Фетишизт

Валентин Дягилев (2025)

Аврелий Титов—учитель из глубинки, переживший революцию и три года безжалостной войны с Немчинией. Судьба столкнула его с плененным немчуком, который оказался куда опаснее, чем думалось. Теперь в старом селе никому не будет покоя.

Снегопад

—Ты уже вернулся, Реля?

Гогман слегка коснулся локтя Аврелия.

— Петро? Че здесь происходит?—Аврелий оперся о дверные наличники, почувствовав слабость в ногах, и указал Гогману на стол.

Петро только задумчиво пошевелил бровями.

За столом сидел Ханс, давясь снедью, а рядом хозяйничала Катерина—обычное зрелище, и никакого Тараса. Аврелий обознался.

— Поговорим на улице, или ты пойдешь отдыхать?—спросил Гогман.

Аврелий только развел руками и вернулся на тераску.

— Мне казалось, что я видел Тараса за столом. С ума сойти можно.

— Иногда такое бывает. Ничего не случается просто так и, кто знает, быть может это о чем-то говорит?

— Да, согласен. Это говорит о том, что моя башка совсем прогнила и поэтому выдает такие финты помимо воли. Боже, храни отца с матерью.

Гогман не ответил, но, вероятно, улыбнулся. Аврелий не смотрел на него, как не смотрел и по сторонам. Просто шел туда же, куда Петро, глядя на свои тяжелые башмаки с отстающей подошвой, из-за которых теперь под пятку запрыгивал снег и там же и таял.

Беднота была повальная. В общем-то плохо, когда денег нет, но еще хуже, когда они есть, но не тратятся, потому что вещи, для которых они должны тратиться, в Недокунево не водятся. Поставки производятся лишь раз в месяц.

Конечно, Аврелий соврал отцу, сказав, что живет в довольствии. Впрочем, Франк это тоже понял. Взаимное понимание требует взаимной лжи.

Да, деньги в Недокунево водились, но были также нужны, как трупу молебны. Гогман пачками отвозил воспитанников в лагеря на работы, а взамен получал скромное финансирование. Деньги от детского труда отправлялись в Ашгат—Ашгат отсылал провизию, вещи и учебные прибамбасы. Это была дьявольская Сансара, главным посредником которой было Недокунево—тощее, грязное гузно, извергающее переваренные харчи с барского стола.

Гогман привел Аврелия на кладбище, — туда, где свежей землей приветствовала гостей могила Тараса,—и усадил на деревянный короб; сам сел на другой короб, достал вновь цигарку и, извиняюще кашлянув, закурил.

— После твоего отъезда пришел священник. Отпели Тараса. Похоронили. Письмо я написал и Бирюлевым отправил. Скупо вышло, но как уж сделали—на более и не способны.

— Глупая ситуация, глупая,—Аврелий пожал плечами.

— А человек ведь нелепо умирает,—кивнул Гогман сам себе.—Что бы ни происходило, он обречен на смерть без смысла. Разумеется, когда человек умирает раньше времени—нелепо, когда умирает случайно, как Тарас—нелепо, но и когда умирает своей смертью—тоже нелепо. Зверюшки всякие живут на свете, не задумываясь, и смерть их вроде как незначительна, а человек всю жизнь проживает с мозгами, но потом в конце концов также, как все, умирает. Спрашивается, для чего жил? Вот говорят: учись, сам себя учи и других, а какой в этом толк? Все равно помираешь неучем. Разве это не нелепо?

— Петро, я кабы знал суть этой херни—тебе бы сказал.

— Да я сам с собой скорее. Все-таки волей-неволей в голову приходят такие соображения, а отвязаться от них трудно. Глупо это.

Посмотрев на Аврелия, Гогман продолжил:

— Как прошла встреча с семьей?

— Зачем спрашиваешь, если знаешь ответ? Когда было хорошо?

— А ведь знаешь, было,—Петро закинул ногу на ногу и поднял голову к небу.—Было, Реля, но ты еще маленький тогда ходил. Во-первых, у всех тогда водились хорошие состоянии. У меня дела шли в гору, у вас в семье прекрасно жилось—не хорошо, не плохо, зато не шатко. Ты учился, Лиза платья чуть ли не каждый день меняла, Франк без дела не сидел. Сейчас другое. Все разломали. Нет больше опоры. У вас там бог весть что творится. Раньше-то Оно под землей таилось, под коркой, а как все разломали, Реля, я тебе отвечаю, выползло наружу.

— Ты про отца что ли? Так он всегда больным был.

— Ну, и про него тоже. Все-таки здраво мыслить он умел. Но состарился. Как и все мы.

— Он, кстати, тут передать хотел…

— Я знаю,—Гогман покосился на Аврелия.—Я знаю, что он хотел передать и каким образом. Реля, мне достаточно поглядеть на тебя.

— Это точно.

Оба замолчали, как будто решив обдумать сказанное. Сидеть так было холодно, но они все же сидели, не чувствуя холода. Кресты, припорошенные снегом, тоскливо гнулись к земле от стыда и старости: ободранные, гнилые, одинокие они не хотели, чтобы на них глядели люди.

Возле могилы Тараса была другая, Николая Гликмана, умершего давным-давно; неприглядная кособокая почивальня, заросшая сорняками, которых под толщей снега увидать было нельзя.

— Почти декаданс.

— Никола вот хорошим человеком был, но рано умер,—тихо сказал Гогман.—Благослови Господь его душу.

— Никола?—Аврелий почесал щеку и с удивлением взглянул на тощий крест.—Это тот самый Никола, который кота мне подкинул? Пьяньчужка эта?

Гогман промолчал.

— Петро, он был смешон, по правде говоря. Мне сколько тогда было…ну-с, не помню точно, да это и не важно, я был зеленый как ботва. Знаешь же, что Никола часто приезжал к нам на дачу и оставался ночевать? Вот. У нас тогда баню недавно построили. Никола приехал с дороги, устроился в кресле. Я лежал на кровати, вроде как читал что-то. Кровать была, конечно, шикарная. Просто изумительная. Во-первых, высокая, как каланча. Во-вторых, мягкая до невозможности. Сейчас таких нет ни у кого.

Никола молчал, как будто пьяный был. Потом вдруг очнулся. Подошел ко мне с этими своими стеклянками разноцветными в глазу, вытащил и стал, значит, подкидывать смеха ради. Ну я гляжу, вытаращился. Блестит под лампой красиво. А он мне говорит эту стеклянку, ну кружок этот маленький, протез глазной, съесть. Взамен предлагал мелочь на Макса Линдера в столицу сгонять.

Я тебе говорю, Петро, послушай, за кино там вообще мать родную продать можно было. Ну, съел. А он, значит, к этому так обстоятельно подошел. Декламирует мне: «вот посрешь, мол, потом мне скажи». Ну ты понял, да? Из этих. Ну уж представить не могу, что он с тем дерьмом делал, но, как говорится, деньги не пахнут.

Гогман молча курил и на рассказ Аврелия, казалось, вовсе не реагировал.

— Я с ним Веру иной раз оставлял.

Аврелий в ответ на это только плечами передернул, как-то чуднó Петро на его шутку отреагировал.

— Да Верка, что Верка. Она тогда уже дылда была, в селе таким только если как Катька. А тут вон, Гликман.

— Она мне не говорила ни слова.

— Ну ты тоже скажешь. Ей же не пять лет.

Гогман потушил цигарку и, бледный как тень, встал.

— Ты куда?

— Пойду, пожалуй.

Гогман ушел, и Аврелий остался на кладбище один.

«Не стоило ему говорить о Верке-то?—задумался он.—Да ну, она в столице с мужем. Какая разница, кто ей там и когда, если сейчас она живет, как барыня, в Ашгате? Поеду к ней на днях, порасспрашиваю. А Гликман вообще умер. Замерз в свинарнике своем насмерть. Чего он вообще удивляется? Как-будто есть здесь святые. Он сам небось тоже не святой…Вот курит хотя бы и философию странную разводит… Может, он тоже из этих?»

Из принципа Аврелий решил задержаться на кладбище еще, но колючий ветер подстегнул его воротиться.

Выйдя, Аврелий обнаружил Гогмана с двумя патрульными. Аврелий с того дня к военным начал относится внимательно, поэтому и их нынешнему визиту насторожился.

— Товарищ Гогман, мы вам сообщаем, что к Ашгату пути обрублены.

— Военный инцидент?

— Очень неприятный. К сожалению, до поры до времени придется довольствоваться имеющейся провизией. В лагере подняли бунт пленные. Их командующие, оказывается, подкинули нам отряд разведчиков, которые заминировали лес возле железной дороги. В лагере об этом узнали и, воспользовавшись, организовали мятеж…—старый командующий разочарованно сплюнул.—Уму непостижимо. Мы их, конечно, от имени Вождя захомутаем, но пока придется попретерпеть лишения.

— Товарищ капитан, к главному,—напомнил второй солдат.

— Умолкни, Витька, я помню. Ну-с, товарищ Гогман. Во-первых, мы с вас попросим тридцать процентов от последней отгрузки, а она у вас была, насколько мне известно, совсем недавно. Всякий провиант сейчас армии нужнее. Во-вторых, старшúх мы тоже возьмем. Завтра-послезавтра к вам придет Лисовский, проведет отбор, но вы заранее подготовьте мальчишек. В-третьих,—командующий недобро осклабился,—мы знаем, кого вы тут в стенах учебных укрываете. Знали и до этого, но сами понимаете. Это нехорошо, товарищ Гогман. Сейчас в особенности. Мы вам даем два дня, чтобы хорошенечко над этим казусом подумать и этот казус нам собственноручно в часть доставить. Поняли?

— Понял.

— Вот,—старик воздел палец к небесам,—ответ, достойный Вождя. Не разочаруйте нас, товарищ Гогман.

На этом вояки распрощались и ушли.

Гогман остался стоять.

Аврелий прислонился к оградке и тоже замер.

Повалил снег.