Пепел Нетесаного трона. На руинах империи

Брайан Стейвли, 2021

Прошло пять лет после загадочных событий, описанных в «Хрониках Нетесаного трона». Все говорит о том, что Аннурская империя близится к закату. Опустошительная война и гражданские беспорядки ослабили державную власть. Почти полностью уничтожено элитное воинское подразделение, летавшее на гигантских ястребах, – гордость и слава империи. Закрылись врата, с помощью которых потомки династии Малкенианов могли мгновенно перемещаться в любую точку мира. Император, желая восстановить численность крылатого воинства, посылает экспедицию на поиски легендарного гнездовья боевых ястребов. Опасный путь ведет через земли, где все живое гибнет или подвергается страшным изменениям. Шансов уцелеть в этом походе крайне мало, как и времени на то, чтобы вернуть державе былую мощь, но действовать надо быстро, ведь на окраине империи пробудился древний могущественный враг… И тут в Рассветный дворец является монах, требующий высочайшей аудиенции. Он уверяет, что ему известен ключ к чудесным вратам. Однако этот хитрый человек слишком дорого продает свое тайное знание… «На руинах империи» – первая книга новой трилогии-фэнтези Брайана Стейвли «Пепел Нетесаного трона». Впервые на русском!

10

Жители Домбанга тысячелетиями вбивали в илистое дно просмоленные столбы, укрепляли их против течения, пытались подняться над уровнем высочайших паводков, измышляли способы закрепить направления русел, словно стоило им прокопать поглубже, выстроить повыше или выложить бревнами побольше изменчивых водных пространств, и безопасность будет наконец обеспечена.

Глупость! Так оценивали их странную веру в неизменчивость вуо-тоны.

Они не пытались сдержать разливы Ширван ни сотнями тысяч деревянных свай, ни отводными рвами, мостами и надстройками. Удержать реку в русле не проще, чем удержать воду в открытой ладони. Порочна была сама идея города, а в основе этой идеи — всякое строительство. Может, где еще, в дальних краях, в почве было больше камня, чем грязной жижи, реки держались в берегах каменистых русел, а холмы не меняли места в одну ночь, — может, там и разумно было закладывать фундамент для строительства. В лабиринтах Дарованной страны человеку требовалось иное: то, что может двигаться вместе с течением и подниматься с приливом. Не здание, а лодка.

И вуо-тоны устроили свое селение на лодках — создали деревню, изменявшуюся согласно с сезонами и течениями, бросавшую якорь на неделю или на месяц — пока не наступала пора двигаться дальше.

Рук искал ее три дня.

Сначала он греб к югу от Белой скалы, обыскивал отмели на западе, потом завернул на север, поднимаясь против течения, пока не наткнулся на Привал Оби. В ежегодных миграциях вуо-тонов был свой порядок, но порядок — еще не карта. Когда следов не нашлось и в полумесяце озера у Привала, Рука стало донимать беспокойство — вроде мухи, которую ни прихлопнуть, ни отмахнуть.

В памяти булькали слова вестника в ошейнике: «Они уже в дельте». День угасал, наступала ночь, а он забирался все глубже в тростники, в застойные старицы, в которые не рисковали заходить сами вуо-тоны. За это время он должен был погибнуть десяток раз. Красный сновидец в сумерках укусил его в загривок — и впрыснул яд в кожу. Рук поймал паука, раздавил в кулаке и стал напряженно ждать, с содроганием предчувствуя растекание по жилам яда. Около полуночи он заплыл прямо в паутину пальца призрака и заработал десяток мучительных укусов. Вскоре после того какая-то проворная холодная тварь вонзила полный яда клык ему в запястье и плюхнулась через борт, не дав себя рассмотреть. Он каждый раз ощущал в себе ядовитое острие, яд жег, кипел, добираясь до сердца за время нескольких вздохов, но всегда некая прохладная сила поднималась ему навстречу, усмиряя отраву.

«Дар», называли такое вуо-тоны и смотрели на одаренных с завистливым трепетом. Дар богов.

И что с того, что Рук никогда не просил их даров. Что с того, что последние пятнадцать лет он жил им наперекор. Как видно, однажды дарованное уже не отнимут.

Наконец, под утро третьего дня, когда восход забелил восточный небосклон густым мутным светом, он проломил тростники, вышел на открытое место и увидел селение Вуо-тон. Рук помедлил, положил весло поперек бортов и, позволив каноэ скользить по предрассветной глади, озирал селение, бывшее когда-то его домом.

Вуо-тоны, в отличие от лодочников и корабельщиков Домбанга, строили свои суденышки исключительно из высокого камыша верхней дельты. Рук сидел молча, с липкими от пота спиной и грудью; последние капли стекали с лопасти весла. Все вернулось, вспомнилось: как рубил этот камыш большим тесаком, как стягивал его в снопы толщиной с его руку, бедро, туловище, туго окручивал жгутом, грузил вязанки на плот и, отталкиваясь шестом, возвращался в поселок, где вязальщики укладывали снопы в основание плавучих помостов или каркасы построенных на них шалашей.

«Только шалаши, — напомнил себе Рук, разглядывая постройки, — несправедливая оценка труда вязальщиков».

Да, дома вуо-тонов малы и непритязательны, но сработаны на совесть. Чистые линии камышовых вязанок, тщательно сплетенные циновки стен, затейливые узлы креплений, пожалуй, куда элегантнее сляпанных как попало кварталов Домбанга, где скрипучие подгнившие бревна нависают над каналами.

Устройство селения менялось раз от раза, но обычно вуо-тоны составляли из плотов (восьми или девяти десятков) круг, закрепляя их якорями по краю большого внутреннего пруда — почти как домбангцы, расставлявшие свайные домики вокруг площади или общего двора. По наружной стороне круга, привязанные так, что их легко было оттолкнуть в случае пожара, располагались кухонные плоты, где тростниковые вязанки были сверху обмазаны глиной. Рук уже разглядел в водянистом сером сиянии перебегавших с плота на плот ребятишек, но никто еще не растапливал печи и не разводил огня в очаге.

«И вообще дыма нет», — спохватился он.

Ни струйки от утреннего светильника, ни запаха, долетевшего с легким бризом.

Вуо-тоны таились даже в глубинах Омутов.

* * *

Пока он привязывал каноэ, ребятишки с соседних плотов уже разлетелись по всему селению, пронзительно возвещая, что кто-то — человек с вуо-тонской татуировкой на плечах, но с чистым лицом — вышел из тростника: идите, идите смотреть! Первыми сбежались другие дети: хлопали глазами, тыкали пальцами. К тому времени, как Рук шагнул из каноэ на длинный пустой плот причала, начали собираться старшие: мужчины и женщины, знакомые ему в лицо и, судя по взглядам, тоже его узнавшие.

Некоторые улыбались ему и даже махали рукой. Трок, старый приятель Рука по рыбалке, тело которого с возрастом стало пропорционально огромным ушам, ощерился в улыбке. А рядом с ним, чуть не вдвое меньше ростом, с обритой наголо головой, стояла черноволосая когда-то Льен Мак. Среди деревенских детей не было следопыта лучше нее — не считая Рука. Однажды она шесть миль гнала ягуара сквозь шипастые даронги северной части дельты. Теперь она взглянула на него непроницаемыми темными глазами и, подумавши, кивнула.

Не все оказались столь приветливы. Люди, в старые годы принимавшие его на своих плотах как гостя, сейчас смотрели с безмолвным презрением. Ножа или копья никто не обнажил, никто не нацелил на него стрелы, никто даже не погрозил пальцем, но он слышал шепотки, перелетавшие от одного к другому на манер звона фальшивой монеты. А потом их прорезал сердитый голос — Рук сразу узнал невидимого в толпе человека, хотя голос с возрастом стал ниже и грубее.

— Часовых за оплошность надо привязать к столбам на солнцепеке. Будь это новый налет…

Мужчина прорвался в первый ряд, увидел Рука и застыл как вкопанный.

В тростниках заверещал, заплакал, как ребенок, горзл.

— Удав, — поклонился Рук.

Тот не кивнул в ответ. Он вглядывался в пришельца, блестя темными глазами на изрезанном шрамами лице. И лениво вертел в пальцах короткое копьецо.

— Кха Лу, — наконец отозвался он.

Отозвался неожиданно тихо, с каменным спокойствием, если не равнодушием, но как при этом скривил губы!

— Меня зовут не так, — покачал головой Рук.

— Разве не так мы тебя назвали? — вскинул Удав обрубок брови. — Избранник богов!

— Меня давно так никто не называет.

Десятки людей смотрели на них молча, как смотрели на все их стычки пятнадцатью годами раньше.

— Зачем ты вернулся? — спросил наконец Удав. — Пока тебя не было, мы не строили бань, не набивали перин, даже для избранных богами.

— Я не ради бань ушел в Домбанг, — возразил Рук, — и не для того вернулся, чтобы переругиваться с тобой. Мы уже не дети.

Удав открыл было рот, потом покачал головой и сплюнул в неподвижную воду. Круги, расходясь все шире, растворились среди тростника.

— Зачем ты пришел?

Рук выдержал его обжигающий взгляд, затем обвел глазами собравшихся вуо-тонов.

— Мне нужно поговорить со свидетелем. Возможно, Дарованная страна под угрозой.

Удав, к его удивлению, ответил злым лающим смешком.

— Возможно? Почему, ты думаешь, мы стоим здесь, в Омутах?

Рук проглотил сразу десяток вопросов. Прилюдный допрос на деревенском причале едва ли обернется добром. Он, как в плащ, закутался в кротость.

— Отведешь меня к свидетелю?

— Ты предпочитаешь труп воину? — вздернул уголки губ Удав.

Горе клинком пронзило сердце.

— Он умер?

Вождь вуо-тонов был уже стар, когда Рук навсегда покинул селение, его темная кожа иссохла и покрылась морщинами, суставы скрипели — и все же в его единственном глазу было еще столько жизни…

— Близок к тому, — равнодушно бросил Удав. — Дело пары недель. Может, нескольких месяцев.

— Я должен с ним поговорить.

— Как срочно! Скажи, с каких это пор тебя так заботит покинутая тобой страна?

— Я плыву своим руслом.

— Ты сбежал!

Жаркая ярость окрасила лицо Удава в цвет крови. Гнев поднялся в ответ и в груди Рука.

«Прошу, богиня, помоги мне любить этого человека…»

Богиня молчала. В камышах всхлипывали горзлы.

На этом пропеченном солнцем плотике Руку показалось вдруг, что он не пробирался к вуо-тонам через текучий лабиринт, а шел назад, в собственное прошлое. Дни и ночи, дышавшие влажным зеленым зноем, скользящие за бортом копья тростника, голоса живых и умирающих созданий, молчание мертвых — все вошло в него сызнова, как горящий в жилах змеиный яд. Хлестнуло наотмашь солнце, заныли мышцы, зазвенела струной красота этих мест — всего три дня в дельте, и память тела проклюнулась, как из яйца, и клыкастая, когтистая часть его существа зашевелилась, разминая мышцы, испытывая силу. Потянулась к свету и теплу, желая прежнего: мяса и крови, чтобы утолить голод.

— Бежал? — тихо, шевельнув бровью, повторил он. — Нет.

Удав скривил губы:

— Погляди на себя. — Он ткнул в Рука пальцем. — Дряблые плечи, волдыри на ладонях. Ты ушел в город, потому что мягок телом.

Рук поднял ладонь, показав всем двойной прокол от змеиных зубов.

Невозмутимые вуо-тоны не ахают, но по толпе, словно ветер лизнул тихую воду, пробежал короткий вздох.

— Хозяйка танцев, — просто сказал Рук.

Удав скроил пренебрежительную усмешку:

— Так ты не только размяк, но стал глуп и нерасторопен.

— Я жив, — ответил Рук и улыбнулся — недоброй улыбкой. — Если ты не забыл, я воспитан вашими богами. Они растили меня с младенчества, и я, хотя поклоняюсь теперь другой госпоже, помню все, чему они меня учили.

— Помнишь, значит? — Удав сплюнул.

Голос звучал по-прежнему зло и вызывающе, но в глубине таилась новая нотка — давнее обиженное недоумение, большое и зубастое, как столетний крокодил. Жрец Эйры, расслышав эту нотку и распознав за ней смятение и боль, попытался бы проложить путь к миру. Так поступила бы Бьен. Так поступил бы и Рук — в другой день и в другом месте.

Но они были здесь и сейчас. Сколько ни молился, он не услышал в своем сердце голоса Эйры.

— Теперь я буду говорить со свидетелем.

Удав не сразу, но отступил с дороги, отвесив издевательский поклон на домбангский манер.

— Ступай. Говори. Он догнивает на крайнем с запада плоту. Пока вы с ним будете восхвалять друг друга, мы позаботимся об охране поселка.

* * *

В Домбанге верховные жрецы Трех жили в отдалении от тех, кого вели за собой, — кроме только Ванг Во, отказавшейся покидать Арену. Укрывшись за высокими храмовыми стенами, окруженные множеством услужливых приверженцев, они появлялись только для проведения обрядов, которые поддерживали гордость и стойкость горожан, после чего снова скрывались за тиковыми воротами. У вуо-тонов не было тиковых досок, и ворот не было. Хижина свидетеля плавала на западном конце поселка, не отмеченная ни девизами, ни гербами. Такая могла принадлежать кому угодно: молодому семейству, вязальщику, рыбаку — если бы не фиалки дельты, буйно цветущие в глиняных горшках перед входом.

Рук постоял молча, собрался с мыслями и шагнул на порог. Он один раз стукнул полой деревянной колотушкой.

Теплая тишина сочилась между связками тростника.

Он постучался еще раз, подождал, а потом снял кожаную петлю с крюков и, отворив дверь, вошел.

Его захлестнула густая мешанина запахов: бульон и пот, моча из неопорожненного горшка, сладкий трубочный дым и что-то плотное, густое и неуместное, в чем Рук заподозрил болезнь. Темнота висела здесь, словно отсыревшая тяжелая одежда на бельевой веревке. Он различил у самой двери глиняные кувшины, прислоненные к стене остроги, в глубине — смутные очертания корзин и там же, на подстилке у дальней стены красновато-черное свечение: свернувшегося, как ребенок, спящего.

Сзади шепотом хлопнула закрывшаяся дверь.

Рук подождал, пока не привыкнут глаза, и шагнул вперед, чтобы встать на колени у циновки.

Сквозь печной жар — слишком сильный, потому что в обычном тепле человеческого тела светилась лихорадка — он видел старческое лицо, сомкнутые веки здорового глаза, рубец пустой глазницы. Рот приоткрыт, с губы стекает ниточка слюны. Рук взял висевшую на краю кувшина у кровати тряпку и бережно стер ее.

— Свидетель, — тихо позвал он.

Старик нахмурился, дернулся во сне, неразборчиво забормотал.

— Свидетель, — так же тихо повторил Рук, тронув ладонью пылающий лоб. — Я вернулся.

Веки единственного глаза затрепетали, несколько отчаянных мгновений старик всматривался в темноту и наконец остановил взгляд на Руке.

— А, — сипло выговорил он и беспомощно улыбнулся. — Кха Лу… Ты не спешил с возвращением. Еще немного, и…

Хриплый влажный кашель ухватил его за грудки, ударил и отшвырнул навзничь на циновки. Свидетель слабо потянулся к тряпке в руке гостя, взял ее, сплюнул и, закрыв глаз, долго прерывисто дышал, прежде чем договорить:

— Ты мог меня и не застать.

Рук удобнее сел, скрестив ноги, перед тощим тюфяком.

За годы служения Эйре он не раз ухаживал за умирающими и знал, что их нужды так же различны, как их лица. Одним хотелось, чтобы их провожали в могилу шуткой, другие слепо, яростно отрицали смерть. Свидетель Вуо-тона никогда не прятал лица от жестокой правды.

— Что я могу сделать? — просто спросил Рук.

Он проверил кувшин — полон или почти полон. А вот миска рядом полупустая, на донышке остывший бульон.

— Принести тебе поесть? Рыбы? Сладкого тростника?

Старик оттопырил губы, будто плюнуть собрался.

— Трубку, — попросил он, указывая полку на стене.

— Дым вредит легким.

— Умирающему, Кха Лу, все во вред. Дай трубку.

Рук, кивнув, снял с полки блестящую трубку.

— Тростник в чашке, — слабо произнес свидетель. — Уголек в горшке.

Подготовить трубку недолго. Рук деревянными щипцами извлек из набитого песком горшка уголек, поднес к губам полую тростинку, втянул сладкий и едкий дым и передал трубку старику.

Свидетель неглубоко затянулся, выдохнул жидкое облачко дыма, выдавил слабое подобие улыбки и повернулся к Руку, зорко прищурив уцелевший глаз.

— Ты растолстел.

Рук подавился смешком.

— Я самый тощий жрец во всем храме.

— Жрецы… — пренебрежительно отмахнулся свидетель. — Они все жирные. Курениями и песнопениями жир из тела не вытопишь.

Он неожиданно ловко крутанул в руках трубку и чубуком ткнул Рука под ребра.

— Толстый, неповоротливый.

Глаза у него радостно блеснули. Впервые за всю жизнь свидетелю удалось пробить защиту Рука. Тот еще ребенком, особенно ребенком, обладал сверхъестественной способностью заранее видеть движение, предугадывать выпад человека с той же легкостью, с какой предвидел бросок змеи. Это не мешало свидетелю тыкать его всякий раз, стоило Руку отвернуться — за едой, в воде, с кормы каноэ… Как видно, старик и перед смертью не лишился двух неразлучных радостей — тяги к борьбе и гордости.

Но еще до следующего хрипящего вздоха взгляд у него потух.

— Это никуда не годится, Кха Лу.

— Я оставил это имя позади вместе с дельтой, — покачал головой Рук.

— Благосклонность богов не скинешь, как жилет, — сдавленно, словно кашлянул, усмехнулся свидетель.

— Я почти двадцать лет не видел Кем Анх и Ханг Лока.

— А эту свою богиню… Эйру? Ее ты когда в последний раз видел?

— Эйра не бродит по дельте, — пояснил Рук. — Ее сила не от…

Он не успел договорить: свидетель поймал его запястье и с лихорадочным усилием выкрутил руку — перевернул ладонью с запекшимися ранками змеиного укуса вверх и хмыкнул, убедившись, что не ошибся.

— Давно?

— Третьего дня. Около полудня.

— Другой на твоем месте уже протух бы.

Рук снова кивнул.

— И готов поспорить, ты до сих пор видишь сквозь тростники и сквозь стены.

— Только тепло, — тихо ответил Рук.

С ним одним, со свидетелем, он поделился своей тайной.

— Это сила, — проворчал тот. — Это дары богов. Теперь тебе понадобятся эти дары, Кха Лу.

— Зачем? — настороженно спросил Рук, уже предвидя грозный ответ.

— Нечто пришло в дельту, — ответил свидетель. — Нечто новое.

— Знаю. Вестники побывали и в городе.

— Я бы их вестниками не назвал, — нахмурился свидетель, — но я могу ошибаться. Вероятно, я слишком состарился и поглупел, чтобы понять их послание.

— Тот, с кем я говорил, нес что-то о Владыке, о каком-то Первом.

— Здешний вовсе не говорил. Мне кажется, они и не владеют речью.

— Они же люди? — опешил Рук. — Нагие красавцы в ошейниках?

Старик мрачно покачал головой:

— Не люди и уж точно не красавцы. Я бы попробовал объяснить, но проще тебе самому посмотреть. — Он, гримасничая, приподнялся на локте. — Помоги-ка мне встать.

* * *

В дельте обитали десятки разновидностей летучих мышей — камышовые и речные, рыжие, косматые, крошечные пушистые, размером с большой палец; парнозубые, кровопийцы и множество других, которых Рук не знал по имени. В сумерках они взлетали из камышей большими темными стаями, мутили последние лучи солнца, а иногда плотной тучей затмевали восходящую луну. Для глаз Рука их теплые мохнатые тельца оставляли в воздухе красные штрихи на черном; завитки и полоски остывающего тепла складывались в огромную, но недолговечную карту полета. Он всю жизнь за ними наблюдал — и ребенком, и позже, с крыши храма Эйры, где лежал в одиночестве или в обнимку с Бьен, провожая воздушных охотников взглядом.

Но увидеть то, что свисало с двух толстых деревянных столбов, поднимавшихся из воды в сотне-другой шагов от поселка, он оказался не готов.

У столбов кружили три каноэ вуо-тонов, в каждом по двое воинов с короткими луками или копьями. Никто из них не отвел взгляда от подвешенной между столбами твари, не оглянулся на выдвигающееся из камышей каноэ Рука. Словно не люди это были, не мужчины и женщины, а деревянные идолы, каких домбангцы вырезали на оконечностях опорных балок, отгоняя несчастье и злых духов; только, судя по тому, что висело перед ними, не вышло у них отогнать нечисть.

Незнакомая Руку высокая и худощавая женщина, не оборачиваясь, произнесла:

— Оно еще живо.

— Одних убить проще, других труднее, Лу Као, — ответил ей старик, сидевший на носу лодки Рука.

Лу Као метнула взгляд в его сторону.

— Прости, свидетель. Я ждала Удава.

— Он, надо думать, осматривает свои ловушки.

Она, кивнув, снова отвернулась к подвешенной твари.

Свидетель с прищуром разглядывал Рука.

— Стало быть, ты не таких называл «вестниками».

Рук, не в силах отвести глаз от страшного зрелища, медленно покачал головой.

Если то была летучая мышь, он таких еще не видывал. Обычные были не больше его ладони, а эта — выше него ростом, выше любого человека, девяти, если не десяти футов в высоту. Вуо-тоны пригвоздили распростертые крылья к двум столбам, пробив железными остриями костлявые, почти человеческие конечности, на которых держались перепонки. Так же были прибиты к столбам когтистые лапы, и распятый пленник судорожно корчился, бился, напрягая жгуты мышц под темной шерстью. Лицо его словно явилось из кошмара — гладкая, уродливо плоская морда поблескивала, как свежевыбритая щека. Тварь пыхтела широкими, уходящими прямо в череп ноздрями и щелкала клыками с палец длиной. А потом вдруг замерла, разглядывая Рука темными нелюдскими глазами.

Слюнявые челюсти медленно разошлись, и Рук не столько услышал, сколько ощутил вонзившуюся в ухо иглу неуловимо тонкого звука, обжигающую как лед, подобную трещине в разбивающемся сосуде. Он едва не схватился за нож. Привиделось, как он вгоняет клинок в грудь этой твари, проворачивает, рубит, пока от угрозы не останется и следа. Содрогнувшись, он усилием воли остался на месте.

— Что это? — спросил он.

— Мерзость, — сплюнула женщина.

— Загадка, — тихо поправил ее свидетель, — которую задал нам мир.

— Откуда такое?

— Удав изловил.

— Оно летает?

Старик кивнул.

— Летало, пока Удав не сломал ему крыло. — Он указал на жестоко вывернутую из сустава кость. — С этим нам повезло.

— С этим? — Рук развернулся, уставился на старика.

— Их было чуть не десяток, — объяснила женщина. — Налетели на деревню.

— Убили без малого тридцать человек, — подтвердил свидетель. — Со времени лягушачьего мора мы не теряли так много народу разом.

— Как? — резко спросил Рук.

Вуо-тоны, сильные и искусные охотники, справлялись с крокодилами и ягуарами. В дельте они были дома. Любой ребенок умел много дней прожить в одиночку, если случался при нем нож или гарпун. Лягушачий мор — другое дело, с заразой не сразишься, но эти…

— Они налетели до восхода луны в ненастную ночь. Сначала мы их услышали. Этот их… визг. Потом они стали хватать людей. Большей частью уносили в небо, выше, чем кружит болотный ястреб, и оттуда бросали. Кое-кого убили клыками. Укус у них ядовитый. Мы схватились за копья… — Свидетель покачал головой и договорил глухим от стыда голосом: — Я стал стар и нерасторопен.

— Одного ты убил, — возразила женщина.

Свидетель покачал головой:

— Слишком мало. Да и опоздал я. — Взгляд его уставился вдаль. — Это Удав построил людей, загнал всех под крыши, вынудил кхуанов…

— Кхуанов?

— Так мы их называем.

Рук помрачнел. Кхуанами назывались сказочные чудовища, о которых вуо-тоны рассказывали детям.

— Кхуаны из сказок похожи на ящериц. И их не бывает.

Свидетель устало ответил:

— Такое имя напоминает, что мы не все знаем о чудовищах. — Он покачал головой. — На земле они не так опасны.

Женщина крякнула, словно ее ударили в живот.

— Все равно опасны, — признал старик. — Они убили несколько наших в хижинах, но тут драка была скорее на равных. В конце концов мы загнали их, переломанных и в крови, и отдали в жертву Дарованной стране.

— Кроме этого.

— Я наделся что-нибудь от него узнать.

— Узнал?

Старик медленно покачал головой.

* * *

Пока Рук греб обратно к поселку, свидетель так ослаб, что едва мог сидеть. Упрямая решимость, что вывела его из дома, будто растаяла под жгучим солнцем. Он сгорбился, оперся локтями на иссохшие колени и так кашлял, что видно было, как ходят ходуном ребра под безрукавкой.

— Я дойду, — твердил он, пока Рук привязывал каноэ к его плоту, но Руку пришлось почти на себе нести его те несколько шагов, что отделяли лодку от хижины.

Вернувшись в домашний полумрак, старик упал на тростниковую подстилку, закрыл лицо узловатыми руками. Измученный новым приступом кашля, бессильно перекатился на бок, сплюнул в миску и вытянулся, со свистом втягивая воздух.

— Теперь, Кха Лу, ты видишь, почему боги призвали тебя обратно.

Рук помолчал.

Их давний спор желчью подступал к горлу.

«Они не боги и не звали меня. Те, кому вы поклоняетесь, хуже кхуанов. Вам не избавиться от чудовищ, пока вы живете в Дарованной стране».

Только на этот раз он и в себе самом ощущал нетерпение. Каково схватиться с этими тварями, испытать себя против них, ощутить на себе их когти, нанося смертельный удар?..

— Вы их победили, — сказал он, отгоняя видение. — Без меня справились.

— Это только… — с новым кашлем изо рта брызнула кровь. — Только начало.

— Этого ты знать не можешь.

— Войско, — прошептал свидетель. — Твой вестник сказал «войско».

— Я давно научился не верить словам, — покачал головой Рук.

Старик сверкнул на него глазом.

— Тогда зачем вернулся?

Непрошеный ответ рвался с языка: «Чтобы сражаться».

Рук вызвал в памяти статую Эйры. Он попытался представить лицо Бьен, неукротимую доброту ее глаз, но мог вспомнить только горящий ненавистью взгляд Удава.

«Я мог бы порвать его в клочья, — подумалось Руку. — Даже сейчас, таким, каким стал, я мог бы его уничтожить».

Он моргнул, уставившись на бьющие в щели стены солнечные лучи.

— Кем Анх избрала тебя, — бормотал свидетель. — Она вскормила тебя грудью. Она и Ханг Лок вплели свои дары в твои кровь и кость. Воспитали тебя как собственное дитя.

— Я не их дитя! — с невольной яростью выкрикнул Рук. — И не ваше, хоть и прожил здесь столько лет.

Свидетель не дрогнул.

— Мы не выбираем кем быть, Кха Лу.

— Я выбрал, — ответил он, — и выбираю. Я каждый день выбираю служение Эйре.

— Тогда почему, глядя на тебя, я вижу воина Дарованной страны?

— Потому что ты — старый упрямец, который даже при смерти никого не слушает.

К удивлению Рука, свидетель улыбнулся кривой, слюнявой улыбкой, открывшей пожелтевшие потрескавшиеся зубы.

— Думаешь, я умираю по своему выбору? — Он поднял слабую дрожащую руку к пустой глазнице. — Думаешь, по своему выбору я стал одноглазым? По своему выбору родился в Дарованной стране в определенное время? По своему выбору нашел тебя на речном берегу? Разве по моему выбору мое сердце переполняется гордостью за тебя? — Он покачал головой. — Нам только кажется, что мы выбираем, Кха Лу.

Рук сердито отдувался.

— Чего ты от меня хочешь? Кхуаны перебиты. Вы победили.

Слово оставило горечь на языке.

— Придут новые, хуже тех.

— А если я останусь? Я много лет не брал в руки копья. Я десятка шагов не проплыву.

— Что сталось с укусившей тебя хозяйкой танцев?

— Я ее убил.

— Чем?

Рук, помедлив, поднял правую ладонь, пошевелил пальцами.

Свидетель кивнул и улыбнулся.

— Нет, — замотал головой Рук, споря не столько с надеждами старика, сколько с собственной жаждой. — Ты забыл: до того она меня укусила. На моем месте другой был бы покойником.

— Но ты не другой, Кха Лу. Ты — это ты.

В хижине потемнело. Должно быть, облака задули солнце, перекрыли рвавшиеся в щель лучи. Где-то на западе зарокотал гром, и почти сразу по крыше и плотику застучали дождевые капли.

— А что же ваши боги? — спросил Рук. — Не они ли хранят Вуо-тон и Дарованную страну… сколько уже? От начала времен?

Свидетель помрачнел:

— Удав ходил искать богов. После налета.

— И что?

— Их нет.

— Потому что они непостоянны. — Давние воспоминания бурлили в нем мутной водой. — Они шатаются по всей Дарованной стане. Может, околачиваются на какой-нибудь южной отмели или охотятся на краю соленой воды.

— Так же решил и Удав. Он ждал их на острове у стены черепов.

— Сколько?

— Тридцать дней.

— Одну луну. Многие вуо-тоны за всю жизнь ни разу не видят своих богов.

Так оно и было, и все же под ложечкой у Рука стягивала холодные кольца тревога.

— Многие вуо-тоны не бывают на том острове, — возразил свидетель. — Когда я туда приходил, ждал не более двух дней, самое большее — три.

— Может, Удав им нравится меньше, чем ты.

Старик прикрыл глаза.

— С этим вашим давним соперничеством надо покончить.

— Я с ним пятнадцать лет как покончил. Уйдя из Дарованной страны.

— Но теперь вернулся, и вы должны объединить силы. Он не дурной человек, Кха Лу, просто гордый. Для такого яростного бойца тяжело вечно уступать другому в силе, в быстроте, быть вторым в глазах народа и богов.

— Видел я глаза народа, когда выходил из каноэ. Среди вуо-тонов меня победителем не числят.

— Если ты отыщешь богов…

— Я не знаю, как их отыскать.

— Тогда они тебя найдут.

— Я три дня искал поселок, — покачал головой Рук, — три дня обшаривал эту часть Дарованной страны. Если они хотели меня видеть, уже бы явились.

— Это меня и пугает, — поморщился свидетель.

— Не переживай. За Кем Анх и Ханг Лока бояться нечего. Ты знаешь, как они сражаются.

Еще одно воспоминание: вырванное из груди и протянутое к солнцу трепещущее сердце. Рев Ханг Лока… Маленького Рука накрыл тогда смешанный с тошнотой восторг.

Свидетель, перед которым не стояла эта картина, тронул пальцем пустую глазницу.

— Я с ними сражался, — заметил он.

— Значит, должен понимать, что им вскрыть этого нетопыря проще, чем тебе выпотрошить рыбу. Их невозможно убить.

— Твои мать с отцом одного убили.

— Мои мать с отцом… — Рук сбился, уставился в полумрак, качая головой. — Ты был мне отцом. Потом один жрец из храма, старый Уен. Он был мне отцом. У меня полдесятка отцов и матерей. И конечно, звери, которых вы зовете богами, тоже были мне отцом и матерью.

— А ты упорно зовешь их зверьми.

— Я с ними жил. Я знаю, что это правда.

— Не путай правду с маской, под которой она скрывается.

Рук, вдруг утомившись, снова покачал головой. После двух дней гребли через камыши в плечах и в спине поселилась усталость. Возвращение было глупостью. Даже если погибший вестник не солгал, если на дельту движется армия, если кхуаны и впрямь ее передовой отряд, что он может сделать? Удав возглавил вуо-тонов и справился, судя по рассказам, лучше Рука. Если надвигается война, жрецам Эйры хватит работы: отстраивать дома, питать голодные рты, принимать сирот. Он потому и покинул дельту, что счел это лучшим, чем закон зуба и когтя вуо-тонов и их богов.

Рук взял трубку свидетеля, набил и, прикурив от уголька, передал старику.

— Я люблю тебя, — сказал он.

После бушевавшего в нем звериного пыла эти слова принесли облегчение прохлады.

Свидетель не поднес трубки к губам.

— Нам не любовь нужна, — ответил он.

Рук наклонился и ласково поцеловал его в лоб.

— Тогда обратись к Удаву. Я теперь жрец Эйры и могу дать вам только любовь.