На пути в Иерусалим

Вера Скоробогатова, 2020

В психологическом романе затронуты вечные темы: любовь и разлука, отцы и дети, честь и бесчестие, богатство и бедность, Родина и чужбина. Автор касается чарующих пластов истории, острых международных и социальных проблем, деликатно передает взаимодействие и противостояние, различие и сходство двух современных миров – христианского и мусульманского. Главную героиню Анну Голубятникову с младенчества звали в семье Анчуткой. В мифологии анчутка – стихийный дух. Милый и забавный с виду, он губит все, к чему прикасается. Влияние доброй, любящей и совестливой Ани на судьбы людей оказывается в итоге именно таким. Отчаявшаяся героиня ощущает себя ненужной родине и семье и жаждет убежать от своего прошлого. Всем сердцем она полюбила иноверца Эззата из долины Нила, сменила страну проживания, но осталась верна себе и своим исконным ценностям. Как и другие герои романа, она ищет свой Иерусалим, – нечто возвышенное, святое, очень личное. Всякий живущий идет на зов своего Иерусалима, чтобы исполнить предначертанную судьбу, словно по следам Иисуса Христа. Автор предвидит риторические вопросы, возникающие у читателя, и интересуется, в свою очередь: «Отыскал ли ты свой Иерусалим?»

Часть 3

Провал. Неуравновешенный менеджер

В рабочие обязанности Анны входило заключение договоров, но радостно улыбаться клиентам и производить приятное впечатление девушке стало сложно. Пряча заплаканные глаза и стараясь скрыть последствия бессонницы, она притворялась, что всё в порядке, но напряжение росло и вырывалось наружу. Она стала несдержанной и нервной, подавленной и замкнутой, резко похудела, потому что сутками забывала поесть. Нарядные платья обвисли на ее высокой фигуре настолько, что казалось, эта одежда не имеет к Голубятниковой отношения. За ее спиной сотрудники обсуждали, не наркотики ли тому виной. Это было обидно, но откровенничать с коллегами Аня не решалась, полагая, что чужие проблемы интересуют их ради сплетен. Однажды, запутавшись в документах, она расплакалась при начальнике и клиентах. Молодой хозяин клуба отнесся с сочувствием и не уволил девушку за профнепригодность, однако ей пришлось поделиться с коллективом своей печалью. Администратор клуба Лера Капустина сочувственно поджала пухлые, ярко накрашенные губы:

— У тебя иссякли силы бороться с собой.

Лера была коротко стриженая крашеная блондинка лет тридцати, пластичная, стройная, с кукольным личиком и крупными карими глазами. Иногда хозяин устраивал ей подработки — фотосессии для рекламных плакатов. Лера приехала в Питер из далекого военного городка. Она любила наряжаться и нравилась всем без исключения, однако из-за множества странностей не имела подруг и спутника жизни. Часто помногу пила вино и утверждала, что равнодушна к мужчинам и женщинам. Слушала «тяжелый рок» и повторяла, как заклинание: «Музыка — единственный наркотик, который я употребляю ежедневно». Коллеги удивленно переглядывались, но вопросов не задавали: Лера была расторопным и добросовестным сотрудником.

— Как знакомо, — с грустью протянула она, выслушав сбивчивый рассказ Аннушки, и та впервые увидела на ее лице отражение живых чувств. — Все мы такие ранимые, — быстро поправилась Лера, пряча взгляд, но Аня успела ощутить ее солидарность.

«Если даже такое совершенство, как Валерия, оказалось отвергнутым, то что говорить обо мне?» — Аннушка вновь разрыдалась.

Николай, пятидесятилетний гитарист-виртуоз, вечерами игравший в клубе, решительно положил руку ей на плечо:

— Тебе, подруга, пора принимать антидепрессанты! — Этот невысокий кривоногий человек с выпуклым лбом и выдававшейся вперед нижней челюстью зачастую бывал бестактным и агрессивным. Его оливковые глаза глядели упрямо, будто Николай готовился защищаться. Он всегда был расположен поспорить, особенно о политике, и не терпел чужих мнений. Однако охотников препираться обычно не находилось, и он, развлекаясь, задевал коллег едкими замечаниями. Аня и Лера неприязненно поглядели на его редкие черные с проседью волосы, затянутые в хвост синей резинкой, на надменную ухмылку и расходившуюся на животе джинсовую рубаху. Лера возмущенно воскликнула:

— Что ты знаешь об антидепрессантах? Ничего! Так зачем говоришь?

Но остальные коллеги его поддержали:

— Правда-правда, в наше время есть много успокоительных! Нужно наладить сон! И обязательно сходить к врачу! Слышишь, Анюта?

Аннушка безутешно плакала:

— Никуда я не пойду, — но расплывалась в благодарности за их теплоту.

Валерия тайком протянула Ане надорванную лекарственную коробочку:

— Возьми. Лично мне эти таблетки помогли, когда произошел нервный срыв. Однако она промолчала о том, что врач занимался психическими болезнями. На Анин вопрос «что с тобой случилось?» Лера мягко ответила: «Это слишком личное…»

Опасная помощь

Ободренная, что не придется разговаривать с докторами, Аннушка отважилась испытать Лерино средство, и начала с большой дозировки, надеясь скорее притупить не отпускавшую ее ни на минуту душевную боль. Инструкцию к антидепрессантам девушка не прочла, и лишь время спустя узнала: побочные эффекты могут быть неожиданны и опасны. Через несколько дней у нее пропали мысли и желания, голова стала пустой. Анюта зевала и ничего не хотела. Ей показалось, что пришло облегчение, и девушка поблагодарила Валерию:

— Поразительно, как маленькая таблетка может снять ужасную подавленность! Верно люди говорят: все проблемы от головы! Но теперь я чувствую себя слабачкой из-за того, что не смогла справиться сама.

— Нет ничего постыдного в том, чтобы принять помощь, — отчеканила Лера заученную некогда фразу.

В выходной растрепанная и немытая Аня заставила себя делать уборку съемной квартиры. Извлекла из хозяйского шкафа книги, чтобы вытереть пыль. Затем, вспомнив, что нужно чего-то поесть, она отыскала в буфете пакет молока длительного хранения. По детской привычке, держа в одной руке молоко, а в другой мокрую тряпку, Анчутка прошла в комнату, споткнулась о вещи под ногами и пролила молоко на издание финского писателя Валтари Мики Тойми*.

Аня не любила читать. Но, устраивая книгу на просушку около батареи, начала разлеплять странички, и заинтересовалась сюжетом. Писатель незаметно унес ее из невыносимой реальности в страну африканских фантазий. Он родился в сумрачной Финляндии и никогда не бывал в Африке, но во время Второй Мировой войны сочинял истории о древних египтянах, перемещаясь в другой, непохожий мир. Неведомые края, диковинные события и нравы отвлекали от ужасов войны, способных сломать человека. Аннушка завалилась на диван, фантазируя о древнем Египте. Мика не знал, что уведет от грустных реалий северянку далекого будущего. Аня подмигнула черно-белому снимку писателя: «Обещаю, я побываю в Гизе и Фивах за нас обоих!»

Однако следующие выходные она проспала. Боль исчезла, но это избавление не доставило радости. Теперь весь мир казался Ане бессмысленным. Она задавалась не свойственными ей вопросами: «Зачем что-то делать, если все равно не получишь желаемого? Любви нет, она лишь хитрое средство манипуляции. И мои карьерные возможности также жалкая иллюзия. Я состарюсь прежде, чем заработаю на жилье и путешествия. Так зачем жить, если молодость тяжела и никчемна, а впереди бедная, тоскливая и одинокая старость?» Грустные пророчества сами собой приходили ей в голову: «Детей у меня не будет, потому что зачинать их без любви с чужими мужчинами, как собаке на случке, постыдно. Я умру, не сделав ничего, достойного моих сил. Не оставлю на Земле никакого благотворного следа. Лишь следы на ветру, мои случайные песни…»

Любая еда начала вызывать у девушки отвращение, и она больше не пыталась ни завтракать, ни ужинать.

Вопреки не проходящей усталости по утрам Аня собиралась в «Галактику» с мыслями, что лучше было бы умереть. В один из таких моментов ей позвонила мать. Они с Катериной разговаривали редко, коротко и ни о чем, чтобы не задеть друг друга и не вызвать бурю никому не нужных эмоций. Мать изображала интерес к жизни дочери, ограничиваясь поверхностными вопросами. Аня деланно улыбалась и нехотя, односложно отвечала, притворяясь успешной леди. Она знала: Катерина желает слышать лишь о достижениях дочери, а всё остальное считает не стоящей внимания чепухой, мусором, не имеющим права на существование. «Для чего тогда жить? — всегда хотелось спросить Анчутке. — Жизнь должна быть интересной и радостной. Нам нужны самые разные чувства и события, падения и взлеты, ошибки и открытия. Я тебе что, баран? Мне нужно долбиться головой о стену ради каких-то модных, не интересных мне успехов? Чтобы ты хвалилась ими перед знакомыми?» Но Анна молчала, понимая, что, кроме упреков, ничего от матери не услышит. Раздражая друг друга, они, однако поддерживали видимость родственной связи, не готовые разорвать ее окончательно.

Тем утром Анюта не сумела скрыть от матери свое истинное настроение, а Катерина, наперекор привычке не замечать переживаний дочери, не пренебрегла ими и спросила:

— Что с тобой, Анчутка? Почему ты такая мрачная?

— Мне всё надоело, — безразлично бросила Аннушка. — Какое-то мертвецки холодное равнодушие к жизни. Я даже не ем, давно тошнит от еды. Вот в некоторых странах разрешена эвтаназия, жаль, что не у нас. Я бы… Какая разница, увечный человек страдает физически, или телесно здоровый — душевно?

— Ишь ты, неженка! — в изумлении ахнула Катерина. — Я и то, при моей прошлой собачьей жизни, не пыталась покончить с собой. Думала о смерти, да, правда, но все-таки не пыталась. А ты, анчутка, — с какой стати? У тебя же всё хорошо! Ты здоровая и молодая. Ты должна работать, наживать добро и рожать детей.

— Ты ничего, никогда обо мне не знала и не хотела знать, — выпалила Анна, возмущенная до глубины души. — Так как же ты можешь рассуждать об этом?!

В тот миг Аня почувствовала, что совсем не любит мать, что хочет вычеркнуть ее из жизни или поменять на понимающую и принимающую ее женщину. «Ведь так бывает у людей: с виду для посторонних мать заботливая и милая, но дочь мечтает сбежать подальше от ее холода и издевки во взгляде, — думала в отчаянии Аня. — Если нет тепла в отношениях, нет родственного чувства, и всякий раз в тебя летят режущие, будто кинжал, слова. Как с этим жить? И как благодарить жизнь, в которой не было ничего драгоценного и родного, ничего, кроме погибшей сестры и предавшей любви?»

Аня бросила трубку и позвонила однокласснице, бесхитростной медсестре с нежным голосом. Хотела поплакаться, но та пристыдила ее:

— Что ты болтаешь! Мама — твой ангел на земле.

— Осуждаешь? Не понимаешь, да? — Аня приняла ее слова в штыки. — Между прочим, то, что у тебя хорошие отношения с мамой, заслуга твоей мамы, а не твоя! Будь она иной, неизвестно, что бы ты чувствовала и как бы себя вела!

Аннушка в слезах бросила трубку, позабыв о выходе на работу. Черное одиночество вдавило ее в кровать.

Катя тотчас поделилась услышанным с мужем.

— Нужно обратиться к психиатру, — нахмурился Максим. — Вдруг Анюта унаследовала неуравновешенность и упрямство отца? Она опасна для себя!

— Удобно запереть падчерицу в психушку, да? — вспылила Катерина. — А то вдруг Анчутка домой вернется и будет под ногами болтаться? Отличная идея, да? Так вот за кого я вышла замуж!

Максим воскликнул, однако пряча глаза:

— Как ты можешь говорить это, ангел мой! Ты бесстыдна и эгоистична. Неужели тебе плевать на дочь? Современная психиатрия далеко продвинулась. Медики успокоят ее и уберегут от глупостей. Страшно, как часто дети погибают из-за неразделенной любви!

— Ты думаешь, у неё любовь?

— А что еще может быть у невесты детородного возраста?

А потом льет дева слезы

О следующем периоде жизни у Ани сохранились лишь смутные воспоминания, сухие, как газетные факты. Мать и отчим без предупреждения приехали к ней. «Чего это вы?» — безразлично хмыкнула Анна. Она чувствовала себя обессиленной и еле доплелась до входной двери. Увидев бледную, вялую, исхудавшую Аню, вошедшие многозначительно переглянулись.

— Ты рассталась с молодым человеком? — спросил отчим. — Мы хотим подержать тебя.

— Вот что случается с кокетками, анчутка, — пожурила ее Катерина, и тонким голосом затянула свои прибаутки:

«Я ль тебе не говорила? Не ходи ты петь у елей, ты не пой на дне долины! Не сгибай так гордо шеи! Белых рук не открывай ты! Белой груди не кажи ты! Стройным станом не хвалися! Он кудрявую увидел — деву с длинною косою, что милее всех нарядных, всех, украшенных цветами! Ту, что держится так прямо! Ту, чье тело всех пригожей! Захотел он ту девицу… А потом льёт дева слёзы!»

— Ма! Ты, никак, называешь меня красивой? Никогда такого не слышала, — фыркнула Аннушка, но сердцем потянулась к матери.

Завладев вниманием Ани, Катерина уговорила ее съездить к психологу.

— Это на всякий случай, анчутка, — разъяснила она с притворной лаской. — Вдруг тебе станет спокойнее и веселее! Ты просто поговоришь с ним, как у себя в «Галактике».

Она помогла дочке натянуть джинсы и красный свитер, завязала ей кроссовки.

Аня не догадалась, что попала на прием не к психологу, а к психиатру. Тот ничем не выдал себя, потому что Катерина предупредила заранее: «Моя дочь угрожала собственной жизни. Она рассталась с любимым мужчиной. Разлука даётся ей тяжело. Пожалуйста, будьте тактичны».

Анна два часа просидела перед скучным респектабельным мужчиной средних лет, считая мелкие родинки на его аккуратно побритых щеках, слушая бессмысленные, казалось ей, переливы низкого голоса. Ни доверия, ни интереса врач у Анчутки не вызвал, и она начала подшучивать над ним в надежде, что ему надоест бестолковый разговор, и он попросит ее уйти. На вопрос «собираетесь ли вы покончить с собой?» она с вызовом, но не всерьёз, бросила: да, при первой же возможности.

В конце приема психиатр заключил:

— Ваши напряженные шутки, Анна Кирилловна, и ваши сдержанные эмоции — это симптомы «замаскированной депрессии». Вы тратите огромное количество сил на то, чтобы удержать страдание внутри себя. На лице — улыбка, в жизни — успех. Но внутри желание умереть, не быть, оказаться в темноте, в пустоте и вечном покое. Полагаю, это состояние зародилось в раннем детстве, когда у вас не было возможности открыться своим родителям.

Аннушка неожиданно заплакала. Руки ее и колени задрожали. Крупные слезы она утирала рукавом.

Врач выписал направление на госпитализацию и в коридоре Катерине повторил сказанное Анне.

— Вы хотите сказать, что я виновна в ее болезни? — обиделась та. — А ведь я сделала для нее всё, что было в моих силах. Знали бы вы мою прошлую кошмарную жизнь!

— Здесь нет вашей вины! — раздраженно махнул рукой врач, — пристально, однако, приглядываясь к посетительнице. — Это от вас не зависело. Вы продолжали семейную историю, — начатую вашей мамой. Но дочка чувствовала, что вы с трудом держитесь, и, если она будет плакать, плохо спать, болеть, произойдет катастрофа. С этого начались ее неприятности. В том числе любовь к не подходящему ей мужчине.

Катерина сердито хмыкнула, но внезапно тоже заплакала, почувствовав себя загнанной в угол. Пожилой муж ласково обнял ее, и она горячо зашептала ему на ухо жалобы из далекого прошлого. Врач нетерпеливо протянул Катерине направление:

— Дело сейчас только в этой бумаге! Депрессия Анны может стать хронической, если ее запустить. Во избежание осложнений, вашей дочери нужно подлечиться.

Анюта не слышала разговора и не воспротивилась, когда мать и отчим усадили ее в такси и повезли в другую клинику.

— Побеседуем еще с одним врачом, хорошо? Вдруг он окажется лучше! — вкрадчиво предложил Максим, и расстроенная девушка не почуяла подвоха.

В мрачном здании Аннушку окружила целая компания врачей, они задавали те же вопросы, что и зануда с родинками.

— Извините, этот разговор мне не интересен, — Аня решительно поднялась с жесткого стула. — Я ухожу. Такую скуку нагнали, хоть не живи! Пойду, что ли, утоплюсь, в самом деле!

Медики загородили дверь и спросили, согласна ли она остаться на некоторое время в больнице.

— Зачем? — удивилась девушка. Лишь в ту минуту она огляделась и поняла: кроме нее никто из присутствующих не шутит.

— Первичная анорексия… Депрессия… расстройство адаптации… острый невроз. — говорил молодой врач, оглаживая аккуратную черную бородку.

— Вы чего? — Аннушка заплакала от обиды. — Каждый человек имеет право расстроиться или пошутить. Какие еще болезни?

Ее затрясло от страха и возмущения, и медики предложили успокоительную таблетку. Аня приняла и обреченно спросила:

— Надолго?

— Нет. Ни о чем не тревожьтесь, — примирительно произнес бородач.

За решеткой

Две санитарки отвели новоприбывшую в уединенный белокафельный бокс с душем и железными шкафами, прикрученными к полу. У нее забрали телефон, сняли золотую цепочку, серьги и подаренное Друвисом кольцо. Затем ее тактично раздели, вымыли под душем, выдали цветастый халат и бордовые плюшевые тапки.

Аня мысленно выговаривала Катерине: «Бессовестная! Зачем ты меня отдала?! Разве ты никогда не теряла равновесие, не плакала, не была мрачной? Но никому и в голову не пришло отвезти тебя сюда, даже Кирюхе! Расстраиваться, если горе, нормально для человека. Почему же ты посадила меня за решетку, словно буйную сумасшедшую? Чем я вам с Максимом мешала? Или ты всерьёз считаешь меня анчуткой, от которой нужно избавиться?»

Аннушка растерянно оглядывала широкие зарешеченные окна, высокие потолки, просторные палаты, открытые, с огромными проемами без дверей. В каждой вдоль стен притулились узкие койки. В палате, куда сопровождающая доставила Аню, размещалось человек двадцать. Несмотря на открытые окна, там стояло зловоние. «Неужели это не кино, под которое я задремала дома, а моя реальная жизнь?!» — недоумевала Аня.

Женщины в палате вращали выпученными глазами, невнятно бормотали, пускали слюни. Аня зажмурилась: «Нет, нет, это — не со мной… Я не могу здесь находиться!» В отвращении ее стошнило, тут же с коек раздались визгливые крики. Присев, Анчутка поспешно утерлась полой халата, лицо обожгло слезами стыда.

Крупная рыжеволосая фурия лет тридцати пяти поднялась с кровати и шагнула навстречу Ане. Мелькнули ее ярко-оранжевые трусики и белая, почти прозрачная рубашка, красиво облегавшая высокую грудь. Ее ясное лицо не вязалось с больничной обстановкой. Она приветливо протянула руку: «Маргарита». Анна заметила, что соседки побаиваются острого взгляда фурии, ее близко посаженных, блестящих змеиных глаз. Интуитивно угадав в полуголой пациентке союзницу, она доверчиво пожала длинные пальцы: «Аня».

— Успокойся, выживем, — подмигнула Марго. — Расслабься. Я тут уже две недели. Привыкнуть нельзя, но перетерпеть можно, раз уж так случилось. Ведь отдельных санаториев для легких случаев нет!

— Страшно… — Анна покосилась на соседок.

— Освоишься. Возьми мою одежду, она чистая, — Маргарита изящно нагнулась и вытащила из прикроватной тумбочки шелковый халат апельсинового цвета.

— Я не верю, что со мной могло такое случиться, — прошептала Анчутка, благодарно прижимая подарок к груди. — Ты как сюда попала?

— А, глупо, — бросила Марго с досадой. — Сама пришла. Почувствовала, нервы сдают, сил нет! В жизни полный крах. Хотела убежать. Лучше бы в Таиланд полетела! А отсюда раньше срока не выйти! Был в соседней палате еще один доброволец, вроде меня, истерик и ипохондрик лет двадцати пяти. Тоже решил подлечить расшатанные нервы. Его мать работает в мэрии, ну и устроила по знакомству: «Пусть сыночка отдохнет». Не знала, чего затеяла! Через неделю у парня галлюцинации начались, и она забрала его домой. Ей-то всё можно! А ты здесь по какому поводу?

Аннушка потупилась:

— Любимый бросил. Больно очень. Жить не хотела. Не ела. Но умирать я не собиралась! А мать и отчим устроили эту командировку. Не понимаю, зачем.

Марго сочувственно взяла ее за руку:

— Да, рвать отношения сложно. Я тоже рассталась с мужем, но сама, поэтому сильной боли нет. Но я видела здесь женщин после разводов. О! Им всем ставят «депрессию», с мудреными дополнениями. У некоторых настолько сильное горе, что они умоляют врачей дать им электрошок! Говорят, он ненадолго приводит в чувство! Со стороны эта процедура выглядит жутко. Будто припадок эпилептический, судороги и пена изо рта. Что же нужно пережить, чтобы захотеть этого?

— Я их понимаю, — задумчиво протянула Анчутка. — Электрошок — это вместо прыжка с крыши! Они переживают очищение смертью, но остаются в живых. Это нужно взять на заметку…

— Перестань! Ты решила помочь отчиму завладеть квартирой? — презрительно бросила Марго. — Пойми, горевать из-за потерь, оскорблений, предательств, срываться от усталости — это нормальные человеческие реакции! Принимать против них лекарства — все равно, что употреблять наркотики, или впадать в запой. А электрошок — это затяжное падение в пропасть! Венец мучений, когда не помогли лекарства! Постепенно человек вовсе теряет разум. Врачи объявляют близким: «Мы сделали всё, что могли…» А некоторым родственникам только того и надо. Ладно, чего болтать! Лучше переоденься и причешись! А то выглядишь под стать сумасшедшим. Запомни: женщина должна всегда оставаться женщиной! — Маргарита протянула Анчутке маленькую, круглую щетку для волос.

Блузка и рыжие трусики востроглазой соседки смотрелись в больничной палате нарядно и празднично. Стоя рядом с ухоженной Марго, Аня вспомнила, что несколько дней не смотрелась в зеркало. Ей вновь сделалось стыдно. Отвернувшись к стене, она проворно сменила одежду. Затем распустила пучок: ее длинные кудрявые волосы скатались, подобно валенку.

— Ну, вот, займись делом, — одобрительно засмеялась Маргарита. — Грешно пренебрегать такой красотой! — Она соскучилась по вменяемым собеседникам и не умолкала ни на минуту. Аннушка содрогалась от ее рассказов, но с благодарностью слушала, уже не ощущая себя одинокой.

— Вот там, у окна, смотри, смотри, — трепала ее по плечу Марго, — прилизанная девица теребит подушку! Ей кажется, что это — учебник физики, и она страницы переворачивает. Пострадавшая от учебы отличница!

— Да ладно! — недоверчиво протянула Аня, едва не забыв о собственных горестях. Она отложила щетку и, подойдя к миловидной девушке, тронула круглое плечо:

— Привет! Давай познакомимся!

Девушка демонстративно заправила за оттопыренное ушко прядь русых волос, не переставая глядеть в одну точку и беззвучно шевелить бледными шершавыми губами, при этом она механически перебирала складки мятой наволочки.

— Что ты делаешь? — не отставала пораженная Аня. — Ты вправду читаешь?

— Уйди, не мешай, у меня сессия, — зашипела девушка и замахнулась увесистым кулаком. Ее выпученные глаза не видели ни Аннушки, ни Марго, перед ней плыли совсем иные картины.

— Надоели, вы, серое быдло! Алкаши поганые! Вам ничего в жизни не надо, ненавижу вас! Я не стану такой, как вы!

Аня в смятении отпрянула. Маргарита покровительственно обняла ее за талию:

— Бедолага живет в своем мире. Жаль её, но она не с нами. Старайся не обращать внимания! А вон, рядом с отличницей, бабуся в черном — якобы экстрасенс. Работает за еду. Иногда даю ей зефирки и она предсказывает будущее. Говорит, что в 2060 году люди соберут всё золото мира, сплавят в единый шар и подвесят в воздухе, как экспонат. Потом на трон взойдет император! В другой раз бабушка извещает, что на мне много энергетической грязи и берется отчистить её за «вкусняшки»: смотрит мне в глаза и делает вид, будто пьёт с меня нечистоты.

«Зачем тебе это?» — поморщилась Аня.

Маргарита скорбно развела руками:

— Хотелось с кем-то поговорить. А что такого? Помешанный человек остается личностью. Ему тоже нужно общение. Думаешь, я оказываю милость старушке? Нет, это она считает меня отсталой и нисходит ко мне с высоты своих знаний!

Марго много пережила за последние две недели и говорила о жутких вещах с хладнокровием телевизионного диктора. Соседи по палате уже не удивляли ее.

В углу палаты лежала привязанная к кровати женщина и рыдала в голос без остановки. Марго пояснила:

— Эта дама сказала, будто ее мужа и сына в один день убили неизвестные изверги, а она свихнулась от горя. Но вчера полиция выяснила, что она сама их отправила на тот свет. Сегодня она поедет в отделение отбывания наказаний. Там режим строже нашего, и публика пострашнее.

Ее резко перебила другая соседка с аристократическим профилем, пожилая, очень полная. Женщина громко заговорила о политике, обращаясь к кому-то невидимому. Ее голову украшал ярко-синий берет, глаза горели революционным пламенем. Оглушительный скрипучий голос разбудил пациентку, лежавшую лицом к стене. Растрепанная, темноволосая, она выскочила на середину палаты, сверкая белками глаз, и загромыхала раскатистым басом, будто из преисподней: «Тыыы сдоохнеешь!»

Перепуганная Анюта бросилась прочь из смрадного помещения, похожего на театр жутких абсурдов.

— Куда ты, Анька?! — закричала Маргарита. — Не бойся! Она полагает, что изгоняет дьявола! Она сейчас успокоится!

Аня не слушала, приостановилась лишь в коридоре, заметив проемы в другие палаты и столовую. Пройдя дальше, она обнаружила туалет и понадеялась, что, укрывшись в кабинке, переведет дух. Но увидела там лишь низкую стеклянную перегородку, за которой находились унитазы и душ. Уединение здесь запрещалось, санитарки неустанно следили за пациентами. «Чтобы избежать самоубийств и всяких шабашей», — пояснила пробегавшая мимо медсестра. На кафельном полу, у окна, расположились курильщики. Вокруг них стоял синевато-серый туман, принимавший новые потоки дыма. Некурящая Аня побрела назад в коридор и уселась возле стены на пол. Халатик Марго был тонок и короток ей. Девушка начала мерзнуть. Вспомнилось детство, их с Анисьей безрадостная спальня и слова не унывавшей сестры: «Везде люди живут. И в школе, и в тюрьме. Ждут освобождения…» — «И в психушке тоже, — добавила Аня. — Ох! Как ни странно, повсюду жизнь, и мне придется как-нибудь продержаться».

Несуразность положения породила в ней твердую цель — выдержать заточение и выйти на волю в здравом рассудке. Аня уже не думала о своей разбитой любви и нескладной жизни!

Мимо размеренным шагом прогуливались пациенты. Из понурого ряда выбилась шустрая невысокая девушка и направилась к Аннушке. Она была коротко острижена и одета в широкие шорты. Издали Аня приняла ее за мальчика, и мысленно назвала Чижиком.

— Хелло, красотка! Добро пожаловать в королевскую резиденцию! — звонко, по-свойски брякнула девушка. — Чего так кисло уселась, будто не рада обществу?

Ее лицо было слегка перекошено, отчего выпуклые серые глаза казались разной величины.

— Только пришла, — насторожилась Аня. — Страшно…

Чижик засмеялась, обнажив редкие мелкие зубы:

— Почему боишься?

— Вот, смотрят на тебя все эти больные, напряженно так, изучающе. — съёжилась Анчутка. — Ты словно видишь, как тайные мысли шевелятся в их черепах. И не ясно чего ожидать.

— Здесь есть ангелы-хранители — санитары, — продолжала смеяться Чижик. — Они тебя защитят.

И полюбопытствовала:

— А ты тоже с суицидом?

— Написали, что да, — непонимающе пожала плечами Аня. — Но я не собиралась.

Чижик насупилась:

— Ну, тебе, значит, легче. Освободишься, набьешь морду кому следует, и будешь жить в свое удовольствие!

«А что, правда! — неожиданно для себя усмехнулась Аня. — Надо жестко, без компромиссов, выбросить из жизни всех отравляющих ее гадов, все лишние воспоминания! Друвиса и родителей.

Из вежливости спросила:

— А ты почему здесь оказалась?

Анчутке была безразлична судьба Чижика, да и остальных обитателей больницы. Хотелось спрятаться и никого больше не видеть. Но избежать общения было невозможно.

— Сплошной романтизм, — сплюнула собеседница. — Передозировка психоактивных веществ! Я баловалась, как все. Понравилось. Но за полгода я умудрилась докатиться до психоза. В тот день я всерьез думала утопиться. Надела самое красивое из бирюзового кружева платье и поехала на Неву. Воображала, как заахают люди, когда я полечу вниз! А случайный эстет снимет меня на камеру, и выложит видео в сетях. Будет множество обсуждений, «лайков»… Очнулась — сухая на остановке. Кругом темнота, в голове пустота. Поначалу я даже человеческую речь не могла понять. Страшно. Подошёл полицейский патруль, вызвали «Скорую» и привезли меня сюда. Я даже обрадовалась! Врачи выяснили, живу я на Петергофском шоссе, работаю в поликлинике в отделе статистики, помечаю, чем у пациентов болезни кончаются: выздоровлением, ремиссией или смертью. Не худшее занятие, между прочим. Хожу в медицинском халате. А ведь могла оказаться фасовщицей товара в ночь в захолустном магазинчике. Или шалавой. Я ничего о себе не помнила!

— А сейчас? — промямлила Аня, вжавшись в стену. Чижик вновь напугала ее. Только что Анчутка жаждала стереть память о Друвисе и родителях, а увидев мир глазами потерявшей память девчонки, уже не хотела жизни в неизвестности, доверяя чужим словам о своем прошлом.

— Ко мне память не возвращается, — посетовала Чижик. — Я помню всякие науки, и даже испанский язык! А о себе почти ничего. Лишь последнее время перед лечебницей, и квартиру. Ориентируюсь по ощущениям. Скучно мне здесь. Кино раз в неделю, книг читать не дают, потому что литература для нас — рассадник зла, вызывает слишком много фантазий и мыслей! А я, выходит, ее люблю. Ладно! Зато здесь ни о чем не надо заботиться. Кормят паршиво: перловка, запеканки с крахмалом. С утра заставляют убираться. Но я ощущаю себя на отдыхе. Значит, меня сильно допекла прежняя жизнь.

— А что ты будешь делать потом? — распереживалась Аня. — Ты бросишь свои психотропные вещества?

— Какая разница! Вряд ли я проживу долго. Врачи говорят, что по части суицида я — хроник. Слезу с их таблеток и снова начну топиться.

— Почему? — удивилась Аня: эта особа не казалась сумасшедшей. — Тебя никто не бросил, у тебя никто не умер, и у тебя есть дом. Тебя даже работа устраивает! Ну, нет воспоминаний и бог с ними. Значит, было что забывать.

— Ой, не знаю, — нахмурилась Чижик. — Я! Не вижу! В жизни! Смысла! Люди говорят: роди ребенка — появится. Фальшь! Я буду мучиться ради него, а он тоже утопится потом. Всё, отстань. Пошли в туалет, познакомлю тебя с обитателями королевства.

Аня, морщась, вошла за ней к курильщикам.

— Напрочь потерянных больных в нашей компании нет, большинство — шизофреники, — буднично изрекла Чижик. — С ними можно общаться, но лишь до момента, когда они начнут чудить. Потом — затыкай уши, закрывай глаза. Не вбирай в себя то, что видишь и слышишь.

Санитарки оставили Ане пачку вишневой жвачки. Она раскрыла ее и протянула курильщикам:

— Угощайтесь.

Больные радостно зачавкали, но через минуту забыли Анину доброту. Мужчина лет тридцати шести, мускулистый, с широкой волосатой грудью, предупредительный и обаятельно улыбавшийся, вдруг пылко заговорил о революции. Он считал себя политическим оппозиционером и собирал националистскую партию.

Чижик открыла форточку. Революционер, вдохновленный ворвавшимся в комнату ароматом шиповника, влез на широкий подоконник и почувствовал себя на танке, выступающим перед народными массами.

— Нас двести человек по всей стране! Присоединяйся к нам, — начал он убеждать Анчутку. — Выйдем отсюда и сразу со свежими силами начнем действовать!

Стараясь не обидеть больного, Аня помотала головой:

— Я уже состою в другой партии, самой главной в стране.

— Так выйди оттуда! — Он смотрел на девушку горящим взором. — Исправь ошибку!

— Не слушай его, — прошелестел упитанный рыхлый парень в клетчатой рубашке с бутылкой «Кока-колы». Он все время ёрзал и скакал. Выглядел он лет на двадцать, но прожил около тридцати пяти. — Никакой он не политик! Этот спортсмен приехал из Ростова-на-Дону в Москву на лыжах — захватывать власть! Полежал там на Потешной улице, освободился и к нам в Питер заявился. Тут его снова повязали! У него мания — захватить мир!

Предводитель в озлоблении прыгнул с подоконника на клетчатого и стал отбирать «Кока-колу», любимый напиток, который тот долго выпрашивал у посетителей с воли. Парень проворно плюнул в бутылку, чтобы никому не повадно было на нее покушаться.

— Сам ты больной, размазня! — приглушенно зарычал «партиец», чтобы не привлекать внимание санитаров. — Вы, питерские, ни на что не годитесь! Сидите на всем готовом и жизни не знаете! Вешаетесь, топитесь, колитесь от нечего делать! А я? Я, в ростовской общаге с тараканами, без душа, должен был на радостях танцевать «джигу»?! Имея тупую работу и низкий социальный статус? Вам не понять, что при такой жизни накатывает абсолютно нормальное желание захватить мир!

Эти слова возмутили Анчутку, отвлекли от собственных горестей, и она забыла, что говорит с больными людьми.

— Мы, питерские, рождаемся в готовых здешних квартирах, и попусту ноем, да? — вскричала она. — А вы, увидевшие больше бытовой мерзости, полагаете, что лучше нас знаете жизнь? И вы думаете, что здесь нет общаг с тараканами, все люди живут во дворцах, что здесь все работы хороши, и бурлит настоящая жизнь? Как бы не так! Когда у тебя есть жилье, работа и приличный статус, ты еще яснее видишь зияющую пустоту, серую стену тупика, в который уперся! А бежать из Питера некуда, ведь в сравнении с ним даже Париж покажется скучным. Мы сознаем, что ни в чем нет смысла, и лишь поэтому ноем. Те, кто убивается из-за квартиры и статуса, имеют хотя бы иллюзию смысла жизни, как свет в окне, за которым, на самом деле, кроются пустые бетонные стены. Иногородние знакомые, приезжая, год от года застают одну и ту же картину: дождь, стакан вина, депрессия и жалобы на то, что ничего не меняется. Им кажется это диким. На самом деле, они просто не ведают правды! Возможно, Питер чем-нибудь лучше Ростова, не знаю, не ездила, но настоящей жизни у тебя не будет нигде, если она не сияет внутри!

Больные притихли, напряженно слушая ее. Чижик впилась в Анчутку глазами, приоткрыв рот. Но миловидная молодая женщина с короткими каштановыми кудряшками вдруг начала чутко постукивать себя пальцем по виску, будто прислушиваясь к разгулявшемуся в голове эху. Потом прервала Аню и, извиняясь, попросила тишины:

— Мне нужно привести в порядок мысли.

Чижик схватила ее за ворот фланелевого халата и грубо вытолкала вон:

— Человек дело говорит, а ты!

Потрясенная Аня вышла следом, но никто этого не заметил.

Голубятникова побоялась возвращаться в палату, которая выглядела мрачнее уборной. Она села у стены в коридоре и непроизвольно заплакала. К ней подскочила взволнованная и по-прежнему полураздетая Марго.

— Прекрати реветь, Анька, не то тебя привяжут к кровати и обколют наркотой.

Пока запуганная Анчутка всхлипывала, стараясь взять себя в руки, Маргарита закрывала ее собой от санитарок и внушала суровым шепотом:

— Чем жизнерадостнее ты будешь выглядеть, тем быстрее тебя отпустят. Не жди, что врачи поймут свою ошибку! Раз вляпалась сюда, месяц отлежишь точно. Тебя выпишут, только если сочтут, что ты «выздоравливаешь», а это нужно доказать!

— Но как мне быть рядом с безумцами? Я не могу! — всхлипывала Аня.

Марго вздохнула:

— У тебя нет выбора. Если хочешь на волю, значит, сможешь! Береги нервы. Всё обойдется. Тише, тише, Анька.

— Не называй меня Анькой, — рассердилась Анчутка. — Так звала меня моя мать. Вместо того, чтобы приласкать…

Марго почувствовала, что Анну вновь душат слезы, и обняла.

— Я буду звать тебя Анечкой, я стану твоей лучшей подружкой. Не плачь, солнышко!

— Ладно, расскажи правду, как попала сюда, — смущенно буркнула Аня, прижимаясь заплаканным лицом к ее плечу.

Марго вдруг мечтательно улыбнулась:

— Через Египет.

Египетское замужество Марго

Разуверившись в парне, с которым встречалась три года, я решила посмотреть мир. Захотелось сменить обстановку, чтобы разочарование и пустота не стали чересчур удручающими.

Некоторые снобы пренебрежительно бросают, мол, Египет посетят в последнюю очередь, ведь там уже побывали все, кому не лень, и делать там нечего. Но мне хватило денег только на тур в Египет. Африка быстро восстановила мои душевные силы, окунув в мир песков, морей и своих безумных традиций. Я ездила на экскурсии в Каир и Александрию, в открытое море, в пустыню на квадроцикле, и вдруг ощутила себя по-настоящему счастливой, свободной и красивой женщиной! Словно обрела новую полнокровную жизнь. Былые неприятности показались пустяками. Мне бы и вернуться домой в тот самый день! Но я не подозревала, на что способно мое глупое сердце.

В моей комнате убирал большеглазый спортивный красавец, не знавший, кроме родного арабского, ни одного языка. Он молча любовался моими рыжими волосами, статной фигурой, и каждый день оставлял на подушке цветы. Я умиленно вздыхала, не зная, как выразить свою нежность, и при встрече гладила Мизо по плечу. Платоническая симпатия со вздохами и междометиями продолжалась неделю. Рядом с ним я трепетала, однако не придавала значения такому знакомству. Когда молодой человек узнал, что путевка закончилась, и я улетаю, он сделал отчаянный жест: усыпал постель красными лепестками, а ночную рубашку выложил в виде сердца, окружив ее полотенцами, свернутыми в виде фантастических птиц. Ах, что говорить! О такой романтике мечтает любая девушка!

Я не смогла уйти от египтянина и стала его женой. Языковой барьер и разница культур нам не мешали, однако через год счастливого замужества я поняла: участь бедной арабской женщины мне не подходит, и убежала на родину.

Уходя от Мизо, я испытала дикую душевную боль.

«Почему загадочная русская красавица меня бросила? Почему она уехала в холодную Россию? Я жил ради нее и видел: она со мной счастлива! Чем же я и наша страна ей не приглянулись?» — убивался Мизо, ища утешения у друзей и братьев, а те надоедали мне в Фейсбуке и Скайпе. Пришлось всю их компанию заблокировать.

Анчутка подняла голову и с удивлением всмотрелась в серые, змеиные глаза Маргариты.

— Ого! Вижу, тебе совсем не жаль египтянина!

— А что его жалеть? Арабы любят светлые волосы и белую кожу, но, главное, женясь на иностранках, они повышают свой социальный статус. Для нас — всё наоборот! Супруга Мизо может общаться лишь с его родней, с парой его приятелей и их семьями. У жен бизнесменов и профессоров круг знакомых почти такой же. Они живут в престижных районах, где есть салоны красоты, магазины, спортивные городки, пекарни. Женщины не высовываются за пределы владений. Выходя замуж, я не понимала, как трудно мне будет в Египте! Я не смогла принять ислам и подчиниться чужим традициям, не смирилась с хиджабом и домашним затворничеством. Арабы любят покорных жен. Но мне не под силу признать, что мое место на кухне! Подчиниться не только мужу, живущему по законам шариата, но и его матери! Я не согласилась, что дети будут принадлежать их семье, в случае развода останутся с ними, и старалась не допустить беременности.

Вечерами я ждала Мизо на скромный ужин, пока тот курил с приятелями кальян, и оплакивала свои разбитые мечты. Экзотика уже не привлекала меня. Восторженные ночи быстро закончились просто потому, что невозможно всю жизнь находиться на пике блаженства. И жизнь сделалась несносной. Больно было разрывать привычные, сладкие объятия! Но моя любовь не выжила в чужой стране. Участь бедной мусульманки не имела ничего общего с красивой любовью. Свой новый дом я посчитала тюрьмой, а замужество — бессмысленным рабством.

— Но разве славянское замужество лучше? — изумилась Аня, вспомнив песню: «Любовь — это что-то вроде телерекламы, а в браке — совсем другая жизнь…» — У нас так же… Выйти замуж — все равно, что продаться в рабство! Как бы мило это ни было обставлено.

Маргарита вздохнула:

— Мне еще повезло. Это был лучший вариант жизни с арабом. Другие мужья обижают и бьют своих жен, это обычное дело.

— Как будто у нас нет таких негодяев, — пожала плечами Анчутка. — Но я поражена твоей историей! Ты была счастлива, и муж любил тебя.

— Брось, такие браки не редкость. Часто у египтянина недостает денег на калым и свадебные подарки. Женский пол для него недоступен. И тут появляется красивая, деликатная и влюбчивая россиянка! Не меркантильная. Тоскующая по вечному лету и теплому морю, по нежным ухаживаниям и серенадам! Само собой, жаждущие сердца находят друг друга, но не уживаются.

Аня смутилась.

— Не обижайся, но я, честно, не понимаю, как ты могла с ним жить. Я бы не стала. Ведь это другая раса.

— Любые размышления несущественны, когда захватывает страсть, — усмехнулась Марго. И мрачно добавила: — Куда сложней разобраться с духами пустыни и Красного моря, которые, раз захватив твою душу, уже не отпустят никогда! И не гляди на меня, словно на сумасшедшую — я знаю, что говорю!

Анчутка отвернулась, подумав с сожалением: «Увы, подружка явно того». Но Маргарита продолжала, не обращая внимания на Анино недоверие:

— Обнявшись с сыном Египта, и породнившись с египетским ветром, ты уже не можешь покинуть эту страну. Ты улетаешь на родину, но душа твоя расплавлена египетским солнцем, в ней застряли песчинки, морская соль, диковинные моллюски, и духи пустыни сидят у тебя под кожей. Они пытают тебя, твоей душе тесно в привычном теле, и все вокруг омерзительно. Я не могла работать, общаться с людьми, и осознала, что с обычным русским парнем уже не сойдусь. На улице при виде слякоти начиналась истерика. Слезы

невозможно сдержать. Я постоянно рыдала от тоски по губам Мизо, но, скорее, меня звал ярким светом милый Египет. Он въелся в меня навсегда.

Я поняла, что гибну и не справлюсь со своим горем. Пришла к врачу. Ах, теперь я вижу: поездка в Таиланд принесла бы мне больше пользы! Я бы увлеклась новой экзотикой.

Анчутка глядела на Марго широко раскрытыми глазами, будто страшная дверь психушки стала вратами в новый мир удивительных, более интересных и ранимых людей, чем все, кого она встречала раньше.

Осторожно: падает потолок

Перед зарешеченными окнами играли краски лета, а в больничном коридоре пестрели отрешенные лица. К Анчутке и Марго приблизился импозантный, синеглазый молодой бородач.

— Это жутко, девочки, когда кто-нибудь другой собирает части твоей реальности за тебя! Жутко, когда ты чудом переживаешь катастрофу, а потом узнаешь, что она тебе померещилась! Я устал. Энергия утекает в пустоту. Я хочу любви и счастья, хочу жениться. Но, как обезболивающее снимает боль, не исцеляя, так и наши таблетки лишь затуманивают разум. Здесь мы не в состоянии здраво взглянуть на проблемы. Скорее всего, мы не решим их никогда! Мы просто не вспомним, что нас расстраивало! Я уже не понимаю, что вокруг — правда, а что — иллюзии.

Больничная роба подчеркивала изящество точеной фигуры, длинная борода была заплетена в замысловатую косу.

— Он — скрипач. Его избили на улице, — вдохновенно и с жалостью шепнула Маргарита. — Он такой удивительный, такой…

— А-а-а-а-а, земля трясётся — ложись! — вдруг, закрыв лицо ладонями, прокричал мужчина и рухнул на пол.

— Осторо-о-о-жно: потолок падает, — добавил он жалобно, уже тише.

Маргарита склонилась над ним, нежно приглаживая длинные русые кудри, выбивавшиеся из «хвоста» на затылке.

— Ничего страшного, котик, все остались живы, — ласково, но со скорбным выражением лица произнесла она. — Беда миновала, котик.

Музыкант уткнулся лицом в ее голые колени.

— Ты — мой ангел, Марго…

Подбежали санитары и увели музыканта в палату.

— Сейчас его обколют, — проворчала Маргарита. — Может, со мной он бы сам оклемался, а? Кто сказал, что психа нельзя любить? Да, он плутает во мраке, и что ему теперь, не жить? Попробуй найти того, кто полюбит твои недостатки, твои слабости, примет всех твоих демонов. Ту личность, что остается, когда падают маски! Пугающее зрелище, правда? Мизо все это не видел и не понимал, потому что не говорил по-русски. Остальные утверждают, будто понять меня невозможно. Все, кроме моего скрипача!

— Ого, — опешила Анчутка. — Ты опять влюблена?!

Марго, просияв, мечтательно прикрыла глаза.

— Позавчера ночью я проснулась из-за того, что он стоял рядом и смотрел на меня. Пробрался тихо, никто его не заметил. Увидев, что я проснулась, он поцеловал мою руку. Это дико взволновало меня! Даже не помню, как у нас всё случилось.

— Всё?!

— Да, — помрачнела Марго. — Но это не вариант для жизни, и мне заранее грустно. Я не умею относиться к любви как к развлечению. Это — моя беда.

— Это — беда всех полноценных женщин! — выпалила Анчутка. — А наказали его обидчиков?

— Да. Но, как видишь, уже ничего не исправить.

— А вдруг — все-таки? Ведь у него — травма, а не шизофрения. — с надеждой протянула Аня.

— Ты видела, он подошел ко мне, разволновался, и от этого начался приступ. Что, если «в мирной» жизни он начнет так же падать? «Потолок, землетрясение.» — А мне нужно рожать детей! Хотя бы одного! У меня их еще нет! Мне нужен надежный муж. Хотя, кто знает! Может быть, после. Я заберу его к себе в дом!

— А чем закончилось ваше свидание? — у Ани загорелись глаза. — Он смог незаметно уйти?

— Да! Когда я очнулась, его уже не было, и я расплакалась, словно он меня бросил… Лишь потом вспомнила, что здесь нельзя вместе спать.

Пришлые голоса

Несколько раз в день пациенты выстраивались в холле в очередь за лекарствами. Дежурная медсестра обыденным тоном задавала им один и тот же вопрос: «Ну, как дела с «голосами?»

Первый раз Анчутка растерялась: «Какими голосами?» Та усмехнулась, а стоявшая рядом старенькая санитарка дотошно проверила, приняла ли Аня таблетку: осмотрела ее рот, попросила показать язык и под ним, ощупала складки халата.

На вопросы о голосах пациенты отвечали по-разному. Одним странные сущности рассказывали анекдоты, других — оскорбляли. Третьим приказывали: вставать или лежать, обедать или нет. Но могли потребовать устроить пожар, что-нибудь сломать или кого-то убить. Один из пациентов запомнился Анчутке надолго: «голоса», явившиеся ему дома после застолья с алкоголем, приказали выпрыгнуть из окна девятого этажа. Он упал животом на заборные колья, но чудом остался жив. Теперь его лицо и тело сплошь состояли из шрамов, но всё же он ходил на своих ногах, с костылём. Больные прозвали его Франкенштейном.

Дарить свет

В первую ночь в Аниной палате повесилась пациентка — та, что якобы видела дьявола. Разбуженная криками, Анчутка принялась размышлять: как больная умудрилась это осуществить, и что делают после смерти души сумасшедших людей. Но изнеможение взяло верх, и она уснула, не замечая шума. Следующие несколько дней врачи подбирали для Ани лекарства, но побочные эффекты проявлялись чересчур явно. От одних таблеток у Анчутки сковало шею, и она не могла двигаться. Девушка перепугалась, но доктор заверил: «Это быстро пройдет». От других возникло чувство, будто всё ее тело излучает теплый, радужный свет. Остро захотелось дарить его всему миру! Однако эта радость обернулась высокой температурой и ломкой. «Я здесь, Анечка», — ласково говорила Марго, стоя у кровати, и голос подруги помогал девушке сохранять спокойствие. Наконец, врач назначил пилюли легкого действия, витамины «В», и больше не посещал их палату.

Посудомойка

Больничная обстановка угнетала. Анчутку пугал вид людей с поврежденной психикой, житейские проблемы подавляли не меньше. Она пренебрегала больничной едой, с опаской мылась, брезгливо смотрела на казенную постель, воображая, что за пациенты спали там до нее. В семь утра санитарки будили подопечных и по очереди отправляли в уборную, потом взвешивали и вели на завтрак.

Анчутка не верила цифрам весов: поначалу те показали ей пятьдесят один килограмм, а затем сорок девять. «Я уменьшилась почти в два раза? Что за небылица! — возмущенно говорила она санитаркам. — Не вздумайте записать это в журнал! Ваши весы поломаны».

В столовой Аню усадили вместе с другими «анорексичками» за отдельный стол, на видное место. Соседки боялись есть, поэтому санитары следили, чтобы они съедали объемные порции каши на молоке со сливочным маслом, хлеб и вареные яйца. Аннушка ничего не имела против пищи, и захотела вновь немного пополнеть, заметив, что кожа перестала быть упругой, волосы сделались сухими и ломкими, а грудь — маленькой.

— Ешь, — заговорщицки округляла глаза Маргарита, — не то в расцвете лет превратишься в старушку. А еще раньше тебе придется постричься. Неужели тебе не жаль роскошные локоны?

— Конечно, мне нужно питаться, — грустно повторяла Анчутка. — Но как? Едва я подношу ложку ко рту, к горлу подкатывает тошнота. Меня рвет, но я изо всех сил зажимаю рот, стараясь скрыть это от санитаров. Пытаюсь глотать, но желудок тотчас сводит от боли! Я терплю изо всех сил, потому что врач сказал: «Ешьте спокойно, Анюта: ваши органы здоровы! Они не могут болеть!» Но я не в состоянии выдержать больше трех ложек…

Аня закрывала лицо руками и плакала.

У соседок-анорексичек больничный рацион вызывал панику. «Садисты! Во что я превращусь из-за вас?» Они скандалили, прятали еду и вызывали рвоту, засовывая в рот пальцы, из-за чего получали тяжелые психотропные лекарства. Анчутка искренне пыталась есть, однако большая часть ее порции всякий раз оказывалась на скатерти. Поначалу санитары ругали ее и вызывали врача. Он объяснил, что организм депрессивной пациентки тошнотой отвергает действительность. Поэтому, поощряя ее усилия, медики стали хвалить Анюту за каждый проглоченный ломтик. Чувствительная к доброте девушка начала успокаиваться, организм уже не так рьяно отвергал пищу.

Глядя на соседок по столу, Аня вспоминала о Друвисе, его восхищении худобой, и содрогалась, сознавая, до чего себя довела. Ведь она принимала его слова за истину, когда он всего лишь глупо шутил. Поэтому раньше после еды, боясь пополнеть, она вызывала у себя рвоту или принимала сильное слабительное. Потом у нее болело сердце. Вместе с исчезновением Друвиса исчез и страх еды, однако из-за душевного горя легкий недуг, сделав зигзаг, перешел в новую форму, когда хорошо поесть, даже при желании, сделалось невозможным. «Вот бы тебя завлечь в эту полупрозрачную компанию, папаша, — представила Анна. — Что бы ты сказал тогда? Нет, тебе бы здесь никто не понравился!»

Кончалась больничная трапеза одинаково: маленький, подвижный человек средних лет, уроженец Ташкента, деловито набивал карманы черным хлебом. Медсестры выбрасывали его запасы, а он кричал о неприкосновенности частной собственности, вставал в боевые стойки и махал руками. Санитары забирали буяна и привязывали к кровати.

После завтрака Анчутка лежала под капельницей, принимая питательные растворы, а днем начиналась общая трудотерапия: мытье коридоров, палат, посуды и туалетов. Тех пациентов, кто отказывался работать, дежурная сестра отмечала в журнале, и бунтовщики получали добавочные лекарства. Скромную и красивую Аннушку медсестры жалели за растерянно-смиренный вид, и приставляли ее только к мытью посуды.

Через несколько дней в лечебницу поступила двадцатилетняя блондинка с анорексией. Сквозь полупрозрачную, подвисавшую, похожую на кисею кожу лица по-старчески проглядывали линии черепа. Почти исчезнувшее тело едва угадывалось в болтавшемся на острых плечах казенном халате. Гордо подняв голову, она заявляла: «Я нереально красивая! Я горжусь моим весом и тем, как выгляжу!» Если кто-то пытался возразить, она язвительно бросала: «Не завидуй, жирная страхолюдина!» Еду исхудавшая барышня выплевывала, а если санитары заставляли ее что-нибудь проглотить, хрупкое создание превращалось в агрессивное чудище, которое им приходилось связывать.

Потом на Аниных глазах умерла двадцатисемилетняя украинка. Она выглядела худой, но не чересчур, до гордой блондинки ей было далеко. Однако дома у нее остановилось сердце. Муж сделал искусственное дыхание и вызвал «Скорую». Врачи выяснили, что его жена изнуряла себя рвотой, долгими тренировками, и у нее два года не было месячных. Девушку привезли в психиатрию. Она слабо улыбнулась Аннушке и сказала: «Я очень устала. Хочу поспать…» — Легла на соседнюю койку и умерла. Лишь слабый хрип донесся из ее горла, словно она пыталась прокашляться. Анчутка очумело смотрела, как быстро коченеет тело вновь прибывшей, как меняется цвет ее лица, становясь безжизненно-желтым. Яркая молодка, словно заколдованная, оборачивалась бессмысленной куклой.

Страшное превращение захватило Анну, и она за руку притащила в палату Чижика:

— Посмотри, хроник суицида, на свое будущее. Это — как ворожба злой ведьмы. Каждая минута отбирает цвет и подвижность кожи. Всё, что делало тебя человеком. А ведь это часть нашего бытия! Так кончается жизнь.

Склонив голову набок, Чижик оценивающе глядела на труп.

— А что, — заметила она, — очень даже красиво. Обворожительный последний аккорд! Такой не придумаешь, не сыграешь. Почему бы и нет! Были бы зрители.

Внезапно она побелела и осела на пол.

— Боже, я вспомнила! Театр! Да, он был моей жизнью! До поликлиники, до смертей и ремиссий. Ну почему, почему меня выгнали?!

Марго шалым взглядом долго наблюдала за троицей и разрыдалась, бросившись лицом на подушку.

Вошли дюжие санитары. Поймав прояснившийся взор Чижика, они подняли ее на ноги и отвели к лечащему врачу. Затем завернули окоченевшую украинку с головой в простыню и унесли, как ненужную утварь. После вскрытия дежурная медсестра рассказала девушкам: «Организм нашей покоенки истощен, органы износились, и спасти ее было нельзя». В ту минуту перед Аниными глазами вновь скользнул образ «латышского папы», и вызвал столь сильное отвращение, словно Друвис был виноват в бедах всех пациенток. «Из-за таких, как ты, извращенцев, умирают невинные люди!» — прошипела она. С того дня Анчутка ни разу не пожалела о разлуке, и перестала думать о смерти.

— За что вы меня здесь заперли? — посетовала Аня на врачебном осмотре. — Иногда здесь бывает интересно, и всё-таки я хочу домой! Я не теряла память, не бегала ни за кем с топором! Я не слышу неведомых голосов! У меня нет ничего общего с вашими пациентами! Настроение можно поправить и на свободе!

Доктор лет пятидесяти пяти, рыжебородый иудей Иосиф Самуилович, сдержанно ответил:

— Кроме опасности для окружающих бывает опасность для самого себя. Лучше, Анна Кирилловна, немного полежать здесь, чем навсегда лечь на кладбище. Поверьте, вы еще будете счастливы, и пригодитесь этому миру.

Через месяц медики вновь собрались на совет, и отпустили Анчутку восвояси.

Встречать ее никто не пришел.

Бездна, ведущая вверх

Как выжила в заточении, Анчутка помнила смутно.

— Давай поживем вместе, — предложила она Марго. — Чтобы не было одиноко. Я привыкла к тебе.

Та отказалась:

— Сейчас я хочу жить одна, не обижайся. Но ты зови, если что.

Она покинула лечебницу за несколько дней до Анюты. Больничного возлюбленного Марго не забыла, но музыкант все еще находился на излечении. Маргарита терпеливо ждала его выписки.

По возвращению домой Ане снились кошмары: крики и стоны больных, их исступленный бред. Она просыпалась в холодном поту, звонила Марго, но подруга не отвечала, она крепко спала, приняв успокоительную таблетку. Ане казалось, что теперь она действительно умерла, оставшись в чужой квартире без чувств и желаний, совсем одна.

В «Галактике» никто не догадался, в какой больнице лечилась Анчутка. На вопросы сотрудников о диагнозе она отвечала, подражая Лере Капустиной: «Это — слишком личное!» Коллеги дружно решили, что проблема в неудачном аборте, и со свойственной многим людям бестактностью осведомлялись, сможет ли теперь Аня иметь детей. «Да, смогу, все в порядке», — отвечала она, и интерес к происшествию быстро угас. Лишь Валерия, пристально глядя в глаза коллеги, обо всем догадалась и жалостливо кивнула: «Ничего, сестренка…У меня тоже было любовное горе…. Я постеснялась тебе рассказать.»

Аня чинно представила ей Маргариту, и Лера тепло обняла нового менеджера. С аккуратным макияжем, в голубом костюме строгого покроя, Марго выглядела интеллигентно и значительно. Никто, кроме Леры, не узнал, где Анчутка с ней познакомилась.

Коллеги оценили деловые качества Марго, но приветливой ее не считали. На работе она не откровенничала, и свои принципы отстаивала жестко. Ее побаивался даже хозяин клуба, дорого одетый повеса из Ростова-на-Дону. Он называл ее по имени-отчеству и глядел благоговейно, с нежностью. Их громкий роман, прелюдия к беспокойному, но счастливому браку, был впереди, а пока душевные отношения связывали Марго лишь с Анной. Обе называли друг друга «Анечка» и «Маргоша».

Разрыв с подругой

Марго обитала в престижном пригороде, в трехэтажном кирпичном здании с бассейном, бильярдной и пятью ванными комнатами. Такие хоромы Анчутка впервые увидела изнутри, и не могла поверить, что новая подруга живет здесь одна.

— Неужто тебе не страшно, и в огромном доме за высокой оградой не мерещится разная нечисть?

— Чего бояться? — удивилась та. — Души родителей, — если они приходят, конечно, — любят и охраняют меня. Мир и покой им! А грабители… Что им тут делать, если нет наличности и бриллиантов? Отделку срывать со стен, или снимать унитазы? — Марго рассмеялась. — Оставайся на пару ночек, Анечка, и ты убедишься, как здесь спокойно и тихо. Безопаснее, чем в городской квартире.

До ухода в лечебницу, и до египетского замужества, Маргарита встречалась с неуравновешенным, озлобленным чудаком. Ее избранник не был красавцем. Невысокий и худощавый, с маленькими, близко посаженными глазами и бледной угреватой кожей, он имел коварный и жесткий характер. Он завидовал достатку Марго и ничего не дарил ей. Даже на день рождения. «Нет денег, — заявил он. — Я — всего лишь санитар в травматологии, и моя мать не работает». Его мать жила без мужа и ревниво ухаживала за взрослым сыном. Вкусно готовила, сама постригала и мыла его в ванной, покупала презервативы для встреч с женщинами. Квартира была оформлена на нее, и жениться сыну она запретила, погрозив лишить наследства.

— Может, это был лишь удобный обман, — вздохнула Марго. — Ведь о семье он не помышлял, ответственности избегал. В тридцать три года играл в компьютерные игры, взламывал чужие страницы в соцсетях, пил пиво и встречался со мной только ради интима.

Я обижалась, но прощала. Он один, не считая Мизо, умел доставить мне удовольствие. О, что мы только ни вытворяли! В подъездах, в парках, на кладбище. Гляди: у меня полшкафа развратных платьев! Я носила их под длинным плащом, а перед ним раздевалась…

Однако неказистый санитар ждал идеальную женщину, и не увидел ее в Маргарите. А она любила его. Плакала от циничных слов, если ссорились, не спала ночами, а когда он вновь обращал на нее внимание, сияла от счастья. Платила за него в кафе, называла солнышком, не желала знать о его изменах. А он намеренно рассказывал про обольстительных медсестер, с которыми дежурил в больнице, о девушках, с которыми встречался на выходных, и приукрашивал байки красочными подробностями. Приставал к ее подружкам на предмет секса втроем, и те от нее отвернулись. Если не находилось причин для ссоры, обвинял Марго в том, что она плохо выглядит, требовал увеличить без того пышную грудь или перекроить широковатый нос. У Маргариты кончалось терпение. Она взрывалась и рвала отношения, но бессердечный санитар не позволял ей уйти, ему нравилось ее мучить. А она обманывала себя, слепо веря в его любовь и мечтая выйти за него замуж.

Анчутка с изумлением слушала жалобы Маргариты, утирала ей слезы, и не могла взять в толк, почему, живя как принцесса, подруга позволяла сумасбродному типу над собой издеваться. Как она могла любить такое ничтожество?

— Он же бешеный, твой санитар! — воскликнула она. — А ты потакала ему! Теперь я понимаю, отчего ты ушла к египтянину, а потом попала в наш санаторий, и там умудрилась влюбиться снова!

— Безумцы привлекательны, — потупилась Марго. — Их внутренний мир зыбок и непредсказуем! Это вызывает сильные ощущения.

— Я считала тебя гордой, умной, самодостаточной леди. А ты! У тебя низкая самооценка? Не похоже! Значит, не хватает адреналина? Но зачем тогда рыдать и жаловаться, что тебя обижали? Мне кажется, это — игра.

Маргарита резко поднялась с дивана и прошипела:

— Иди-ка ты, Анечка, домой!

— Ну, правда, — возбужденно продолжала Анна, — на свете есть мужчины тебе под стать, порядочные и с имуществом! Теперь, когда ты свободна, я умоляю: не соглашайся больше на глупости!

Внезапно хозяйка терема швырнула об пол чайную чашку.

— И остаться одной?! Ты сама очень удачлива? Принцев много вокруг! Но жениться никто не спешит! Все стремятся воспользоваться.

Губы Аннушки задрожали:

— Зачем ты сравниваешь себя, выросшую в любви и достатке, с бесприданницей-замухрыжкой, которую не ждали на свет? У которой единственный козырь — симпатичная внешность. Кому из видных женихов я нужна? А вот ты — ты нужна!

— Что, и ты обзавидовалась? — голос Марго сделался ледяным. — Как все! А я-то, глупая, думала, что ты душевно дружишь со мной! Всё, дуй отсюда. Я вызываю тебе такси! С этой минуты мы — просто коллеги! И не звони мне больше!

— Значит, использовала меня, и гонишь? — не поверила Аня. — После всего, что мы пережили вместе?

— Использовала? Да нужна мне твоя «Галактика»! Тьфу! — фыркнула Маргарита. — Я могу всю жизнь не работать! Это врачи говорят: мол, мне нужна социализация! Так что, если будешь мешать, я тебя уничтожу!

Ее змеиные глазки кинжально блеснули.

«Разве есть веская причина, чтобы разрушить верную дружбу? — спрашивала себя Аня, всхлипывая. — Может быть, я нечаянно наступила на больную мозоль, а Марго не нашла в себе сил поведать об этом? Всем людям нужно понимание. Но как его достичь, если не разговаривать?» Анчутка была уверена: их единство ничто не разрушит. Но молчание продолжалось, и она остро переживала потерю подруги.

— Да не было у вас никакой верной дружбы! — сочувственно шепнула Лера. — Просто Марго оказалась рядом в тяжких для тебя обстоятельствах, она помогла тебе. В чем-то заменила тебе сестру. И ты привязалась к ней. Но эта дамочка давно соскользнула за грань адекватности, поверь мне. Не пытайся понять ее, не анализируй, это бесполезно и не нужно тебе. С такими людьми нормальные отношения невозможны, как бы нам того ни хотелось.

По утрам трещала голова, не успевшая отдохнуть. Аня готовила кофе без сахара и запивала им обезболивающее, забывая поесть. Каждый раз опаздывала на работу и забывала выключить свет. Одевалась в лифте, красилась на ходу, мокрые волосы сушила ледяным ветром. Она уныло плелась через парк, опустив глаза: не желала видеть тускло-серое небо, которое при Друвисе дивно пело, а теперь стало угрюмой бездной, ведущей вверх. Так продолжалось, пока Аннушка не заболела воспалением легких.

Болотный колдун

Анчутка проболела всю осень. Никакие ухищрения врачей не смогли её поставить на ноги. Было больно говорить и дышать, будто в груди ворочался рассерженный ёж. Изводило бессилие: Аня еле ходила, уставая через пару шагов. Марго не проявила сочувствия к бывшей подруге. Она бойко замещала ее на работе, с головой погрузившись в новую блестящую жизнь, вдохновлённая флиртом с хозяином клуба, и Аня старалась забыть о ней.

Величавая северная столица манила и завлекала приезжих. Они не замечали, как город, словно болотный колдун, окутывает их сумерками, нездоровой влажностью, стылыми настроениями. «Счастливцы, вы еще не ведаете меланхоличного духа сырой и холодной обители», — улыбалась Аннушка. Вечерами алые, обманчиво-приветливые лучи заката падали на шелковую, еще не скованную льдом Неву. Укрывшись от студеного ветра в уютном такси, Анчутка тяжело кашляла. Румянец неба заливал роскошные дворцы, но не пленял ее, а казался чахоточным. За окном мелькали изысканные фронтоны, длинные гранитные набережные, стены домов, облупленные непогодой. Воспаленному сознанию эти картины виделись графичными и, несмотря на людскую суету, мертвыми. Душа скулила, как раненая собака, и тянула унылые песни. Перебирая книги, Аня прочла строки Некрасова: «Злость берет, сокрушает хандра, так и просятся слёзы из глаз…»

Поэт минувших дней также страдал в Петербурге от безысходной тоски, и шептал придуманной им загадочной сущности: «Давай улетим!»

«А что, давай! — впервые за много дней улыбнулась Анчутка. — Я оформлю в банке кредит для дальнего путешествия».

Расистка и её сослуживцы

Перед полетом в Египет бледная и худая, с тяжелым кашлем, Анна, едва переставляя ноги, зашла в «Галактику», как в единственное место, где ее кто-то ждал. Ей захотелось проститься со знакомыми. Она улетала на три недели, но казалось, что на всю жизнь.

Коллеги ужинали на площадке под крышей клуба. Они встретили Аннушку веселыми репликами:

— Как же ты все-таки похудела, молодец!

— Ты теперь — супермодель!

— Красота — страшная сила!

— Зачем вы мне это говорите? — опешила Аня. — Вы же знаете, что это из-за болезни.

— Ну и что? Тебе очень идет! — выпалил гитарист Николай. — Твоя лебединая шея стала еще длиннее, глаз не отвести!

— Мы тебя утешаем, — подмигнула Лера, надкусывая яблоко. — Иди кушать с нами.

Оглядев жареные котлеты и картошку-фри, Анчутка вновь ощутила тошноту и отвернулась.

На вечерний концерт собирался народ. Внизу, в зале компания студентов делала фотоснимки. Две молодые продавщицы из близлежащего продуктового магазина фальшиво кричали в караоке, собрав десяток желающих повеселиться. Вскоре девицы шумно поссорились из-за вальяжного мужчины арабской внешности, не обращая внимания на его жену. Одна, в ярко-оранжевом платье, с красивым румяным лицом, длинными ногами и отвисшим животом, яростно взывала к совести второй, невзрачной и курносой.

— Нашли из-за кого ссориться, — презрительно фыркнула Аннушка, наблюдая, как нарушителей порядка выводит охрана.

Аню не привлекали арабы. Смешение белого с черным казалось ей чем-то непонятным и невозможным.

В кругу коллег она признавалась:

— Сегодня это считается дурным тоном, но я против смешения народов, а тем более — рас. Басурманам нечего делать рядом с русскими.

— Все мы так думаем до поры, до времени, — язвили женщины, работавшие в «Галактике», — только однажды попадаем впросак. Тебе нравится Красное море, но ты ведешь себя так, будто оно твоё. Арабам нечего делать возле тебя? А сама полетишь к ним. Хозяева-то в Египте — они.

— Ничего подобного, — насмешничала Аня. — Я — потомок древних коптов, а они — пришлые иноземцы. Египет мой! И я буду летать туда, когда захочу. Долой дикарей!

— Не берись судить о чужой жизни, называть ее варварством и дикостью, если ничего толком о ней не знаешь, — раздраженно бросила Лера Капустина.

Марго, забыв на минуту о своей рабочей строгости и о презрении к бывшей подруге, мечтательно улыбнулась:

— Путешествие — всегда путь к себе. Медитация и открытие горизонтов! Ты обнаружишь для себя новый мир.

Освободившись от надзора врачей и почти забыв горемычного скрипача, Маргарита казалась довольной жизнью. Она задумчиво глядела вниз на посетителей, потягивая из трубочки фруктовый коктейль, и вспоминала свою египетскую любовь.

— Берегись, националистка, — ледяным тоном предупредила она Анчутку. — Не расслабляйся на Земле Та-Кеми. Не нюхай сделанных по старинным рецептам духов, не кури кальян. А то мигом забудешь свою убежденность. Не разберешься, что за приворотное зелье тебе подсунут арабы! К тому же многие из них красивы, и дамские угодники по призванию. Их напору трудно противиться. Ведь даже самым пригожим и счастливым из нас не хватает в жизни романтики. А без неё жизнь идет зря, вспомнить нечего…

— Никогда ничего подобного со мной не произойдет! Это невозможно!

Аня рассерженно фыркнула, стараясь не смотреть в сторону рыжей предательницы.

Доктор Египет

Перемещение на другой континент оказалось простым, словно летняя поездка за город. Промелькнули автобус до аэропорта, очередь на регистрацию, зал ожидания, пять часов полета в жестком кресле «эконом-класса», которые Анна провела в забытьи. Трап маленького самолета бережно опустил ее в незнакомый, теплый, пахнувший райскими травами мир. Сердце сжалось от сладкого испуга, и тут же до краёв наполнилось радостью.

«Неужели это — всё? И я, правда, в Египте?!» — смеялась Аня сквозь навернувшиеся слезы.

Солнечные улыбки темнокожих и шустрых работников аэропорта и служебные машины с арабскими надписями не оставляли сомнений: это — Африка. Глухая, прогретая солнцем пустыня дохнула на девушку сухим теплом.

Кашель незаметно утих. Об утреннем мокром снеге напоминали лишь завернутые в пакет меховые сапоги и пуховик. Через день дыхание Анны вновь стало неощутимым, тошнота исчезла, а на четвертые сутки она почувствовала себя полной сил. Египетский климат спас девушке жизнь, и она полюбила эту страну почти как родную.