Детство

Василий Панфилов, 2019

Мальчишка-сирота видит яркие сны о другой, более счастливой и сытной жизни. Жизни, где он большой и сильный, а вокруг дива-дивные! Арапы чернющие, девки в срамных одёжках, чужеземные диковинные города и самобеглые повозки. Но наступает пора просыпаться… и снова перед глазами привычная реальность. Село в Костромской губернии конца 19-го века, обыденная крестьянская жизнь. Только вот не вписывается мальчишка-сирота в эту серую обыденность. А внутри сидит кто-то взрослый и умный. Другой. Он сам…

Глава 6

После трёпки, заданной мне хозяевами, Лёха было расправил костлявые плечи и начал вякать в мою сторону всяко-разное, но быстро стух. Я пусть и помалкиваю, но пока хозяева не видят, глазами сверкаю так, что просто ух! Показываю, значица, что не смирился и не сдался. Воюю, значица.

А он сцыкливый, это сразу видно было. Трусло! Да и как кулачник ниочёмный. Пущай я среди годков моих и первеющий боец на деревне был, но сколько таких на маленьку деревню-то? Три раза по сто человек не наберётся, так-то.

Лёха же с десятилеткой справится не смог, даром что выше ажно на голову. И дыхалка никакая, почитай сразу и хрипеть начал. Если бы не эта зверь-курица, я бы ух! Задал бы трёпку, никакой снег не помешал бы!

Что не умеет кулаками махать, так-то ладно — бывает. Некоторые и вовсе чисто мельница руками махают. Если силушка есть, да стоять готов до последнего, то оно и ничего. Бывалоча, такие и опытных кулачников бьют. Ну а даже не бьют, так лишний раз к духовитому бойцу и не сунешься-то.

А этот жмурится и бошку свою отворачивает. Боится, значица, хоть един удар пропустить. А как же драка, коль ты без единого синца остался?!

Поглядываю, значица, нехорошо. Пока не видят. Скалюся злобно.

— Дмитрий Палыч! Да что же такое-то!? — Вскочил Кабанов, отбрасывая работу, — Скалится этот мелкий, ну чисто как шкилет какой!

Взгляд мастера встречаю удивлёнными глазами, ажно тряпку роняю, коей самовар отчищаю. Тот-кто-внутри называет это «Глазки котика из Шрека». Не разумею, что это за Шрек, но суть, как говорит дядька Алехан, уловил.

Мастер фыркает и кидает в меня куском кожи, но сразу видно — для порядку!

— Не скалься, ирод!

— Да я как бы и не… — Затыкаюсь на полуслове, принося кожу обратно. Идя назад, нагло подмигиваю Лёхе, скаляся. Мастер-то не видит! Только шеей Кабанов дёргает, но смолчал. Понимает, что себя только дураком да сцыклом выставляет.

А морщится, стервь! Мне-то его колотушки по локтям да по лобешнику прилетали, больше свои кулаки и расшиб же. Да и мастер пусть влупил меня в стол мордой лица, ан только юшка и потекла, в голове не помутилося. Ништо!

Лёшке же я не раз и не два в морду-то зарядил! Морщится, сцыкло, да воду пьёт. Мутит, наверное, вот тошнотики и запивает. Ночью обосцыться небось.

« — Как в пионерлагере» — Просыпается Тот-кто-внутри, подсовывая картинку. Сцыкло и обосцыться? Здоровски!

Делов на меня навалили — не продохнуть. Хозяева с дочками уж третий сон видят, а я всё кружуся. За печкой проследи, чтоб не угореть, на завтра всяко-разное приготовь, чтоб с утра меньше колготиться.

Лёшка-стервь развалился на лавке, не спится ему, в мою сторону поглядывает. Тревожится! Я, значица, нарочито так делаю, чтоб тревожить. То поближе подходить начну, да нарочито на цыпках, то ещё какую пакость учиню. Не придраться, ан тревожно-то! А спать хотца.

Всё, заснул стервь. Несколько раз прошёл мимо, не ворохнулся даже, храпит только да слюни на губёшках пузырятся.

Доделал остатние дела и раскидал у печки тряпки, на которых и сплю, значица. И уже опосля взял две плошки — одну с водой, одну пусту. Подкрался к Лёхе… спит.

Журчит вода ручейком, переливается. Во, губами плямкает тревожно, но нет, не просыпается. Есть! Обосцался, как маленький!

Сдерживая хихиканье, иду тихонько спать. Сразу-то он не проснётся — тёплая она, сцанина-то, поначалу.

Тока-тока устроился, и вот, ворохнулся. Ногами двигат — зябко ему, значица.

— Да что ж это, — Шипит он, вставая.

— А? — Делаю вид, что тока-тока проснулся, поднимаю голову.

— Ничо! Спи давай!

Лёшка-стервь застирал штаны, да и разложил на печи. Ишь, богатый какой! Ещё одни штаны есть! Ничо…

Поутру проснулся сам — печь-то выстыла, зябко на полу, особливо когда понизу тянет. Без напоминаний вынес нужное ведро — знаю уже, куда. Обратно когда шёл, мальчишки остановили — чутка может постарше, чем я.

— Ты у Палыча новенький?

— Ну!

— Не нукай! — Передразнил второй, — Да будя, будя! Рукава-то не закатывай! Я не со зла, просто учу, как по-московски разговаривать-то. Говорят, ты вчера с Кабановым подрался?

— Подрался? Колотушками одарил, пока хозяйка не полезла. А там, знамо дело, самому и досталося.

— Поколотил, значит? А не врёшь? — Удивился второй, глядючи с прищуром.

— С чего бы? Он же полудохлый, как есть глиста ходячая. И сцыкло!

— Трусоват, это да.

— Что трусло, то разговор отдельный, — Меня аж распирает, так хотца поделиться, — Сцыкун и есть! Обосцался сегодня ночью. Я у печи сплю — глянул, а он штаны застирывает. Смех давил так, что мало сам не обосцался!

— Га-га-га!

— Мишка Пономарёнок! — Протягивает мне руку рыжеватый, — Мы портняжками будем, значит.

— Сашка Дрын, — Протягивает второй, тёмно-русый, с носом-картошкой, — тоже портняжка.

— Егор Панкратов, из Сенцова, что в Костромской губернии, значица.

Назад шёл, ажно на душе лехше стало. Не так всё и плохо-то, значица! Глядишь, и дружками обзаведусь, всё получше будет.

— Собирайся, лодырь! — Прасковья Леонидовна ткнула мне давешнюю большущую корзину в руки. Ишь, тетёха^[25]! Я-то лодырь? С утра успел нужное ведро вынести, печку подтопить, да воды с Неглинки принесть, а она туда же — ругаться!

— Чтой-то это вчерась шебуршал заполночь? — Осведомилась она, поджав губы.

— Я? То Лёшке не спалося. Обосцался, да и вставал штаны застирывать.

« — Сделал гадость, сердцу радость», — Ворохнулся Тот-кто-внутри и снова утих.

— С чего бы?

Пожимаю плечами, что с бабой говорить-то? Вчерась за волосья трепала, а сегодня стелиться перед ней? Нет, так-то можно, ежели знать наперёд, что поможет лишнюю краюху хлеба получить. А зряшно-то зачем?

Не повезло мне с хозяйкой — вздорная баба, зверь-курица! Дурная да злопамятная, от такой лучше подальше держаться.

— Драться-то вчерась зачем полез?

— Так, хозяйка… мне тётушка с собой еды дала, ан сунулся вчера, и нету!

Пусть не родная, но Ираида Акакиевна тоже ведь тётушка! Чья-то. Эх, хорошо б моей была… Хорошая ведь баба — сразу видно, добрая и понимающая. И мужик ейный тоже ведь не из простых. Ишь, официянт при буфете! Всегда сыт, пьян и нос в табаке. И мне б крохи перепадали, уж всяко сыт да не бит живал бы. Худо ли?!

— Ишь какой! — Покосилась она на меня, не сбавляя шагу, — Из-за хлеба куска на человека кинулся!

— Да больше потому, что в вещи полез, — Шмыгаю носом.

— Ишь, — До рынка идём молча и внутри поднимается тёплая волна радости — неужто смог хоть чутка эту зверь-курицу на свою сторону подтянуть?!

Тот-кто-внутри ворохнулся и охолонул меня. Это, дескать, ерунда — удачный ход в большой шахматной партии.

Лёшка теперь под сомнением — как человек, способный в чужих вещах рыться. Нет-нет, а будет поглядывать, когда что затеряется в доме. Да и так, без дела. А ну как полезет?!

Ну и я, стал быть, не совсем пропащий. Не ангел Господень, но ясно теперь хоть, из-за чего в драчку кинулся. Любить меня не станут, но и зверёнышем диким считать перестанут. Драчлив и дерзок, но хоть понятен.

А самое здоровское — шахматы! Я теперь не токмо само слово понимаю, но и как играть в них, значица! Шах, мат, эндшпиль, сицилианская защита — всё ясно, вот как божий день! Не… я точно из господ был, пока попаданцем не стал. Откуда крестьянину-то такие слова мудрёные знать-то? Умственная игра, господская!

Завтракали сытно и вкусно, да и мне каши дали не жалеючи. Скусная, гороховая! Не сказать, чтоб совсем от пуза, но отяжелел приятственно. А потом ещё и киселю налили в большущую кружку.

— Спаси тя Христос, хозяюшка, — Вежественно благодарю после трапезы, — Вкусно^[26] и сытно.

Кивнула! Поджав губы, но всё ж.

— Сарайчик дровяной разбери, — Наказала Прасковья Леонидовна после завтрака, — Какие трухлявые есть, вытащи поближе, чтоб пожечь, пока совсем в труху не превратились.

Одевшись, выскочил на улицу, пока чего ещё не напридумывала. Знакомцы утрешние уже здеся, двор-то общий. Сараюшки во дворе у кажного свои — для дров, капусту на зиму держать, а кто и козу.

— Помочь-то? — Подошёл Пономарёнок с Дрыном.

— Да ну… выйдет сейчас небось хозяйка, а не сама, так Лёшка выглянет. Потом придумывать почнёт такие задачки, чтоб на всех троих хватило.

— Это да, — Засмеялся негромко Дрын, — дурная баба! Бабы, оно почитай все дурные, даже если и справные. Складственность умственная у них такая, во! Но эта Леонидовна почитай по всем улочкам и переулочкам окрестным дурным ндравом славится. Склочница первеющая, даром что болезная вся, мало что не гнилая внутрях.

— Да уж, — Вздыхаю, не переставая разбирать поленницу. С ленцой, токмо чтобы не зазябнуть, — повезло! А вы сами-то что?

— Да у нас хорошо, — Расправил Пономарёнок плечи, — Мастер если и дерётся, то по делу токмо. Не кажный день даже по заднице и прилетает! А ухи или там подзатыльник, это ж понятно, куда ж без них.

— Эко!

— Да, брат, — Важничая, кивнул Дрын, снимая шапку и приглаживая волосы, — Гулять даже отпускает, так-то! Ежели ни по работе, ни по хозяйству нет ничего, так дурных дел и не выдумывает. Ступайте себе, говорит, на улице головенки свои проветрите.

— Учит хоть?

— Шалишь! Мы плачёные, — Задрал нос Пономарёнок, — Родня платит мастеру, чтоб учил, да не лупил почём зря. А ты, стал быть, запроданный, за тебя денюжку платили. Не повезло.

— Не повезло, — Эхом повторяю я.

— Агась, — Вздыхает Дрын, присаживаясь на поленья, — Что ты, что мы — все учениками записаны. Ан нас учить будут, а тебя только по хозяйству гонять. Леонидовна, стал быть, мастеру всю плешь проела, так ей хотелось прислужкой обзавестись. Она же не только склочная и больная, но ишшо и ленивая.

— Работы у сапожников помене стало, — Подсаживается Мишка, — Дмитрий Палыч и без Лёхи свинёнка справлятся.

— Как? Свинёнок? — Смеюсь я.

— Агась! — Скалит зубы Мишка, — Он же Кабанов, а на него как глянешь — на подсвинка даже не тянет!

— Не-не-не! — Зачастил Сашка, восторженно округляя глаза, — Он теперича Сцаный Свинёнок будет! А как вырастет, так Сцаный Свин!

Разговоры с дружками моими новыми говорили недолго. Выглянула баба кака-то из оконца на втором етаже, да и зазвала их в дом. Работа, стал быть, нашлась.

Повезло ребятам-то. Шутка ли, учат и почти даже не лупят! Ну, зазря. Так-то куда без розог и вожжей, ну и подзатыльников, знамо дело. Но учат!

И живут на втором етаже, а не мало что в погребе. Хороший мастер, стал быть. И комнаты посуше, потеплей. Не то что в энтом… полуподвале! Чахоточное место, как есть.

— Запроданный я, стал быть, — Бормочу негромко, присев на почти разобранную поленницу, — антиресно бы ещё узнать — почём меня запродали.

« — И насколько это законно», — Просыпается Тот-кто-внутри, — «-документы надо смотреть, да законы выяснять».

— Закончил?! — Высунулся из дверей Сцаный Свинёнок, — Прасковья Леонидовна зовёт!

— Сейчас!

Наябедничает, что я сидел? А непременно! Натуру у него такая паскудская. Зато эвона как завернул — Прасковья Леонидовна зовёт! Не «подь сюды», а хозяйка. Он вроде как и не при чём. Сцыт. Как есть сцыт!

« — Это ещё не победа», — Ворохнулся Тот-кто-внутри, — «а начало долгой позиционной войны».

Примечания

25

Она же тетюха жен. дородная, грубоватая баба, бабища, девка, бранно. Тетёшка, женщина дурного поведения.

26

На будущее. ГГ может мешать привычную нам речь с простонародной, потому как и в голове у него мешанина. Поправлять меня не нужно)