Франкфурт 939

Валерий Александрович Панов, 2022

На злачных улицах вонища, смрад и тьма кромешная. За каждым углом негодяй, а в каждом доме прячется подлец. Похоть, алчность и вероломство укоренились в их сердцах. И тайны… Тайны есть у каждого. Они рождают скрытность и недоверие. Жажда наживы – цель неблагородная. Дорога эта вымощена трупами. Прежде чем на неё ступить, нужно вооружиться. Жестокость, беспринципность и коварство – вот лучшее оружие. А благородство, доброта и сострадание не благодетель, а преграда. Жестокое время явило худших из людей. Мораль и правила забыты. Можно не прятаться, не притворяться – быть собой, гнусной, вероломной сволочью.

Глава 1

Лопасти мельницы поскрипывают в ночи. Рядом на берегу реки стоит хозяйский дом, на первом этаже сквозь ставни тусклый свет. В былые времена Манфред просил бы ночлега там, а в город вошёл с рассветом. Но не теперь. Теперь он рыцарь с ценной грамотой на руках. Сэр Важный. Ради него откроют ворота.

Счастливчик медленно шагает по дороге и громко выдыхает носом пар. Устал, позади долгий путь. На стенах всадника сразу приметили. Засуетились, кричат, зовут кого-то. Манфред остановился у ворот и сделал оборот на месте. Пусть разглядят плащ королевской гвардии.

На стене появился упитанный кабан. Напыщенный, грудь колесом. Спросил громко чинным голосом, словно он герольд¹:

— Кто вы?

— Посланник принца Генриха. Прибыл к Его Светлости герцогу Эбергарду, — Манфред поднял вверх скрученную грамоту. Дескать, не бег весть кто, открывай давай. Долго же он заучивал слова. Вслух проговаривал у костра вечерами, когда никто не слышит, и всё равно смущался, смотрел подозрительно на Счастливчика, будто тот проболтается. Конь в ответ только глазами лупал.

Ворота распахнулись, и Манфред въехал в город. Спешился. Герольд оценил грамоту. Прищурившись, поглядел на гвардейца. Лицом тот мало походит на рыцаря, а может, чинный стражник его просто вспомнил. Всё ж Манфред долго прожил во Франкфурте. Впрочем, не важно, печать подлинная.

— Там сказано…

— Я умею читать.

«Кто бы мог подумать».

— Я выделю сопровождающего, — сказал герольд, свернул грамоту и протянул её гвардейцу. В глаза при этом не смотрит, глядит куда-то вдаль, будто думает о чём-то важном. Ну вылитый герольд. Такому только на пирах стоять у входа и объявлять гостей.

— Не надо, я хорошо знаю город, — возразил было Манфред, но тут стражник устремил на него возмущённый взор, словно его обидели.

— И речи быть не может. Вы прибыли средь ночи с вестью от принца Генриха, а значит — дело важное, и утра ждать нельзя. Не мне вам объяснять, что на войне промедление губительно.

— Я и не собираюсь медлить, лишь говорю, что сам найду дорогу.

— Нет уж, так не положено. А если с вами что случится? Что если не дойдёте? Тогда Его Светлость не узнает, какую важную весть принц Генрих хотел ему сообщить, и вся вина за это ляжет на мои плечи. Мне оно надо? Нет. На этот случай от герцога Эбергарда чёткие указания, им я и следую.

— Утомил. Давай мне своего провожатого, — нехотя согласился Манфред.

— Я сам…

— Нет, — перебил Сэр Сердитый. — Это что, тоже распоряжение герцога Эбергарда, лично таскаться туда-сюда? А если кто ещё придёт с более срочным и важным посланием? Нет уж, пусть кто-нибудь другой меня сопроводит.

Герольд насупился, втянул пузо, надул грудь пуще прежнего, окликнул кого-то из подчинённых. Пока стоял в ожидании расправил складки на тунике, подтянул ремень, ещё раз разровнял тунику. Стряхнул пыль с рукава, проверил, чисты ли сапоги — чисты. Мимоходом глянул на Манфреда, нахмурился и отвернулся. Дальше стоял неподвижный, как статуя. И так, пока к нему не подбежал подозванный стражник. Получив указания, тот повёл Сэра Грубого ко двору герцога Эбергарда.

Давненько Манфред не гулял ночью по Франкфурту. Крыши домов набрасывают тень на улицы. Здесь тишь да гладь только мерещатся. Ночью город живет особой жизнью. Он словно старая подруга. Можно не видеться с нею пятнадцать лет, но с первого взгляда поймешь — она ничуть не изменилась.

Жульё ведёт свои дела ночами. Когда жил здесь, знал всех и знал об их делах. Воры, будто сороки, тянут всё, что блестит. Днём они обворовывают людей на площадях и рынках, а ночью забираются в дома. Пока хозяин мирно спит, его богатства исчезают. Порой грабят и днём, коль домочадцев нет. Везёт тем, у кого жена за порог ни ногой.

Манфред помнит, как опустошили сокровищницу герцога Эбергарда. Весь город тогда подняли на уши. Ходили по домам, искали везде, но не там, где стоило. Воры как крысы. Не зря же их зовут «хвостатой братией» или попросту «крысами». Что умыкнут, то сразу тащат в норы. Римские канализации давно заброшены и замурованы, но тоннели никуда не делись, они у людей под ногами. И эти тропы раскинулись от реки до городских стен. Настоящий лабиринт, но тот, кто знает путь, легко минует патрули.

По слухам там залежи богатств больше, чем в королевской казне. Слухи распускают, чтобы попускать слюни, вот и преувеличивают. Крысы не грабят всех кого ни попадя по собственному разумению. Это не просто шайка. Нет, у них серьёзная организация с жёстким управлением. Мерзкие люди. Не дай бог разозлить. Навсегда сна лишишься. Какая-нибудь крыса вылезет однажды из-под кровати и перережет горло.

Неважно сколь надежно тебя охраняют, проникнуть можно всюду. Даже могущественный герцог уязвим. Он уяснил урок. Как поговаривали на ночном форуме (о нём чуть позже), Эбергард нашёл общий язык с ворами. Этим он славится, даже злейшего врага сделает союзником. Крысы не трогают его, порой и какую услугу окажут, а он отводит взор от трущоб.

Трущобы Франкфурта — кошмар для честных жителей и головная боль для стражи города. Туда лучше не суйся, покуда не готов пырнуть ножом. Всегда держи руку на кошельке — совет полезный всюду, но не там. Оттяпают всю кисть, коль приглянется твоё добро. Надёжная защита — крепкий кулак, острое лезвие и связи.

Без связей никуда. Хочешь торговать? Тебе к купечеству. Они и с ворами договорятся и стражников отвадят. Те собирают дань с ремесленников, рыбаков и фермеров. Ну, а захочешь вести тёмные дела, тебе дорога к королям трущоб. Жуткий народ, людьми не назовёшь, волки и те милее. Скольких они утопили в реке.

Во мраке ночи чёрная лодка, словно какой-то Мрачный Жнец, отчалит от берега, тихо перебирая вёслами. Ни всплесков, ни ударов о воду. Ткань поверх дерева — и шума нет. На глубине лодка остановится, через борт перекинут свёрток в человеческий рост с камнем на верёвке. Ещё один примкнёт к дружной компании неугодных. Их там, на дне, уже целое кладбище. Впору облагать церковными налогами. А как иначе? Бесплатно хоронить не позволяется. Впрочем, они вносят лепту подаяниями. Убийцы очень набожный народ. Людей убивают? Ну, да, что уж тут… Бог простит.

Грехи их часто всплывают. Повезёт — уйдут вниз по течению. Прибьёт к берегу, животные полакомятся. Не повезёт — труп угодит в сети. Тоже не беда. К тому времени рыбы, как правило, уже постарались на славу. Да и рыбаки обычно шум не поднимают. Привяжут что-нибудь тяжёлое к ноге, и вновь на дно. А что? Так проще. Привезёшь его на берег, что толку? Всё равно не поймут, кто да за что его. День потеряешь, а ещё стражники достанут, им лишняя работа не в радость. Общаются с простым трудягой хуже, чем с бандитом. Бандит-то может и припомнить, а этот чем ответит, рыбу без икры продаст? Вот и вытирают об него ноги, сколько вздумается, отводят душу.

Но эти ладно, хамят, кричат — не страшно. Хуже, когда в трущобах недовольны. Они людей не для того ночами топят, чтобы их из реки вылавливали. Нужно же уважать чужой труд. А если тобой часто недовольны, там, глядишь, и сам пойдёшь рыбам на корм. Нет, однозначно хлопот больше. Лучше топить.

В трущобах хватает предприимчивых людей. Допустим, ты не вор, но как-то раздобыл чужое барахло и хочешь от него избавиться. Продать, денег поднять. Часто ведь и вовсе не знаешь, чьи это вещи. Сунешься с ними на рынок, а там кто-то родовой перстень отца узнал. Проблем потом не оберёшься. Попробуй, докажи, что выиграл в кости. Тот гад, что его на кон ставил, твои слова не подтвердит. На рынке краденого таких бед не бывает. Заберут по дешёвке, продадут по нормальной цене где-нибудь в Майнце, Вормсе или Вюрцбурге (там у них свои люди), и все довольны. Они в наваре, а у тебя нет неприятностей.

Есть те, кто получают деньги просто так — довольствие за спокойствие. Беспокойство никто не любит. Отстёгивай и никаких проблем. А поскупишься, и стража тебе не поможет. За что им жалование платят, спрашивается? Грабёж, тройной налог! Обдирают до нитки. Они штаны протирают, наживаясь на тебе, а ты вкалываешь и собираешь крохи — вот он честный труд.

«Не нравится? А сам бы смог, хватило бы смелости?»

Грязные деньги, может, и лёгкий труд, но очень уж опасный. Не каждый захочет день за днём находиться в обществе убийц и негодяев. В трущобах убивают за деньги, из-за бабы, из злости, по пьяне и по ошибке, забавы ради или ради власти. Умереть там проще пареной репы, а убить не всякий сможет. Пусть ты здоровый, как бык — тебе и это не поможет. Нож в спину и растворились в темноте раньше, чем тело бездыханно наземь свалится.

В трущобах мало что знают о чести. Там продают невинность юных дев, а в кости ставят на кон жизни. Там лицемерию нет места. Рыцарь, священник, семьянин — всем наплевать. Можешь носить маску на людях, в трущобах в маске ты кретин. Будь ты хоть самым выдающимся вруном. О тебе знают всё. Бродяги, оборванцы, дети-сироты, простые люди, с которыми общаешься изо дня в день, все за монету донесут. Короли знают всё обо всех без исключений, и им плевать. Мораль им чужда. Тебя не осудят. Пришёл ты заказать убийство друга, хочешь продать добро ограбленных клиентов, устал трахать старуху жену, потянуло на молодых красавиц? Всё, что пожелаешь, только плати. В трущобах тот, кто никому не платит, долго не живёт. Короли — и те меняются. На смену слабым приходят сильные. Один на трон, другого в реку, куда он сам многих отправил. С каждым может случиться.

Далеко от трущоб, за кварталами купцов, ремесленников и трудяг; за тавернами, мастерскими, рынками, церквями и площадями; за вонючими выгребными канавами и гниющими вдоль дорог рыбными потрохами, есть другой Франкфурт. Сюда не каждого пускают. За высокими стенами и тяжёлыми замка́ми живёт знать. Еда здесь лучше, улицы чище и с мощением, задний двор не смердит, а благоухает — там цветник, — и люди улыбаются друг другу, даже когда убить готовы. Желают счастья и долгих лет жизни, а в сердцах проклинают. Унизят и оскорбят только публично, с изрядной долей юмора, чтобы твоя неловкость позабавила других. В глаза никто не скажет о неприязни, но подкинут свинью, едва представится возможность. Высшее общество! Все друзья и все друг друга ненавидят. Здесь правит зависть и цинизм. Не важны твои благодетели, главное — пустить пыль в глаза. Здесь соревнуются во всём без исключения. Дома, жёны, их драгоценности и пышные наряды.

Манфред бывал здесь прежде, но не вхож в круги знатных особ. Его встречали неприязнью. Смотрели сверху вниз, словно на грязь, всё норовили стряхнуть на пол. Ты на подошве можешь разместиться, но на сапог не лезь, не нужен.

Каждый дом словно небольшая крепость со своими стенами, воротами, подсобными постройками и внутренним двором. Но с ним, конечно, ничто не сравнится. Он виден отовсюду во Франкфурте — за́мок герцога Эбергарда. Будто горный монолит. Высокий, нерушимый, неприступный. Стены выше и толще городских, башни, ворота и трёхэтажные палаты лорда.

Вот уже много поколений Франкфурт значимый город для всех восточно-франкских королей. Здесь собираются графы и герцоги, прежде чем возложить венец на голову нового правителя. Немудрено, что резиденция Эбергарда выглядит ОЧЕНЬ внушительно. Живёт по-королевски. Зачем бунтует? Ох уж эта гордость. Вечно властным особам неймётся.

Когда-то замок стоял отдельно, но вскоре от города к холму потянулись богатые дома. Удобно, вельможи чуть что драпают за замковые стены. Район разрастался словно плесень после дождя, и вскоре появились новые укрепления. Ещё одна линия обороны на случай осады.

Перед воротами сделали остановку, завели Счастливчика в стойла. Замковая конюшня переполнена, да и эта не сказать что пустует. Гвардеец сам снял со скакуна узду, седло и поклажу. Погладил по гриве, распорядился, чтобы накормили, напоили. Своего коня он любит будто друга детства.

У ворот стражник перепоручил заботу о гвардейце замковому гарнизону. А те, буквально сразу же, доверили его сенешалю².

Манфред часто глядел на замок и представлял, какой он изнутри. Что ж, изнутри замок как замок. Как все, в каких он прежде побывал. Наверно, чтобы оценить его по достоинству, нужно быть зодчим, инженером или знать что-нибудь о строительстве, либо об обороне крепостей, а если нет, так хоть родиться в замке.

Манфред родился на дороге и о дорогах знает всё. Сколько припасов взять, что нужно для ночёвки, когда выдвигаться и каким путём следовать. Не бывало такого, чтобы он заблудился или припозднился. Даже плату за проход никогда не платит. Ни королям, ни герцогам, ни графам, ни сеньорам, ни церкви, ни бандитам. Словом, дорога его вотчина. А вот за́мки — о за́мках он не знает ни черта. Что ему своды, арки, галереи? Он не оценит. Ну, хоть мучать воображенье перестанет. Нет тут ни золотых ковров, ни статуй в полный рост из изумруда.

Хоть и ночь на дворе, а герцог Эбергард не спит. Чем занимался, можно лишь гадать. Мало ли забот у человека в его положении? Голодный год, неурожай, война с королём Оттоном, всюду лазутчики маркграфа Геро, вторжения славян и венгров, да и во Франкфурте, как всегда, жизнь не сказка.

Герцог принял Манфреда в своём кабинете. Одет Эбергард по обыкновению со вкусом, но не вычурно. Не любит пускать пыль в глаза. С его-то репутацией это и ни к чему. Герцог внушает трепет. Когда он говорит, все слушают. Когда молчит, все хотят знать, о чём он думает. Его пристальный взгляд не каждый выдержит. Слово герцога — сталь, убьёт любого. Его не обдурить витиеватой речью и не смягчить сладостной лестью. Эбергард видит суть, мысли его точны, а слова взвешены.

— Что-то случилось с Генрихом? — сразу осведомился он. Узнал? Или плащ заприметил? Или уже предупредили? Конечно, предупредили. К герцогу среди ночи кого ни попадя не пустят, если сам того не захочет.

— Нет, Ваша Светлость, — гвардеец учтиво поклонился (так он думал, на деле же невнятный кивок), и прошёл вглубь комнаты, — с принцем всё хорошо. Я здесь по его поручению, — Манфред передал грамоту. Эбергард пробежался взглядом по документу, и свернул.

Герцог ведёт дела за большим столом. Таким большим, что уместятся трое, однако он и сам удачно его захламил. Груда бумаг, грамот и даже карта королевства. Один угол — где на северо-востоке Марка Биллунгов упирается в земли Славян — держит масляная лампа. Другой — на котором Бавария граничит с венграми на юго-востоке — какая-то шкатулка. Должно быть, в ней письменные принадлежности, сургуч, печать, ленты, бечёвка. На северо-западе Лотарингию прижимает к столу том сводов королевских законов, а на юго-западе, на изодранном краю карты, в Бургундию воткнут нож. Последняя, к слову, нанесена довольно детально, будто уже часть королевства.

Стол стоит в тройке шагов от среднего окна (всего их три). Между проёмами на стенах красно-белые знамёна герцогства. Окна выходят на восток, и первые лучи солнца наполняют комнату светом. Напротив входная дверь, высокая двухстворчатая. В южной стене камин, горит и сейчас. В северной — ещё одна дверь, небольшая, ведёт в покои герцога. Мебели мало. Вообще нет ничего, кроме стола и кресла. Вся прочая утварь освещает комнату. Коптит, выжигая воздух. Настольная лампа, на стенах факела. В углу между дверьми два не горят, там полный мрак, и кто-то стоит, не шелохнётся. Наверно, Гунтрам — тень герцога, его советник по «деликатным делам».

Эбергард поднялся, обошёл стол, прислонился к нему задом. Грамоту положил сверху на карту. Манфред встал погреться у камина. Ночами уже холодно, в воздухе веет осенью. Кабы не плащ поверх куртки, непременно продрог бы.

«Интересно, как там Счастливчик? Тепло ли ему в стойлах?»

— Как вас зовут? — поинтересовался Эбергард, изучающе глядя на позднего гостя.

— Манфред, — ответил он.

«Сэр Манфред», — подсказал внутренний голос, но поздно.

— Вы ведь не потомственный дворянин, не так ли?

— Вообще-то он самый. Но мне от этого мало проку, я рос вдали от высшего общества, — сухо и с кислой миной сознался Манфред. Недолго он был важной птицей. Как же ненавидит все эти светские ритуалы.

— В грамоте сказано: Оказывать содействие. Неужто Генрих думает, что я это приемлю? Отдавать мне распоряжения какой-то грамотой? Он что же, не мог обратиться ко мне с письмом? Я бы помог всем, что в моей власти, но это, — Эбергард схватил грамоту со стола, — это неприемлемо! И оскорбительно.

— Принц не знал, куда меня заведут поиски.

— Поиски? Что именно поручил вам Генрих? — грубый тон сменился удивлением и любопытством.

— Как вам известно, принца пытались убить. Убийца член языческого культа богини Нертус. У него на груди её руна выжжена. Он ведь не по собственной прихоти забрался в шатёр принца Генриха. Кто-то поручил ему убийство. Не знаю, может быть, глава культа, а может, кто ещё. Этим я и занимаюсь — ищу виновных. И след привел сюда.

— Ко мне? — возмутился Эбергард.

— Нет, во Франкфурт. К вам я пришёл за помощью.

— Чем я могу помочь? О языческих культах ничего не знаю.

— Об этом я сам позабочусь. Пока что нужна только комната, а то с ног валюсь, устал с дороги. Искать начну завтра.

— Конечно. Распоряжусь, чтобы вам выделили покои, и даже дам людей в помощь.

— Не стоит, лучше я сам. Мне так проще. Один я незаметен, а стражники привлекут внимание.

— Я что, по-вашему, вчера родился? Конечно же, речь не об отряде в доспехах и с гербами на груди.

— Может, потом, когда всё разузнаю, а сейчас — нет, лучше не стоит. Только комнату.

— Что ж, дело ваше. Если вдруг передумаете, скажите. Получите всё, что нужно. Я хочу лично распять мерзавцев, которые вздумали убить Генриха. Если найдёте их, сперва сообщите мне. За эту любезность я щедро вас вознагражу.

— Я постараюсь.

— Не нужны мне ваши старания, нужен результат. Дайте слово.

— Даю вам слово, герцог.

Неодобрительная улыбка появилась на лице Эбергарда.

— Так ко мне может обратиться король или принц. Тот, кто выше титулом. Вам должно обращаться: Ваша Светлость.

— Благодарю за совет, Ваша Светлость. Если позволите, я бы хотел прилечь. Дорога меня утомила.

— Конечно. Распоряжусь немедля.

Сэр Благодарный забрал грамоту, а после откланялся. Опять невнятно. Толи кивнул, толи стряхнул что-то с макушки.

Примечания

1

Герольд — в странах Западной Европы в эпоху Средневековья вестник, глашатай при дворах феодальных правителей.

2

Сенешаль — в Западной Европе одна из высших придворных должностей в X—XII веках, в обязанности которого входили организация пиров и придворных церемоний, а также управление слугами.