Небо на ниточке. Роман-дневник

Вета Ножкина

Ты сам решишь, дорогой читатель, надо ли тебе знать о болезни, наименование которой боятся даже произносить вслух. Но помни, что не думать о чём-то плохом – ещё не значит оберечь себя. Героиня романа Анна ищет и находит формулу от недуга, прощупывая каждый миллиметр жизни, подсказывая читателям, что следует изменить в сознании, чтобы события выстроились по благоприятному сценарию. Эта книга – предупреждение. Эта книга – оружие. Она пригодится всем, кто решится сражаться с любой болезнью.

ГЛАВА 4. 24 ИЮЛЯ 2012 ГОДА — СОМНЕНИЯ

После звонка Юле я начала сомневаться… Марина взяла трубку и сказала, что Юльке делают химию, уже вливают с двенадцати часов. Я посмотрела на часы — у нас по алматинскому времени 18.15. Есть ли разница с Томском — не знала…

Марина рассказала, что они читали начало моей истории, и теперь вот ждут продолжения. И добавила, что пока Юля не сможет отвечать, но Марина читает ей вслух.

Я стала сомневаться — а это ли надо сейчас Юльке? Неужели мои воспоминания помогут ей сейчас? Нет, отсылать это я ей не могу…

И нахлынуло чувство обречённости: я хочу ей помочь, но в чём, как? Меня ведь попросила об этом Марина, но нуждается ли в моих советах Юлька? Страдания Марины — это не страдания Юли. Я же со своими вмешательствами — всего лишь сочувствующая. А нуждалась ли я в сочувствии тогда? По-моему, нет. Если кто-то меня в те моменты жалел, я начинала жалеть саму себя и реветь. Но жалость ли нужна была мне? Нет. Я была подавлена надвигающейся опасностью? Нет. Надо мной висела сиюминутная угроза уничтожения?… Но любая дверь жизни имеет один и тот же выход.

Меня волновали вопросы: когда это началось, почему именно мне выпал такой сценарий?

Я разговариваю сама с собой, пытаясь найти причины, породившие рак. Я переворошила прошлое, подобно шкафу со старыми вещами.

И тут на помощь пришёл Сергей:

— Ты пиши, пиши, как думаешь — кто захочет, разберётся. Но только так пиши, чтобы и тем, кто здоров польза была, ведь люди даже не подозревают, что их может ожидать. Никто не ожидает, что впереди.

— Но и я этого знать не могу…

— Понимаешь, если бы не ты сама — я бы и не знал, как себя вести рядом… ну, с человеком, заболевшим… Ты можешь помочь всем, если опишешь не только то, что с тобой произошло, но и что этому предшествовало.

Сергей в том разговоре со мной был будто не он, а кто-то другой, кто втолковывал мне алгоритм моих действий.

— Так ведь это с детства придётся начинать, и вообще… даже то, что я и рассказать никому не могла…

— Вот и пиши об этом. А вдруг это станет кодом для расшифровки этой страшной болезни?

— Но это — моя жизнь. Такой же точно путь вряд ли кто пройдёт. А, может, именно ход моей мысли и есть провокатор опухоли? В таком случае, я ненавижу себя…

— Я уверен, тебе придётся многих качеств коснуться.

И действительно, ведь у многих людей сложилось мнение, что в основе рака лежат обиды, но кроме них есть ещё и ненависть, недопонимания, страх с ограничением «а вдруг», и даже ложный оптимизм, за которой человек пытается прятать свои проблемы, и многое другое… Но как дойти до сути, до расшифровки, до кода?

Жизнь мне устроила остановку, но не для того, чтобы просто выспаться, а потом, если она позволит, снова впрячься в спешку.

Остановка нужна для того, чтобы взвесить и пересмотреть всё, что было, чтобы уложить свой опыт в слова, схемы, смыслы. Вся жизнь состоит исключительно из смыслов. Чем ты наполнил себя — то и несёшь по жизни. Но я часто думала о том, что не хочу быть старой, не хочу доживать до финальных титров фильма, в котором моя роль — какого-нибудь десятого по счёту осветителя. В юности я хотела быть режиссёром. По сути, и была им…

Встречая каждый Новый год, мы с детьми заполняли карту желаний — немного смешили Бога своими мечтами-планами. Вырезали из накопившихся за год журналов картинки, олицетворяющие наши мечты. Выбирали Оракула — он садился ко всем спиной и обозначал, кому отдать тот или иной «фант» с мечтой. Потом можно было выменять свой фант на кучу желаний. Распределённые по листам ватмана, украшенные рисунками, пожеланиями — эти большие карты весь год потом висели… в туалете — на самом видном месте. Почему в туалете? Там ты реально освобождаешься от прошлого и есть время спокойно подумать о будущем.

Так раз в год мы делали ревизию в себе, как в своём шкафу. И шкаф стал символом моего порядка в голове. Разложи по полочкам необходимое, выкинь то, чем не пользовался давно. Но бывало и так — достанешь кофточку, которую не надевала два года — пуговички красивые, да и сама вроде ничего, и выбрасывать жалко.

Так и в мыслях — не наведешь порядок вовремя, и есть опасение в хаосе блуждать, как в лабиринте прошлых иллюзий. А иллюзии — это не жизнь. Но в блужданиях проходят час за часом, день за днём. И это всё — шкаф твоего прошлого. Если на его полках нет места для будущего, значит, всё пространство заполнило прошлое, и будущее уже не придёт, нет ему места. И не остаётся времени на сегодня, а уж тем более на завтра.

Перебирая прошлое, я освобождаю место для будущего. Только так, анализируя, вспоминая события своей жизни, я наткнулась на то, что в каждом её эпизоде могли находиться провокаторы оживления этой злобной клетки. И, кто знает, если бы я предполагала, что стоит за обычными жизненными событиями, может быть могла вовремя распознать рак, и может быть, на одного человека стало бы меньше среди тех двадцати тысяч, которые каждый день умирают от этого недуга.

И я решила — буду заниматься раскопками своей биографии, буду ворошить, перебирать вещи своего «шкафа». Пусть даже это будет похоже на лепку кирпичей из песка… А Юльке пока отошлю какие-нибудь юморные истории, например те, что я читала, чтобы отвлечься.

Оказывается, я не умела смеяться. Не так — уголками губ, а открыто, нараспашку. Так открыто могут смеяться только дети. А я не умела. Может быть, этому учат в семье или в детском саду, но как-то это прошло мимо меня. Не помню, чтобы мама открыто смеялась и радовалась. За её строгостью, сдержанностью я видела порядок и дисциплину, считая, что излишний смех — признак дурного тона. И принимала слова мамы: «Ровно столько, сколько смеёшься — будешь и плакать!». Всплыла картинка из детства: однажды после последнего урока мы с одноклассницей дежурили — мыли полы в кабинете истории, и Ленка дурачилась, очень громко смеялась. В кабинет вошла учитель истории, строго глянула на нас, сделала глубокий вдох, так что у неё поднялись плечи, брови, и изогнулись вниз уголки губ, и низким грудным голосом на одном выдохе она произнесла, будто нависая над нами:

— Как вы можете так беззаботно вести себя, когда дети Генуи погибают…

Она вышла, мы замерли, а потом Ленка прыснула, но мне было уже не смешно.

Как-то уже после осознания болезни, мои друзья Таня и Женя Зинины мне прислали посылку с несколькими банками перемолотых ягод шиповника и вложенным письмом. В письме Таня советовала как можно больше смеяться, и каждое утро начинать с чтения анекдотов.

С некоторым скептицизмом я прочла парочку высланных анекдотов, а потом подписалась на рассылку юморных историй, которые всё больше смахивали на переиначенную нелепость «хочешь быть здоровым — будь им!».

Открывая каждое утро письма, мне вначале было не то, что не смешно, а даже противно. Казалось, зачем этой ерунде люди посвящают время, такое ценное для работы, для дел, для жизни.

«Так, что сегодня нам предложит рассылка? — говорила я то ли себе, то ли котам, сидящим всегда около меня, в какой бы комнате квартиры я не находилась».

Итак, вот например: «В буфете.

— Скажите, а салат сегодняшний?

— Я вам больше скажу — он ещё и завтрашний!»

Не смешно. А вот этот:

«Одесса. В церкви напротив офиса с утра без перерыва бьют в колокола.

— Сёма, ты не знаешь, чего они звонят целый день?

Сёма, меланхолично: — Видимо, дозвониться не могут…», «Решила по дому мужскую работу сделать сама, легла на диван, смотрю телевизор, тяжело, не спорю, но надо…»…

Даже губы растянуть в улыбке не получалось, всё думалось — о чём смеяться, если мелочность чужих забот такая ничтожная, если всё так не смешно в тебе. Можно, конечно, притвориться, что ничего не происходит, поднять кверху руку, как советовала мне одна из подруг, и резко опустить её, с выдохом… Но и это казалось нелепостью, обманом самой себя, придумкой, в которую не верилось. Это было похоже на детскую игру «понарошку». Я смотрела на прохожих, на продавцов в магазинах, в аптеке, на гуляющих мам с детьми, на радостных и балагурящих, на спешащих и обнимающихся — и… поймала себя на страшной мысли, что я не понимаю, как они это делают, как они радуются… Улыбающиеся, беззаботные — они просто раздвигают в сторону губы или у них происходит какой-то процесс внутри?

Однажды всё-таки открыла утреннюю рассылку и решила дочитать юмор до конца. Кое-что вызвало улыбку. В последующие дни начала постепенно втягиваться в это навязанное чтение, и вскоре поняла, что анекдоты мне стали раскрашивать чёрную полосу жизни цветными красками. Пришлось как будто заново учиться смеяться, познавать, что такое радость. Я бы сравнила её с крыльями за спиной. Это их взмахи включают, как тумблер, твою улыбку. И крылья трепещут до тех пор, пока взгляд не упрётся в то, что тебя опустит на землю. У тех, кому этого заряда хватает надолго — достаточно сил, чтобы какое-то расстояние жизни не идти, а лететь, не стоять, а парить.

Оказалось, для того, чтобы смеяться, надо просто читать глупые нелепые истории — в одиночестве, без чьих-либо присутствий, и — смеяться. Об этом я написала Юльке. И вдруг она меня ошарашила, как будто моими же мыслями вслух:

«Спасибо тебе за эти истории-штучки. Вначале читала и думала — какая же нелепость, а потом, как враскачку, начала смеяться. Отвлекает. Хоть на ненадолго, но отвлекает. А когда зашла мама в палату, я замолчала — что-то оборвалось, и я поняла, что при ней не могу смеяться так, как в одиночку. Что это, Ань? Может, потому что я привыкла жить одна? В последние годы была совсем одна. Нет, я была с Мариком, и заменяла ему и маму, и папу. Так сложилось, что не оказалось со мной рядом человека, за которым я была бы, как за каменной стеной…».

Юлька стала часто употреблять прошедшее время — «была». Об этом я ей написала.

«Ты пишешь „была“… Давай научимся „быть сегодня“, а не в прошлом времени. Ты есть сегодня, а в прошлом оставь то, что никогда не возьмёшь с собой в будущее. Анекдоты действительно нелепые. Каждый день читаю какие-нибудь дурацкие истории просто так…».

Воспоминания о себе я решила выслать Юльке как-нибудь позже, когда она хотя бы перейдёт в такую же категорию реабилитации, как и я.

Сама же всё хожу и «ворошу свой шкаф», вспоминаю — как готовились к первой химии.