могла ответить? Откуда мне было знать, что стало причиной оживления этой злобной клетки, которая, говорят, есть в каждом человеке.

Мы все там находились в терзаниях, будто рассматривали свою жизнь под лупой. Была ли у нас раньше возможность вот так, с пристрастием, посмотреть на свою жизнь, свои поступки? Каждый человек занят заботами дня, растрачивая себя, свои силы на вялотекущие события, на празднования юбилеев родственников и друзей, на работу, заботу, ругань и ссоры, на никчемные выяснения отношений, на проблемы, которые загружаем в себя по горло.

«Надо работать до шести, а не до смерти», — смеется мой Серёжка, сам же частенько задерживаясь допоздна, а выходные проводя за компьютером.

Компьютеры стали нашим бичом и нашим болотом, засасывающим, поглощающим всё время. Уже несколько лет мы сидим за экранами в разных комнатах одной квартиры, общаясь сообщениями, типа:

— Может, поужинаем?

— А кто готовить пойдёт?

— Ну, я пошла…

— Сейчас, я тут кое-что закончу и приду — помогу…

А после ужина — снова утыкаемся в экраны. Сергей даже спать ложится с айпадом…

Утром Раиса Алексеевна уже успела сходить на прогулку, когда я только что проснулась, удивлённая тем, что в этой больнице не будят по утрам включением света, измерением температуры.

Даже верхнюю одежду разрешено оставлять здесь же в палате, в специальном шкафчике. В любое время можно пойти прогуляться на улице. А ещё в углу палаты стоял обеденный стол, на нём электрочайник, цветные коробочки со вкусностями. Я только утром вспомнила вчерашнюю фразу Раисы:

— Ты сегодня наедайся вдосталь, а то с завтрашнего дня кусок в рот не полезет…

— Проснулась, красавица? Ну, как тебе спалось на новом месте, что снилось? — доброжелательность Раисы была беспредельной.

Она своим присутствием приносила свет и обволакивала заботой.

— Давай твоё покрывало — я место в процедурном займу.

–…зачем?

— Ну… Тебе же сегодня будут химию вливать? Или врач тебе не сказала?

— А разве не в палате?

— Не-ет, ты что! Вливают в процедурном. Там всего восемь кушеток. Поэтому, кому хочется быстрее — очередь с вечера занимают. Это чтобы удобнее медсестре было — все под надзором. А уж совсем лежачим — в палате.

В коридоре послышался голос медсестры, призывающий на анализ крови и перечисляющий фамилии, и моя была названа в общем числе.

— Ну вот, иди, сдавай — ты же не успела ещё воды попить?… И заодно спроси у Жанны — это медсестра сегодняшняя, будут тебя сегодня химичить или нет…

Все возникающие вопросы я могла теперь задать Раисе. Её профессиональные навыки позволили и здесь занять положение «над схваткой», зная, кто сегодня дежурит, что будут давать в столовой, как кого зовут из тяжёлых больных…

Погодя, уже после завтрака зашла Бану Ануаровна:

— Анна, вы примерно в одиннадцать часов ложитесь на процедуру. У вас очень долгое вливание будет, поэтому обязателен памперс.

— А что ещё с собой надо иметь?

— Больше ничего… Ну, разве что перед этим не желательно кушать и пить воду… Не переживайте, я буду заходить к вам.

Потом я сбросила сообщения Серёжке, Насте, Богдану и Гале.

Перед определением в химиотерапию мы договорились постоянно быть на связи с Галей. Она провела заочное обучение всех моих близких — что нужно делать, как мне помочь на расстоянии перенести легче химиотерапию. В назначенный час они, но каждый на своём рабочем месте, должны были начать дышать вместе со мной, помогая лекарству быстро распределиться по отведённым каждому фрагменту организма, и также быстро и аккуратно прочистить чистой водой и чистыми мыслями этот орган так, чтобы вода радостно пузырилась и светилась. На Гале было самое сложное — печень.

Я настроилась читать и слушать приятную музыку. Специально загрузила записи хоровых песнопений духовной капеллы моей знакомой из Литвы Лидии, и песни моих друзей.

Вливающаяся в меня жидкость через два часа стала вносить свои коррективы. Примерно через час я поняла, что не могу слушать музыку и читать не могу — буквы съезжаются и разъезжаются. Потом стало подниматься давление, закладывать уши. Я сообщила об этом зашедшей Бану.

— Надо вытерпеть, — строго взглянула она, поправила моё покрывало и вышла.

Рядом лежали такие же, как я. Различие наше было только во времени вливания. Из коротких перебрасываний фразами больных я немного начала просвещаться. Красную жидкость, или как её называли «красная шапочка», вливали тем, у кого проблема с молочкой и лёгкими. Быстро — максимум полчаса, и — в палату. Были и те, кому вливали всего один флакон, но очень медленно. В основном же приходили на промывку — это уже те, кого прокапали в предыдущие дни, теперь им нужно было вымывать специальными растворами поступившую в организм химический спасительный яд. Тоже не долго — по полчаса.

Я чувствовала, что мой мозг разжижается, разъезжается, стало трудно соображать. Музыка раздражала наушником ушную раковину. Голова кружилась.

— Надо вытерпеть… — начала приказывать себе я, — Надо вытерпеть…

Как в тумане прошли последующие четыре часа. Открывая глаза, я видела сменяющихся женщин, мелькающие их халаты, и потолок.

Сквозь потолок, казалось, видно небо и всю мою прошлую жизнь — урывками, фрагментами, эпизодами… Уже стемнело за окном. Уже я лежала в процедурной одна. Периодически заглядывала Раиса Алексеевна, спрашивала, чем помочь. Бану Ануаровна зашла в последний раз, когда мне поставили в капельницу пятый флакон. Сказала, что основное позади.

Уже вечером пропустили Настю. В процедурный посторонним запрещено заходить. Но её впустили, ведь уже всё равно никого здесь не было, кроме меня. Я не могла ничего произнести. Боялась испугать дочь своим видом и понимала, что ничего не могу сделать, ничего не могу сказать, ничего не могу изменить, ничего не могу скрыть. Сильно кружилась голова. Слёзы текли из глаз тихо и у меня, и у Насти.

Когда прокапали последнюю дозу, Настя помогла мне подняться. Голова не слушалась, стены плыли, ноги путались…

В палате был Богдан. Он тихонько разговаривал с Раисой Алексеевной…

Так закончился мой первый день другой жизни.

Ночью кружилась голова, мысли путались, но какими-то островками выплывали образы — детей, мужа, друзей… Странно, но среди образов не было ни сестёр, ни матери. Отдельно, в стороне стоял папа. Он смотрел мне прямо в глаза. А потом остановился поезд, и папа запрыгнул в него… В какой-то момент мне казалось, что я тоже иду к этому поезду, но потом открывались глаза… Я слышала лёгкое посапывание Раисы Алексеевны и снова катилась вслед за головокружением.

До рассвета думалось о разном — о том, что уже многое в этой жизни узнала. Да и дети выросли. Жаль, что Серёжке я не родила сына… Но нашими общими детьми стали песни, которые уже в жизни с Серёжкой обрели слушателя. Он подхватил наше общее дело. И даже в последнее время стал чувствовать уверенность в том, что мы делали. Он активно продолжал вести вечера с бардами. Поэтому я успокоилась — мой уход не станет предельно тяжёлым… Но где-то глубоко-глубоко я думала: «Ещё вот это не доделала, вот это не досказала, вот это, то… Потому и просила высшие силы — оставить мне ещё жизнь, чтобы завершить, доделать, ещё что-то досказать детям, Серёжке».