Испытания жизни

Валерий Уваров, 2023

Роман показывает жизнь советского народа в самом начале Великой Отечественной войны. Главный герой – следователь Александр Ульянов, обвиненный в измене и предательстве, ценой невероятных лишений преодолевает все препятствия, выпавшие ему в трудной жизни. Разоблачает заговор против Сталина и своего руководства из высшего генералитета. В произведении четко прослеживается сюжетная линия противостояния нашего героя с антигероем – Эдуардом Хватовым, борющихся за любовь к одной и той же девушке. Описаны и другие герои, и их антиподы, разные по характерам и отличающиеся своим видением жизни. И, конечно, всем приходиться преодолевать самые различные препятствия и испытания, чтобы выжить в этих суровых, крайне непростых условиях. Много места в этом произведения занимают любовь, интриги, предательство и даже поиски баснословного клада барона Истоминского.

Глава 3

Полковник Соколов — начальник следственного отдела проводил очередную планерку в служебном кабинете. Помещение выглядело столь неуютно и непривлекательно, что заглянувший сюда любой человек моментально понял, что он попал в, несомненно, казенное помещение. Поэтому, никакой пощады, к так называемым врагам народа в данном учреждении никогда не было и не будет. Простые деревянные столы и невзрачные, поцарапанные стулья, большой сейф, выкрашенный серой, тусклой краской, два телефонных аппарата и настольная лампа. Вся обстановка выглядела настолько невзрачно и буднично, что казалось, человеческому глазу не на чем было остановиться на любом из вышеописанных предметов. Только портрет великого вождя, помещенный на стене над поседевшей головой начальник отдела, на самом деле был хорош. Вождь, куривший табачную трубку, выглядел грозным и величественным, и суровым видом всегда приковывал взоры, как самих следователей, так и допрашиваемых. От его проницательного взгляда, словно от лучей, исходящих из рентгеновской трубки, казалось, ни что не могло скрыться чуждого и враждебного советским, пролетарским властям. Поэтому старые, опытные следователи во время допросов подозреваемых, показывали на официальный портрет и говорили вражескому элементу, чеканя каждое слово: Говори мне всю правду. От нашего Иосифа ничего не скроешь! И что же? Ведь и помогало и не один раз, рассказывали следователи, отмечая скромным застольем раскрытие очередного преступления. Сотрудники отдела знали, что полковника в ближайшее время ждал перевод в столичное подразделение. В курилке говорили, что ему покровительствует заместитель личной охраны одного влиятельного члена центрального комитета и перевод может произойти в ближайшее время. Поговорили и другое: что влиятельные враги полковника Соколова, нажитые им за время долгой службы, могут реально затормозить его дальнейшую карьеру. Полковник — умный, проницательный мужик, как опытный интриган и любитель тонких, закулисных ходов, просчитал незаурядным умом последующие действия и, теперь, ему оставалось ловко балансировать на службе, чтобы не сделать ненужного, опрометчивого шага. Промахи, несомненно, использовались его противниками не в лучшую для него сторону.

— Почему сегодня нет Ульянова! — рявкнул он заместителю, старому майору, который дорабатывал в отделе последние дни до долгожданной пенсии. — Распустились вы все в последнее время!

— Товарищ полковник! Сейчас Ульянов допрашивает подследственного Ефимова, дело которого надо срочно закрывать и отдавать прокурору. Да вы, наверное, в курсе.

— Знаю, что надо отдавать. Но порядок должен быть везде. Объявляю вам выговор, вместе с Ульяновым. А, теперь, вы мне все, по очереди докладывайте: кто, какими делами занимается?

Он оглядел зорким глазом группу следователей, сидевших по обе стороны длинного казенного стола, где громоздились серые тощие папки очередных уголовных дел.

— Ты сегодня, чем капитан Хватов занимаешься? Сколько у тебя в производстве дел?

— На сегодняшний день больше десяти и все — срочные. Едва успеваю составлять протоколы. Совсем не хватает времени, товарищ полковник.

— Кто плохо работает или не работает, у того никогда не будет времени! Ты понял капитан!

И Соколов с такой силой ударил волосатым кулаком по столу, обтянутым зеленым сукном, что все карандаши и ручки, помещенные в мраморный прибор с треском и шумом, разлетелись по сторонам.

— Ты мне объясни Хватов, зачем тебе понадобился продовольственный склад в бывшем храме? Что ты там искал без санкции начальника? Впредь, без моих указаний запрещаю тебе совать нос, куда не надо. Понял Хватов! Иди, работай, заканчивай поскорее дело о вооруженном ограблении в Троицком магазине и вечером мне доложишь. Чтоб законченное дело лежало у меня на столе. И на будущее: перестань будоражить простой народ глупыми вопросами о барском кладе, зарытом и спрятанном при прежнем режиме. Ты работник советской милиции и я не потерплю, чтобы мои сотрудники занимались исследованием барских и поповских сказок. Тебе понятно, капитан!

«Кто-то стуканул о визите в склад нашему полкану, — белея от злости на себя и на начальника, подумал Хватов. — Неужто Михеич или охранники на складах? Ладно, скотины, я вам припомню доносы, и вы получите по полной».

— Так точно, товарищ полковник! Впредь, все действия буду согласовывать только с вами и с вашим заместителем.

Бесшумно приоткрылась входная дверь, и на пороге показался Ульянов. Он молча сел на свободный стул недалеко от полковника. Начальник отдела достал очередную папироску из открытого стального портсигара, на котором художественно был изображен вождь всех времен и народов. Выпустив замысловатый, извилистый клуб синеватого, крепкого, вонючего дыма, полковник, от наслаждения на короткое время прикрыл мясистые, толстые веки и после длительной затяжки обратил внимание на вошедшего следователя.

— Здравствуй, Ульянов! Ты нас извини, что мы начали совещание без тебя. Но, как у нас говорят: лучше поздно, чем никогда. Почему вовремя не явился? Или для тебя приказы начальника вовсе не приказы, а так — бабские просьбы.

— Виноват, товарищ полковник! Оправдываться я не собираюсь. Знаю, что все равно получу взыскание.

— И правильно думаешь, Ульянов, что не стоит тебе оправдываться. А взыскание, ты сегодня, непременно, от меня получишь. Дисциплина должна быть дисциплиной для всех: независимо от ранга и занимаемой должности. Только так, в нашей стране можно навести порядок, и победить всех врагов страны: как внутренних, так и внешних. О дисциплине постоянно говорят нам наши партийные, руководящие органы и лично великий вождь.

Соколов приподнялся со своего обжитого, потертого, кожаного кресла и указал рукою на портрет Сталина.

— Вот с кого вам надо брать пример мои молодцы. И тогда и у нас в стране, да в отделе будет порядок и дисциплина.

— Да ты, Ульянов садись на место. Тянуться ты будешь перед знакомой девушкой, чтобы завоевать у нее любовь и уважение. А передо мною служебного рвения не следует показывать. Я хочу и буду требовать, чтобы вы все точно выполняли мои указания.

Полковник снова сильно затянулся табачным дымом и, выпустив из широкого, длинного носа замысловатые кольца, с изрядной долей отвращения погасил окурок в огромной пепельнице, которая требовала, чтобы ее почистили и вымыли до желаемой чистоты и настоящего стеклянного блеска.

— Какая зараза табак, — произнес он вслух, ничуть не смущаясь окружающих. — И для здоровья оно сильно вредно, — курение. Но, я без него, никак не могу! Да, вы мои молодцы все прекрасно понимаете: с нашей нервной работой разве прекратишь курить табак. Пока мы всех бандитов и врагов народа не посадим, а это будет долгая история, придется мне продолжать чертово курение. Как не говорят о его вреде, а нервы табак успокаивает. Но, вы молодые, все же заканчивайте курение. Отказ от него вам пойдет на пользу.

Следователи улыбнулись в ответ на длинный, словесный выпад начальника. Все они хорошо знали, что никто из присутствующих здесь никогда не прекратит курение, а нравоучение произносится ради поддержания железного порядка и дисциплины, о которой только что говорил Соколов.

— Все. Заканчиваем. Идите и работайте. К вечеру жду от вас отчета по завершенным делам. А ты Ульянов останься! У меня для тебя есть особое задание.

Хватов с серьезным, деловитым видом с кожаной папкой, в которой ничего и не находилось, кроме нескольких листов чистой бумаги, вместе с остальными направился к выходу. По инерции, как всегда, он остановился перед секретарем-машинисткой Светой, работавшей рядом с кабинетом Соколова. Секретарша выполняла все необходимые действия, связанные с документацией, которой всегда было великое множество. Через руки молчаливой сорокалетней девицы в форменной, казенной гимнастерке с сержантскими нашивками, ежедневно проходило множество разнообразных приказов и распоряжений. Своевременное знание документов, ох как порой было необходимо ряду сотрудникам районного отдела внутренних дел. Светочка, хорошо знала цену начальственным директивам и старалась вести со следователями нейтрально и доброжелательно, ни отдавая никому особого предпочтения. Недаром на оштукатуренной белой стене красовался красно-коричневый плакат женщины в красноармейской форме, прижимающей к пролетарскому рту указательный палец с многозначительной надписью: не болтай. Но Хватов, один из немногих, сумел подцепить на крючок профессиональную секретаршу Соколова, льстивыми, порой, наглыми комплиментами, на которые он никогда не скупился, так как произносить и, тем более, составлять их для него не составляло большого труда. Совсем небольшие подарочки, вроде букета цветов или плитки шоколада однозначно делали свое дело и укрепляли авторитет и уважение этого следователя в глазах Светочки. «Какой внимательный мужчина. Никогда не пройдет мимо меня, безразлично, как все остальные. Обязательно скажет мне, что-нибудь приятное. Как хорошо иметь с ним дело». Подобные мысли посещали секретаршу тогда, когда она видела или общалась с Хватовым. В остальное время мысли Светочки были заняты исключительно работой. Светлане больше ничего и не хотелось в простой, прямой, как шоссейная дорога, бесхитростной жизни. Раньше она была замужем за бухгалтером. Муж невзрачный на вид и без особых талантов. Про таких людей в народе говорят, что они звезд с неба не хватают. Но он любил ее и она, по-своему, была привязана к нему. Большего она не желала. Светочка осталась вдовой после автокатастрофы. Все мысли о сказочном принце, на неком, белом коне улетели в далекое прошлое и теперь, она старалась не вспоминать девичьи грезы и фантазии.

— Хорошо ты выглядишь, Светочка! — похвалил ее Хватов, доставая из кармана кителя изящный флакончик с красивой наклейкой, на которой полуобнаженная красотка с загадочным видом прижимала к груди пышный букет белых цветов. Рисунок, по замыслу автора, должен был напоминать расцветающие, белые хризантемы.

— Попробуй чудесные духи, Света. Думаю, что они как раз вольются в твой аромат, которым ты вся и так пронизана и благоухаешь. Если понравится, достану сколько надо. Рад тебе всегда услужить.

— Что вы товарищ капитан делаете со мной? Как я увижу вас, все мои мысли и чувства куда-то пропадают.

— Все неприятности Светочка от чрезмерной работы. Наш Соколов всех достал указаниями и постановкой новых и новых задач. Всем нам от него каждый день достается на орехи. Хоть бы его поскорее перевели куда-нибудь подальше от нас.

Хватов лукавил. Для него лучшим вариантом было, когда полковник Соколов оставался на своем месте. Тогда, все осталось бы по-старому, и Ульянов никак не мог занять освободившееся место. Многие в отделе знали, что Ульянов является любимчиком полковника, хотя он всегда критиковал и ругал следователя на всех планерках и оперативных совещаниях. «Все делается для отвода глаз, чтобы поставить перед остальными своеобразную дымовую завесу и скрыть истинные намерения начальника» — поговаривали некоторые сотрудники. «А, там глядишь, и выскочит наш Ульянов каким-либо начальником, словно черт из табакерки и всем напомнит, где и в каком месте находиться кузькина мать». На глуповатом, оживленном лице Светы от недалеких, пустых комплиментов Хватова, заиграла улыбка удовольствия. Выждав немного времени, когда вокруг никого не стало, она прошептала Хватову:

— Как вы мне нравитесь, товарищ капитан, и я хочу вас так же порадовать. Пришла директива сверху, где Соколову предлагается найти достойного кандидата на его место в течение месяца. Вы понимаете, что это может значить?

— Конечно, Светик! Хорошо все понимаю.

Он вплотную приблизился к ней и поцеловал в пухлую щеку, которая стала покрываться густым румянцем от полученного удовольствия. Одно дело, когда тебя целовал твой собственный муж (дело вполне привычное и слишком знакомое) и совсем другое, когда поцелует тебя обожатель, который в душе полагает, что ты не обычная, земная женщина, а некая, таинственная фея, спустившаяся сверху, с чистых, горных вершин. Из кабинета Соколова раздался пронзительный звонок. Светлана поднялась и, сделав знак рукой Хватову, чтобы он ее дождался, шустро вошла в кабинет полковника.

— Светлана! Сделай нам с капитаном чайку, да покрепче. Да, постой, дверь не закрывай. Слишком у меня дымно. Накурили тут все, почем зря. Как людям не стыдно.

Хватов все ценные указания слышал отчетливо, так как дверь кабинета оставалась незакрытой. Полковник считал, что он с Ульяновым находится вдвоем, и никто не может слышать их разговора. Подойдя к Хватову, Светлана зашептала на ухо:

— Теперь не уйдете. Как только услышит ваши шаги, он поймет, что кто-то из посторонних сидел у меня. Получу хороший нагоняй. Посидите несколько минут. Я только заварю чаю, отнесу, и вы будете свободны, капитан.

Она без скрипа затворила за собой невысокую дверцу и вошла в соседнюю комнатку, примыкающую к приемной. В ней находился примус и принадлежности для приготовления чая. Хватов не поверил, что он на время остался один и может слышать, о чем говорят Соколов и Ульянов. Узнать содержание разговора он раньше и не надеялся. Сегодня изменчивое счастье улыбнулось ему. Подойдя вплотную к двери кабинета Соколова и скрытый от разговаривающих собеседников, он отчетливо слышал каждое слово полковника, и, хотя диалог с капитаном Ульяновым близился к концу, он ясно понял, о чем идет речь.

— Так, что Александр, я, буду тебя рекомендовать на мою должность. Генерал Истоминский хорошо отзывался о твоей работе в наркомате внутренних дел. А к его мнению прислушивается комиссар. Он с генералом дружит с детства. Да и мне, как кажется, ты по своим деловым качествам справишься с должностью. При назначении получишь майора, а года через полтора и до полковника дорастешь. Нравится тебе подобная перспектива? Я думаю, что она неплоха для такого молодого офицера, как ты. Соглашайся. Я думаю, что у тебя все получится. Вставай на мое место. Не забывай, что мне надо тоже расти. Настала мое время. Из нашей столицы, я буду за тобою приглядывать.

Хватов на цыпочках осторожно вернулся к столу секретарши. Теперь он твердо знал, что его, так называемый друг, обязательно пойдет на повышение. «Но почему не я? Чем я хуже моего товарища? И нашей Маше он больше нравится, чем я и начальство его не забывает». Глубокая зависть, переходящая порою в ненависть к лучшему другу, охватило его душу и ум. В глубинах своей неизведанной им самим до конца души, он полагал, что подобного события с Ульяновым не произойдет, но оно случилось. «Но мне плакать и расстраиваться некогда и незачем. Испортишь здоровье и больше ничего другого не получишь. Расстроенными чувствами делу не поможешь. Надо активно действовать. Для начала надо тщательно обдумать план моих дальнейших шагов». Классовые враги советского государства в конце сороковых годов были почти полностью уничтожены, но их остатки в виде кулацко-поповского элемента продолжали действовать и подрывать основы социалистической диктатуры. Естественно, что всем наркоматам, ведающим вопросами безопасности как внутри страны, так и снаружи, были поставлены задачи обнаружения и уничтожения любых врагов советской власти. Сейчас, Хватов заканчивал расследование уголовного дела бывшего слесаря, торговавшего всякой хозяйственной мелочью, в виде огородных лопат и дверных ключей, изготовляемых самим кустарем. Продажа всех изделий шла у него туго. Народ, из-за отсутствия лишних денег старался на всем экономить, и слесарь Воробьев получал совсем малую выручку от продажи мелких изделий. Однажды, в один из воскресных дней, когда он ничего не продал, работяга в закусочной, расположенной на базаре, после принятия значительной дозы горячительного, позволил себе разглагольствовать о политике государства, в компании мелких, розничных торговцев. К несчастью Воробьева, среди подвыпивших, оказался один осведомитель, под видом мастерового, который регулярно сообщал собранную им информацию о настроениях торговцев и посетителей рынка. Казалось, по данному ремесленнику у следствия не возникало никаких вопросов: налицо антисоветская пропаганда и агитация. Воробьев при всех заявлял: «что у нас за власть, когда он всю жизнь работает и не может заработком прокормить семью». Налицо признаки политической статьи — пятьдесят восьмой. В кабинете Хватов взял в цепкие руки тоненькую, серую, казённую папку с делом Воробьева и на время задумался. «Расследование как будто бы закончено, но нет в нем необходимого веса, того блеска, той значимости и основательности. Обыкновенное банальное уголовное дело. Да и срок по нему сиделец может получить совсем небольшой». Эдуарду было решительно все равно, что ремесленник говорил о партии и о мировом вожде. Ему, надо было, придать заурядному делу более широкий размах и масштаб, чтобы нынешнее руководство заметило и соответствующим образом оценило его заслуги. «Неплохо смотрелось раскрытие группы антисоветчиков. Надо к делу присоединить какого-либо служителя культа и сделать его основным фигурантом, а не ремесленника Воробьева». Перебрав в уме все известные фамилии священников, ранее знакомых по долгу своей работы, мысли Хватова остановились на иерее Фотии, проживающего теперь в городе Колково. Священник, ранее, служил в той же церкви, в развалинах которой не так давно побывал следователь. «Подобная кандидатура будет самой подходящей. Да, и я, попытаюсь расспросить попа о таинственном кладе старого барина. Фотий мог внести дополнительную ясность: где спрятано барское сокровище? Недаром он служил в обители более двадцати лет и, естественно, может мне указать все возможные потайные места в ближайшей округе. Правда, наш полковник категорически запретил мне заикаться о кладе, в связи с досадным случаем на сельском погосте и никогда больше о нем не говорить. После ареста попа у меня появится твердый, законный повод для подобных расспросов. Иначе, по-другому, не может быть: бывший настоятель будет представлен в уголовном деле, как матерый антисоветчик». От замысловатого хода мыслей у Эдуарда вспотел затылок, поросший жестким, седоватым волосом. «Что-то рано у меня появилась никому не нужная седина, да и подравнять волосы мне необходимо. Сегодня заскочу к нашему брадобрею. Нужно хорошо выглядеть перед начальством. У меня не все потеряно. Выскочка Ульянов пока не назначен на должность. Время у меня есть. Срочно надо на воздух. В кабинете у нас больно надымлено. Да и голову настала пора проветрить».

Хватов не спеша опустился на плохо окрашенную скамейку, примыкающую к стене, ограничивающую соседний парк от двора мрачного, казенного заведения, именуемого городским отделом милиции. Сюда приходили курить на воздухе сотрудники отдела, обдумывая и планируя розыскные мероприятия. Другие сидели и отдыхали, бездумно поглядывая по сторонам и не останавливая взгляд на чем-либо определенном. Мысли о работе временно улетали полностью, далеко-далеко. Голова обычно, освобождалась от различного ненужного мысленного мусора, и нервное постоянное напряжение сменялось привычным рабочим тонусом. Хватов с рассеянным видом скользил, как бы невидящим взглядом, по белой, оштукатуренной стене с темными, неровными разводами. Затем взор устремился на мощные кроны старых лип и развесистых кленов, разноцветные листья которых зависали в прозрачном, сентябрьском воздухе и медленно покружив, плавно падали к ногам Хватова. Нервная внутренняя дрожь, раньше охватившая Эдуарда от всех неприятных для него известий, незаметными, небольшими, но ощутимыми для него некими полосами, стала, как бы угасать и исчезать, словно ее и не было. В освободившейся, опустошенной от всех ненужных мыслей голове Хватова вызревали четкие потоки, складывающихся в уме комбинаций его дальнейших действий.

Булыжная мостовая, выложенная старым, ущербленным от времени камнем, заканчивалась возле двухэтажного домика из потускневшего с прозеленью красного кирпича, с старинными оконными проемами в виде арочных полусводов. По переднему краю, почтенного здания, красовались остатки, когда-то ранее установленной пышной лепнины в виде цветочных розеток и виноградных листьев. Здание явно носило на себе следы былой роскоши, от которой, в послереволюционные годы мало что осталось. На втором этаже заведения располагалась сапожная артель «Большевик». Хватов, в сопровождении сотрудника милиции поднялся по высокой, скрипучей лестнице с облупленными лакированными перилами в эту сапожную мастерскую, где ныне, в качестве мастера по ремонту обуви, трудился бывший настоятель Никольского храма отец Фотий. Нынешняя власть обязывала каждого трудоспособного, заниматься общественно-полезным трудом. Она неукоснительно подвергала различным гонениям и притеснениям, всех «чуждых пролетарской власти», которые старались избегать любой работы. К настоящему, производительному труду власти относили прежде всех тех, кто что-то производил нечто материальное, вещественное, то есть предметы, какие можно было посмотреть, пощупать и потрогать руками и, наконец, можно было, в конце концов, и понюхать для пущей достоверности. Трудом не считались духовные иллюзорные представления в виде духовных служб, молитв и таинств и, поэтому, нынешняя власть, если и полностью не запрещала подобные действия православной церкви, установленные ее канонами, но и не поддерживала и не помогала в содержании храмов и монастырей.

Фотий Игнатьевич Хребтов, некогда, лет двадцать тому назад служил настоятелем Никольского сельского храма и нес в нем послушание до тех пор, пока храм и принадлежащие ему здания большевики не закрыли и не превратили в хозяйственные и продовольственные склады, которые месяц тому назад осматривал Хватов. Хребтов был вынужден переехать в районный город Колково. В нем проживала его племянница Анастасия, незамужняя девушка лет двадцати. Анастасия стала владелицей собственной квартиры после смерти матери, умершей три года тому назад после тяжелого заболевания. Так как в городе, по решению городских властей, были закрыты все имеющиеся храмы, отец Фотий был вынужден оставить регулярное духовное служение и на жизнь зарабатывал сапожным мастерством. Раньше его покойный батюшка, держал собственную сапожную мастерскую. Пытливый и способный мальчик, до поступления в духовную семинарию, успешно мог в свои шестнадцать лет сшить добротные мужские сапоги и сделать полный ремонт всех видов обуви. Сейчас, приобретенное им ранее умение, Фотий в полной мере использовал в повседневной жизни, зарабатывая сапожным мастерством на хлеб и на все остальное. Иногда, его приглашали для отпевания умерших и для крещения малышей местные жители, преимущественно женщины. Обряды, как правило, проводились тайно и без особой, лишней огласки для окружающих. Отец Фотий, никому не отказывал в проведение таинств. О действиях священника знала и местная власть, но все же смотрела на подпольные службы сквозь пальцы. Полностью все православные таинства в стране не были запрещены, хотя и проводилась жесткая, атеистическая пропаганда и ограничения для действующих служителей культа. Сейчас бывший настоятель рассматривался как обычный квалифицированный рабочий, укладывающийся в рамки действующего строя. Когда Хватов подошел к мастеру, Фотий кривым сапожным ножом из куска толстой свиной кожи выкраивал заготовку для подошвы сапога, нуждающегося в основательном ремонте. Работа требовала немалых физических усилий и, поэтому, у мастера вздулись и посинели вены рук от чрезмерного усилия и на широком лбу выступили мелкие капельки пота. В воздухе мастерской носились и витали разнообразные запахи, которые смешивались и соединялись друг с другом, образуя самые причудливые ароматы, начиная от запаха свежей сыромятной кожи и кончая резкими запахами ацетона и сапожного крема. Двое других мастеровых, склонившись над изделиями, пытались сочинить или, по крайней мере, сшить что-либо подобающее из разнообразной, требующей срочного ремонта, обувки. Отремонтированные вещи разместились на больших стеллажах, занимающих значительную часть помещения.

— Гражданин Хребтов, я следователь Хватов. Вам надо пройти со мной для дачи показаний по одному делу, которое я сейчас веду.

Ничуть не удивившись такому повороту вещей, Фотий не спеша отложил в сторону вырезанную заготовку подошвы и спокойно, произнес:

— Я к вашим услугам гражданин следователь. Если вам от меня надо каких-либо объяснений, — всегда готов их вам дать. На все — воля Божья.

Он тщательно перекрестился и внимательно посмотрел на Хватова.

— Может, мы на месте поговорим, гражданин следователь? У меня и у моих товарищей много работы накопилось! Отлично знаете, что на дворе глубокая осень. Известно, что крепкая и надежная обувь сейчас всем требуется.

— У меня тоже работы, больше чем следует, гражданин Хребтов. Так, что Хребтов пошли со мной, иначе мне придется применять силу.

Окинув цепким, профессиональным взглядом рабочий верстак мастера, Эдуард заметил, что один из башмаков, принесенный, для срочной починки, завернут в старую, истрепанную газету. Торопливо развернув подозрительный сверток, он прочитал истертый тусклый заголовок газеты Сталинской правды с испачканным гуталином портретом вождя.

«Газету и башмак мне надо обязательно прихватить с собою. Пусть прокурор знает, как враг обращается с нашими вождями. Улики, как я полагаю, обязательно мне пригодятся». Заодно, выждав подходящий момент, когда Фотий переодевался в повседневную одежду, незаметным для посторонних глаз движением, Эдуард смахнул себе в сумку сапожный нож мастера и куски кожи, в изобилии лежащих на верстаке. Немалый, следовательский опыт давал ему знать, что все вещи могут пригодиться в дальнейшем, при фабрикации дела о так называемых «врагах народа». Вернувшись поздно домой, Анастасия Невзорова, или, попросту, Настенька, как звали ее знакомые и соседи, в своей квартире застала полный разгром. Старые шкафы распахнуты настежь. Повседневная одежда, небрежно вытащенная, раскинута или скомканными грудками лежала, где придется. Все содержимое ящиков было разбросано по уютной двухкомнатной квартире. Часть тарелок и чашек на кухне были разбиты и их осколки усеяли всю поверхность пола. «Батюшки, святы! Что здесь произошло? И где мой дядя? Он должен быть уже дома. Работу он обычно заканчивает после полудня».

Она прислонилось спиной к стене, опустилась на пол и заплакала. «Что же мне делать? Надо идти и сообщить в милицию. Может они, что знают?» В открытую дверь заглянула соседка, тетка Наталья, проживающая рядом, в соседней квартире.

— Ишь, ведь ироды! Что здесь натворили.

Не здороваясь, с порога закричала она Насте, всхлипывающей сквозь слезы, ручейками, стекающими по молодым, крепким щекам.

— Настюша! Слезами горю не поможешь. Приходили сюда сегодня милицейские, все перевернули окаянные, искали что-то у Фотия плохое. А что же может находиться плохого у нашего батюшки? Да, и сказывали они, что арестовали они Фотия за эту самую…антиправительственную деятельность. А наш батюшка такой ласковый, со всеми приветливый. Ну, какой же он враг и вредитель для народа. Так, что девонька, вот такие тут дела у нас творились, пока ты на своей работе за больными ухаживала. А, мне теперь впору, самой за тобою ходить. Погляди, какая ты теперь сидишь, вся скукожилась, да и плачешь. Сейчас же пойдем ко мне домой. Там я тебя чайком попою, да и отдохнешь маленько. А потом мы с тобою наведем здесь порядок. Ну, а завтра с утра, мы с тобою что-нибудь и придумаем: как вызволить из участка нашего Фотия.

Настя не слушала бесконечный поток словесных высказываний словоохотливой соседки, которая, без всякого сомнения, желала ей только добра. Сейчас, у нее в голове прочно засело одно: почему пострадала именно наша семья? Почему не с соседями, не с кем-либо другими, а именно с нашей семьей? Она вспомнила слова дяди, который часто говорил: «На все воля Божия. Все что с нами случается в жизни: и хорошее и плохое идет на пользу нашей бессмертной душе, и часто, все, что нам кажется плохим в нашей жизни для нас, в последующем, вовсе окажется своевременным и необходимым для нашего дальнейшего развития». Вскоре Настя успокоилась.

Отдохнув, они с соседкой быстренько навели порядок в разорённой квартире, и Настя через короткое время спала крепким сном, хотя совсем недавно ей казалось, что ночью она вовсе не заснет, и будет терзаться душевными сомнениями. На допросе у Хватова, отец Фотий не говорил и спокойно смотрел на следователя, иногда, правой рукой проводя по окладистой бороде, словно подобным жестом он успокаивался. Священник отрицал всякую причастность к слесарю Воробьеву, связь с которым старался найти Хватов. Фотий заявлял, что не имеет чести знать данного гражданина и, тем более, вести с ним какие-либо беседы о политике и руководителях страны. Когда же Хватов сказал, что отсутствие знакомства для него не суть важно и у него на руках имеется письменное заявление от Воробьева, в котором последний утверждал, что священник склонял его к антиправительственной пропаганде, Фотий улыбнулся на его высказывания.

— Воля ваша, гражданин следователь. Вы нам, простым гражданам, можете приписать все, что вам угодно, если будет выгодно вам и вашему начальству. Можете объявить меня китайским шпионом, когда сочтете необходимым. Ответственно вам заявляю: я лояльно отношусь к нашей власти, и ни в каких антиправительственных организациях не состоял и не намерен делать подобного. Вы должны понимать, что я имею духовный сан и превосходно знаю как вести перед властями. Любая власть — это власть от нашего Господа. И, по христианским убеждениям выступать против нашей власти я не могу. Вам понятно положение вещей: гражданин или господин следователь?

— Хорошо вы сочиняете ваши поповские штучки, гражданин Хребтов. Но, я нисколько не верю подобным россказням, будто вы чисты перед законом и страной, словно пушистый агнец. Перейдем к следующему эпизоду. Что вы можете рассказать о сокровищах, которые вы спрятали от государства в бывшем Никольском храме, где ранее были настоятелем? Думаете, что нашим органам про сокровища ничего не известно? Ошибаетесь Хребтов. Мы достоверно знаем о кладе из самых разнообразных источников. Вы спрашиваете меня: какие источники? Не скажу, и знать вам не надо. А, что вы сами скажете по этому поводу? При тесном сотрудничестве с органами и, тем более, если укажете нам точное местонахождение барского клада, я обещаю вам содействие в незамедлительном освобождении и прекращение всех следственных действий в отношении не только вас, но и всех членов вашей семьи. Вам понятно, Хребтов?

Эдуард откинулся назад, на спинку старого кожаного кресла и глубоко затянувшись сигаретой, пустил перед собой, чуть ли не в лицо, сидящему перед ним отцу Фотию, сплошную, синеватую струю табачного дыма. Он выжидательно и внимательно смотрел на лицо вражеского служителя культа, как он называл священника за глаза, и приготовился опытным, наметанным глазом замечать малейшие изменения, могущие возникнуть в лице Фотия при упоминании о спрятанном кладе. Но, подследственный и глазом не повел. Он нахмурил лоб, отчего лицо его приняло более серьёзное и строгое выражение, чем оно было раньше.

— Ни о каком кладе я ничего не знаю, гражданин следователь. Скорее всего, это слухи, которые витали среди обывателей в моем бывшем приходе, о якобы зарытом там кладе старого барина Истоминского. Думаю, что и вы повелись на вымыслы, гражданин следователь. Решительно заявляю вам, что слухи о сокровищах, — плоды людей с богатой фантазией, не имеющие под собою никакой реальной основы. В любом случае и положении вещей, я бы ничего не сообщил вам о кладе, так как вы человек не православный и не государственный служащий, а сборщик дани или налогов, радеющий о собственной выгоде.

Лицо Хватова побагровело от нахлынувшего на него приступа ярости. Он не владел собою. Следователь с размаху ударил отца Фотия по лицу, с такой силой, что тот упал на пол, ударившись о пол головой. Вызвав конвойного, он приказал не спускать с него глаз.

— Все что он скажет, запоминайте. Задержанный для нас опасен, и от него можно ожидать всего.