Гость Дракулы (сборник)

Брэм Стокер

Сборник мистических рассказов Брэма Стокера, автора культового романа о зловещем вампире графе Дракуле. Заглавный рассказ «Гость Дракулы» сюжетно предваряет основное действие «Дракулы» и изначально являлся одной из его глав; впоследствии был опубликован вдовой писателя вместе с остальными, леденящими кровь, историями. Смертельно опасные приключения в Вальпургиеву ночь, встречи с жуткими призраками и демоническими существами, предательство и возмездие судьбы… Только не читайте на ночь!

Дом Судьи

Когда приблизилось время экзамена, Малькольм Малькольмсон решил отправиться куда-нибудь и заняться чтением. Он опасался соблазнов морского побережья, но его страшило и сельское уединение, поэтому он решил найти непритязательный городок, где ничто не будет отвлекать его. Он воздержался от дружеских предложений, поскольку каждый из друзей стал бы рекомендовать знакомое место, где у него имелись приятели. Поскольку Малькольмсон хотел избегать знакомых людей и не имел желания пользоваться вниманием их знакомых, он решил выбрать наугад. Он собрал портмоне с необходимой одеждой и книгами, а потом взял билет до первого места в железнодорожном расписании, название которого было ему незнакомо.

После трехчасовой поездки, когда он высадился в Бенчерче, то тешился мыслью о том, что хорошо запутал следы и получил возможность мирно заниматься своими исследованиями. Он отправился в единственную гостиницу этого сонного городка и подготовил все необходимое для ночлега. В Бенчерче имелся сельский рынок, поэтому раз в три недели он был переполнен приезжими, но в остальные дни был не более привлекательным, чем пустыня. День за днем Малькольм старался найти место, еще более тихое и уединенное, чем в его гостинице «Добрый путник». Лишь одно из таких мест привлекло его внимание, и оно несомненно удовлетворяло его самые смелые представления о тишине и покое; здесь более подошло бы слово «опустошение», а не «уединение». Это был старый, беспорядочно построенный, но еще крепкий дом в стиле короля Якова с массивной коньковой крышей и необычно маленькими окнами, установленными выше обычного, и обнесенный прочной кирпичной стеной. Действительно, при осмотре он больше напоминал укрепленный форт, чем обычное жилье.

«Вот оно, — подумал он. — То самое место, которое я искал, и если я смогу получить его, то буду совершенно счастлив». Он еще больше возрадовался, когда убедился в том, что сейчас оно необитаемо.

На почте он узнал имя агента по недвижимости, который был необыкновенно удивлен предложением сдать в аренду часть старого дома. Мистер Кэрнфорд, местный юрист и агент по недвижимости, оказался добродушным пожилым джентльменом и откровенно признал свое удовлетворение тем обстоятельством, что кто-то желает поселиться в доме.

— Откровенно говоря, от лица владельцев я буду только рад сдавать дом любым постояльцам бесплатно даже в течение нескольких лет, лишь бы видеть, что кто-то живет там. Он так долго пустовал, что вокруг него собралась целая масса нелепых предрассудков, которые лучше всего будет развеять наличием жильцов, если бы только… — тут он лукаво посмотрел на Малькольсмона, — …если бы только здесь не поселился ученый, жаждущий тишины и покоя.

Малькольмсон решил, что нет смысла расспрашивать о «нелепых предрассудках»; он понимал, что если захочет, то получит подробные сведения об этом месте. Он оплатил трехмесячную аренду, получил квитанцию с именем пожилой женщины, которая, вероятно, согласится обслуживать его, и ушел с ключами в кармане. Затем он направился к владелице постоялого двора, которая была доброй и жизнерадостной женщиной, и спросил у нее, какие вещи и припасы ему потребуются. Она потрясенно всплеснула руками, когда узнала, где он решил поселиться.

— Только не в Доме Судьи! — воскликнула она и побледнела. Малькольмсон объяснил расположение дома и добавил, что не знал его название. Когда он закончил, она сказала:

— Да, это то самое место! Дом Судьи, будь он проклят!

Он попросил рассказать о происхождении названия и об источнике дурных слухов. Она рассказала, что дом получил такое название много лет назад — она точно не знает, но полагает, что с тех пор прошло больше ста лет, — когда там жил судья, которого все страшились из-за непомерной жестокости его приговоров обвиняемым на выездных судебных сессиях. Что касалось самого дома, она не могла сказать ничего особенного. Она часто спрашивала, но никто не мог точно ответить; было лишь общее ощущение чего-то дурного, и за все свои деньги из Дринкуотерского банка она не осталась бы в этом доме даже на один час. Потом она извинилась перед Малькольмсоном за свои тревожные речи.

— Это нехорошо с моей стороны, сэр, но прошу меня извинить, тоже нехорошо, что вы — такой молодой джентльмен! — собираетесь жить там совсем один. Если бы вы были моим сыном, опять-таки прошу прощения, я не отпустила бы вас и на одну ночь, даже если бы отправилась туда сама и установила большой набатный колокол на крыше!

Она была так откровенна и так добра в своих намерениях, что Малькольмсон поневоле был тронут ее излияниями. Он сказал, как ему приятно такое внимание к его персоне, и добавил:

— Но, моя дорогая миссис Уитхэм, вам вовсе не стоит беспокоиться обо мне. Человеку, который готовится к математическому экзамену в Кембридже, приходится слишком много думать, чтобы уделять хотя бы краешек своего ума каким-то тайнам. Гармоническая прогрессия, преобразования и совмещения, а также эллиптические функции будут достаточно глубокими таинствами для меня!

Миссис Уитхэм любезно позаботилась о его поручениях, и он отправился искать пожилую женщину, которую ему порекомендовали. Через два часа, когда он вернулся в Дом Судьи вместе с ней, то обнаружил миссис Уитхэм собственной персоной, ожидавшую нескольких мужчин и мальчиков с объемистыми пакетами, и помощника мебельщика с кроватью в экипаже, — ибо, по ее словам, хотя столы и стулья находились в приличном состоянии, но кровать не проветривалась уже более пятидесяти лет и никак не подходила для молодого человека. Она проявила любопытство к дому, и несмотря на деланый страх перед «чем-то» — такой сильный, что при малейшем звуке она хваталась за Малькольмсона, — она обошла весь дом.

После осмотра дома Малькольмсон решил сделать своим главным обиталищем столовую, которая была достаточно просторной и удовлетворяла всем его требованиям, а миссис Уитхэм вместе с домработницей миссис Демпстер принялась устраивать остальные дела. Когда крытые корзины были доставлены и распакованы, Малькольмсон с благодарностью убедился в том, что она доставила ему достаточно продуктов со своей кухни, чтобы протянуть несколько дней. Перед уходом она осыпала его всевозможными добрыми пожеланиями и добавила:

— Наверное, сэр, поскольку это большая и продуваемая комната, будет полезно установить большие ширмы вокруг вашей кровати, — хотя, по правде говоря, я сама бы умерла от страха перед привидениями!

Образ, который она вызвала в своем воображении, был слишком чувствительным для ее нервов, и она поспешила удалиться.

Миссис Демпстер высокомерно фыркнула, наблюдая за ее отъездом, и заметила, что сама она не испытывает ни капли страха перед призраками.

— Вот что я вам скажу, сэр, — проворчала она. — Призраки могут являться в обличии всевозможных вещей. Крысы, мыши и жуки, скрипучие двери и разбитые окна, заедающие ящики и ржавые рукоятки, которые выпадают из гнезд посреди ночи. Посмотрите на эту стенную панель: ей уже больше ста лет! Как вы думаете, там нет крыс или тараканов? И вы полагаете, сэр, что не увидите их? Я говорю, что призраки — это крысы, и не думайте ничего другого!

— Миссис Демпстер, — серьезно ответил Малькольмсон и отвесил вежливый поклон. — Вы знаете больше, чем лучший студент математики! И позвольте сказать, что в качестве высокой оценки вашего несомненного здравомыслия и душевной трезвости я уступлю вам право владения этим домом и позволю вам остаться здесь через два месяца после моего отъезда, ибо четырех недель будет вполне достаточно.

— Искренне благодарю вас, сэр, — ответила она. — Но я не могу спать за пределами своего дома. Я живу в богадельне Гриншоу, и если я проведу хотя бы одну ночь под другой крышей, то лишусь единственного жилья. Там очень строгие правила, и есть много желающих занять вакантное место, так что я не могу рисковать. Не считая этого обстоятельства, сэр, я буду рада приходить сюда и заботиться о домашнем хозяйстве, пока вы живете здесь.

— Сударыня, — поспешно ответил Малькольмсон. — Я выбрал это место ради уединения, и можете поверить, что я благодарен покойному мистеру Гриншоу за организацию столь замечательной богадельни — ведь теперь я избавлен от главного искушения! Сам святой Антоний не мог бы пожелать большего!

Пожилая женщина хрипло рассмеялась.

— Ах молодые джентльмены! — сказала она. — Вы ничего не боитесь, а в таком месте вы получите доподлинное уединение.

Она приступила к уборке, а вечером, когда Малькольмсон вернулся с прогулки — он всегда брал с собой какую-нибудь книгу для изучения на природе, — то обнаружил, что его комната прибрана и чисто выметена, в старом камине пылает огонь, горит лампа, а на столе накрыт ужин, приготовленный из превосходной снеди миссис Уитхэм.

— Вот это настоящий уют! — произнес он, потирая руки.

После ужина, когда Малькольмсон поставил поднос с посудой на другом конце большого обеденного стола, он снова достал книги, подложил дров в камин, подровнял фитиль лампы и приступил к серьезной работе. Он безостановочно читал и вел записи до одиннадцати вечера, а потом немного отвлекся, чтобы подложить еще дров, снова подровнять фитиль и заварить себе чаю. Ему всегда нравился этот напиток, и во время учебы в колледже он допоздна засиживался за работой и пил чай. Все остальное было для него непозволительной роскошью, но чай он поглощал с удовольствием и в большом количестве. Огонь в камине полыхал, сыпал искрами и отбрасывал причудливые тени на стены старинной столовой, пока он потягивал горячий чай и наслаждался ощущением своей обособленности от других представителей человеческого рода. Тогда он впервые заметил, какой шум производят крысы.

«Они не могли так возиться все время, когда я был занят чтением, — подумал он. — Иначе я бы непременно услышал это!»

Теперь, когда шум усилился, он довольствовался мыслью о том, что это новое ощущение. Было очевидно, что сначала крысы испугались его присутствия, огня в камине и света лампы, но со временем они осмелели и теперь резвились, как хотели.

Как шумно они возились, и какие странные звуки они издавали! Стуча коготками, они шастали вверх-вниз за стенными панелями и над потолком; они что-то грызли, скреблись и царапались. Малькольмсон улыбнулся, когда вспомнил слова миссис Демпстер: «Призраки — это крысы, и не думайте ничего другого!» Когда чай начал оказывать стимулирующий эффект на его интеллект и нервную систему, он с радостью предвкушал еще один долгий период усердной работы до конца ночи. Это придало ему уверенности, и Малькольмсон решил хорошенько осмотреть комнату. Он взял лампу и стал бродить вокруг, удивляясь, почему такой необычный и красивый старинный дом так долго простоял заброшенным. Дубовые стенные панели были покрыты тонкой резьбой, особенно прекрасной и редкостной вокруг дверей и окон. На стенах висели старинные картины, но они были так густо покрыты пылью и грязью, что он не мог рассмотреть никаких подробностей, хотя держал лампу высоко над головой. Тут и там он замечал, как из трещины или дыры на мгновение высовывается крысиная мордочка с яркими глазами, блестевшими в свете лампы, но в следующее мгновение она исчезала, оставляя за собой только писк и шорох бегущих лапок. Но больше всего его поразила веревка от большого набатного колокола на крыше, висевшая с правой стороны от камина. Он пододвинул ближе к огню дубовый стул с высокой резной спинкой и сел допивать последнюю кружку чая. Покончив с этим, он поправил дрова в очаге и вернулся к работе, усевшись на краю стола, так что огонь находился слева от него. Какое-то время мыши беспокоили его своей неустанной возней, но он привык к шуму, как люди привыкают к тиканью часов или к реву бегущей воды; кроме того, он настолько погрузился в свои изыскания, что все остальное, кроме решения текущей задачи, перестало существовать для него.

Внезапно он поднял голову, хотя еще не решил задачу. Воздух был наполнен тем предрассветным ощущением, которого так страшится всяческая нечисть. Крысы прекратили свою возню. Малькольмсону казалось, что это произошло совсем недавно, и воцарившаяся тишина потревожила его, оторвав от работы. Огонь уже почти не горел, но от углей шло темно-красное сияние. Внезапно он вздрогнул, несмотря на свое sang froid ^[3].

На дубовом стуле с высокой спинкой справа от камина сидела огромная крыса, злобно смотревшая на него. Он сделал угрожающий жест, чтобы прогнать ее, но крыса не двинулась с места. Тогда он сделал вид, будто что-то бросает в ее сторону. Существо все равно не пошевелилось, но сердито оскалило длинные белые зубы, а его глаза в свете лампы засверкали с еще большей жестокостью.

Малькольмсон был изумлен такой наглостью; схватив кочергу, валявшуюся возле очага, он устремился вперед с намерением прикончить незваную гостью. Но прежде, чем он успел нанести удар, крыса спрыгнула на пол, побежала к веревке набатного колокола и полезла вверх, вскоре исчезнув из виду там, куда не проникал свет лампы с зеленым абажуром. Как ни странно, после этого шумная крысиная возня за стенными панелями сразу же возобновилась.

К тому времени Малькольмсон совсем отвлекся от решения задачи, поэтому, когда пронзительный петушиный крик возвестил о приближении утра, он лег в постель и заснул.

Он спал так крепко, что не проснулся даже с приходом миссис Демпстер, которая пришла убирать его комнату. Лишь когда она навела порядок, приготовила завтрак и постучала по ширме, отгораживавшей его кровать, он начал просыпаться. Малькольмсон чувствовал себя немного утомленным после вчерашней ночной работы, но чашка крепкого чая освежила его. Он взял книгу и отправился на утреннюю прогулку, прихватив с собой несколько сэндвичей на тот случай, если решит не возвращаться домой к обеду. Он нашел тихую дорожку между высокими вязами за пределами города и провел там большую часть дня за изучением трудов Лапласа. На обратном пути он заглянул к миссис Уитхэм, чтобы поблагодарить ее за доброту. Когда она увидела его приближение из-за высокого эркерного окна своего кабинета, то сама вышла ему навстречу и пригласила внутрь. Испытующе посмотрев на него и покачав головой, она сказала:

— Не переусердствуйте, сэр. Сегодня вы выглядите гораздо более бледным, чем обычно. Долгая умственная работа в ночные часы никому не приносит пользу! Но расскажите, сэр, как вы провели ночь? Надеюсь, хорошо? Вы не представляете, сэр, как я была рада, когда миссис Демпстер сообщила мне сегодня утром, что с вами все в порядке и что вы крепко спали, когда она пришла.

— Да, со мной все в порядке, — с улыбкой ответил он. — И «что-то дурное» пока не беспокоило меня. Только крысы; но, доложу я вам, что за цирк они устраивают по всему дому! Там была одна, точь-в-точь старый дьявол, которая уселась на мой стул у камина и не желала уходить, пока я не припугнул ее кочергой. Тогда она вскарабкалась по веревке набатного колокола и скрылась где-то в стене или на потолке, — я не разглядел из-за темноты.

— Господи, спаси! — воскликнула миссис Уитхэм. — Старый дьявол, сидящий на стуле у камина! Прошу вас, сэр, будьте осторожнее. Многие слова, сказанные в шутку, оказываются правдой.

— Что вы имеете в виду? Честное слово, не понимаю.

— Старого дьявола! Нет, сэр, не нужно смеяться, — добавила она, ибо Малькольмсон от души расхохотался. — Вам, молодым людям, очень просто смеяться над вещами, которые заставляют старших содрогаться от страха. Но не берите в голову, сэр, не берите в голову. Ради бога, смейтесь хоть целыми днями. Разве это не то, чего я желала бы для себя? — И добрая дама широко улыбнулась, симпатизируя его веселью; ее страхи ненадолго отступили.

— О, простите меня, — сказал Малькольмсон, — не считайте меня грубияном, но эта идея была чересчур даже для меня: старый дьявол собственной персоной, восседающий на моем стуле!

При мысли об этом он снова залился смехом, а потом ушел домой ужинать.

В тот вечер крысиная возня началась раньше; в сущности, она продолжалась и до его прибытия и прекратилась лишь на короткое время, когда его присутствие потревожило крыс. После ужина он некоторое время сидел у камина и курил, а потом расчистил место на столе и принялся за работу, как раньше. Сегодня крысы были еще более оживленными, чем вчера вечером. Как они шныряли вверх и вниз за стенными панелями, под полом и над потолком! Как они скреблись, грызлись и попискивали! Постепенно смелея, они высовывались из нор, щелей и потаенных уголков, так что их глаза светились словно крошечные лампы в отблесках огня, пылавшего в камине. Но ему, уже привыкшему к их присутствию, крысиные глаза не казались злобными; их игривость даже трогала его. Иногда самые смелые из них совершали вылазки на пол или вдоль стенных карнизов. Время от времени, когда они становились особенно надоедливыми, Малькольмсон издавал звуки, чтобы отпугнуть их, хлопая ладонью по крышке стола или свирепо шепча «хш! хш!», так что они разбегались по своим норам.

Вечер незаметно перешел в ночь, и, несмотря на шум, Малькольмсон все глубже погружался в свою работу.

Он сразу же остановился после того, как внезапно наступила полная тишина. Ни малейшего шороха, ни попискивания: тихо, как в могиле. Он вспомнил странное происшествие, случившееся вчерашней ночью, рефлекторно посмотрел на стул, стоявший у камина, и его пронзило необычное ощущение.

Как и вчера, на стуле сидела та самая огромная крыса, уставившаяся на него злобным взглядом.

Он схватил ближайшее, что нашлось под рукой, — справочник логарифмов — и швырнул в крысу. Прицел был неточным, и тварь не пошевелилась, поэтому он повторил вчерашний трюк с кочергой. И снова крыса, преследуемая по пятам, быстро забралась по веревке набатного колокола. И снова ее исчезновение сопровождалось дружным шумом остальной крысиной братии. Как и в прошлый раз, Малькольмсон не смог увидеть, в какой части комнаты исчезла крыса, потому что зеленый абажур лампы оставлял верхнюю часть комнаты в темноте, а угли в камине почти прогорели.

Посмотрев на часы, он обнаружил, что время приближается к полуночи. Не сожалея об этом небольшом дивертисменте, Малькольмсон развел огонь и заварил ночной чай. Он хорошо продвинулся в своей работе и решил вознаградить себя за труды сигаретой; поэтому он устроился на дубовом стуле перед огнем и с удовольствием закурил. За этим занятием ему пришло в голову, что неплохо бы выяснить, куда убежала крыса, поскольку у него имелись определенные замыслы на завтрашний день, во многом связанные с приобретением крысоловки. Он зажег другую лампу и установил ее таким образом, чтобы она хорошо освещала угол стены справа от камина. Потом он собрал все книги, которые имел при себе, и расположил их поудобнее для прицельного бомбометания. Наконец он поднял веревку набатного колокола и положил ее конец на стол, закрепив под лампой. При этом он невольно отметил необыкновенную гибкость веревки для такой толщины и при том, что ею давно не пользовались. «На ней можно кого-нибудь повесить», — подумал он. Покончив с этими приготовлениями, он огляделся по сторонам и благодушно произнес:

— Ну вот, друг мой, — думаю, на этот раз мы лучше познакомимся с тобой!

Он снова приступил к работе, и хотя поначалу крысиная возня, как и раньше, немного отвлекала его, вскоре он увлекся своими задачами и предположениями.

Через некоторое время ему снова пришлось обратиться к своему непосредственному окружению. На этот раз не внезапная тишина привлекла его внимание, а легкое движение веревки и шевеление лампы. Не шевелясь, он убедился в том, что разложенные книги находятся под рукой, а потом посмотрел вверх и увидел, как огромная крыса упала с веревки на дубовый стул и злобно воззрилась на него. Он взял книгу в правую руку, тщательно прицелился и метнул ее в крысу. Последняя одним быстрым движением отпрянула в сторону и уклонилась от снаряда. Он взял другую книгу, потом третью и стал швырять их одну за другой, но каждый раз безуспешно. Наконец, когда он встал из-за стола с книгой, готовой к броску, крыса запищала и как будто испугалась. Это лишь раззадорило Малькольмсона, и очередной снаряд с глухим звуком угодил точнехонько в крысу. Она издала жуткий визг и бросила на своего гонителя взгляд, исполненный неизбывной злобы, а потом взобралась на спинку стула, совершила громадный прыжок к веревке набатного колокола и молнией метнулась наверх. Лампа закачалась под неожиданной нагрузкой, но подставка была тяжелой, и она не опрокинулась. Малькольмсон не сводил глаз с крысы и при свете второй лампы увидел, как она перепрыгнула на стенной карниз и исчезла в дыре за одной из картин в массивных рамах, висевших на стене, скрытой под слоем пыли и грязи.

— Утром я разведаю твое обиталище, друг мой, — пообещал студент. — Третья картина от камина; теперь я не забуду.

Он принялся собирать свои книги, называя их по заглавиям:

— «Конические сечения» оказались бесполезными, как и «Циклоидные осцилляции». Так… Это не «Начала Ньютона», не «Четвертичные структуры» и не «Термодинамика». Вот книжка, которая угодила в цель!

Малькольмсон поднял книгу и посмотрел на нее. Он вздрогнул, и по его лицу внезапно разлилась бледность. Тревожно оглядевшись по сторонам, он поежился и пробормотал:

— Библия, которую дала мне мать! Что за странное совпадение…

Он снова уселся за работу, а крысы в стенах возобновили свою шумную возню. Теперь они не беспокоили его; их присутствие каким-то образом внушало ему ощущение товарищества. Но он не мог сосредоточиться на работе и после безуспешных попыток вернуться к теме, еще недавно занимавшей его, опустил руки и ушел спать, когда первые лучи рассвета затеплились в восточном окне.

Его сон был тяжелым и беспокойным. Он видел разные сны, и когда миссис Демпстер разбудила его поздно утром, он был не в своей тарелке и несколько минут не вполне осознавал, где находится. Его первая просьба удивила домработницу:

— Миссис Демпстер, пока меня сегодня не будет, я бы хотел, чтобы вы взяли лесенку и очистили от пыли или отмыли эти картины, особенно третью от камина. Я хочу увидеть, что это такое.

Днем Малькольмсон работал со своими книгами в целительной тени деревьев. Со временем вчерашняя жизнерадостность вернулась к нему, и он убедился, что дело продвигается вперед. Он нашел удовлетворительное решение всех задач, которые до сих пор ставили его в тупик, и находился в приподнятом состоянии, когда нанес визит миссис Уитхэм в «Добром путнике». В уютной гостиной он обнаружил хозяйку в обществе незнакомого человека, которого ему представили как доктора Торнхилла. Она была немного не в себе, и это обстоятельство, наряду с многочисленными вопросами доктора, привело Малькольмсона к заключению, что его присутствие было не случайным. Поэтом он без обиняков заявил:

— Доктор Торнхилл, я с удовольствием отвечу на любые ваши вопросы, если вы сначала ответите на один мой вопрос.

Доктор казался удивленным, но потом улыбнулся и сказал:

— Согласен. Что вы хотите знать?

— Это миссис Уитхэм попросила вас прийти сюда, осмотреть меня и дать мне рекомендации?

Доктор Торнхилл на мгновение смешался, а миссис Уитхэм густо покраснела и отвернулась. Но он был прямым и откровенным человеком, поэтому сразу же ответил:

— Да, этот так, хотя она не хотела, чтобы вы узнали об этом. Полагаю, моя неуклюжая спешка навела вас на подозрения. Она сказала мне, как ей не нравится, что вы остаетесь в этом номере наедине с собой; еще она думает, что вы пьете слишком много крепкого чая. В сущности, она хочет, чтобы я порекомендовал вам временно отказаться от чая и от привычки много работать по ночам. В свое время я был усердным студентом, поэтому думаю, что могу позволить себе такую вольность, будучи выпускником колледжа, и без обид поделиться своим мнением с собратом по науке.

Малькольмсон с радостной улыбкой протянул руку.

— Пожмем руки, как говорят в Америке, — сказал он. — Должен поблагодарить вас за участие, а миссис Уитхэм за ее доброту, а ваша честность заслуживает вознаграждения. Я обещаю больше не заваривать крепкий чай и вообще не пить его до вашего разрешения, и сегодня я отправлюсь в постель не позднее часу ночи. Сойдет?

— Отлично, — сказал доктор. — Теперь расскажите нам, что вы видели в старом доме.

И Малькольмсон подробнейшим образом рассказал обо всем, что происходило в последние две ночи. Время от времени его прерывали восклицания миссис Уитхэм, а когда он наконец поведал об эпизоде с Библией, сдерживаемые чувства хозяйки гостиницы нашли выход в приглушенном вскрике. Она совладала с собой лишь после того, как ей налили щедрую порцию бренди пополам с водой. Доктор Торнхилл продолжал слушать со все более серьезным лицом, а когда рассказ был окончен, то спросил:

— Крыса всегда поднималась по веревке набатного колокола?

— Всегда.

— Полагаю, вам известно, что это за веревка? — спросил доктор после некоторой паузы.

— Нет.

— Это, — медленно произнес доктор, — та самая веревка, которой пользовался палач, когда вешал жертв беззаконной злобы покойного судьи!

Здесь его речь была прервана очередным криком миссис Уитхэм, и пришлось предпринимать очередные шаги для того, чтобы привести ее в чувство. Малькольмсон, посмотревший на часы и обнаруживший, что время близится к ужину, был вынужден удалиться до ее полного выздоровления.

Когда миссис Уитхэм снова пришла в себя, то обрушилась на доктора с сердитыми вопросами: о чем он думал, когда вкладывал такие ужасные мысли в голову бедного молодого человека.

— Он пробыл там уже достаточно, чтобы у него помутился рассудок, — добавила она.

— Дорогая мадам, у меня была определенная цель, — ответил доктор. — Я хотел привлечь внимание молодого человека к веревке и закрепить его там. Возможно, он находится в чересчур взвинченном состоянии и слишком утруждает себя занятиями, но я вынужден признать, что он пребывает в духовном и телесном здравии, характерном для людей в его возрасте… но крысы, да еще это предположение о дьяволе! — Доктор покачал головой и продолжал: — Я бы предложил остаться с ним в доме этой ночью, но уверен, что такое предложение оскорбило бы его. Возможно, у него есть какой-то тайный страх, или же он видит галлюцинации; в таком случае мне хотелось бы, чтобы он потянул за эту веревку. Тогда он волей-неволей предупредит нас, и мы сможем успеть вовремя, чтобы оказать помощь. Сегодня я собираюсь сидеть допоздна и держать уши открытыми. Не пугайтесь, если до утра Бенчерч получит сюрприз.

— Ах, доктор, о чем вы говорите? Что вы имеете в виду?

— Я хочу сказать, что возможно, — нет, весьма вероятно, — сегодня мы услышим звон набатного колокола в Доме Судьи, — с этими словами доктор поклонился и поспешил уйти.

Когда Малькольмсон вернулся домой с небольшим опозданием, то обнаружил, что миссис Демпстер уже ушла: ей не стоило пренебрегать правилами богадельни Гриншоу. Он был рад видеть, что в доме чисто, в камине ярко пылает огонь, а фитиль лампы ровно обрезан. Вечер был холоднее, чем можно ожидать в апреле, и ветер задувал с такой силой, что вполне можно было ожидать ночной бури с грозой. В течение нескольких минут после его прихода крысиное копошение прекратилось, но как только они привыкли к его присутствию, все началось снова. Малькольмсон был рад слышать их, потому что вновь испытал товарищеское ощущение по отношению к их возне, и его мысли вернулись к тому странному обстоятельству, что они умолкали лишь в тех случаях, когда на сцене появлялась огромная крыса со злобными глазами. Фитиль лампы для чтения был прикручен, поэтому потолок и верхняя часть комнаты оставались в темноте, но бодрящий свет от камина разливался по полу и озарял приветливым теплым сиянием белую скатерть, расстеленную на столе. Малькольмсон уселся за стол с хорошим аппетитом и в добром расположении духа. После ужина и сигареты он сразу же приступил к работе, настроившись ни на что не отвлекаться, ибо помнил о своем обещании доктору и решил как можно лучше воспользоваться временем, имевшимся в его распоряжении.

Около часа он усердно трудился, но потом его мысли начали отвлекаться от книг. Необычные обстоятельства, призывы к его вниманию и повышенная нервная чувствительность — от всего этого трудно было отделаться. К тому времени ветер превратился в буран, а буран перерос в бурю. Старый дом, хотя и достаточно прочный, как будто сотрясся до основания, пока ветер ярился и завывал в каминных трубах и пазах коньковой крыши, производя странные неземные звуки в пустых комнатах и коридорах. Даже большой набатный колокол на крыше ощутил силу ветра, потому что веревка приподнималась и опускалась, как будто колокол слегка раскачивался, и узел на ее конце падал на пол с глухим стуком.

Пока Малькольмсон прислушивался, он вспомнил слова доктора: «Это та самая веревка, которой пользовался палач, когда вешал жертв беззаконной злобы покойного судьи». Он подошел к углу камина и взял ее в руки, чтобы рассмотреть получше. В ней была какая-то смертоносная привлекательность, и когда он стоял там, то терялся в догадках, кем были все эти жертвы и что стояло за зловещим пожеланием судьи иметь такую жуткую реликвию прямо перед глазами. Колокол на крыше время от времени приподнимал веревку, но потом по ней пробежала дрожь, как будто что-то двигалось наверху.

Малькольмсон посмотрел вверх и увидел огромную крысу, медленно ползущую к нему и сверлившую его неподвижным взглядом. Со сдавленным проклятием он отпустил веревку и отшатнулся, а крыса развернулась, побежала вверх и исчезла. В то же мгновение Малькольмсон услышал крысиную возню, которая на время прекратилась.

Это навело его на мысль о том, что он так и не исследовал логово крысы и не осмотрел картины, как намеревался сделать. Он зажег другую лампу без абажура, и, высоко подняв ее, остановился перед третьей картиной справа от камина, за которой спряталась крыса, что он видел предыдущей ночью.

Только взглянув на картину, он вздрогнул и попятился так быстро, что едва не уронил лампу. Его лицо смертельно побледнело, колени тряслись, лоб покрылся крупными каплями пота, и он дрожал как осиновый лист. Но он был молодым и решительным, поэтому быстро собрался с силами и уже через несколько секунд снова шагнул вперед, поднял лампу и изучил картину, очищенную от пыли и отмытую дочиста.

На ней был изображен судья в алой мантии с горностаевой оторочкой. Его лицо было волевым и безжалостным, злобным, коварным и мстительным — с чувственным ртом и крючковатым багровым носом, похожим на клюв хищной птицы. Глаза были необычно яркими и невероятно злобными. Глядя на них, Малькольмсон похолодел, ибо увидел несомненное сходство с глазами огромной крысы. Лампа едва не выпала из его руки, когда в комнате наступила тишина, и он увидел крысу, угрожающе смотревшую на него из дырки в углу картины. Тем не менее он совладал с собой и продолжил осмотр.

Судья восседал на резном дубовом стуле с высокой спинкой по правую руку от большого каменного камина, а в углу комнаты с потолка свисала веревка, конец которой был свернут в петлю на полу. С чувством, похожим на ужас, Малькольмсон узнал комнату, в которой он находился. Он потрясенно огляделся, как будто ожидал увидеть некое странное присутствие за спиной, а когда его взгляд переместился за угол камина, он с громким криком выронил лампу.

На стуле с высокой спинкой, рядом со свисающей веревкой, сидела крыса со злобными глазами судьи, чей блеск только усилился; теперь в ее взгляде сверкало жестокое торжество.

Упавшая лампа привела Малькольмсона в чувство. К счастью, она была металлической, поэтому масло не пролилось наружу. Необходимость выполнить простое действие успокоила его разыгравшиеся нервы. Погасив лампу, он вытер лоб и на мгновение задумался.

— Так не пойдет, — сказал он себе. — Если я буду продолжать в таком духе, то сойду с ума. Это должно прекратиться! Я пообещал доктору, что не буду пить чай. Ей-богу, он был совершенно прав! Мои нервы находятся в совершенно расстроенном состоянии; странно, что я этого не заметил. Я в жизни себя так хорошо не чувствовал! Ладно, теперь все в порядке, и я больше не допущу подобных глупостей.

Он смешал себе стакан бренди с водой и решительно уселся за работу.

Примерно через час он оторвался от книги, потревоженный внезапной тишиной. Снаружи ветер продолжал реветь и бушевать с такой же силой, как раньше, и порывы дождя налетали на окно, стуча как град по стеклу; но внутри не раздавалось ни звука, кроме отголосков ветра, задувавшего в каминную трубу, да тихого шипения, когда редкие капли дождя падали в очаг. Огонь почти погас, и угли отбрасывали красноватые отблески. Малькольмсон прислушался и вскоре услышал тонкий, слабый шорох. Звук доносился из угла комнаты, где висела веревка, и он решил, что это конец веревки, прошелестевший по полу. Но когда он посмотрел вверх, то увидел в тусклом свете огромную крысу, которая прильнула к веревке и грызла ее. Веревка была уже прогрызена почти насквозь, и он видел светлые внутренние волокна. Пока он наблюдал, работа была завершена, и отгрызенный конец веревки с глухим стуком упал на дубовый пол, в то время как крыса оставалась наподобие узла или кисти на конце уцелевшей веревки, которая начала раскачиваться взад-вперед. Малькольмсон на мгновение испытал очередной приступ ужаса, когда подумал о том, что возможность вызвать подмогу оказалась утраченной. Но потом ужас сменился сильнейшим гневом. Он схватил увесистую книгу и швырнул в крысу. Бросок был прицельным, но в последний момент крыса отцепилась от веревки и упала на пол с тихим стуком. Малькольмсон немедленно бросился за ней, но крыса метнулась в сторону и растворилась среди теней.

Малькольмсон понимал, что его ночная работа закончена, и решил разнообразить свой монотонной труд охотой на крысу. Поэтому он взял лампу с зеленым абажуром, чтобы обеспечить широкий круг света. Когда он поднял лампу, сумрак в верхней части комнаты рассеялся, и в новом, гораздо лучшем освещении, картины на стене проступили во всех подробностях. Оттуда, где он стоял, Малькольмсон мог хорошо видеть третью картину справа от камина. Он удивленно протер глаза, а потом им овладел великий страх.

В центре картины появился огромный неровный кусок бурого холста, такой же свежий, как в то время, когда его натянули на раму. Задний план остался таким же, как раньше, — со стулом, углом камина и веревкой, — но фигура судьи исчезла.

Малькольмсон, почти оцепеневший от ужаса, медленно повернулся и затрясся, как припадочный. Силы совершенно покинули его, и он был не способен действовать, двигаться и даже думать. Он мог только видеть и слышать.

На резном дубовом стуле с высокой спинкой восседал судья в алой мантии с горностаевой оторочкой. Его взгляд был исполнен мстительной злобы, на губах играла торжествующая улыбка, и он держал в руках черную шапочку ^[4]. Малькольмсону показалось, что вся кровь отхлынула от его сердца, как бывает в минуты тревожного ожидания. У него звенело в ушах. Снаружи он слышал завывания бури, но за ними доносился отдаленный перезвон полуночных колоколов на рыночной площади. Какой-то бесконечный момент он стоял неподвижно, как статуя с широко открытыми, полными ужаса глазами, безмолвный и почти бездыханный. Когда раздался перезвон, торжествующая улыбка на лице судьи стала еще шире, и с последним ударом колокола он надел на голову черную шапочку.

Потом судья медленно и демонстративно поднялся со стула и подобрал кусок веревки от набатного колокола, лежавший на полу. Он пропустил веревку между пальцами, словно наслаждаясь ее прикосновением, а затем стал неспешно завязывать узел на ее конце, формируя мертвую петлю. Он закрепил узел и ногой опробовал его на прочность, удовлетворенно кивнул и соорудил затяжной узел, который он взял в правую руку. Потом он двинулся вокруг стола с противоположной стороны от Малькольмсона, не сводя с него глаз, пока не прошел мимо и одним быстрым движением оказался у входной двери. Малькольмсон начал понимать, что он оказался в ловушке, и попытался решить, что нужно делать. Взгляд судьи обладал некой притягательной силой, и он был вынужден смотреть ему в лицо. Он увидел, как судья шагнул к нему, по-прежнему держась между ним и дверью, поднял удавку и швырнул в его сторону, как будто желая поймать его. С огромным усилием он уклонился; петля пролетела мимо и упала на пол. Судья подтянул веревку к себе и повторил попытку, не сводя с него злобного взгляда, и снова студент успел отскочить в сторону. Так продолжалось много раз, и судья не казался разочарованным или раздосадованным, но просто играл со своей жертвой, как кошка с мышкой. Наконец, когда его отчаяние достигло максимума, Малькольмсон быстро огляделся по сторонам. Лампа продолжала гореть, и комната оставалась хорошо освещенной. В многочисленных норах и темных уголках он видел крысиные глазки, наблюдавшие за ним, и этот чисто физический аспект давал ему слабое утешение. Он посмотрел вверх и увидел, что веревка набатного колокола была усеяна крысами. Каждый ее дюйм был покрыт их телами, и все больше крыс прибывало из маленькой круглой дыры в потолке, так что колокол начал раскачиваться под их весом.

И вот чугунный язык наконец коснулся поверхности колокола. Звук был очень тихим, но колокол только начинал раскачиваться.

При звуке колокола судья, до тех пор не сводивший глаз с Малькольмсона, посмотрел вверх, и его лицо исказилось от чудовищного гнева. Его глаза горели, как раскаленные угли, и он топнул ногой с такой силой, что весь дом как будто сотрясся до основания. Сверху донесся жуткий раскат грома, когда он снова поднял веревку, но крысы продолжали раскачивать колокол, как будто играли наперегонки со временем. На этот раз вместо того, чтобы бросить веревку, он приблизился к жертве и растянул петлю на ходу. В самом его присутствии было нечто парализующее, и Малькольмсон оцепенел, как труп. Он чувствовал, как ледяные пальцы судьи прикоснулись к его горлу, пока тот прилаживал веревку. Петля затянулась туже. Потом судья, без усилий поднявший на руки оцепеневшее тело студента, перенес его и поставил в стоячем положении на дубовый стул. Затем он поднялся к нему, протянул руку и поймал болтавшийся конец веревки набатного колокола. Когда он поднял руку, крысы с писком разбежались и исчезли в дыре на потолке. Взяв конец веревки с петлей, затянутой на шее Малькольмсона, он прикрепил ее к веревке набатного колокола, потом спустился и вышиб стул из-под ног студента.

Когда зазвонил набатный колокол в доме судьи, на улице вскоре собралась толпа. Появились лампы и факелы разного рода, и вскоре люди молча устремились к проклятому месту. Они громко стучали в дверь, но никто не ответил. Тогда они взломали дверь и ворвались в столовую во главе с доктором.

Там, на конце веревки большого набатного колокола, свисало тело студента, а на лице судьи на картине играла злобная торжествующая улыбка.

Примечания

3

Хладнокровие, самообладание (фр.).

4

По обычаю, судья надевает черную шапочку при вынесении смертного приговора (прим. пер.).