Фетишизт

Валентин Дягилев (2025)

Аврелий Титов—учитель из глубинки, переживший революцию и три года безжалостной войны с Немчинией. Судьба столкнула его с плененным немчуком, который оказался куда опаснее, чем думалось. Теперь в старом селе никому не будет покоя.

Несчастье помогло

Посредственная Катерина, и непонятно вообще, что Аврелий в ней нашел. Хотя родословные Катьки уходили еще к праотцам Империи, внешностью на росскую она совсем не походила. Росские женщины роста чуть выше среднего, плотные, с упругими большими грудями, толстыми длинными косами пшеничного цвета и рыбьими глазами, в которых плещутся косточки ревности, упрека и стервозности.

Катерина же была другой. Мать ее постоянно твердила, что бекасика с двумя глазенками-черносливами не поимеет даже лесной черт. Заморыша с маленькой грудью и тощим задом лелеяла разве что матушка земля, которая все не забирала к себе тридцатилетнюю незамужнюю Катеньку, а может быть, просто не хотела забирать. Одно дело, когда в тебе разлагается жирная Софья из бакалеи, насыщающая мясными парами почву, и совершенно другое—Катька. После такой даже сорняки не вырастут. Вот если в других и было что хорошее, то в Катьке женская полезность проявлялась лишь по праздникам и заключалась преимущественно в горелых пирожках. В остальные дни ничего она не умела и ни с чем не справлялась. Кофей по утрам делала и тот отвратный.

Аврелий, тем не менее, считал, что Катерине ему неплохо бы сделать предложение. Особенно в этот колючий зимний день. Такой же колючий, как лопатки Катерины.

Он вымыл с утра голову, причесался, надел все тот же вельветовый костюм горчичного оттенка, потому что другого у него не было, и протер очки. Одно из стекол ни с того ни с сего оказалось расчерчено трещиной, но это были мелочи. Аврелий иногда читал бульварные романы и знал доподлинно, что шрамы украшают мужчину.

Настроив в голове шарманку, Аврелий вышел из комнаты чуть ли не пританцовывая. Пританцовывать, собственно, мешала рана на бедре, за которую Ханс уже отхватил пару хлестких ударов с утра пораньше. Спустившись, Аврелий глубоко вздохнул перед дверью Катерины. Вытер нос, улыбнулся, потом решил, что улыбка его не красит, и насупился.

В комнате ее не оказалось.

Осторожно прокляв Катьку про себя, Аврелий стал искать.

Как собака, по запаху, по звуку, малейшему шевелению, он определил, где Катенька сидела и чистила несвежую рыбу, где взбивала половики, где отжимала белье, и так добрался до ванной комнаты, откуда лилась ржавая вода из-под крана. Он приоткрыл дверь и скользнул внутрь прямо к грязно-белой ширмочке, пахнущей йодом, за которой и была Катенька.

Аврелий заскулил от чувств. Сейчас же он хотел броситься на нее из-за ширмы, схватить за груди-лисички и забегать, забегать пальцами по скользкой холодной коже, сквозь которую внизу так соблазнительно выпирают кости таза; пройтись по впадинке, остановиться и, как бы невзначай, сказать…

Смахнув со лба каплю пота, Аврелий шагнул за ширму. Кишки сжались в узел, по ногам прошлась сладкая дрожь, и вот уже руки потянулись вперед, как оказалось, что Катенька одета в свое подзатертое платье на все пуговицы и намывает сидящего в ванне Ханса. Ханса олигофрена. Ханса аутиста. Ханса-немчука, в конце концов!

Аврелий попятился к ширме и умудрился даже споткнуться о половик, но никто при этом его не заметил.

Одним глазом Аврелий смотрел на то, как елозит колючая мочалка в руках Катерины по Хансу, похабно пожирающему взором ее тонкие ключицы.

— Хансик, милый, садись на перекладинку,—сказала она,—помоем тебе писю.

Аврелий сощурился.

Узловатые пальчики, омытые пенкой, заскользили по члену мальчишки, который, словно нарочно, рогаткой растаращил ножищи перед благословленной Катенькой. Щеки Ханса раскраснелись, взгляд потупился то ли от стыда, то ли от возбуждения, а по лицу пробежалась острая, как тот самый ножик, улыбка.

— Фрау Катя, мошно бистрее? Мне ошень-ошень хорошо, Катя!

«Да она ему мастурбирует!»,—отчаянно подумал Аврелий. В самом деле, ему-то самому она никогда не мастурбировала. Она вообще никому не мастурбировала. Катька даже не целовала его. Каково!

— Утю-тю, Хансик,—Катенька засмеялась и поцеловала мальчишку в щеку,—тебе надо больше кушать. Будешь быстрее расти.

«Скотина»,—больше Аврелий вынести не смог. Пылая, как раскаленная головешка, он вылетел из ванной и скрылся у себя.

Весь день Аврелий пролежал на кровати в каком-то угрюмом состоянии. Только раз он услышал, как во флигель зашли с улицы компанией.

«Все в какие-то тартарары. Сперва в газетах писали про разложение армии, а сейчас Катька совсем свихнулась. То вбила себе в голову домостройную парашу и не давалась никому, хоть польку перед ней пляши, то с Хансом этим наворачивает, как трактирщица. Давай-давай, Катенька, пусть в наш флигилек ходят все подряд. Пускай! Сделаем из нашего дома бордель! Давай, Катенька, чего уж там стыдиться!»,—растрогавшись от собственных слов, Аврелий уткнулся в подушку и замолк, правда ненадолго—страшно захотелось есть.

Спустившись на кухню, Аврелий разочарованно сплюнул. На столе воцарилось настоящее чревоугодническое адище: тарелки, одна над другой, тенью пизанской башни покрыли кастрюли, из которых высосали до дна вместе с косточками супы, нарезали и недоели колбасу, подчистую выжрали буханку хлеба и не оставили ни единой крошки Аврелию.

Уйдя оттуда, Аврелий доковылял до двери в гостиную. Доковылял с закрытыми глазами, потому что мозг уже вообразил себе самое страшное.

— Ой, товарищ май,—Катенька в гостиной заикнулась,—о-о-ор, наши скоро доберутся до Рейзенбурга?

— Скоро, скоро, девонька. Уже там почти.

Аврелий открыл глаза, сам не зная на что. Одна худосочная лампа освещала Катерину, натирающую клитор, жирную спину майора, который ласково потрахивал ее спереди, и горбатое туловище второго солдафона, придерживающего пенис возле Катиной жопы, но не решающегося с ней ничего сделать. Кажется, он был контуженный.

На ковре в ногах, как собака, сидел Ханс и напевал себе под нос что-то лающе-немчинское.

В конце концов добродушный майор подмигнул мальчишке, и Ханс, подскочив, уселся на его место.

От пародийных дерганий Ханса затряслись все трое: и майор, заправляющий рубаху в штаны, и горбун, заблудившийся в Катькином заду, и Катя, захлебнувшаяся от хохота слюной.

Улыбнулся даже Аврелий.

Истерически хихикая, он снова поднялся к себе.

Не получилось у него сделать предложение.