На пути в Иерусалим

Вера Скоробогатова, 2020

В психологическом романе затронуты вечные темы: любовь и разлука, отцы и дети, честь и бесчестие, богатство и бедность, Родина и чужбина. Автор касается чарующих пластов истории, острых международных и социальных проблем, деликатно передает взаимодействие и противостояние, различие и сходство двух современных миров – христианского и мусульманского. Главную героиню Анну Голубятникову с младенчества звали в семье Анчуткой. В мифологии анчутка – стихийный дух. Милый и забавный с виду, он губит все, к чему прикасается. Влияние доброй, любящей и совестливой Ани на судьбы людей оказывается в итоге именно таким. Отчаявшаяся героиня ощущает себя ненужной родине и семье и жаждет убежать от своего прошлого. Всем сердцем она полюбила иноверца Эззата из долины Нила, сменила страну проживания, но осталась верна себе и своим исконным ценностям. Как и другие герои романа, она ищет свой Иерусалим, – нечто возвышенное, святое, очень личное. Всякий живущий идет на зов своего Иерусалима, чтобы исполнить предначертанную судьбу, словно по следам Иисуса Христа. Автор предвидит риторические вопросы, возникающие у читателя, и интересуется, в свою очередь: «Отыскал ли ты свой Иерусалим?»

Часть 4

Эззат из долины Нила. Песчаный лис

Тридцатитрехлетний Эззат Абду Эль-Вакил работал в отеле. На рассвете мыл фигурные бассейны, выложенные голубой плиткой, а после до заката следил за порядком на пляже: раскладывал матрасы по лежакам, менял купальщикам полотенца, собирал мусор и стаканы из-под напитков.

После завтрака к морю выходили трое парней в спортивных костюмах и включали ритмичную музыку для зарядки. Но желающих размяться не хватало: танцы на песке и упражнения в волнах не привлекали ленивых туристов. Аниматоры шутливо кричали, пританцовывая: «О-па, о-па, туристэн — катастрофа!»

Эззат помогал им созывать народ. Бегая по берегу, он хлопал в ладоши: «Аква-эробик! Аква-эротик!» — И стягивал обленившихся лежебок с уютных матрасов. Те сонно пинались: «Отстань!»

Когда наступало время обеда, и на береговой кухне поспевал шашлык, дожаривались говяжьи котлеты, Эззат собирал людей к столу, гнусавя с потешным акцентом: «Гуси, гуси, га-га-га! Есть хотите? Да-да-да!» — и с удовольствием ловил на себе удивленные взгляды. Крепкие, как орешки, зубы справа росли чуть неровно, заходя один на другой, но это не портило его лучезарной улыбки. Анчутка вскакивала с лежака, и, накинув парео, весело трусила к кухонному дивану. От жаровни доносились аппетитные запахи. Аня принимала из рук Эззата большую тарелку с мясом и овощами, и приступала к трапезе под его острым взглядом.

— Хорошо? Вкусно? — сияя, осведомлялся араб.

— Да, да, супер! — счастливо смеялась она.

«Я ем за троих, но у меня ничего не болит? — удивлялась Аннушка и, благодарная, восторженно хлопала в ладоши. — Мне тепло и уютно, рядом — море, я в безопасности, а милые смуглые парни кормят меня и все время смешат!»

Из-за нехватки денег Эззат Абду Эль-Вакил остался необразованным. Однако он превзошел родственников в благосостоянии и полагал, что, обладая очень скромным жизненным стартом, уже многого добился: обитал в курортном городе, получал доллары, модно, по-европейски одевался, и объяснялся на пяти чужих языках. Паренек из бедной семьи привык к окружающей роскоши, и считал свою жизнь богемной. На фотоснимках рисовался с чужими коктейлями в руках около дворцов и голубых бассейнов, среди цветущих аллей и шикарных бунгало. Сотни сродников и друзей писали комментарии в интернете: «Эззат — истинный хозяин отеля»; «ты — паша*»; «красивый, как бог»; «Эззат — повелитель гламура!» Что еще было нужно для удовлетворения самолюбия?

Каждый вечер, после работы, он важно шествовал по длинным, пышно цветущим аллеям «Золотого корсака», где двадцать садовников поливали деревья и клумбы, а после окуривали дымом, изгоняя свирепых коричневых комаров, и чувствовал себя фараоном.

Приятель и ровесник Эззата, Абдизар, хозяин сувенирной лавки, беззлобно подтрунивал над ним: «Оттого, что ты способен зачерпнуть воды в Ниле, тебе чудится, что управляешь течением реки. Не иначе думает овца, которая, тащась за стадом, воображает, будто она его понукает!»

Деревенского простака Эззата окружали теперь напыщенные иностранцы с их современным бытом, дорогими вещами, приятным распорядком дня и господскими привычками. Эти смешные бледные люди искренне завидовали ему: он живет у Красного моря и не должен никуда уезжать. А он с удовольствием о них заботился, и часто шутил. Для русских Эззат повторял заученную, но до конца не понятую фразу: «Понаехали тут!» Туристы сдержанно улыбались. Иногда кто-то обижался. Но Анна Голубятникова хохотала до слез: она сжилась с этим оборотом на родине и говорила так, если ее задевала бестактность приезжих людей. На египетском же берегу, из уст услужливого араба, сердитая русская фраза звучала комично!

Лишь, завидев благообразных евреев, Эззат Абду Эль-Вакил сердился по-настоящему. Его лицо становилось серым и злым. Он швырял чистые полотенца в песок и с присвистом выдыхал: «О, мнимые богоизбранные явились! Наши беглые слуги, возмечтавшие стать верховным народом! И я, правнук великого Ра, должен их обихаживать?! Пусть благодарят хотя бы за то, что я их не бью!»

Человек гордый, надменный и по-своему жестокий, он ненавидел иудеев и был ненавидим ими. Он не страдал ни малодушием, ни трусостью, от дипломатии был далек, и свои мысли высказывал прямо. Эта неподходящая для прислужника черта едва не стоила ему работы: израильские туристы пожаловались хозяину отеля.

Бассем Скоури пережил тридцать шесть условных разливов Нила. Открытый, по-своему добрый и сказочно богатый, самодостаточный и проницательный, он много путешествовал по миру, а в перерывах играл с сыновьями в футбол на собственном стадионе. Все предки хозяина были мусульманами. Но Бассем, хорошо образованный и открытый разным культурам, в том числе и еврейской, без стеснения провозглашал себя атеистом. Он был уверен, что вправе устанавливать на земле собственные порядки. Жить так, как нравится и кажется верным. И никто не смел открыто его порицать.

— Я не верю в Бога, — с гордостью говорил он всем встречным. — Я — просто человечное существо.

За спиной Бассема люди, исказив его речи, судачили, будто он сочувствует иудейству. Этот слушок не ускользнул от максималиста Эззата. Когда среди рабочего дня хозяин вызвал его к себе, намереваясь вещать об оскорблении еврейских туристов, воинственный Абду Эль-Вакил прошипел: «Предатель!» Но, войдя в широкий, роскошно отделанный темным деревом кабинет Бассема, почтительно пригнул голову и поспешил сердечно извиниться. Побожился, что уважаемые гости неправильно его поняли. А он, в свою очередь, не собирался затрагивать щекотливые темы, просто случайная глупая шутка с языка сорвалась. Он искренне уважает евреев и желает им дальнейшего процветания. Пусть бережет их богиня-кошка Баст! Абду Эль-Вакил и на колени бы встал, если б Скоури этого ожидал, но Бассем лишь внимательно всматривался в хитрое лицо потупившегося уборщика, стараясь отгадать его скрытые мысли.

«Бедняки, в стремлении к благополучию, бывают коварными как никто, — полагал хозяин. — Этот — несомненный смутьян. Верить ему нельзя. Но он шустро и чисто убирает. Веселит иностранцев, как шут. Умеет угождать леди, и даже служит причиной их повторных приездов. Оставлю его пока».

Надменное сердце Эззата разрывал протест, и все же он предпочел унизиться, чем быть выгнанным из «Золотого корсака». В родной нильской деревне его зарплату ждали мать и пятеро младших братьев, а жизнь в Эль-Гуне, видевшаяся крестьянскому сыну богемной, затянула навсегда. Иной он уже не представлял для себя. Казалось, это — потолок: мечтать больше не о чем. Разве что о белой, богатой жене из Европы? Даже ее мог однажды подарить шикарный отель. Поэтому, презираемый Абду Эль-Вакилом, не поклонявшийся Аллаху, хозяин «Золотого корсака» был для него почти богом. Бассем владел судьбами своих работников. Быть уволенным с дурной славой означало скитаться в поисках новой работы, и ничего достойного не найти. Жизнь если не разобьется, то станет беспросветной.

Хозяин простил мятежного работника до первого замечания, и тот понурый, словно избитый, вернулся на пляж.

— За что ты ругаешь евреев? — спросила изумленная Аня. После ее рождения ярые антисемиты в России уже не встречались, и девушка не задумывалась о мировоззрении и судьбе этого народа. Читая о Холокосте, о притеснениях евреев в прошлом, она не раз спрашивала у старших, почему это происходило, но вразумительного ответа не получила. «Видимо, сами не знают», — заключила она.

— О, прекрасная Ана! Зачем тебе это? Твои уши должны слышать только музыку и шум волн! Но, раз ты спросила, я объясню: я ненавижу фанатизм иудеев! И я чувствую их неприязнь к победителям! — стараясь говорить спокойно, процедил Эззат Абду Эль-Вакил. — Пойми: хорошо верить в Бога, да! Но плохо думать, будто Бог возлюбил лишь один народ на земле, а все остальные народы Он проклял! Вот где корень зла! Другие народы сионисты считают животными, которых можно обманывать, обкрадывать, убивать. Стирать с лица земли! Так написано у них в Торе. Коммунистические партии всех государств боролись с сионизмом. Но евреи коммунизм уничтожили! И теперь никто не помогает Египту.

«Ого, — подумала Анчутка, беззаботно плюхаясь на мягкий полосатый матрас. — Ничего себе заботы у арабского мусорщика…»

Она сладко потянулась в лежаке, улыбаясь взволнованному смутьяну. «Как все сложно на нашей планете! И кому это надо? И зачем эти споры? Делать им всем нечего!»

Тотчас забыв об Эззате и его бунте, Аннушка задремала.

Теплый соленый ветерок приятно обдувал ее стройное тело. Едва касаясь, Эззат Абду Эль-Вакил перебирал пальцы нежившейся на солнце Анчутки, чтобы та открыла синие глаза, и он мог вновь заглянуть в них. Большие сильные руки, быстрая походка, легкая кривизна ног, волнистое смыкание крупных губ и чуть вытянутые вверх уши напомнили ей потерянную любовь — латыша Друвиса. Показалось родным задорное сияние темно-зеленых глаз. И профиль с крупным, чуть изогнутым, сильно выдающимся носом. С прямым высоким лбом. Хотя Эззат был меньше ростом, и его смуглое потное тело матово поблескивало на солнце, подобно старинному бутылочному стеклу, а бледный рижанин остался в памяти аккуратным и вечно мерзнущим, роковое сходство зажгло в ней интерес к темнокожему прислужнику из бедной деревни. «Латыш», — в шутку прозвала Анна сновавшего рядом араба. Тот, узнав об этом, нахмурился:

— Латышь? Ноу. Я — Эззат Абду Эль-Вакил!

— Абду. что? — запнулась она, впервые столкнувшись с арабской фамилией.

Эззат с укоризной пояснил:

— Это значит «принадлежит богу».

Девушка уже не скучала по «латышскому папе». «Друвис здесь ни при чем, — убеждала она себя, провожая Эззата млеющим взглядом. — Типаж необычайно красив! У них разный цвет кожи и глаз, но схожи лица и телосложение. Поистине, у этих мужчин одни и те же прапредки! Недаром историки шушукаются о том, что в Прибалтике сохранились чистые потомки древних египтян. Именно такие ребята, как Друвис, основали государство Египет! Это они были высокими синеокими богами, принесшими мудрость! А шоколадные пупсики, как Эззат, получились после покорения долины Нила арабами».

Разглядывая египтянина как чудо природы, Аня впервые за год или два искренне улыбалась. Но самолюбивому и мнительному Эззату привиделась насмешка в ее глазах.

Он потребовал ответа:

— Что смешного?

Однако Аниных объяснений араб не понял. Слова иностранки слились для него в неразборчиво-сладкую мелодию.

— Я — не копт, я — мусульманин, — гордо провозгласил он.

Аня встряхнула головой, откинув волосы, и шутливо развела руками:

— А порода берет свое!

Эззат Абду Эль-Вакил исподлобья глядел на раздетую белокурую туристку и не знал, как относиться к ее болтовне. Подозревать эту девушку в намерении его оскорбить было нелепо. На всякий случай он погрозил ей пальцем: «Ты — хулиган!» Потом сел на край лежака, у ее ног, и залюбовался небывалой заморской красой, уставившись на Аню давно знакомыми, ей казалось, глазами, внезапно поменявшими цвет. Она смутилась, и спросила, чеканя английские слова, первое, что пришло в голову:

— Каких животных едят в Египте? Бык? Курица?

Араб кивнул.

— Дельфин? Лиса? — пошутила она.

Эззат осклабился и вновь погрозил ей пальцем:

— Но, но! Лиса — это я! Лисий мех даёт благосклонность богов. — Он задрал рабочую рубаху, оголяя широкую грудь и крепкий, чуть выпуклый живот. — Потрогай мех, и мой тотем будет беречь тебя!

Неожиданно робость Анчутки исчезла, испепеленная мгновенным сближением. Она игриво взлохматила мягкие заросли волос на теле Эззата. Он схватил ее руку и крепко прижал к сердцу:

— Теперь ты — наша…

В тот миг Аня ощутила фатальное влечение к египтянину.

— Песчаный лис знает, что происходит за тысячи километров, — прошептал он ей на ухо, касаясь губами светлого локона. — Когда ты уедешь, я буду видеть всё, что ты делаешь дома.

Это была игра, но по Аниной спине побежали мурашки. Ей вспомнился рассказ вертлявого, пучеглазого гида: «Египетский тотемизм не исчез, нет! — Он перешел в жития святых…»

Теперь Аннушка утонула в глубоких, обжигавших страстью глазах Эззата, и ей чудилось: пропасть между ними не велика. Вся неодолимая разница религий, образования, уклада жизни и цвета кожи сжалась в крошечный песчаный холм под ногами, и рассыпалась от дуновения ветра.

Летать и петь

Аня была больна долгое время, но, наконец, поправилась. Вместе со здоровьем к ней вернулась красота, засветилась новым очарованием. В лице девушки начала сквозить особая прелесть, привнесенная познанием душевных глубин. Взгляд наполнился новой страстью к жизни. Она мало изменилась, но в сердце этой чаровницы, еще вчера отрешенной от мира, сегодня будто вселился эльф. Соленые волны беспечно лобызали ее обнаженные бледные щиколотки, уставшие от холода. Девушке хотелось летать и петь. «Я навеки останусь в этих мгновениях!» — щебетала она, восторженно кружась по пляжу. Ослепительное африканское солнце рассеяло ядовитые тени, оставив ее ясной и чистой.

Отъезд домой показался Аннушке небылицей.

Красное море, прохладное и беспокойное, щедро бросало на берег диковинных моллюсков. Цветные раковины, изогнутые, как башенки крема на пирожных, пестрели длинными шипами. Аня заглядывала внутрь, и серые скользкие существа вжимались в извилины панцирей. Оглядывая ее полуобнаженную, слегка пополневшую от обильной вкусной еды фигуру, Эззат Абду Эль-Вакил тяжко вздыхал:

— Ты очень красивая

— И ты красивый! — Девушка любовалась арабом, уже не сравнивая его с Друвисом, забыв о предубеждении против расы. На континенте, где большая часть людей обладает темной кожей, она вдруг показалась себе ненормально белой и подспудно захотела перекрасить волосы в черный цвет. Смуглый, остроумный Эззат словно заворожил Анчутку. Если его не оказывалось рядом, девушка лелеяла в мечтах его образ и не переставала думать о нем, ища глазами крепкого мужчину в белой одежде. Они тонули во взглядах друг друга. Каждый пытался приоткрыть тайну, что скрывается в душе чуждого, но симпатичного существа?

После рукопожатий в ладони Ани появлялись конфеты и безымянные флаконы духов. Она жевала незнакомые сласти и с упоением наслаждалась благоуханьями: сладковато-нежными и летучими, будто счастье. Они не походили на те, что продавались в туристических магазинах, и дышали загадками старины.

«Фокусник-волшебник», — благодарно улыбалась она, и сердце переполнялось нежностью. Еще никто вот так просто не дарил ей подарков.

Как всякая девушка, Аннушка обожала новые фотоснимки. Принимая кокетливые позы и меняя наряды, она позировала Эззату на морском ветру. После чего египтянин ревниво укрывал ее оранжевым парео от чужих глаз. Анна не противилась, ей нравилось, что ловкие сильные руки плотно оборачивают ее тело тонкой тканью поверх открытого красного купальника и затягивают узлы на талии. В торопливых, несмелых прикосновениях она усматривала заботу о себе. Пляжные торговцы завлекали Анчутку в лавки, — чтобы показать ей товары и познакомиться. Но Эззат с сознанием своего права зло и долго кричал на них по-арабски. Те менялись в лице и отходили.

— Что ты сказал им? — робко интересовалась Анюта, а он, насупившись, коротко отвечал:

— Что ты — моя женщина.

Для араба эпохальны прикосновения, а для россиянки много значат слова. Ревнивые заявления египтянина уже казались Ане предвестниками свадьбы, и девушку захлестывала радость. Измученная потерями душа жаждала покровительственного к себе отношения. В душе Анчутке давно хотелось замуж хоть за кого-нибудь, кто еще не имел детей и был способен о ней позаботиться. Эззат взирал на Аню и не говорил о чувствах. Но однажды вечером позвал ее на уединенный каменистый мыс, к кромке неспокойного моря, где под грохот разбивавшихся волн прошептал:

— Я люблю тебя, Ана. А ты?

Для осознания любви Ане требовалось время. Но, видя, как лицо Эззата заливает темный румянец, она ответила быстро и искренне:

— Я тоже люблю тебя. Очень-очень.

Чувство, внезапное и необоримое, овладело ей уже в первую встречу. Однако теперь, когда пришлось в нем признаться, колени Аннушки задрожали, а мысли сбились: «Рассудок плавится… Любовь? — О, нет! От неё столько проблем.»

Эззат Абду Эль-Вакил доверчиво продолжал:

— Ты прекраснее луны, девушка моей мечты. Ты — хабибти*. Я безумно счастлив, что встретил тебя.

«О, Боже, — подумала Аня. — Он говорит, и в моей испепеленной душе расцветают розы. Каждое слово уносит меня всё дальше в открытый космос. Ах, если б этот сказочный миг замкнуть в хрустальный флакон, как духи! Чтобы он не ушел в прошлое, не померк… Чтобы в любую минуту я могла вытащить пробку, и вновь очутиться на берегу Красного моря, с этим славным арабом.»

Два духа становятся одним

Эззат Абду Эль-Вакил звал Аннушку на ночные прогулки, но она не выходила, боясь вновь потерять себя в бездне страсти. Память о дне Ивана Купала все еще страшила ее.

Аня корила себя: «Если бы я оттолкнула Друвиса на лесной скамье, то избегла б несчастий, которые случились потом. Его любовь не стоила боли и унижений, которые я изведала после разрыва. Больше я не попадусь в ловушку мужчины. Всему виной стала моя неприкаянность. — Анна представляла себя со стороны. — Я была, как нищенка у проходных дверей, или голодная собака. Могла сходу привязаться к первому встречному. Потому, что отвергала саму себя, боялась внутренней пустоты. Больше этому не бывать. Теперь, если любовь, то только ради самой любви. Я не позволю страсти меня запутать».

После ужина девушка запиралась в просторном номере: ухаживала за длинными, непослушными волосами и покрасневшей на солнце кожей, делала маникюр. Она любовалась с балкона огромной африканской луной и напевала любимые с детства руны: «.Ты сойди, луна, на землю, чтобы кантеле послушать. Я тебя укрою в погреб, словно Похъёлы хозяйка! Будешь ты навек моею…»

Утром взволнованный Эззат, как часовой, встречал ее у порога корпуса. Вновь начинались проникновенные приветствия, долгие взгляды и лабиринты трепетных слов на чужом языке. Египтянин, вздыхая, обращал томный взгляд к небу:

— Волшебная река любви ворвалась в мое сердце, и бьет оглушительным водопадом. Уже нет засухи, утих испепеляющий ветер. Когда я говорю с тобой, Ана, в благословенных ледяных озерах высоко в горах вершится тайная молитва на языке радости!

В памяти Аннушки возникла песня об алых парусах, которую они с Анисьей пели в детстве: «А за морями, за синей чертой, жил парень отважный с открытой душой!»

— Ты видишь меня, сестренка? — счастливо улыбаясь, прошептала она, глядя в синее небо. — Я встретила заморскую любовь! А ты не верила!

Равномерно смазать спину маслом против ожогов было непросто, но белокожей Анюте приходилось делать это несколько раз в день. Увидев, что девушка вновь пыхтит под плетеным «грибком», ловчась натереть себя, и не пролить дорогое снадобье, Эззат застенчиво предложил:

— Я могу помочь тебе, Ана!

Она благодарно согласилась, вручила ошеломленному арабу пузырек масла и безмятежно распростерлась на матрасе.

— Я помажу только до талии, — строго предупредил он. — Дальше нельзя.

Для Эззата это нехитрое действие было подобно близости. Аня заметила благоговейный трепет на его лице, и усмехнулась: «Вот дикарь!» Однако суровое почитание Эззатом женской природы возбудило и ее. Руки египтянина дрожали в волнении. Он поспешил налить масло на спину Ани, и начал массировать быстрыми, сильными движениями, словно боясь, что девушка передумает. Но Анна покорно отдалась прикосновениям его теплых пальцев. По телу растеклось необычайное блаженство, и с губ сорвался нежный стон желания. Всем существом Анчутка ощутила затаенную страсть склонившегося над ней мужчины. Захотелось подвинуться к нему ближе. Она поймала промасленную руку египтянина с прилипшими к ней песчинками, прижала к своей щеке, и медленно, жарко поцеловала. Эззат Абду Эль-Вакил на минуту замер. Потом жадно сжал другой ладонью ее плоть, и стремительно убежал. Аня застыдилась, решив, что нарушила неведомый ей восточный закон, и поспешила нырнуть в прохладные бирюзовые волны. Вода успокоила разгоряченное тело и спутанные мысли, заставила сердце биться ровнее.

Вернувшись, девушка блаженно вытянулась на солнце, вдыхая запах разогретой морской соли. Теплый ветер легко перебирал кудрявые волосы, ласкал покрытую светлым загаром кожу. Засыпая, Анчутка прикрыла глаза, но внезапно ощутила на устах губы Эззата — еще неизведанные, мягкие и пахнувшие незнакомыми пряностями. Неожиданный поцелуй, пригвоздивший вздрогнувшее тело к лежаку, был естественным и желанным. Аня робко провела язык внутрь его рта — он оказался больше, чем ее собственный, и подалась навстречу терпкому и свежему, как море, вкусу, сладостному напору. Тела потянулись друг к другу неистово, радостно, и Анчутка забыла данные себе клятвы больше не поддаваться страсти.

За полукруглыми низкими плетнями шумели неугомонные отдыхающие, и Эззат Абду Эль-Вакил с мучительным вздохом оторвался от ее губ. Счастливый и смятенный, он сел рядом, прижимаясь боком к ее бедру. Смущенная Аня закрыла разрумянившееся лицо ладонями, и не шевелилась. Сердце рвалось из груди в синюю высь. Эззат трепетно провел тыльной стороной ладони по ее голени, и коснулся влажными губами колена.

— Ана, Ана… моя истинная любовь. У меня никогда больше такой не будет.

По ее коже прокатилась жгучая волна.

— Что значит для тебя любовь? — в волнении прошептала девушка.

— Два духа становятся одним: так, что кажется, разделившись, они умрут, — мечтательно отозвался Эззат. — Любовь — чувство мучительное, но оно позволяет вместе летать, и нет на свете ничего лучше! С любимым человеком можно подняться в небеса, и вернуться назад живым. А потом вновь подняться, когда захочешь.

Прежняя Анна Голубятникова растворялась в темных, как зелень ночного пруда, глазах Эззата, но еще пыталась увещевать себя новую: «Влюбиться в него — все равно, что в марсианина. Нельзя растворяться в чуждой сущности, как мед в стакане воды! Пустыня вокруг да море, звезды да горы. Опомнись: мы в Африке! На тревожном и далеком от Питера континенте! Сегодня он открыт для полетов, а завтра случится очередной военный конфликт. И мы с Эззатом больше никогда не увидимся!»

Аня двигалась не вполне осознанно, точно плыла, опыленная наркотическим газом. Так ведет себя во время аварии космонавт, оторвавшийся от орбитальной станции, смиряясь, что неумолимые законы гравитации уносят его в открытое безвоздушное пространство, где в окружении триллионов звезд его ждет неизбежная смерть. Но, несмотря на это, неуемно его стремление коснуться переливов неземной зари, равных которым на родной планете не существует! Велик соблазн пронестись в небесах падающей звездой! И он смеется в восторге сбывшейся детской фантазии, одновременно сознавая невозможность вернуться назад. И отпускает недавнее прошлое, открыто глядя в глаза короткому будущему.

Конец ознакомительного фрагмента.