Детство

Василий Панфилов, 2019

Мальчишка-сирота видит яркие сны о другой, более счастливой и сытной жизни. Жизни, где он большой и сильный, а вокруг дива-дивные! Арапы чернющие, девки в срамных одёжках, чужеземные диковинные города и самобеглые повозки. Но наступает пора просыпаться… и снова перед глазами привычная реальность. Село в Костромской губернии конца 19-го века, обыденная крестьянская жизнь. Только вот не вписывается мальчишка-сирота в эту серую обыденность. А внутри сидит кто-то взрослый и умный. Другой. Он сам…

Глава 2

Санька поманил меня со двора, нависнув над забором.

— Ну? — Подхожу к нему, не выпуская вилы из рук. Не то чтобы они нужны, но вроде как при деле. Есть струмент в руках — занят, и не замай!

— Гну! Сваты к Сизалям! — Шипит он, округляя глаза.

— Иди ты! Что-то припоздались-то так? Нормальные люди свадьбы вовсю играют, а эти только свататься задумали. И кто?

— Из Пасечек, Агаповы.

— А… ясно. Невеста порченая, жених голоштанный, то на то и выходит. Потому и запоздали, что нагуляла небось живот, вот и спешат, пока байстрюк ногами в живот толкаться не начал.

— Агась, — Фыркнув, весело согласился Чиж, — гулёна известная! Ну что, погнали? Ей-ей, первыми прибудем!

Оглянулся было на приоткрытую дверь хлева, в котором возилась тётка, но сплюнул и подхватился за Санькой. Пастушеские наши обязанности ушли прочь вместе с первым снегом, возиться же по хозяйству особо не требуется — чай, не велико оно, хозяйство. Ну, ухи потом накрутит… не велика беда. Не это, так другой повод найдёт!

Попасться на глаза сватам первым, оно куда как неплохо! Копеечку кинут, пряник, да и потом тоже чегой-то перепасть могёт. Гулять свадьбу в доме не пустят, а во дворе, с публикой менее почтенной, покормят. Засиживаться не дадут, но мису щей нальют. Густых, наваристых… с мясом! И пирога с собой отломлю, сколько за пазухой уместиться!

Ещё раз покосившись на дверцу хлева, решительно перемахиваю через забор.

— Куды?! — Слышу визгливый голос Аксиньи, — У, дармоедище!

Солнышко уже зашло, но туч на небесах нет. Света луны и звёзд, отражённых от свежевыпавшего снега, вполне достаточно, чтобы не заплутать в насквозь знакомой деревне.

Сваты, как и положено, ехали задами, огородами, ни с кем не разговаривая.

— Успели, — Выдохнул Санька запалено, срывая шапку и кланяясь богато одетому свату. Торопливо повторяю вслед за ним. Сват, незнакомый мне мужик, не обращая на нас внимания, соскакивает с повозки и стремглав бежит в избу.

— Чтоб родные её, значит, так же быстро согласились на брак, — Жарко шепчет мне в ухо Чиж. Он привык уже, что некоторым вещам меня надо учить заново.

Вслед за сватом, правой ногой на крыльцо ступила женщина сваха, уже без торопливости.

— Как нога моя стоит твёрдо и крепко, так слово моё будет твёрдо и крепко! Твёрже камня, липче клея, острее ножа булатного. Что задумается, то и исполнится.

У свахи своя роль, наблюдать за ней и слушать куда как интересней. А в избе и вовсе тиатра настоящая, кто б пустил только.

Несколько минут спустя начали появляться запоздавшие деревенские мальчишки, завистливо поглядывающие на нас, но не решающиеся затеять свару под грозным взглядом кучера, поглаживающего кнутовище. Ещё бы! Последнее дело драчку под окнами при сватовстве затевать!

В таком разе точно откажут, а потом и Сизали попомнят, и Агаповы. Вложат ума через задние ворота!

Приплясываем на морозе, распевая положенные при сватовстве слова. Помогаем!

Замёрзли едва ли не вусмерть, но вышедшие нетрезвые сваты благодушны.

— Нате-ка! — Несколько копеечек летят в наши ладони, — Заслужили!

Ещё чуть погодя хозяйка дома выносит нам с Чижом пирог, а опоздавшим конкурентам достаётся снедь попроще.

— Валим! — Толкаю друга в бок, — А то гля-кось, как Федул разъерепенился! Того и гляди, драчку учнёт.

— И то!

Смылись тихо. От того, кто в моей голове, пришла странная мысль «По-английски».

Пирог с курятиной сожрали в овине, честно разломав надвое. Ели жадно, но аккуратно — чай, не свиньи, вежеству обучены!

— Вкуснотища! — Зажмурился Санька, облизывая пальцы и уже опосля обтирая их о завалявшуюся солому, — Сизалиха хоть и слаба на передок, а готовить умеет.

— Эт точно!

— Кто хоть попортил её, как мыслишь?

— Дуньку-то? — Удивляюсь я, — Сань, ты чего? Я неук беспамятный, но не бестолковый! Она не первый годок как попорчена. Титьки ещё толком расти не начали, а уже парни ей подол задирать принялись.

— Да ладно?! — Удивился Чиж, округляя глаза, — Дунька?!

— Вот тебе и ладно! Ты что, слухать и смотреть не умеешь? Я, беспамятный, и то знаю! Тут думать надо, не кто попортил, а кто пузо ей надул! И то думаю, что не один парень старался, я те сразу двух назвать могу!

— Эвона, — Удивился дружок, почесав взопревшие, давно не чёсаные волосы под сдвинутой на бок старой шапкой, — Так может, они и приданное собирали вдвоём?

Смеёмся, повторяя это на все лады, но…

— Сизали? Эти могут! Хваткие они, не по-хорошему хваткие!

Времечко сейчас сытное для нас с Санькой, пора свадеб! Деревня дело такое, свадьбу всем миром гуляют! Хучь щей миску да пирога кус, а кажному! Свадьбы же, известное дело, только по осени и гуляют. А когда ещё? Зимой и по весне жрать нечего, гостей тем паче не прокормишь. Летом страда^[7] — работать нужно, а не гулянки гулять. Только осень и остаётся. Сытная, бездельная почти.

Только и делов, что дров заготовить, да сено с лугов привезть. Ну и так, по хозяйству по мелочи.

Свадебный поезд^[8], призванный показать богачество жениха, заставил Саньку завистливо пускать слюни. У них-то с бабкой, окромя старой коровы, серьёзной живности и нетути. А тут столько лошадок, да ухоженных, нарядных!

Киваю согласно словам дружка, но сам больше на людей поглядываю. Кто как одет, да как ведут себя. Мне чёй-то лошади не интересны, да и в землице ковыряться неохота. Подумываю даже в город перебраться, хотя для деревенских хуже и нет судьбы! Может и плохо там, в городе, а здесь… тётка. И судьба вечного батрака. Нет уж!

Если хозяйство какое есть, то да — на землице точно получше будет. А коли нетути и сам по углам скитаешься да спину гнёшь за миску жидких щей и кус заплесневелого хлеба? Так не всё ль равно, где батрачить?! В городе, говорят, можно и в люди выбиться, а здесь шалишь! Батрача на других, на хозяйство особливо не накопишь. Ан и накопишь, так всё едино в долгах по уши! Всей радости, что хозяйство имашь, а толку-то? Если долгов больше, чем весь скарб с животиной стоит.

Знай, пляши под дудку богатеев, да шапку за сто шагов ломай^[9]. Не угодишь коли, так тут же со двора и попросят. А и угодить кому не так просто. Сто раз проклянёшь всё на свете. Оно ить разное бывает, угождение-то.

Одному поле пахать да покосы косить поперёд своих, другому — сынка своего с солдатчину отдай заместо евонного. А третьему и вовсе — шапку ломай, да глаза закрывай, коль жену или дочку по сеновалам валяют.

— Гля-кось! — Толкает меня Чиж, прерывая размышления, — Тысяцкий^[10] какой разнаряженный да важный!

— Известное дело, не кажный день свадьбы справляют!

— Эх-ма… — Переключается Санька, завистливо глядя на огороду^[11], устроенную свадебному поезду. Нам не по чину, пастушатам-то. Дружка^[12] откупится, ему всё равно, а вот деревенские ребята нас потом отлупят.

Всё равно проводили поезд до ворот дома невесты, просто чтоб запомниться. Авось и не забудут!

— В церкву бы чичас! — Мечтательно сказал Чиж, зажмурившись, — Я раз на венчании был, там здорово! Красиво, страсть! И поют.

* * *

— Пастушки-вонюшки, — Перегородив дорогу к пруду, дразнился Филька обидно, корча рожи, — одежка тряпьёвая, заплатке к заплатке запахом дурным пришита!

— А сам-то, сам-то! — Возмутился Санька, опасливо косясь не столько на Фильку-шута, сколько на егойных дружков, с кулаками немаленькими.

— Что сам-то? — Деланно удивился Филька, крутанувшись вокруг себя, — Бел, мил, пригож и хорош! Чай, мамка с папкой есть, а не выкидыш из-под хвоста коровьего!

— Сам ты… назём^[13]! — Возмутился Чиж, сжав кулаки.

— Ах ты выкидыш! — Возмутился Филимон, оглядываясь на одобрительно регочущих дружков и делая шаг вперёд. Обычно трусоватый и осторожный, сегодня он что-то разгоношился не по чину.

— Н-на!

Удар с плеча по лицу сбил Саньку. Трусоват Филька или нет, а кулаки у него не маленькие! Чай, каждый день досыта ест.

— А ну не замай! — Стряхивая рукавицы в снег, преграждаю путь вражины к дружку, — Что куражишься-то, ирод?

— Да я тя…

Молодецкий замах… и тело моё перехватывает Тот-кто-внутри. Шаг назад и кулак со свистом пролетает мимо моего лица.

— Экий неуклюжий, — Произносят мои губы насмешливо, — попасть даже не можешь.

— Да я… — Филька тут же делает неожиданный, как ему кажется, замах, отводя руку назад так далеко, что собственный кулак оказывается за ухом.

Тот-кто-внутри странно скручивает тело, делая шаг вперёд. Левый кулак впечатывается Фильке в подбородок. Вроде бы несильно, а хватило!

— Ваа… — Ошеломлённого говорит тот, сидя на земле. Из свалившейся рукавицы выпала свинчатка.

— Джеб, — Произносят мои губы.

— Ква! — Заливается хохотом отомщённый Санька, носком откидывая свинчатку далеко в сугробы, — И правда Жаб!

Тот-кто-внутри отпускает меня, и тут же, подхватив Чижа, удираю. Филькины дружки не бегут следом. То ли побаиваются… вот уж нет! Скорее самим смешно! Чем им меня бояться-то, здоровилам троим?! Коль остались бы мы на месте, то да, могли бы и получить колотушек. А рази сбежали, то и ничего. Вроде как уважение проявили, к здоровилам-то. Филька-то, он с ними, но наособицу! В пристяжку.

Он кто есть? Скоморох! Языкатый да трусоватый, рожи корчить горазд. Дядька Алехан — тот, что солдатчину прошёл, да турками в Болгарии дрался, говорит, что есть такой зверь — облизьяна. Ну чисто человечек волосатый да уродливый! Пакостный, шумный, рожи корчить мастак, да дерьмом кидаться. Ну Филька ведь как есть!

А теперь ещё и «Ква»… ну точно Жабом дразнить начнут!

Отбежав подальше, делюсь с Санькой мыслями, и тот хохочет заливисто, показывая молочные зубы.

— А здорово ты, Егорка, у зубы-то ево саданул! — Переключается Чиж, — Покажи-ка, как ты ево?

Пытаюсь показать, но получается скверно. Впрочем, другу хватает.

— Эвона как! Раз, и в зубы! Я в другой раз тоже!

На пруду играли в юлу^[14], разделившись на две большие команды.

— Пастушата? — Лёшка Свист смерил нас взглядом и вроде как неохотно протянул:

— Лады…

Агась, верю! Нехотя, как же! Мы с дружком хоть и пастушата, ан не совсем пропащие, как тот же дед Агафон. Одно дело — сироты малолетние от бескормицы к стаду идут, и другое — взрослый когда. Никчемушник, значит.

— Давай!

— Мне!

Подшитые кожей старые валенки не по ноге, материно ещё наследство, скользят по льду. Но ничё… играю я хорошо, даром что заново «юле» учить пришлось. Свист раз обмолвился — лучше, чем до беспамятства!

Санька тоже годно играет — шустрый он, сам как та юла! Силёнок, это да — не хватает обоим. А шустрости хоть отбавляй!

В вечор на пруд подошли и здоровилы, уже без Фильки. Долго реготали с ребятами постарше, но в нашу сторону посматривали незлобливо.

— Ишь ты… — Лёшка остановился ненадолго около нас, — Жаб! Ха!

— Пасуй!

По домам расходились мокрые, но довольные. Настроение портило только пустое брюхо, выводившее рулады. Оставит ли тётка хоть что поесть или снова придётся ложиться нежрамши? Пару бы картофелин варёных, да репку печёную, так оно бы и ничего! Масла бы в плошку налил чутка, да с солью!

Неласковая-то она, тётка. И так несладко с ней было, а как пастушить перестал, так и вовсе. Дармоедом кличет не больше прежнего, а вот ем я всё чаще отдельно.

В вечор ладно ещё — я лучше на улице лишнее задержусь. Тошно возвращаться-то в дом, где тебя не ждут. Но утра-то!? А получается у ней как-то — ловко так, что я постоянно отдельно ем. Как чужинец приблудный.

— Явился? — Тётка встретила меня поджатыми губами, — Жри давай!

На столе варёная картошка и хлеб. Больше даже, чем по дороге мечталось. Но под взглядом тётки хучь и голодный, а всё едино — невкусно есть! Василиск, Горгона греческая! Мало не в камень под её взглядом обращаюсь!

— Дерзкий ты стал, — Тётка замолчала, снова поджав губы, — Попервой на болесть и беспамятство списывали, ан нет. Поганый у тебя характер стал, дерзкий! И не исправляешься. Сейчас тебя терпят по малолетству, а постарше станешь, так мужики насмерть забьют. Что-нито сказанёшь по своему дурному обычаю, да глазами зыркнешь… во-во, как сейчас!

— Так что, — Тётка махнула в сторону увесистого узла, стоявшего у белёной печи, — собрала я твою одёжку и обувку. В город поедешь, пащенок^[15]! В учение тебя к сапожнику отдаём!

Примечания

7

Страда — напряженная летняя работа во время косьбы, жатвы и уборки хлеба.

8

Здесь — телеги или сани, едущие друг за другом.

9

Снимай, кланяясь.

10

Крёстный отец жениха.

11

Перекинутая через дорогу толстая жердь перед свадебным поездом. Согласно обычаю, объезжать или убирать препятствие нельзя, нужно откупаться — пряниками, деньками или водкой, в зависимости от ситуации.

12

Дружка — главный распорядитель свадьбы со стороны жениха. Обычно на эту роль приглашали брата жениха или его близкого друга.

13

Смесь помета домашних животных с соломой, служащая для удобрения почвы; навоз.

14

Прообраз русского хоккея. В разных регионах игру называли по-разному: «клюшкование», «клюшки на льду», «загон», «юла», «погоня», «шарение», «котёл» и др.

15

Щенок, молокосос.