Куда бежать? Том 3. Любовь

Валентин Мирин (2024)

3 том — заключительная часть романа «Куда бежать?», в котором продолжается повествование миру о трагедиях в России в начале XX века. В жизни наших героев, да и всех других граждан уже бывшей Российской империи, наступит бремя Гражданской войны с колоссальными трагическими последствиями. Заключительные события произойдут как в Советской России (в губернии N), так и в Финляндии, Швейцарии и Франции. На передний план выходят два новых героя, влюблённых в одну и ту же прекрасную девушку — дочь Александра Барковского. Одному из них, конечно же, повезёт: девушка ответит ему взаимностью, но на что способен соперник руки и сердца? А хватит ли у победителя этой «сердечной дуэли» мужества с достоинством выдержать испытания и возложенную ответственность? Останется ли он победителем в конечной схватке и сохранит ли он за собой звание «человек»? А если нет, то прав ли он в своём выборе?

Мир теперь другой

У входа в кабинет стоял Никанор Иванович, такой же расстроенный, как и несколько часов назад, и никак не решался войти к сыну. Подконвойный Ковальский, выходя из кабинета, заметил Тельнецкого-старшего и бросился к нему с мольбами о помощи, но получил прикладом в спину и упал. Лежащего на полу арестанта солдаты схватили за плечи и поволокли к выходу. Никанор Иванович, ошарашенный происходящим, смотрел на малознакомого горожанина, не понимая, как ему поступить.

Тельнецкий, закрывая дверь кабинета, заметил отца, подошёл к нему и пригласил войти, но его просьба осталась без ответа. Никанор Иванович, будто вкопанный стоял на месте, не поднимая глаз. Тельнецкий, сообразив, что его отец шокирован увиденным, обратился мягким тоном:

— Отец, зачем вы здесь? Что-то случилось?

— Верните письмо. Мне нужно переписать, — сухо ответил Никанор Иванович, по-прежнему не поднимая глаз.

Тельнецкий вспомнил про письмо, подошёл к столу, взял конверт, осмотрел с двух сторон и неохотно протянул отцу.

Никанор Иванович молча взял письмо и вышел из кабинета.

Полчаса назад Мария Владимировна, заметив, как муж поручает дворнику отнести какое-то письмо, не удержалась и потребовала объяснений. Никанору Ивановичу деваться было некуда, и он вкратце рассказал, чего хочет добиться от сына своим письменным обращением, на что жена его отчитала:

— По вашему мнению, если бы нашего сына сегодня расстреляли там, в поезде, это было бы по-русски, а вот наказать злодеев — это, видите ли, не по-русски. Если уж суждено нашему сыну быть ответственным командиром, пусть делает так, чтобы мирный народ мог спокойно жить и не бояться всяких там анархистов или как их там ещё кличут. Народ должен знать: за нарушение правопорядка последует неминуемая кара. Никто не вправе лишать жизни другого человека. Если человек преступник, так пусть его наш сын и покарает, больше всё равно некому в нашем городе.

— Мария, вы не понимаете. Расстрелянный был ранен ножом.

— Перед тем, как его ранили, он был опасен? Он угрожал оружием?

— Да, в частности мне. Он направил на меня свой револьвер и потребовал… — Никанор Иванович задумался, вспоминая, чего же хотел тот несчастный, но почему-то в голове всё смешалось и вспомнить не получилось.

— Вот, ещё лучше! — не позволив мужу что-то там вспоминать, сдавленным голосом воскликнула хозяйка дома. — Тот негодяй и вам угрожал, но вы считаете, что его нужно было лечить и только потом покарать, если суд сочтёт необходимым. Война вот уже скоро как четыре года идёт, государство разваливается, какие-то анархисты орудуют и терроризируют мирных людей, а он, видите ли, требует наказывать преступников только по суду. Никанор, вот спросите людей, — Мария Владимировна показала рукой на кухарку, которая выглядывала из-за двери, — чего они хотят? И меня спросите, я тоже, как и любой человек, живу в этом городе, по этой земле хожу и, кстати, здесь родилась. Спросите меня, чего я хочу в это непростое время? Вот вы спросите любого, кто пострадал от рук этих злодеев! Спросите и послушайте, что они вам скажут, как нужно относиться к бандитам!

— Но даже в армии, — попытался перебить жену Никанор Иванович, но жена и эту мысль приняла в штыки:

— Вам тут не армия, тут другое. Тут война идёт с собственным народом, с собственной цивилизацией. Враг лицемерный ест тот же хлеб, что и мирный народ, отбирая его. От таких лицемерных врагов мирный народ погибает. Солдат на войне защищает Родину от врага, и там, на рубежах, может, и нужно врагу дать шанс образумиться, понять, что он не прав и не стоит воевать, а надобно дружить и сплотиться против других агрессий, но тут, в русском мире, творится террор, и пусть наш сын с ним борется. Если нужно расстрелять каждого, кто направит оружие против собственного народа, против любого мирного человека, так пусть наш сын это и делает, пока не очистит нашу землю от мракобесия.

Никанор Иванович прекрасно понял горячую тираду жены. Поразмыслив немного, огорчённый пошёл в сторону администрации. Этот путь он проделывал тысячи и тысячи раз, из года в год, каждый день, направляясь на службу и обратно, но никогда он не шёл эти несколько сотен саженей так медленно и с таким грузом на душе. Караульные, узнав его, пустили и проводили до двери командира полка. Не решившись войти, он остался ждать, и все события произошли как-то сами собой.

Выйдя из кабинета с письмом в руках, он остановился, опёрся о стену, закрыл глаза и замер, продолжая мысленный спор с женой.

Тельнецкий, закрыв за отцом дверь, прошёл до стола, вернулся к двери, взялся за ручку, но почему-то не решился её открыть. В раздумьях постоял немного и отошёл. Опять прошёлся по кабинету и, подсознательно понимая, что с отцом что-то не так, поспешил к выходу. Никанор Иванович был там же, где остановился, и на вопросы сына не реагировал. Тельнецкий, чувствуя какую-то проблему, пригласил отца войти. Никанор Иванович просьбу сына не услышал. Тельнецкий взял отца за плечо и чуть не силком проводил в кабинет. Придвинул ему стул, приказным тоном усадил его, сам присел напротив и задал вопрос:

— Отец, что случилось?

Никанор Иванович вздрогнул и протянул сыну письмо. Тельнецкий открыл его, увидел знакомый почерк, стал читать. Не успел Тельнецкий прочесть и двух строк, как в кабинете зазвонил телефон. Он взял трубку, больше слушая, отвечал короткими фразами: «Да. Так точно. Сегодня исполнено. Будет выполнено в срок согласно приказу. Приму самые жёсткие и эффективные меры. Есть. Так точно. Банда ликвидирована. Подтверждаю. Я сам лично опознал Вертинского. Когда он был ещё жив, я с ним разговаривал и подтверждаю — это он. С ним были два бывших сыщика из охранки. Все они расстреляны. Нет, не мои бойцы-красноармейцы. Мой отец, инженер из местных и семья Барковских, причём в полном составе, все мне помогли. Барковский лично застрелил одного. Так точно. Я, кстати, Барковского и предлагаю на должность комиссара по аграрному и промышленному хозяйству губернии. Очень разумный. Думающий. Нет, он как раз поэтому и подходит. Ранее он никогда не был членом администрации — ни губернии, ни города. Нам нужно думать на много шагов вперёд, а он толковый хозяйственник. Уверен, организует аграрную кампанию, — и в конце разговора, после выслушивания каких-то рекомендаций, твёрдо закончил: — Благодарю вас, но позвольте не воспринимать всерьёз критику человека, к которому я бы не обратился даже за советом», — после этих слов человек на том конце провода помолчал и, выдержав небольшую паузу, попрощался. Тельнецкий повесил трубку, замер на несколько секунд, будто фиксируя в памяти разговор, потом повернулся к отцу. На удивление, Никанор Иванович был заметно живее, чем две минуты назад. Он даже поинтересовался:

— Кто звонил?

— Товарищ Дзержинский. Председатель ВЧК.

— Не слыхал про такого, — задумчиво высказался Никанор Иванович, на что сын ответил:

— Это хорошо. Поверьте на слово. Хватит этому городу и меня.

— Вот об этом я и хотел поговорить.

— Да понял я по началу вашего письма, — Тельнецкий приподнял исписанный лист.

— Тогда уж прочти до конца…

Тельнецкий опять взялся за письмо, прочёл ещё пару строк — и опять телефон. Тельнецкий посмотрел на отца, будто просил прощения, что не может уделить время ему и его словам, отложил письмо и ответил: «Слушаю… Александр Александрович, приезжайте к девятнадцати часам, тут и поговорим. Я вам ответил — это невозможно. Почему? Скажу вам лично. Мир теперь другой, нежели был вчера, или сегодня утром, или сегодня до прибытия поезда. Своему солдату я дам второй шанс, хотя у меня умерло всё то хорошее, что оставалось к нему и подавало признаки жизни после первого безответственного поступка. Да, это моя позиция. Приезжайте».

— Это был Его Сиятельство?

— Отец, подобное обращение нужно забыть… У меня очень много дел. После этого несчастного поезда я в полку объявил сухой закон и всех обязал селиться в казармы, а то вон чего удумали — жить в доме губернатора и вице-губернатора. Я себе представляю, что они с этими домами сотворили. Там ничего, видимо, целого не осталось, по крайней мере, так мой заместитель говорит. Более того, думаю, завтра ряды полка поредеют, мне предстоит ещё с новыми дезертирами разобраться.

— Расстреляешь? — тут же спросил Никанор Иванович.

— А как же с дезертирами иначе поступить? Так за один-два дня все солдаты разбегутся. Мне сейчас нужно укомплектовать полк, продумать, как их кормить. Заместителя по тылу у меня пока нет. Отец, давайте вы свои нравоучительные слова скажете позднее. Я ведь понимаю, о чём будет разговор, но идёт война как на рубежах России, так и война всех против всех, а я намерен выжить и вырастить детей. Отец, мир теперь другой, и Россия теперь другая.

— Простой народ запомнит тебя по твоим последним делам.

— Отец, не читай мне нотации, — резко начал Тельнецкий, но Никанор Иванович не дал ему договорить:

— Не дай Бог, к моменту, когда ты сбежишь из этого города, народ будет считать тебя извергом.

— Отец… Прошу… Мне нет дела до мнения людей, непричастных к возрождению России. Я всеми силами пытаюсь хоть как-то исправить некоторые глубинные ошибки, и мои, кстати, тоже, и помочь стране. Вы даже понятия не имеете, что творится вокруг России и в какой она опасности. Как сейчас её пытаются задавить и раскромсать! И, что самое главное, всего лишь в нескольких сотнях вёрст от нас происходят ужасающие предательские события. Эти все анархисты и им подобные — враги, и точка! Другого решения у меня для них нет — и не будет!

— Это решение отразится на мне, на твоих брате и сестре, на твоей матери — и ты это должен понимать!

Тельнецкий ничего не ответил, только смотрел устало, и казалось, вот-вот скажет что-то важное, но промолчал. Никанор Иванович, понимавший это молчание по-своему, а именно как отсутствие каких-либо перспектив у начатого разговора, встал, окинул взглядом сына и, не попрощавшись, вышел.