Фетишизт

Валентин Дягилев (2025)

Аврелий Титов—учитель из глубинки, переживший революцию и три года безжалостной войны с Немчинией. Судьба столкнула его с плененным немчуком, который оказался куда опаснее, чем думалось. Теперь в старом селе никому не будет покоя.

Иллюзорный произвол

С детства Аврелий страдал расстройством сна. Это не была бессонница. Это не было вообще какое-то эфемерное воздействие длительности сна на его содержание. То, что приходило к Аврелию каждую ночь, являлось по своей структуре гораздо более развитой конструкцией сознания, чем просто сновидение. Если бы даже кому-то взбрело в голову сравнить эти две формы мозгового пьянства, вполне очевидно было бы то, что во время первой конструкции оргазм куда объемнее и приятнее. Аврелий это определил на своем опыте. Не сразу. Сперва он даже боялся засыпать.

Ложась в постель, маленький Аврелий с трепещущим сердцем ожидал, когда посреди ночи к нему вновь придут «руки, чтобы начать душить. Тогда он был еще глуп и не понимал, что «руки» являются внетелесными отростками его мозга, которые ему же — мозгу—всецело подчиняются.

Когда Аврелий их боялся, они, чувствуя страх, намеренно делали то, чего мальчик боялся: душили, затыкали рот, лезли в уши. Но стоило Аврелию в один день, а вернее в одну ночь направить мысли в другое русло—вот уже отростки прогибались под властным словом Мозга.

Аврелий решил, что «руки» больше его не побеспокоят. В одну из таких встреч он сказал им: «Надоели! Слабо вам подрочить мне, мрази?». Сказал в шутку, чтобы приструнить видения, но «руки» в действительности мгновенно сконцентрировались вокруг паха и начали дрочить.

«Охренеть», — успел подумать он и кончил. Так Аврелий не кончал еще никогда.

На утро мать огрела его метелкой, прикрикнув: «Идиот!».

С того дня Аврелий крепко уяснил, что, во-первых, «руки» подвластны Мозгу, а значит всякое его решение имеет на них воздействие, а, во-вторых, кончать нужно аккуратно.

Ночи стали для Аврелия днями, а дни ночами.

Это время вообще Аврелий окрестил про себя периодом Просветления.

С годами желание использовать «руки», как средство неуемного мастурбирования, у Аврелия почти совсем иссякло, а впоследствии и Катерина повлияла на его сознание таким обратно-катализаторным образом, что духовное озарение превратилось скорее в необходимость, которая от первоначального замысла давно отошла. А Катька всего того и знать не знала, окрыленная внезапно свалившимся на нее счастьем: боготворила Ханса и терпеть не могла Титова просто потому, что он напоминал ей ее покойную бабку и при входе никогда не вытирал ноги о тряпочку. Только сказать об этом она всегда боялась.

***

Аврелий вернулся с работы опустошенным не только в желудке, но и в голове. На языке у него крутились прилипчивые фразы-болванки, от которых не было покоя мозгам.

«Не исправлю тебе неуд, Короленко, не исправлю, идиот. Хоть на руках пройдись, ни в жизнь не исправлю. И ты, Пакрутин, от меня не отделаешься за ябедничество Гогману. Сохранились у меня еще палки отцовы. Не все же им без дела ржаветь».

Последняя мысль особенно взбодрила.

С такими мыслями он ввалился к себе в комнату, заговорщицки глянул на кровать и, решив, что работа может подождать часок-другой, завалился спать.

Во сне к нему пришли вновь «руки» и Аврелий, улыбнувшись, велел им его обнять.

Ханс давно уже караулил Аврелия на этаже, спрятавшись за шкафом, и, когда наконец увидел коротконогую фигуру в плаще «Швиден Зиль», мгновенно оживился.

Он подстерегал Аврелия по ночам и раньше, но сейчас в этом заключался глубокий экспериментальный смысл, который Ханс планировал реализовать еще неделю назад.

Только заприметив Аврелия, он вжался в стенку, и подождал двадцать минут до храпа. Сразу же после Ханс ручейком просочился внутрь и, согнувшись в три погибели, доковылял до кровати.

Он знал, что Аврелий спал крепко; чересчур крепко, уж если ему удавалось заснуть с первого раза. Тогда, достав бледный шприц, украденный у медсестры, мальчишка попытался закатать штанину Аврелия до места раны, но тут же передумал.

«Ну и ширные ше у вас ляшки, гер лехрер».

Вздохнув, Ханс расстегнул ремень Аврелия и приспустил штаны. Рана опухла и теперь ярко краснела.

«Зер гуд»,—улыбнулся мальчишка.

Аврелий зашевелился во сне и, сонно всхрюкнув, прошелестел:

«Что же вы делаете, дураки…Я же вам сказал, что теперь без этого…самого».

Когда Аврелий все-таки замолчал, Ханс вновь склонился над кроватью, щелкнул по шприцу и воткнул длинную иглу прямо посреди бордовой мякоти, которая не успела обрасти коркой. Прозрачная жидкость залилась под кожу.

Прошло десять минут, затем еще десять и еще пять, прежде чем Ханс, бледный как мертвец, тихонько вскрикнул снова «зер гуд», закусил губу до крови и чуть не упал без чувств на пол. В последний момент, стукнув себя по голове, мальчишка вылетел в коридор и залег на чердаке.

Ранка у Аврелия пропала без следа.

***

Когда Аврелий проснулся и обнаружил себя спящим с расстегнутыми штанами, что-то из далекого детства вдруг встало перед его глазами, кинуло прожигающую насквозь тень и так там и увязло, не найдя, куда бы ему можно было обратно деться. Ситуация оказалась катастрофической, потому что поставила Аврелия перед фактом неприятным и довольно обидным: «руки» его слушаться перестали.