Зеркальные Двери

Валерий Крупник

Психологический роман, построенный на классическом любовном треугольнике. Треугольник прочерчен от Висконсина до Калифорнии и до Екатеринбурга. В его углах Эдвин Маларчик, пилот ВВС США, его русская жена Таня Хворостова и человек без имени и ниоткуда.

Поросоль

А потом, через два коротких года разговор вернулся к тому же самому столу во время ужина, как будто бы и не прерывался, разве что Тина заметно подросла; вернулся без предвещания и подготвки, как и в первый раз, просто брякнулся посреди обыкновенного шума еды. Начал Генри.

— Ну что, скоро всё твоя школа. Пол-года и… всё.

Эдвин кивнул, думая о своём.

— Стало быть, думать надо.

Эдвин поднял глаза на отца, пытаясь проникнуть в смысл сказанного. Но не проник.

— Ну и что надумал?

Генри направил свой сверлящий взгляд прямо на сына. Эдвин опустил глаза и пожал плечами; мысли его рассеялись, как туман под жгучим калифорнийским солнцем, и он сосредоточился на макаронах с сыром.

— Или ты думаешь всё на нас переложить, да? У нас вот маленькая растёт, о ней думать надо, — Генри кивнул на Тину, заставив и её уткнуться в тарелку. Эдвин машинально взглянул на сестрёнку, отметив, как вытянулись за последние годы её руки и шея. Он не знал, куда деваться от пристального взгляда и вопросов отца, а встать и уйти к себе в комнату боялся. Вступилась мать.

— Ну что ты на него насел в самом деле. Пойдёт в колледж, как все, отметки у него хорошие, чего тут думать.

Она напала на свои макароны, перемешав их как неприятельские ряды и кинув в рот целую роту.

— Ага, как все. Из родителей тянуть. Год за годом, как все, глядишь, как-нибудь всё устроится, как у всех.

Подавшись назад, он отклонился на спинку стула, глядя на Эдвина с вызовом, стараясь подкараулить его взгляд, устремлённый в тарелку; и как только, не выдержав тяжёлой удушливой паузы, Эдвин робко поднял глаза, Генри нанизал их на стальные буравчики своего взгляда и тут же выпалил,

— А? Ты так про себя думаешь? Родители, мол, всё устроят, а ты так, пассажиром. Плохо-ли.

Эдвин побелел, осознав, что и впрямь, сам того не зная, он так и думал. Он втянулся в себя, как черепашка в панцирь, не в силах ни пошевелиться, ни думать, и две нечаянные предательские слезинки выкатились из-за нижних век и сбежали на подбородок. Заметив их, Тина взглянула на отца вупор расширенными посветлевшими глазами, и щёки её пошли бардовыми пятнами, дыхание участилось, что было заметно по трепещущим ноздрям. Мать перестала жевать и повернула к Генри свою бизонью голову и, в отличие от Тины, глаза её потемнели, словно налились свинцом. Генри тяжело перевёл дыхание, сжимая подлокотники стула, так что костяшки и подушечки его пальцев с обгрызенными по мякоть ногтями побелели.

— Ладно, сын, не обижайся. Я за тебя, о твоём будущем беспокоюсь.

Он посмотрел вокруг на всех по очереди и остановился на жене.

— Я о его будущем беспокоюсь. Или ты хочешь, что б он всю жизнь бублики подавал? Или как я говно бульдозером месил?

— Почему бульдозером? У него голова хорошая. В колледж пойдёт, образование будет.

— В колледж? А на какие растакие? И потом в долгах вот посюда.

Он резанул воздух у бровей ребром ладони. Зависла пауза. Генри придвинулся обратно к столу и завозил вилкой в тарелке, как будто закончив разговор.

— Я тебе дело советую, — обратился он к Эдвину, безуспешно пытавшемуся провалиться сквозь землю, — подумай об армии. И делу обучишься за бесплатно, и деньги на учёбу дадут… А понравится, карьеру сделаешь.

— Какая армия! — всплеснула руками мать, — Ты что говоришь-то. Вокруг посмотри, что в мире-то делается. Кругом война. Ирак, Сирия, Корея, даже две, Иран, Китайский пролив… этот. И это только начало. А если его убьют?

— А если нет?

Мать не сразу сообразила, что на это сказать.

— Их на мотоциклах больше гибнет, чем на войне. Это факт. Подсчитали.

— Что ты на него насел. Дай ребёнку поесть спокойно. У него голова хорошая… Сам разберётся.

— Я что, есть ему не даю, — поднялся из-за стола Генри и, направляясь к дивану, походя похлопал Эдвина по спине, — Ты, сын, думай, думай. От жизни не спрячешься.

С того дня Генри будто забыл об этом разговоре, так что Эдвину казалось, что не будто, а в самом деле, но ещё долго избегал он разговоров с отцом, на всякий случай.

Да и Генри не настаивал, а может и вправду забыл, или же знал, занал не думая, не задаваясь вопросами и не мудря.

Каждый год по весне приезжали в школу рекрутёры, разбивая шатры на автостоянке, чего никто не любил, потому что приходилось дальше идти к машине мимо их тентов, пусть немного дальше, а всё же повод для недовольства. Вот и в этом году, как всегда в понедельник, чтобы ухватить всю неделю, вспучилась стоянка песочного и зашитного цвета брезентовыми шатрами, где обложившись буклетами и банками газировки во льду сидели подтянутые молодые и молодцеватые люди в форме и нагрудных планках. Привычно торопясь мимо них, чтобы поспеть к своей смене в кафе, Эдвин шёл к машине, как неожиданно замедлил шаг.

«Ты сын думай, думай,» вдруг сказал в его голове голос отца, и не в памяти сказал, а наяву. Эдвин прислушался, думая что показалось, но голос прозвучал снова, «За тебя, за будущее твоё.» Испугавшись, он оглянулся вокруг, ища глазами отца, но того нигде не было, вместо него Эдвин встретился взглядом с ясноглазым ребячливым рекрутёром.

— Зайди на минуту. Возьми охладись, жара-то какая, — сморщив нос и протягивая Эдвину банку колы. Ноги его понесли сами, пока он в недоумении решал, откуда мог донестись сюда голос отца.

— Старший пилот Лэми, военно воздушные силы. А проще Майк, а тебя как звать?