День чёрной собаки

Вадим Панов, 2023

Седой юродивый бродит по Москве, раздражая богатых понаехавших речами, которые никто не хочет слышать… Стаи летучих мышей вылетают из багажников каршеринговых автомобилей, открывая то, что никто не хочет видеть. Безжалостный серийный убийца выкладывает в Сеть видеоролики с записью изощренных преступлений, и их смотрят все. Не хотят, но смотрят. Замирая от ужаса, и пытаясь понять, кто станет следующей жертвой? Как поймать того, кто бросил вызов обществу? Это предстоит сделать майору Феликсу Вербину, но чтобы раскрыть дело, ему нужно узнать, какое отношение к потрясшим Москву убийствам имеет большая чёрная собака…

в прошлом году

Чувство настоящего дома.

Неповторимое ощущение самого настоящего дома. Главного в жизни.

— Я вас помню, — тихо произнесла Ада, держа фарфоровую чашку и блюдце на уровне глаз. — Я вас помню, дорогие мои, и очень вас люблю.

И улыбнулась. Улыбнулась грустно, но без тоски, потому что время тоски закончилось — осталась только лёгкая грусть.

— Я вас помню, — повторила молодая женщина и сделала маленький глоток горячего травяного чая.

Вернула чашку на стол и закуталась в плед. Октябрь в этом году выдался необычайно тёплым, но сидеть на открытой террасе без пледа Ада не рискнула. Закуталась плотнее и подвинула блюдце с чашкой ближе к краю стола.

И вновь им улыбнулась.

Мама всегда хотела, чтобы в их доме был фамильный сервиз. Фарфоровый. Настоящий чайный сервиз на шесть персон. Лучше, конечно, на двенадцать, но можно и на шесть. Сделанный только для них и обязательно — с гербом. Или с вензелем. Папа посмеивался, говорил: «Ну, что ты, мы ведь не графы, даже не бароны. Да и фамилия не самая дворянская — Кожины. Зачем?» Но мама очень хотела, и на пятнадцатую годовщину свадьбы папа сделал ей желанный подарок. Сервиз действительно получился красивым: папа выбрал фарфор приятного кремового оттенка, на котором восхитительно смотрелся изящный, выполненный серебром вензель. Не герб, тут папа проявил твёрдость, но вензель, в центре которого красовалась буква «К». Мама была счастлива и радовалась подарку, как ребёнок. Ада — тоже. Сначала. А потом она услышала… случайно… и не в тот, конечно, день, а много позже, спустя год, а то и два… услышала обрывок разговора. Родители завели речь о сервизе — случайно, — и папа ответил, что поскольку у них растёт дочка, то через некоторое время фамильный сервиз потеряет своё значение.

«Если только фамилия её мужа не будет начинаться на “К”».

«Ада не станет выбирать мужа по первой букве фамилии», — рассмеялась в ответ мама.

«Я знаю», — сказал папа, и на этом разговор окончился.

И отношения Ады с сервизом тоже закончились. Она больше им не восхищалась, не замирала, любуясь и ощущая себя графиней или на худой конец баронессой, он стал для неё просто «ещё одним набором предметов» из посудного шкафа. А после того как родители погибли в автокатастрофе, Ада увезла сервиз из их большой квартиры на дальнюю дачу — в «Сухари». Но не выбросила, даже подумать не могла выбросить. Увезла из квартиры, чтобы часто не попадался на глаза, но здесь чай пила только из него. Потому что здесь, на даче, она по-прежнему оставалась той самой Адой Кожиной. И навсегда останется.

Потому что не могла представить мужчину, который сумеет уговорить её сменить фамилию.

Она поднесла чашку к губам, сделала глоток и поняла, что, задумавшись, потеряла счёт времени: прошло не менее пятнадцати, а то и двадцати минут, поскольку чай из обжигающе-горячего превратился в ледяной, а вечерняя тьма окончательно захватила власть над миром: ельник потемнел, мрачной массой нависнув над участком Ады и резко выделяясь на фоне неба, освещённого ещё не поднявшейся полной луной. А настенные светильники, которые она включила, выйдя на террасу — просто так, чтобы «потом не вставать», — изо всех сил боролись с подступившей тьмой, с трудом удерживая за собой террасу.

Их свет таранит мрак, но не может ничего поделать с окутавшей посёлок тишиной.

С тишиной, пришедшей из самого сердца угрюмого ельника.

Участок Ады располагался на краю посёлка, и его дальняя сторона примыкала к общему забору, в котором папа прорезал калитку. Сплошной кирпичный забор был высоким — трёхметровым, а калитка — маленькой, с красивой резной ручкой. Вокруг неё густо росла сирень, и в детстве калитка казалась Аде дверью в волшебную страну. Ощущение усиливали высокие ели, плотной стеной подступающие к забору с той стороны. Теоретически их нужно было проредить, но сначала не подумали, а потом стало поздно — участки облагородили, и как безопасно валить на них вековые ели, никто не понимал — поэтому теперь северная и восточная стороны посёлка вгрызались в нетронутую чащу.

В царство леших и ведьм…

В волшебную страну, которую Ада сначала побаивалась, потом привыкла и не испытывала никакого беспокойства, слушая тишину, идущую из мрачного ельника. Наоборот — с наслаждением погружалась в неё, отдыхая от городского шума. Но при этом никогда не растворялась в ней полностью, всегда оставалась настороже, потому что знала точно, что тишина способна обмануть, а ведьма ближе, чем кажется.

Всё тёмное ближе, чем кажется…

И не всегда от него можно спастись. Не всегда тебе могут помочь спастись.

Ада взяла чашку двумя пальцами, подняла, но вспомнила, что чай остыл, вздохнула и вернула на блюдце.

«Интересно, Руслик пил здесь чай? Сидя, как я сейчас, на террасе и разглядывая тёмный лес? На террасе он, конечно же, сидел, но вряд ли пил чай…»

Вспомнив, сколько пустых бутылок из-под коньяка и водки ей пришлось вывезти из дома, Ада грустно улыбнулась. И бросила взгляд на соседний дом. Затем поднялась, медленно направилась к двери, но прежде, чем войти внутрь, не удержалась и провела рукой по раме большого, во всю стену, окна.

Дом…

Он вызывал у молодой женщины абсолютно противоположные чувства: непреодолимое влечение и яростное отторжение. Хотелось от него избавиться, но она последовательно отвергла три необычайно выгодных предложения о покупке. Хотела никогда в него не возвращаться, но обязательно появлялась в октябре и непредсказуемо — в течение года. Могла месяцами о нём не вспоминать, а затем неожиданно сорваться и примчаться в «Сухари» на неделю, а то и две. И просто быть здесь.

Или приехать на выходные…

Потому и не продавала: в деньгах Ада не нуждалась, зато прекрасно знала, что когда её в очередной раз «дёрнет», она приедет в «Сухари», вбежит в дом, если дверь будет заперта — влезет в окно, — и останется внутри столько, сколько будет нужно, не обращая внимания на живущих в нём людей. Примчится, чтобы успокоиться, чтобы наполниться домом, наесться им так, чтобы захотелось бежать прочь. Из дома, в котором всё настолько знакомо и любимо, что кажется чужим, в котором пахнет так, как нигде больше. В котором сами собой появлялись воспоминания, которые Ада ненавидела. Без которых она не была собой. Из дома, в котором ей хотелось счастливо улыбаться и кричать от безысходности. В какие-то мгновения — отчаянно громко, зажимая уши руками, рыдая навзрыд, кричать, вкладывая в крик всю себя.

И Ада закричала — отчаянно громко, сквозь слёзы, вкладывая в крик всю себя.

И проснулась. И сразу посмотрела на часы.

02:45.

И только затем поняла, что проснулась от собственного крика.

Но откуда взялся крик, не поняла — плохой сон ушёл, память о нём глубоко нырнула в ночную тьму и утащила с собой неприятные ощущения. Ада сладко потянулась, намереваясь продолжить спать. И неожиданно подумала, что только здесь, в старом доме из детства, просыпаясь ночью, она сразу понимала, где находится: и в родительской квартире, и в нынешней, и в особняке на Рублёвке у Ады случались мгновения замешательства, и требовалось время, чтобы осознать себя. Здесь — никогда. Возможно, потому, что только этот дом, в который её тянуло и из которого хотелось бежать, она воспринимала своим. А остальные — нет. В этом доме она ориентировалась даже в темноте, а в остальных — нет. И ощущение не поменялось даже после того, как из своей комнаты Ада перебралась в большую родительскую спальню.

«Как я здесь оказалась?»

Ада посмотрела на тёмный потолок и поняла, что совершенно не помнит, как ложилась спать. Последнее отчётливое воспоминание — она выключает светильники, погружая террасу во тьму.

«Что я делала дальше?»

В обычном случае — помыть посуду, подняться к себе, принять быстрый душ, почистить зубы и лечь спать. Судя по надетой пижаме и ощущениям — все пункты выполнены, но ни один из них не отложился в памяти.

«Мои действия настолько однообразны, что мозг не считает нужным их запоминать?»

Ада поднялась с кровати и посмотрела на часы:

02:45.

Накинула халат, улыбнулась отражению в большом трюмо — Ада себе нравилась, — вышла из спальни и спустилась на первый этаж. В темноте. Во-первых, чтобы глаза не привыкли к яркому свету, иначе потом придётся ворочаться в постели не меньше часа. Во-вторых, зачем свет, если знаешь каждую ступеньку? Каждый угол? Кроме того, разошлись дождливые тучи, и набравшая силу Луна яростно лупила в окна, превращая ночь в вечер.

Ада не стала включать свет, но на третьей снизу ступеньке остановилась и замерла, затаив дыхание. Что-то было не так. Ада не могла определить, что именно не так, но была абсолютно уверена в том, что в доме что-то не так. И не могла проигнорировать это чувство.

«Почему я проснулась? Захотела пить? Но раньше я никогда из-за этого не просыпалась. Могла встать с жутко пересохшим ртом, но никогда не просыпалась от жажды. Почему я проснулась?»

Не замёрзла. В туалет не хотелось. Тогда почему?

Отсутствие ответа мешало сделать следующий шаг. Ада продолжила стоять на третьей снизу ступеньке, пристально разглядывая тёмный холл, и наконец заметила, что большая люстра исчезла, а вместо неё на длинном проводе висит… мусорный мешок? чёрный рюкзак? куль, свёрнутый из тёмной обёрточной бумаги? Кто-то убрал люстру, повесив на её место это… в этот момент глаза окончательно привыкли к темноте, и Ада поняла, что видит.

И закричала.

Потому что на длинном проводе мерно покачивался не мешок, не куль, не рюкзак, а мёртвая чёрная собака. Крупная чёрная собака, имя которой Ада будет помнить всю жизнь. Лапы сведены судорогой, пасть оскалена, чёрные глаза смотрят на молодую женщину, которая… которая несколько секунд стояла неподвижно, хватая открытым ртом воздух, а затем закричала. Закричала бешено. Закричала от ужаса и боли.

Закричала так сильно, что проснулась.

И сразу посмотрела на часы.

02:45.

Накинула халат, улыбнулась отражению в большом трюмо — Ада себе нравилась, — вышла из спальни и спустилась на первый этаж. В темноте. Во-первых, чтобы глаза не привыкли к яркому свету, иначе потом придётся ворочаться в постели не меньше часа. Во-вторых, зачем свет, если знаешь каждую ступеньку? Каждый угол? Кроме того, разошлись дождливые тучи, и набравшая силу Луна яростно лупила в окна, превращая ночь в вечер.

Ада не стала включать свет, поэтому двигалась неспешно. Спустилась со второго этажа, прошла на кухню, взяла с сушки бокал, налила воды из-под крана, сделала глоток и задумалась: «Почему я проснулась? Захотела пить? Но раньше я никогда из-за этого не просыпалась. Могла встать с жутко пересохшим ртом, но никогда не просыпалась от жажды. Почему я проснулась?»

Не замёрзла. В туалет не хотелось. Тогда почему?

Тучи снова захватили небо и спрятали полную Луну, поменяв её свет на свой дождь. На очень сильный дождь, который даже не шёл, а лил: мягкая крыша глушила шум, скрывая истинную мощь ливня, но когда Ада подошла к большому окну на террасу, до неё долетели звонкие удары по плитке, стульям, столику и чайной чашке из фамильного сервиза, которую она позабыла забрать. Чашка успела до краёв наполниться дождевой водой, и, увидев её, Ада захотела пить. Неистово захотела. До дрожи в пальцах. До спазмов в горле. До животной жадности и готовности драться за каждую каплю вожделенной влаги.

«Пить!»

Ада прикоснулась к ручке, собираясь распахнуть дверь и скорее добраться до чашки с дождевой водой, как вдруг увидела, что сидящая за столом старуха медленно подняла чашку — двумя пальцами, чопорно отставив мизинец, — и сделала большой глоток.

«Нет!»

У ног старухи сидела большая чёрная собака. Сидела неподвижно, как мёртвая.

«Нет!»

У Ады не было сил кричать — горло поржавело от сухости, а язык до крови царапал нёбо.

Старуха повернула голову, презрительно улыбнулась и вылила остатки воды на пол, по которому весело били крупные капли ночного ливня. И засмеялась, глядя молодой женщине в глаза. Засмеялась злым, каркающим смехом, заставив Аду закричать…

И проснуться.

02:45

Трясёт.

Большая спальня её старого дома.

Трясёт.

Накидывать халат не стала — в комнате тепло и сухо, несмотря на приоткрытое окно и пошедший дождь. Несильный. Под шелест которого должно замечательно спаться. Посидела немного, вздрагивая всем телом и глядя на своё отражение в большом трюмо, криво улыбнулась и сказала:

— Похоже, без этого не обойтись. — Взяла телефон, набрала номер, а услышав заспанный голос тихо произнесла: — Илья, ты очень-очень нужен.

///

Без четверти три. Чудесное время, чтобы вернуться в кровать, выкинуть из головы неожиданный звонок и попытаться вернуться в чудесное состояние убаюканности шуршащим за окном дождём. Сладко доспать до положенного часа и лишь тогда вернуться к делам.

Очень хотелось спать.

Домой Илья вернулся уставшим, как собака: днём у него состоялись две серьёзные встречи, которые не получилось развести на разные даты, за ними последовало долгое совещание у вице-президента, а потом Илья поехал в фитнесклуб и слегка перестарался на тренажёрах. В результате едва добрёл до кровати и мгновенно уснул. И сейчас с удовольствием бы повторил последнюю часть программы, но звонок разбудил Галю.

И разбудил, и разозлил.

Жена дождалась, когда Илья закончит разговор, вышла из спальни и холодно поинтересовалась:

— Это была она?

Отрицать не имело смысла.

— Да, — кивнул Бархин, надеясь, что затягивать скандал Галя не станет. Наверняка же тоже хочет спать.

— Чего хотела?

— Помощи.

— У неё муж есть.

— Я знаю.

— Муж о ней не заботится?

— Заботится, — убито произнёс Бархин, хотя не был уверен в точности ответа.

— Тогда почему она звонит тебе? Да ещё среди ночи?

— Ты знаешь почему.

— А ты знаешь, что мне это не нравится.

— А ты знаешь, что Ада и Платон — мои старые друзья, часть моей жизни, и я…

— Я не собираюсь тебя делить. Я хочу получить всё.

— Ты получаешь всё.

— Этот звонок означает, что не всё, — жёстко произнесла Галя. — И если такие звонки будут продолжаться, мне придётся поставить вопрос ребром: или я, или она. Пусть о ней заботится муж. Почему ты готов терпеть подобные выходки, да ещё мчаться к ней на помощь?

Илья помолчал, после чего угрюмо произнёс:

— Она наркоманка.