Испанская одиссея

Борис Алексеев, 2021

≪Испанская одиссея≫ – книга о любви. Любовь к женщине, к стране, к творениям человеческого духа и разума объединяет сюжетные линии всех представленных в книге произведений. Известно, что любовное чувство – признак равновесия с миром, а сама любовь – волшебная палочка Гармонии. И если палочка оказалась у вас в руках, храните её как бесценный подарок судьбы. Но пусть ваша бережливость будет щедра, ведь, по словам английского поэта Перси Биши Шелли, ≪истинная любовь тем отличается от золота и глины, что она не становится меньше, будучи разделенной≫.

5. СНОВИДЕНИЕ

И приснился мне сон. Плывёт наша яхта по морю всё быстрей, быстрей. Встречный ветер срывает с мачт паруса. Матросы карабкаются поправить парусиновые полотнища, но штормовой ветер гнёт мачты, сбрасывает братишек вниз, задирает их просоленные тельняшки.

Вдруг видится мне: вовсе не матросы это, а какие-то причудливые морские существа. Присосались хоботками к древкам мачт и ползут вверх друг за другом. Некоторые, самые бесстрашные, доползают до грот — брам-рея, не удержав высоты, шлёпаются на палубу и расползаются по корабельным щелям — только их и видели. Я вглядываюсь в беспомощных каракатиц и уже готов посмеяться над их чудачествами, как вдруг слышу за спиной нарастающий гул водяного переката.

Оборачиваюсь и вижу: море сворачивается в одну огромную воронку. Ещё миг, и адская центрифуга увлекает нашу бригантину в океаническое жерло, ломает мачты и уносит красавицу яхту, будто щепку, в бездонную пропасть. Корпус яхты рассыпается на фрагменты. Я стою, обхватив ладонями покосившееся металлическое ограждение и вжав спину в покатую вертикаль капитанской рубки. Вдруг кто-то надо мной кричит:

«Прыгай!». Я знаю, что через несколько секунд меня раздавит адский водоворот. Голос понуждает очнуться от безвольного оцепенения. Пугливое предвкушение ужаса сменяется беспричинной весёлостью. В гибельном восторге я прыгаю. Тотчас некая сила выхватывает меня из водной круговерти и несёт в сторону. Постепенно движение замедляется, я погружаюсь в глубоководную фиолетовую впадину и неспешно касаюсь дна. Некоторое время лежу бездыханно. Отчётливо вижу, как сотни существ с любопытством тычутся в мои закрытые веки. Прихожу в себя, открываю глаза, оглядываюсь. Прямо передо мной огромный трон. Трон уродлив, хотя отдельные его фрагменты — седалище, спинка-вертикаль, подлокотники, выполненные в форме дельфинов, застывших в надводном прыжке, — весьма забавны. Они собраны из коралловых рифов розоватых и пепельных оттенков. На троне, свесив по сторонам щупальца, хоботки и мясистые кожные наслоения, распласталось морское чудище. Горошины его глаз цвета шанхайского изумруда напомнили мне отрешённый взгляд старика в холле бассейна у стойки ресепшена.

— Здесь останешься. Навсегда! — гаркнуло чудище ржавым, как затопленный «Титаник», голосом.

Я вздрогнул. Тот, кто произнёс надо мной

«Прыгай!», имел ту же ржавь в голосе, что и эта тварь, сидящая на коралловом троне.

— Женить его! — послышалось со всех сторон. — Не то сбежит, ей-ей, сбежит!

Чудище отхаркнуло мутную пузырящуюся массу и буркнуло:

— Согласен. Подать невесту!

Пузырчатое месиво по закону Архимеда (гляди — ка, помню!) устремилось вверх и растаяло в верхних водах, как в небе. А на дне всё пришло в движение. Не прошло минуты, как усато-полосатая нечисть вывела из тины молоденькую русалочку. Худенькая, плечики дрожат, глазки испуганные. Хвост длиннющий, как утренняя тень.

Наперво подвели девицу к чудищу. Поставили на камешек и давай наряжать. Каких только жемчугов на деву не навесили, какими узорчатыми плавниками не прикрыли милую наготу — краса, да и толь — ко! Чудище довольно. Но тут подтянулся к трону плешивый донный краб. Привстал на карминовых клешнях и говорит:

— Нельзя её. Моя она! Нахмурилось чудище.

— Почему твоя?

— Я первый на неё глаз выкатил! — пищит краб. — Нельзя, чтоб ему заместо меня досталось…

Поднялось тогда чудище в рост (рост немалый — глубины не хватает!) да как гаркнет:

— Моряк не тонет, моряк возвращается. Женить на человеке!

На том и порешили. Проводили нас каракатицы, всплакнули, напутствуя: «Сколько проживёте — всё ваше…». Зажили мы с русалкой душа в душу. Вместе над чудищем посмеиваемся, вместе о родине дальней плачем — чем не собеседники.

— Откуда ты, милая? — наперво спросил я её.

— Из Картахены, господин, — ответила дева.

— Соседушка, значит!

Стал я расспрашивать дальше. Как зовут, как в море оказалась. Выяснил: зовут Катрин (странное скандинавское имя). В море утопла по любви — дело обычное. Был жених, рыбачок из Сан-Педро. Был, да сплыл. Не вернулся парень с путины. А как узнала о том дева, написала отцу с матерью прощальную записочку и искать жениха подалась. Да только велико оказалось море. Не встретила Катрин своего суженого. Проще иголку в стоге сена сыскать, чем любимого середь морских глубин обнаружить. Осталась дева в водной глуши одинокой и неприкаянной, одно слово — русалка.

Приютила бедную девушку добрая каракатица, окружила заботой. Стала русалочка понемногу оттаивать да веселеть. А тут, как на грех, объявился этот краб-стригун. И давай свататься. Только кто ж за такого уродца замуж пойдёт? А он, меднолобый, твердит без устали: «Всё равно моей будешь!». Каракатица ему: ступай, стригун, подобру-поздорову, не пойдёт любава за тебя, окаянного. И я того не допущу, не гляди, что старая! Краб клешнями лязгает (пугает, значит), пятится, но прочь не уходит. Отсидится за кораллом и опять за своё.

— Ах, Огюст, Огюст! Не окажись ты в затоплении, извёл бы меня вконец поганый краб! — нашёптывала дева, глядя мне в глаза. — Открою тебе тайну: моего суженого тоже Огюстом звали. Уж не ты ли он?..

Время под водой — вещь неопределённая. Ни дня, ни ночи. За тинными шепотками и любовными переглядами можно и вовсе забыть о времени. Помню, отец любил повторять русскую поговорку:

«Счастливые часов не наблюдают!». Только счастье наше недолгим оказалось.

Случилось мне как-то беседовать с чудищем о вреде морского разбоя. Я ему говорю:

— Не дело творишь, хозяин. Человек про тебя песни складывает, силушку твою славит, а ты его топишь — нехорошо!

— Что ж ты меня упрекаешь? — усмехнулось чудище. — Слышал я, в ваших лесах волки живут. Вот истинные разбойники! А чем наша донная братия перед тобой виновата оказалась? Ты пойми, нельзя человеку властвовать над морем. Сам Господь во Второй день творения отделил воду от неба и только в Третий — от воды сушу. Понимаешь? Бог создал воду из неба! Поэтому вода, над которой я поставлен хозяином, выше всякого человеческого разумения. Не дано тебе встать надо мной, я здесь — наместник Бога! И пожалеть тебя могу, и наказать — как поведёшь себя.

Что тут скажешь? Не знаю, в каком Вachillerato «училось» морское чудище, но закон Божий оно освоило неплохо. На том и завершилась наша беседа. Вернулся я домой — нет моей девоньки. Каракатицы поговаривают, мол, краб утащил. А те, кто пошустрее, дельфины да рыбья мелочь, иное толкуют: объявился Огюст, суженый её, с ним и уплыла…