Крылья напрокат

Борис Фабрикант

Предисловие

Смиренный романтик? Ироничный? Да, скорее всего. Смиренный, потому что ему «Богу диктовать не по плечу», а ироничный, потому что крылья выданы «на два круга напрокат». Не ради каламбура я добавил бы: на два спасательных круга.

Так начинается этот полёт — со вдоха и взмаха крыла — и длится, длится на протяжении книги.

И мне по душе, что начинается он с детства, с высматривания в небе голубей, «от солнца заслонив глаза рукою», с упоминания Оле Лукойе, сочинителя снов, приходящего к детям с двумя зонтиками… — кто же не помнит сказок Андерсена? Они запоминаются навсегда. Возможно, потому, что в них много печали, которая отзывается в человеке позже, а в детстве туманно волнует и залегает где-то в глубине души.

Полёт не может прерваться точкой, и потому ни одна вещь книги не заканчивается знаком препинания под названием «точка» — не заканчивается «препинанием», то есть остановкой, которой здесь быть не может, и когда следующее стихотворение подхватывает то самое «Лукойе-вступление»: «Горячее молоко, сода и мягкий мёд, / масло плывёт, как желток, островком…» — я сразу вспоминаю, что Оле Лукойе навевал детям сны с помощью снотворного сладкого молока. А читая «там за окном зима» или «тянется Новый год», я неизбежно вижу не только радость ожидания или выздоровления, но и «девочку со спичками»… И что с того, что сказка Андерсена про девочку — с заскорузло-взрослой точки зрения — сентиментальна до неприличия, если она незабываема?

Между тем перетекание одного стихотворения в другое, подсказывающее, что это единое высказывание, что это, по сути, поэма, не делает высказывание бесформенным. Это книга, а не сборник стихов, и это Книга в той мере, в какой автор способен подняться до недосягаемого уровня. Книга, подобно собору, предполагает строгую архитектуру, когда музыка возникает из постоянной переклички отдельных элементов строения, когда есть ритм и рифма, и не важно, в чём они нашли своё воплощение — в камне, в музыке или в слове.

Каждая главка здесь названа строкой, встречающейся в одном из стихотворений этой главки, являясь словно бы его предвестием или — пусть это звучит несколько абсурдно — опережающим эхом строки, которая явится чуть позже. Количество главок — тринадцать. Счастливое число! Если читателю интересно, что такое гематрия, пусть заглянет в словарь. 13 — это и «единый», и «любовь» для соответствующих слов на иврите.

В начале книги есть такой мотив:

Брошу две монетки, сдвинется заслонка.

Контролёр в фуражке песенку свистит.

В очереди сзади кто-то плачет тонко,

Номер на ладонях, дождик моросит.

Мне по душе, что прошлое время то и дело настигает настоящее, не прикладывая к этому никаких усилий, а настоящее видит прошлое, и видит перед собой, не оборачиваясь. И жизнь переплетена со смертью, как это бывает только при жизни, и — с особой силой — в событии творчества.

Да, в начале книги этот мотив, и — «номер на ладонях» (вероятно, в какой-то очереди — мало ли мы и наши родители выстояли очередей!), а ближе к концу книги этот «элемент строения», «номер», возникнет при упоминании судьбы погибших в ГУЛАГе, и это совсем другой номер, хотя и нет его в тексте, — он есть в нашей памяти, согласной если не с историей, то с памятью автора, которая воскрешает и то, что «по ту сторону жизни».

Там паровоз летит, не зная остановки,

И только стук колёс вращается вдали,

Где пуля из ствола игрушечной винтовки

Навылет разнесла полглобуса Земли.

Там прошлое везут без права передачи.

Гудок и чёрный дым с осколками угля,

И мы поём с отцом, и проводница плачет.

«Едем мы друзья в дальние края».

Дальние края есть по обе стороны: по эту сторону жизни и по ту.

У Оле Лукойе есть, как выясняется в последней сказке, рассказанной в воскресенье, брат, которого зовут тоже Оле Лукойе, но его второе имя — Смерть. Он приходит, чтобы закрыть глаза спящему и забрать его с собой. Может быть, в этой печальной истории есть надежда на тот день, когда она прозвучала — на воскресенье?

Во всяком случае, полёт в небеса, с которого начинается книга, заканчивается трагической историей прадеда автора и словами: «по дороге к Богу».

Круг замыкается. Но круг читателей этой книги… — да пребудет он разомкнутым для тех, кто любит поэзию!

Владимир Гандельсман