Богатыриада, или В древние времена

Борис Давыдов (2024)

Богатыри — верные сыны Руси-матушки и слуги великого князя Владимира — очень стараются, не жалеют сил, защищая родную землю от супостатов. Но, увы, они чересчур буквально понимают княжеские слова: «Веселие Руси есть пити, не можем без того жити» Из-за чего постоянно попадают в смешные, нелепые ситуации. И страстная любовь сразу нескольких девушек только запутывает дело. А тут еще один из сподвижников богатырей — обладатель волшебного дара перемещаться во времени и пространстве — путает им все карты: то он попадает к Стеньке Разину и его персиянке, то под белое солнце пустыни, то в гарем эмира бухарского! Вы представляете, что творилось?

Глава 2

— Пойдешь под венец? Пойдешь под венец? Пойдешь под венец?

Папаша уже утомился махать ремнем, а расколдованный Илья лишь упрямо мотал головой и мычал что-то среднее между: «Нет!» и «В гробу я видал эту невесту!»

— Вот же упрямый какой, помилуй, Господи! — всхлипнула мать, заламывая руки. — Весь в родителя!

— Скорее, в мамашу! — огрызнулся отец. — В вашем роду все такие!

— Ты мой род не трогай! Свой лучше вспомни!

— А как же поговорка про яблоньку и яблочко? Пойдешь под венец, я спрашиваю?! Совесть поимей, орясина! Устал уж тебя пороть! И не стыдно?! Девкина-то семья одна из лучших в селе, за ней хорошее приданое дадут, а он еще упирается!

— Не пойду!

— Не пойдешь?! Мать, принеси-ка вожжи!

— Может, не надо? Еще покалечишь дитятко… — запоздало спохватилась хозяйка, вспомнив, что женщине вообще-то положено быть мягкосердечной.

— Мужу перечить?! Да я тебе сейчас самой всыплю! Задеру подол и… Положи коромысло! Люди! Спасите! Страннички добрые, да уймите эту ведьму!

— Бачилы очи, що купувалы! — с ехидцей отозвался старший волхв, излечивший к тому времени с помощью волшебного посоха здоровенную «гулю» на лбу и синяк под глазом.

— Сам впутался, сам и расхлебывай! — поддержал Алеша Попович, сидя в безопасном отдалении и баюкая у груди ушибленную в локте руку. — Небось на аркане в церковь не тянули.

— Так дураком же был!!! Ой, больно-о…

— Вот видишь! А она за тебя, дурака, замуж вышла! — наставительно произнес второй волхв. — Почитай, лучшие годы тебе отдала…

— Это что же получается, худшие годы еще впереди?! — возопил в ужасе отец Муромца, уворачиваясь от коромысла.

Старики и витязь внезапно расхохотались — громко, сильно, до слез. Илья неуверенно оглядывался по сторонам, размышляя: можно уже натягивать портки или отцовское «вразумление» будет продолжено.

— Ну, все, хватит! — скомандовал старший волхв, отдышавшись и утерев слезы. — Подурили, и достаточно. Не желает — значит, не быть свадьбе. Отложи коромысло куда подальше! А ты убери ремень, негоже взрослого мужика и будущего героя по заду охаживать, как малолетку какого. Мог бы и сам догадаться!

— Да как же так?! — схватился за голову несостоявшийся свекор и снова начал перечислять: — Девка-то какая хорошая, семья — одна из лучших в деревне, а приданого за ней дадут…

— Уже не дадут, — посуровев, отрезал старший. — Забудь. Эх, люди, люди! Скоты вы бессердечные, а не люди! Вам счастье-то какое выпало, сын обезноженный ходить стал! Другие на коленях благодарили бы за великую милость. А вы вот о чем думаете… Деньги да прочий скарб на уме! Приданое, видишь ли, хорошее…

— Так одно другому-то не мешает! — с резонной крестьянской практичностью возразил Ильин папаша.

— Тетенька, дайте водички попить, а то так жрать охота, аж переночевать негде, — ехидно усмехнулся третий волхв. — Ну народ!..

— А что это ты, старче, про геройство какое-то заговорил? — насторожилась хозяйка. Материнский инстинкт подсказал ей, что дело не очень-то… В смысле, пахнет не розовой водицей. — Ты что имеешь в виду?

Волхв выпрямился, горделиво выпятив грудь.

— Вы знаете, кто сей человек? — воззвал он торжественным голосом, тыча пальцем в Муромца, уши и щеки которого пылали столь же ярко, как и нижние «половинки». — Это гигант мысли… тьфу, богатырь, соль земли, гроза басурман и надежда Руси-матушки!

— Э-э-э… Вообще-то это я богатырь, гроза басурман и надежда Руси-матушки! — вскинулся Алеша Попович, топнув ногой и гневно сверкнув глазами. — И еще побратим мой Добрыня, который сейчас на дальней заставе дозорную службу несет!

— Бог троицу любит. Слыхал такое выражение? — усмехнулся волхв. — Будет вам еще один побратим.

Дружинник чуть не вскипел от злости:

— Мы с Добрыней не пьяницы, нам третий не нужен!

— А-а-а! Не пущу! — истошно возопила мамаша Ильи, притиснув к себе отпрыска. — Погубите детинушку! Он и так Богом был обиженный, только-только выздоровел…

— Цыц! — повысил голос волхв, пристукнув посохом. Да так, что по половице трещина пошла. — Не противоречь, глупая баба! Чему быть, того не миновать. Нам был знак от высшей силы, что спаситель Руси обитает в сельце Карачарове, что под Черниговым. Зовут Ильей, силен, как бык, только ходить не может. Все сходится! Так что смирись. От судьбы не уйдешь.

— Хорош спаситель, с поротой задницей! — ехидно усмехнулся Алеша Попович.

— Могу и тебе устроить, чтобы никому обидно не было, — с ласковой улыбкой произнес волхв. — Хочешь?

Дружинник вздрогнул, покраснел, яростно затряс головой, замахал руками, аки святой праведник, отгоняющий беса-искусителя.

— Ну, вот и славненько! — кивнул старший. — Правду говорят: добрым словом и ремнем можно добиться больше, чем одним добрым словом. Ну-ка, хозяюшка, отодвинься от дитятка своего, бери коромысло…

— Зачем?! — с опаской вопросил родитель Муромца, на всякий случай отпрянув подальше.

— И ведра бери… — продолжал волхв. — Их же в ту семью вернуть надо. Да не пустые, а с водой! Заодно скажу им, что свадьбы не будет.

— Ой, шум поднимется… — зябко передернул плечами папаша. — Девку-то на все село ославили, пусть и невольно! А теперь — без венца! Мимо их дома и проходить-то будет страшно, если обругают, еще полбеды, а могут и кинуть чем-то тяжелым…

— Ничего, как-нибудь переживут. Девка-то тоже виновата! — усмехнулся волхв. — Кабы не падала сдуру в обморок, а огрела вашего сынка коромыслом, ничего бы и не случилось. — Давай, хозяюшка, веди меня к роднику, аль к колодцу, а я еще эту бадейку прихвачу. Надо же наконец водицы испить! А заодно завершить обряд.

— Какой такой обряд? — насторожилась мамаша Ильи.

— Увидишь. Веди, показывай дорогу. А ты штаны надень, дубина, чего в срамном виде стоишь! — напустился вдруг волхв на Муромца.

— Так батюшка не приказывал… — прогудел красный от стыда детина.

— Я тебе нынче и батюшка, и матушка, и прочее! Исполняй, живо-о!

Алеша Попович заскрежетал зубами:

— Вот побратима послала злая судьбинушка! Возиться с ним и возиться!

— А ты и повозишься, — улыбнулся волхв. — Обучишь всему, что должен знать и уметь воин. Только гляди у меня, чтобы никакой дедовщины! Беспредела не допущу! Ну, хозяюшка, где там у вас источник влаги животворящей? Давай, веди!

— Так тебе влага животворящая нужна? В корчму, что ли, вести? — вконец растерялась мать Ильи. — Так их у нас две… В какую хочешь?

Два других волхва захохотали было, но быстро осеклись при виде гневного лица старшего.

* * *

— Беспредела не будет, не волнуйся, — голос Алеши Поповича можно было мазать на краюху хлеба вместо душистого меда. — Я слово дал, я его и сдержу. Отыметь и в рамках устава можно, да так, что мало не покажется! Ты этот курс молодого бойца потом долго вспоминать будешь… побратимушка карачаровский!

— Ы-ы-ыыы… — тоскливо прохрипел Илья, обливаясь потом и страстно желая лишиться чувств. Никогда не думал он, что настанет день, когда горько пожалеет он о своей половой принадлежности. Был бы девкой — от него не требовали бы подвигов. Не гоняли бы до темноты в глазах, обучая строевому шагу, не заставляли бы по двадцать раз подряд взбираться на боевого коня, тревожа задницу, настеганную заботливым родителем… Не говорили бы с медовой ядовитостью: «Терпи, мужик, богатырем будешь, спасителем Руси!» Всех-то дел: представить, что к тебе бежит здоровенный бородатый мужичища с явно похабными намерениями, завизжать дурным голосом и хлоп в обморок! И лежи себе спокойно, отдыхай…

— Смирно-о-ааа! Плечи расправить, грудь вперед! Есть глазами начальство! Напра-а-во-оо! Шагом — ступа-а-ай!!!

«Зачем только исцелили, сидел бы себе на печи…» — с тоской подумал Муромец, распугивая лесную живность тяжелым топотом.

— Отставить!!! Кто так ходит? Медведи косолапые, когда мед воруют на пасеке! — теперь голосом Поповича можно было счищать ржавчину со старых доспехов. — Два наряда вне очереди! Что отвечать должен?

— Есть два наряда! — голосом великомученика, прощающегося с божьим светом, отозвался Илья.

Княжеский дружинник гневно вскинул голову, уперев руки в бока:

— И это будущий побратим славных киевских витязей! Стыд и срам! Где бодрость в голосе? Где желание стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы? Кто так отвечает?! Три наряда!

— За что?! — чуть не плача, возопил Илья, расчетливый крестьянский ум которого не выдержал столь вопиющей и нелогичной несправедливости.

— За возражения — четыре наряда!

«Стал бы ты девкой, хоть на пять минут! — с безразлично-холодной яростью подумал Муромец. — Уж я бы тебя так отымел!!! Без всяких уставов…»

Но вслух заставил себя произнести бодро:

— Есть четыре наряда!

— Ладно. Утомился я возиться с тобой, деревенщиной неотесанной, — пожал плечами Попович. — Прилягу в теньке, отдохну. А ты обед готовь. Да гляди у меня, ежели стряпня не понравится, худо тебе будет!

«Богатыри спряпней не занимаются, их дело — геройствовать!» — хотелось возопить Илье. Но промолчал, дабы не увеличить количество злокозненных нарядов (знать бы еще, что это такое).

За неполные сутки прохождения «курса молодого бойца» Муромец твердо усвоил, что:

1. Он никто и звать его никак;

2. Скорее верблюд (знать бы, что за животина диковинная!) пролезет в игольное ушко, чем глупый неотесанный мужик из Карачарова станет полноправным дружинником, тем паче — побратимом прославленных героев Алеши Поповича и Добрыни Никитича;

3. Начальник — и князь великий, и отец родной, и сам Бог всемогущий в одном лице. И даже важнее, поскольку все остальные далеко, а начальник-то всегда рядом;

4. Два раза повторять не станут, спустят шкуру;

5. Все, что делают с ним сейчас, лишь самое начало. А уж опосля!..

Помянув мысленно нехорошими словами и начальника своего, и всех прочих, сидевших не только в Чернигове, но и в самом златоглавом Киеве, Муромец принялся за готовку. Так, для начала надо запалить костер… А дров-то нету! Мать в доме печь всегда дровяными чурками растапливала, но на лесной поляне-то поленницы не сыскать. Ладно, сойдут и ветки…

И измученный Муромец углубился в лесную чащу, собирая хворост.

Сухих веток в дремучих чащобах, окружавших тогдашний Чернигов, было предостаточно. Как и разного зверья, опасливо следившего из-за кустов за их воинскими упражнениями. И даже Баба-яга там жила. Как раз в тот день пребывала она в настроении, которое можно описать словами: «Сама не знаю, какого хрена мне нужно, и поэтому жутко злая!» А по какой причине — только ей и ведомо. И еще Богу, но он, как известно, правду видит, но не скоро ее скажет…

Поэтому, облетая дозором владения свои и увидев с высоты красавца витязя, уснувшего на краю поляны, старая карга скривила высохшие губы в нехорошей усмешке, предвещающей кое-кому большие приключения на то самое место, о коем в приличном обществе не упоминают. И, махнув метлой, задала ступе режим мягкой посадки.

* * *

Алеше Поповичу снился очень хороший сон. Хоть большей частью и греховный, чего уж тут скрывать… В коем наличествовал он сам, а также княжеская дочь Любава Владимировна. Был и Илья Муромец, служивший у него в холопах и безропотно исполнявший любые приказы. К примеру, в данный момент вышколенный мужик стоял на страже у окошка девичьего терема, чтобы вовремя подать сигнал тревоги, если кого принесет нелегкая. А Попович с Любавушкой… Ох, грехи наши тяжкие, прости, Господи…

Дружинник улыбался, вздрагивал и издавал сладострастные стоны. Баба-яга, примостившаяся неподалеку, взирала на него с умилением и даже с какой-то материнской нежностью: больно уж хорош был молодец! Вон, щеки румяные, как у девки красной, да еще с пушком бархатистым… И при этом статен, крепок, в самом соку… Даже есть жалко! А куда денешься? Но можно ведь и не сразу…

Ведьма осторожно погладила богатыря по кудрявой головушке, затем по щеке, ласково потрепала по подбородку.

— Ох, озорница ты, Любавушка… — проворковал во сне Попович, улыбаясь и потягиваясь. — Погоди еще немного, мне отдышаться надо…

— Ох, доля твоя горемычная! — чуть не всплакнула старая карга. — А все же могло быть по-иному!

Тут заволновался жеребец Алеши Поповича, пасшийся неподалеку, гнедой масти и с белой отметиной во лбу. Он сердито захрапел и издал пронзительное ржание. По идее, сделать ему это надо было раньше, как только ступа приземлилась на поляну. Не зря сам богатырь с гордостью говорил: «Мой Гнедко — как пес сторожевой, любую опасность почует и меня предупредит! Бодрствую ли, сплю — без разницы!»

Но сейчас верный друг оплошал и промедлил… Из-за кобылы Ильи Муромца, которая тоже паслась, повернувшись к нему самым соблазнительным местом, отвлекая от служебного долга и наводя на мысли греховные. Гнедко боролся с искушением, размышляя: успеет ли, и не осерчает ли хозяин, ежели некстати пробудится. Мнение самой кобылы его не интересовало ни в малейшей степени, поскольку был он, как и сам Попович, непомерно самонадеянным, считая себя образцом мужской удали и привлекательности. Потому и прозевал «мягкую посадку».

Богатырь пробудился мгновенно и чуть не заорал при виде доброй железнозубой улыбки ведьмы.

— Ишь, задергался, соколик… — рассмеявшись скрипуче, прошамкала Баба-яга и погрозила ошарашенному Поповичу пальцем, темным и морщинистым, как созревший бобовый стручок. — Небось, что худое против меня умыслил? Признавайся, охальник, хочешь изнасильничать старушку?

У богатыря чуть волосы дыбом не встали. И не только на голове…

— Да ты ч-что, б-бабка… Д-да ни в ж-жизнь! — забормотал он и даже крестное знамение наложил на себя трясущейся рукой, для пущей убедительности.

Ведьма улыбнулась еще шире. После чего, понизив голос, со смущенной ехидностью заявила:

— А придется!