Богатыриада, или В древние времена

Борис Давыдов (2024)

Богатыри — верные сыны Руси-матушки и слуги великого князя Владимира — очень стараются, не жалеют сил, защищая родную землю от супостатов. Но, увы, они чересчур буквально понимают княжеские слова: «Веселие Руси есть пити, не можем без того жити» Из-за чего постоянно попадают в смешные, нелепые ситуации. И страстная любовь сразу нескольких девушек только запутывает дело. А тут еще один из сподвижников богатырей — обладатель волшебного дара перемещаться во времени и пространстве — путает им все карты: то он попадает к Стеньке Разину и его персиянке, то под белое солнце пустыни, то в гарем эмира бухарского! Вы представляете, что творилось?

Глава 6

— Ну, вот ответь: зачем ты так спешил? Куда летел, как на пожар? Окликнул бы ее издали или пошел навстречу, степенным шагом, как зрелому мужу надлежит. Да с доброй улыбкой! Она тогда не испугалась бы! А ты попер, как стоялый бык, сорвавшийся с привязи…

Илья сокрушенно развел руками, потупив буйную кудлатую головушку:

— Сам не пойму! Я же как во сне был, или в тумане… Столько лет сиднем сидел, колодой лежал, и вдруг — иду! В пляс готов был пуститься, во все горло орать, так радовался… И еще… — силач вдруг застенчиво умолк, отвернувшись.

— Да уж договаривай, не стесняйся! — подбодрила лошадь.

Товарищи по походу Алеша Попович, его верный Гнедко и Баба-яга громко храпели и сопели, досматривая десятые сны. Богатырь и ведьма — лежа на почтительном расстоянии друг от друга, жеребец — стоя у могучего дуба на краю поляны. А Муромец нес ночное дежурство: так распорядился вредный Попович, продолжавший обучать его всему, что обязан знать воин. Кобыла втихомолку вела с ним разговоры, чтобы не уснул: то ли из женской жалости, то ли потому, что ее саму бессонница одолевала, и хотелось общения.

Да, надобно уточнить: звали ее Сивкой-Буркой, хотя по масти кобыла была саврасой, со светло-рыжим корпусом и черными ногами. Почему так назвали? Бог ведает, а также папаша Ильи, наделивший кобылу этой кличкой после доброй порции медовой браги…

— Э-э-э… — нерешительно протянул силач. — Понравилась она мне! Я как глянул — будто тепло прошло по сердцу… Плывет, аки лебедь белая! И коромысло с ведрами так держит… Ну, просто слов нет, как хороша! До сих пор забыть не могу!

— У меня тоже слов нет! — сердито констатировала лошадь. — Это же надо такую глупость сморозить! Хорошую девку перепугал и опозорил… Стоп!!! А что же, орясина, тогда жениться на ней не захотел?! Почему уперся?!

— Так ведь батюшка приказывал на ней жениться, а я не хочу ее неволить! Раз испугалась меня, стало быть, не понравился… — Илья чуть не всхлипнул от расстройства, но вовремя пересилил себя: мужику, да еще будущему побратиму славных богатырей, негоже в слезы ударяться, не баба все-таки. — Это ж не любовь была бы, а… — Муромец отчаянно искал подходящее слово, не нашел и тяжело вздохнул: — Ну, нехорошо как-то! Не по-людски.

— Ой, болва-а-ан… — простонала Сивка-Бурка. — Такие даже среди мужиков редко попадаются!

Наступила тишина, прерываемая коллективным храпом, лошадиным сопением и всякими лесными звуками…

— Ты хоть понимаешь, каково ей сейчас приходится? — снова завела разговор лошадь. — Селяне — им же только дай повод языками почесать! Выдумают все: и что было, и чего не было… Отцу с матерью — стыд и срам, они на бедной девке и выместят.

— Так ее что… ремнем будут бить?! — возмущенно вскинулся Илья, вспомнив папашино «вразумление». — Или даже вожжами?!

— Может, и не будут, а жизнь устроят такую, что хоть в петлю лезь, — грустно отозвалась кобыла. — А все из-за тебя!

Муромец со стоном закрыл могучими ручищами лицо. Но тут же решительно вскинулся:

— Не допущу! Кто ее обидит, будет иметь дело со мной!

* * *

Воевода, страстно мечтавший поскорее избавиться от второго позорного имени (о третьем, коим грозил князь, Долбозвон-Громослав даже думать боялся), взялся исполнять поручение со всем служебным рвением. Дураком он не был, иначе никогда не поднялся бы выше сотника, в самом крайнем случае — тысяцкого, а потому додумался до простой и естественной вещи: искать беглянку по запаху. Благо, охотничьих собак, выученных идти по следу добычи, не теряя его, на княжьей псарне хватало. Надо было лишь заполучить самую толковую и неутомимую, и с острым нюхом, само собой.

Магическая фраза: «Именем великого князя!» действовала, как по волшебству. Старший псарь тотчас велел привести собаку по кличке Вырви-Глотку, заверив, что второй такой гончей даже здесь не найти, а уж при других княжеских дворах — и подавно. Попутно приказал одному из своих помощников спешно собираться в дальний путь, лишних вопросов не задавать, беречь пса как зеницу ока и исполнять все приказы воеводы безропотно. Тот попробовал было заикнуться, что-де не воин и в походе от него толку мало, но Долбозвон-Громослав повторил магическую фразу, нехорошо нахмурившись и проведя ногтем большого пальца по волосатой шее. Парень на подгибающихся ногах помчался за вещами, необходимыми в дороге.

А вот с нянькой сбежавшей княжны пришлось повозиться. Она чуть не огрела воеводу по голове прялкой, услышав приказ выдать какую-нибудь вещь, хорошо сохранившую запах Любавы, лучше всего — спальную рубаху, которая была на княжне этой ночью.

— Ах, бесстыдник! Ишь чего задумал! Девичью рубаху — и чужому мужику?! Чтоб он ее нюхал?! Такого сраму у нас отродясь не было!

— Да что тебе в голову взбрело? Не я нюхать буду, а пес! — попробовал было объяснить ошарашенный и немного смущенный Долбозвон-Громослав, после чего нянька взбеленилась еще пуще и прялка все-таки дотронулась до его макушки. Кстати, весьма чувствительно.

Тут уж и воевода вышел из себя: затопал, затряс кулаками и пригрозил гневом самого великого князя, а также пыткой и лютой смертью. Нянька перепугалась, стала низко кланяться и просить прощения:

— Не сердись на глупую бабу, Громослав Пучеглазыч! Известно же: волос долог да ум короток! Не гневайся, отец родной и благодетель! Сейчас, сейчас все тебе выдам…

Кроме требуемой рубахи она вручила воеводе домашнюю обувку княжны — мягкие кожаные поршни, расшитые золотой нитью. Воевода запоздало догадался, что требовать надо было именно их: запах-то от ног самый сильный, сохраняется долго, собака легче учует! Но, чтобы не признаваться в своей промашке, с суровым видом принял и то и другое, проворчав:

— Всыпать бы тебе плетей за дерзость, да скажи спасибо, что возиться мне с тобой некогда, дело больно важное!

* * *

Утром вся честная компания, немного подкрепившись, двинулась дальше по лесной тропе. Муромец, у которого слипались глаза после бессменного ночного дежурства, отчаянно зевал, стараясь не забывать прикрывать рот ладонью: так потребовал богатырь, пригрозивший влепить еще пару нарядов за неумение вести себя в обществе.

— Верно говорят: можно вывезти мужика из деревни, но деревню-то из мужика не выведешь! — ехидно заявил Попович.

— Шоколик, так он же не вышпалша… — попробовала было вступиться за Муромца Баба-яга, но Алеша только отмахнулся пренебрежительно:

— Воин обязан стойко переносить все тяготы и лишения службы! Читала устав княжеской дружины, вторую строку от верха?

— Да ты шмеешшя, што ли, я же неграмотная! — смутилась ведьма.

— Ну тогда и не лезь, бабка, не в свое дело!

— Ты начальник — я дурак, я начальник — ты дурак! — ехидно произнесла Сивка-Бурка.

Попович побагровел:

— Эт-то еще что?!

— Это пятая снизу строка! — весело заржала кобыла. Не выдержав, прыснула и Баба-яга, и даже отчаянно желавший заснуть Муромец усмехнулся. За что тут же схлопотал еще один наряд: негоже, дескать, подчиненному проявлять неуважение к начальству.

«Да сколько уже этих нарядов?! — ужаснулся про себя Илья. — И знать бы, что за хрень такая!»

Чтобы отвлечься от мыслей тягостных, начал Илья смотреть по сторонам. Ох, красота-то какая! Лес, где преобладали вековые сосны, ясным летним утром выглядел хоть и сурово, но очень привлекательно. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густые ветви, ложились на тропе яркими светлыми бликами, и в них светились разноцветные маленькие огоньки цветков. Пели птицы, доносился частый и сильный стук: высоко наверху трудился пестрый дятел.

«Эх, благодать божья…»

Расчувствовавшись, Илья машинально зевнул, позабыв про «манеры», и тут же получил начальственный окрик и прибавление нескольких нарядов.

«Жаль, поторопилась Сивка-Бурка с помощью… Ну, что ей стоило малость припоздниться?!» — сердито подумал Муромец.

* * *

К полудню добрались до большой поляны, с краю которой, под могучим дубом, приютилась то ли изба, то ли лачуга — с первого взгляда и не разберешь. Довольно крепкая, но неопрятная, словно жилище бобыля, коему так не хватает достатка, порядка и заботливой женской руки.

— Каррр! — поприветствовал их хриплым голосом громадный старый ворон, устроившийся на том самом дубе.

— И тебе, пашкуднику пернатому, не хворать! — отозвалась Бабя-яга. — Где хожаин?

— Кар-р-р! — в голосе птицы послышалось явное недовольство: то ли из-за «паскудника», то ли по какой другой причине.

— Ах, вше пьет? До ших пор из жапоя не вышел? — ахнула ведьма, осуждающе качая головой. — Ну и ну!

— Карррррр!!!

— Ладно, ражберемша… Эй! Шонная тетеря! Глажки открывай, шолнце уже вышоко!

Из-за косо прилаженной дощатой двери донесся страдальческий стон, затем жалобы на неудавшуюся жизнь и незваных гостей, которые хуже тугарина. Завершилось все вопросом:

— Кого нелегкая принесла?

— По голошу ужнавать надо! — не на шутку рассердилась Баба-яга. — Давай, поднимайша! Дело к тебе ешть.

— Погодите немного, хоть похмелюсь… Ох, тяжко мне…

— Я тебя шейшаш помелом так похмелю, мало не покажетша! А ну, выходи! — пригрозила Баба-яга и вправду взмахнула метлой. Ступу ей пришлось оставить на том месте, где она приставала к Поповичу, поскольку, лишившись волшебных зубов, ведьма утратила способность к полету. Однако расстаться с помелом отказалась категорически, чуть не плача и твердя: «Я ш ним шроднилаш…» Растроганный Муромец предложил, что понесет ступу: что там для него лишняя тяжесть! Но сердитый Алеша, чудом избежавший самого тяжкого для богатыря унижения, запретил даже думать об этом. Кобыла только многозначительно усмехнулась…

Что-то заскрипело, затрещало, упало с грохотом, затем дверь открылась и взору честной компании предстал владелец лачуги — мужичок малого роста с многодневной щетиной на опухшей страдальческой физиономии и косящими в разные стороны глазами. В правой руке он сжимал опорожненную прозрачную посудину диковинного вида. Крепкий запах перегара так и пополз по поляне, заставив лошадей страдальчески поморщиться.

— Тьфу! Какая гадость! — не выдержав, сплюнула Сивка-Бурка. — Меня сейчас стошнит!

— Каррррр!!! — дико заорал ворон, чуть не свалившись с ветки.

Мужичок вздрогнул всем телом, ухватившись за косяк, чтобы не упасть. Глаза перестали блудить по сторонам, округлились и уставились на кобылу.

— Допился! Белая горячка! — всхлипнул он.

— Пока еще нет, — усмехнулась лошадь. — Но скоро будет, если не возьмешься за ум. Придет тогда к тебе большая-пребольшая белочка, размером с матерого кабана… А уж что она с тобой сделает — ни в сказке сказать ни пером описать.

У мужичка застучали зубы. Посудина выпала из ослабевшей руки, шлепнувшись в густую траву. Привлеченный ее диковинным видом, Попович проворно соскочил с седла, подобрал и озадаченно поднял брови:

— Сроду не видал такого! Сделано непонятно из чего, на диво ровно да гладко, и наклейка какая-то чудная, с буквами заморскими… Откуда взял-то?

Мужичок только тупо таращился на кобылу и мычал что-то нечленораздельное.

— Оттуда, откуда он вше берет?.. Иж будушшего! — пояснила Баба-яга. — Дар у него такой, волшебный!

— Из будущего?! — хором ахнули Алеша, Илья и Сивка-Бурка. Даже Гнедко, хоть ничего и не понимал, тоже вздрогнул и насторожился: видимо, проникнувшись серьезностью ситуации.

— А то! Вы не глядите, что шморчок шморчком, внешношть — она обманчива! Ох! Я же ваш пожнакомить жабыла! Шклерож проклятый! Штарошть — не радошть… Это — Мужичок-Лешовичок, или Боровичок, как его ешшо нажывают.

— Мужичок-Лесовичок? Тот самый? — ахнул Попович, невольно отступив на пару шагов.

— Тот шамый, откуда же другому вжатша… Другой штолько и не выпьет!

* * *

Тут надобно сделать небольшое пояснение.

Многие люди упорно считают Мужичка-Лесовичка чем-то вроде беззлобного и безобидного деревенского дурачка, обижать которого — большой грех. И сильно ошибаются. Особенно если учесть, что такой сам любого обидит… Да, внешность у Лесовичка неказистая, одежонка потрепанная, физиономия простецкая, а глазки — наивно-добрые. Но это лишь с виду. Как правильно заметила Баба-яга, внешность — она бывает обманчивой.

Мужичок-Лесовичок, конечно, не леший, но постоять за себя умеет. А каковы его способности, что он может сотворить в любое мгновение — того он и сам зачастую не ведает. Как малое дитя, в руки которому попала волшебная сила. Поэтому с ним нужно обращаться вежливо и без особой нужды не злить: себе дороже.

Но чтобы он мог приносить что-то из будущего?! Об этом ни в одной сказке не говорилось. Неудивительно, что слова старой ведьмы произвели такое впечатление.

Придя в себя, путники потребовали от мужичка объяснений. Дружно, вежливо, но настойчиво. Чувствуя некоторый благоговейный страх, а также жгучее любопытство. Особенный интерес проявила Сивка-Бурка: ясное дело, баба — она всегда баба, даже с четырьмя ногами, гривой и хвостом, ей любопытствовать от природы положено!

Понимая, что от него не отстанут, хозяин лачуги махнул рукой:

— Ладно! Слушайте! Вот только… — он смущенно потупился, попросил немного обождать и скрылся в своем жилище. Послышались смачные страдальческие звуки, будто умирающий от жажды путник присосался к фляге с водой, поднесенной добрым человеком. Вскоре Лесовичок снова показался на пороге, улыбаясь…

— Совсем другое дело! Прямо душа поет, и легко на сердце. Ох, пиво для опохмелки — самое то! Лучше — только шампанское… Правда, какой-то умник говорил, будто шампанское по утрам пьют либо князья да родовитые бояре, либо скорбные на голову… Ну так уже полдень.

— Шампанское? Это что за слово такое чудное? — насторожился Попович.

— А, в двух словах не объяснишь… Вроде зелена вина, да только слаще, и с пузырьками. Я больше всего люблю полусладкое! Полусухое тоже ничего, а вот сухое — бр-р-р! — Лесовичок скорчил брезгливую гримасу. — Ну, а ежели брют — это вообще не для меня. Один раз попробовал и чуть с ума не сошел: такая была изжога! Теперь эту гадость в рот не возьму ни за какие коврижки.

Богатырь недоверчиво покачал головой:

— Зелено вино — да с пузырьками? Забродило, что ли?

— Это в башке у тебя бродит! — разозлился Лесовичок, уязвленный таким недоверием и непочтением к любимому напитку. — Не веришь? А ну, гляди сам!

Сорвавшись с места, он снова скрылся в лачуге и вынес оттуда темную посудину с высокой длинной горловиной, запечатанной какой-то диковинной блестящей штучкой, а также несколько деревянных чарок. Попович, Илья, обе лошади и даже Баба-яга, которой доводилось прежде изредка видеть такие диковины, уставились на неведомый сосуд как зачарованные.

— В старых сказаниях говорится, что вот в такие сосуды злых волшебников запечатывали! — с опасливым благоговением прошептал Алеша. — Как их звали-то только… Богатырь напряг память, призадумавшись, потом хлопнул себя по лбу. — Джинны, вот!

— И джин будет, и виски, и ликеры, и все прочее! — прогудел Лесовичок, снова придя в благодушное настроение. — Для хороших-то людей ничего не жалко! — его пальцы тем временем проворно раскручивали тонкую витую проволочку. — Я потом новые добуду, как снова на ту мелкооптовую базу перенесусь…

— Куда? — насторожился Попович.

— Это рай земной! — небритая физиономия мужичка растянулась в доброй счастливой улыбке. — Там энтих сосудов, что листьев в лесу! Попасть туда можно, правда, лишь накушавшись сушеных мухоморов… Ну, так у меня с прошлого года запас еще не иссяк, а осенью новых заготовлю.

Проволочка отлетела в сторону, за ней последовала тончайшая металлическая пластинка, которую можно было сминать, как тряпицу. Илья искренне подивился искусству неведомых кузнецов: так раскатали! И тут Лесовичок предупредил:

— А вот сейчас громыхнет!

Муромец усмехнулся про себя: «Ври больше, на небе ни облачка…» И тут действительно громыхнуло. Точнее, громко хлопнуло, но эффект от неожиданности вышел изрядный.

Гнедко шарахнулся в сторону, истошно заржав и чуть не сбив с ног Сивку-Бурку.

Та потрясенно произнесла: «Мать моя лошадь!»

Старая ведьма шепеляво взвизгнула, прикрыв голову руками.

Богатырь подскочил на месте, изменившись в лице.

Илья округлившимися глазами уставился на пузырящуюся белоснежную пену, которая хлынула из горлышка посудины. Лишь губы беззвучно шевелились.

— Что, не обманул? — захохотал довольный Лесовичок и принялся проворно разливать соломенно-желтую жидкость по чаркам. — Ну, за встречу!

— Погоди, погоди! — спохватилась Баба-яга. — Шейчаш шнова напьешша, а у наш к тебе важное дело! О пашкуднике этом, Шоловье-ражбойнике, толковать пришли.

— Нечего годить, тебе не родить! Уж по одной-то — дело святое. А под хорошую выпивку и беседа течет легче… О ком?! — спохватился Лесовичок, наливаясь кровью. — О Соловье?! Да он, сучий сын, у меня цельный ящик шампанского спер! Любимого моего, полусладкого! За его погибель!!! Чего ждете? Может, вы нерусские? Вы меня вообще уважаете?!

Уж против такого-то довода возражений найти не удалось. Чарки сдвинулись с глухим деревянным стуком.

И пошло-поехало…