Человек заката

Берегиня Форест, 2018

Она нежная и ранимая. Не может без любви, теряет себя, растворяется в темноте холодного Питера. Он – загадка для многих – нелюдим, одинок, хмур и молчалив. Но он знает, как быть счастливым! У каждого свое представление о желаемом и возможном. Может ли что-либо изменить их встреча? Пока жизнь сдает двоим карты, где-то далеко живет малыш. Ему ничего не известно о мире, и потому – возможно все! Книга о мужчинах, их принципах, о смелости следовать своему пути до конца. Это философский, экзистенциальный роман. История является второй книгой трилогии: "БАЙОНА", "ЧЕЛОВЕК ЗАКАТА", "Я НЕ ТАК ДАЛЕКО".

Глава 1. Он и она

Идет дождь. Давно. С самого 1703 года. Постепенно светает. Он курит под каменной аркой старого дома. Сигарета не доставляет никакого удовольствия. Курит так, по привычке. На набережной Невы тускло светятся забытые фонари.

Рассвет застает его на улице. Байкер недовольно морщится и спрашивает себя, какого черта он забыл здесь. Ник не видел дня несколько лет. Он открывал глаза, когда солнце закрывало свои. У горизонта оставляло оно напоминание о себе — утухающими проблесками заката. Высокие густые сумерки поднимались к звездам, и Ник неизменно выезжал за порог «берлоги», в свой мир — мир, лишенный солнца, но не лишенный света. Да, давно он не видел дня — восемнадцать лет. Ночью все проще, понятней. Он привык.

День паскудно высвечивает неоспоримые факты. Ник не желает о них думать, но мысли сами лезут в голову. Необходимо переключить внимание на самое важное и лучшее. Ник заботливо оглядывает мотоцикл. В душу байкера вливается спокойствие. Лицо немного светлеет. Так смотрят на близких, дорогих сердцу людей. Бывалый в ответ блестит хромом с молчаливым недоумением. Ему тоже непонятно, зачем они здесь.

«Скоро поедем», — мысленно обещает ему Ник и выдыхает, выпуская сигаретный дым. Спать не хочется. Надо занять себя чем-либо. Из-под арки видна часть улицы. Уверенный спокойный взгляд блуждает вдоль набережной. Ник без особого оптимизма соображает, куда бы податься. В эту раннюю пору «мишеней» для вылазки не находится. Когда в жизни непорядок, нужно срочно чем-то занять руки. Это неписаный закон Ника. А чем конкретно — «рогами» Бывалого, инструментами, дракой, выпивкой или мягким женским телом — дело конкретного стечения обстоятельств.

Любимый бар закрыт. Славное местечко! Ближе к ночи потянутся туда мотовладельцы всех мастей. У кого-то мотоцикл — стиль жизни, у кого-то — хобби. Кто-то из них — байкеры, а кто-то — райдеры, мотоциклисты. В Route 98 приезжают разные люди: и клубные идейные, и злостные бродяги-одиночки, и просто вольные ездоки — любители свободы, ветра, дорог, и молодая безбашенная поросль уличных гонщиков.

Свои в Route 98, как правило, подкатывают на тяжелых дорожных мотоциклах, круизерах, турерах. Нику по душе именно такие. Никакого пластика, спортивных форм и маломерных объемов. Много хрома и кожи. Мощь и красота механизма в сотни лошадей. Именно этих мотоциклов много у поколения «за сорок» и у клубных. А те, кто помоложе, выбирают в основном спортивные модели — воплощение новейших разработок, скорости и самой печальной статистики дорожно-транспортных происшествий.

Как водится, в местах скопления мотоциклов обретаются «скамейкеры» — по тем или иным причинам потерявшие свой мот либо никогда такового не имевшие, поклонники мотокультуры, а также просто любители потусоваться в байкерской атмосфере.

У Ската в баре всегда много народу. Общие интерес и любовь к мотоциклам сводят вместе разных людей. Под бессмертные мотивы рока они проводят время за разговорами по теме, за выпивкой, трепом и съемом девок. Они просто получают удовольствие или желают отгородиться от проблем и жизненных неурядиц, просаживают заработанные денежки, отдыхают после скоростных прохватов либо настраиваются на выезд.

Ник затягивается сигаретой и стряхивает пепел как можно дальше от Бывалого. Мастерская непривычно пустует. Он вчера отдал крайний заказ — чоппер на базе американского круизера Honda Shadow VT 750. По-прежнему много желающих перекроить мотоциклы под себя, побаловать двухколесных братьев новыми индивидуальными «приблудами» либо получить абсолютно неповторимую самоделку из рук Ника. На каждый аппарат требуются недели и даже месяцы. Подобные траты в его ситуации стали непозволительными.

До ночи, в которую можно с удовольствием опять уйти, еще далеко. Неожиданно Ник закашлялся. Боль пришла внезапно, разлилась внутри и сцепила крепким хватом. Дыхание перехватило. Пора привыкать. Ник пережидает приступ и продолжает курить. Ему неловко оттого, что Бывалый становится свидетелем. Он вешает шлем на зеркало заднего вида и покидает мот.

Надо бы поспать, совсем немного восстановиться. Но Ник знает: сегодня не заснет. Слоняться без дела он не умеет, а дела-то, оказывается, на сегодня никакого нет.

Становится неуютно. Байкер хмурится. Краски наступающего дня смущают, слишком навязчиво бросаются в глаза, отвлекают. Нестройные мысли обрываются, скользят и путаются. Чего он ждет? Надо ехать.

Ник понимает необходимость действовать, но с места не двигается. Скоро город будет полон людей, а пока можно еще постоять немного. Что-то сродни ленивому безразличию внутри и обманчиво-спокойной пустоте улицы удерживает время.

Докурив, Ник смотрит, как крупные капли дождя барабанят по лужам. Мимо проходит седовласая сухонькая старушка. При виде здоровенного мужика в цепях и коже она боязливо прижимает сумочку к груди и старательно прибавляет шагу.

Из ближайшей кондитерской доносятся волнующие запахи свежей выпечки и шоколада. Пахнет чем-то давно забытым, наверное, счастливым детством. Рука опускается на руль. Сквозь перчатку в ладонь перебирается приятное ощущение. Становится спокойней. Ник и Бывалый — одно целое. Бывалый — это друг, которого вполне хватало. Всегда.

«Скоро поедем», — мысленно повторяет Ник свое обещание, предлагая подождать еще. Бывалый ждет. Ник выходит под дождь и шагает к реке через дорогу.

Длинные, слегка волнистые волосы цвета воронова крыла, и без того влажные, быстро намокают. На щетине крутых скул и в густых бровях, хмуро сведенных у переносицы, скапливаются холодные капли дождя. Он не обращает внимания.

Звонок телефона останавливает его перед набережной Невы.

— Здорово, братан! Не спишь? — интересуется кто-то.

— В моей семье братьев нет, — недовольно замечает Ник. Низкий сильный голос соответствует плотно сложенной высокой фигуре.

— Не ершись. Лучше подумай, сколько денег принесет тебе бой!

— Нет! — слышит кто-то резкий ответ.

— Не спеши резко соскакивать, — настаивает звонящий, — большой человек поставил на тебя и хочет получить свое.

— Я завязал! В последний раз тебе говорю, — Ник чеканит слова. В голосе звучит угроза.

— Ты не такой крутой, как думаешь, — возражает ему голос, — не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. Тебя предупредили!

— Пошел ты нах..! — Ник обрывает разговор стандартным набором слов, более понятных мужской натуре, и недовольно засовывает телефон в карман.

Мимо проходят две женщины средних лет, с любопытством разглядывая Ника.

— Кто? Кто? Кто этот красавец?! — восторженно шепчет одна, останавливаясь и осматривая байкера.

Ее спутница отрывает взгляд от земли. Старательно обходя лужи в дешевых демисезонных сапогах, оборачивается. Она умело разбирается в людях, умнее своей подруги, вот только счастья от этого факта ничуть не больше.

Байкер обладает тем набором внешних признаков, которые так действуют на нервы добропорядочным жителям города. Опытный женский взгляд быстро скользит по бунтарской растительности на голове, волевому серьезному лицу, жилету дубленой кожи и куртке-«косухе», тертым джинсам, украшенным цепями, высоким сапогам-«байкерсам» с металлическими заклепками и набойками на носах.

Дальше в зоне внимания оказывается мотоцикл. Бывалый так же быстро оценивается как безусловно дорогой, доступный далеко не каждому. Оба в черном и серебре. Оба дышат потаенной силой. Невнятная угроза ощущается даже при всей отстраненности объектов изучения. А байкеру до них никакого дела. Даже не посмотрел.

Женщина нехотя отводит взгляд, возвращаясь к бесхитростному лицу подруги, давно потерявшему очарование молодости. Разница критична. Точит внезапное осознание нестыковки двух реальностей. От байкера веет дикой силой, свободой, неповиновением. А их с подругой жизненный уклад лет сорок уже запрограммирован на понурое существование в подчиненности обстоятельствам, начальству на работе, семье. Почти классовая вражда начинает шевелиться внутри, но природа берет свое.

— Видный мужчина, — соглашается она, стараясь, чтобы сказанное было услышано. — Заметила, какая фигура?!

Первая мечтательно проводит перчаткой по волосам на виске, дальше по цветастому шарфику на шее — жест врожденного женского кокетства. Лицо загорается румянцем. На губах играет восхищенная улыбка.

— Таких в реслинге показывают, — нараспев произносит она. — Они там красуются крепкими мускулами и молотят друг друга. До чего привлека-а-а-тельные!

Ник краем уха засекает женский разговор. Реслинг… Разве ж там бьют? Просто постановочный бой с качками-актерами. Вот в «клетке» дела обстоят по-иному. Люди пробуют самих себя и жизнь на прочность. Впрочем, каждому свое.

— А ведь ты права, может, он — один из них? — улыбается прохожая. — А скорее всего, бандит какой-нибудь, — добавляет неожиданно.

— Слушай, давай подойдем и познакомимся! — предлагает другая, не слушая подругу. Вид взвинченный, в глазах — озорство. Она ждет ответа, осознавая обреченность затеи. Никогда-никогда не решится она подойти к подобному мужчине. Проклятое домашнее воспитание!

Подруга ехидно улыбается и тянет за рукав. Та упирается. Они стоят поодаль и толкают друг друга локтями.

— Не сходи с ума! — едко кривится женщина, силой увлекая за собой размечтавшуюся подругу. — Он на таких, как мы с тобой, не посмотрит. И потом, что ты ему скажешь? «Привет»? Может быть, «прокатите меня до первой подворотни, потому что дома у меня свекровь, дети и муж-неудачник»? Пошли уже!

— Дура! — обижается женщина, виновато моргая. Бросив на спутницу взгляд, полный немого укора, она прибавляет шагу, пряча лицо.

— Бежим! Наш троллейбус, — дергает ее за локоть подруга. Забыв про байкера, они бегут к остановке, перескакивая через лужи.

На востоке тонкая полоска неба очищается от туч. Встает солнце. Ник отвлекается от бессмысленного созерцания реки. Он переводит взгляд на небо и быстро отворачивается. Не желает видеть бледные проблески нарождающихся солнечных лучей, пусть и довольно редкие здесь в осенне-зимний период. Взгляд скользит мимо одинокой худой фигурки, стоящей у парапета. Рука машинально нащупывает в кармане скомканный листок с заключением врачей. Он поспешно швыряет бумагу в Неву.

Дождь меняет интенсивность, барабаня по мутной воде с удвоенной силой. Ник возвращается к мотоциклу и рывком надевает шлем. Бывалый дрожит переливами света на спицах. Он тонко ловит настроение, готов быстрей увезти Ника отсюда. Убирая подножку, Ник седлает не успевший остыть Harley. Оба понимают, что хотят домой.

Ночью Ник катал один. Несколько раз по полному баку, серая лента трассы то вперед, то в сторону, и огни большого города вдалеке. Ночью он брал от жизни главное. Еще остается привкус ветра на губах. Голод скорости ненадолго утолен.

Байкер матерится себе под нос, сбрасывая нервное напряжение, поворачивает ключ в замке зажигания, машинально топает ногой по мокрой мостовой. Один удар есть, значит второго не будет. Заводится и плавно выруливает из-под арки, быстро набирая обороты.

Его перспективы мрачны. Страха и сожаления нет. Досада. Да, именно досада от необходимости подчиниться обстоятельствам тяготит больше всего. Не умеет он подчиняться. Ник играет скулами. Опять вернулись, неуверенно застыли на месте мысли об отце и далекой стране. Желание исполнить давно задуманное неуклонно усиливается. Успеть бы! Время приобретает буквально материальный облик и наваливается со всей тяжестью.

Вместе с переключением передачи Ник переключается на преступно забытый ящик коньяка. Презентованный одним из ошалевших от счастья заказчиков, коньяк ждал его очень кстати. Необходимый вектор задан. Дальше пошло лавирование меж стоящими в пробках рядами машин.

* * *

Ночью заснуть не удается. Стоит тусклому рассвету залить окно, девушка вскакивает с постели, судорожно одевается и тихо уходит в город, стараясь не скрипеть рассохшимися половицами. Соседи по коммуналке спят. Спят даже те, кому вставать рано и ехать далеко. Она не знает их имен. Не имя определяет человека.

Питер предлагает полюбоваться им. Девушка старается не смотреть на величественную историческую архитектуру, современные облагороженные фасады, рекламные вывески и щиты, стильные витрины и многочисленные дорогие автомобили. Она проходит улицу и спешит затеряться во дворах. Провожая ночь, долго блукает по спящим задворкам. Нарочно выбирает неказистые виды — под внутреннее душевное состояние.

Подгнивают остатки жухлой листвы, сносимые сквозняками в кучки. Щели на домах, потрескавшихся от времени и дрянной погоды, извилисто убегают вверх. Неприметные стены узких темных переходов полосатятся следами стекающей дождевой воды. Жестяные склоны крыш сбрасывают крупные капли на подвальные козырьки. Голые ветви деревьев мокро топорщатся едва приметными почками. Мрачность, серость, сырость. Старый Питер — неисчерпаемая «кормушка» для поэтов, философов, любителей депрессивного настроения, психов и самоубийц.

Дух прошлого услужливо вторит разрухе в душе. Аналогичной особенностью обладают старые книги, дарящие щемяще-приятные ощущения от возможности наблюдения за судьбами людей. В книгах герои вынуждены по воле фантазии авторов нести бремя бродяжничества, беспризорности, бедности и беспросветного искания лучшей доли в классически-туманном Лондоне. В жизни каждый блуждает в своей ловушке из иллюзий и страхов. У нее иллюзий не осталось. Девушка облегченно вздыхает, почти довольна нарастающим оцепенением чувств.

Она одна в большом городе. Никому ничего не должна. Никого не ждет. Ни к чему не стремится. Ее одиночество разделяет лишь музыка. Но заряд батарейки в плеере исчерпан, любимая подборка рока умолкает. Вот теперь точно одна!

Почти совсем развиднелось. Спускается дождь. Она задирает голову. Мелкие капли вихрятся в воздушном потоке, летят в лицо. Она жмурится и вздыхает, становится легче. Девушка благодарна дождю. Вспоминаются прожитые годы. Не все, конечно, а самые знаковые и яркие. Отродясь не думала она оказаться в неуютном сыром мире, который выбрала сама в надежде подменить новыми заботами старую необходимость существовать дальше.

Меж тем город просыпается, с каждой минутой шума и движения больше. Прохожие заглядываются на печальное лицо с тонкими чертами и глазами, непривычно одухотворенными силой страдания. Девушка не видит никого, шагает вперед. Ей неважно, куда, лишь бы идти, двигаться. Троллейбусные провода тянутся вдоль и поперек улиц. Их сетка набрасывает силки на окружающее пространство. «Вот оно — твое место, — говорит сердце. — Довольствуйся».

Изменчивое небо отгорожено. Границы передвижений определены. Устав от долгого внутреннего монолога, она и сейчас старается пресечь поток осаждающих ее эмоций. Выходит к реке, прислоняется к чугунной ограде набережной и отчужденно смотрит на течение. Лицо стынет, нос краснеет. Спокойно. Холодно. По-зимнему тоскливо.

По другую сторону реки в ряд выстроились монументально-величественные памятники знаменитой питерской архитектуры. Новый день раскрашивает фасады благородной старины. Здания кажутся нереальными, напечатанными на качественном картоне конфетной коробки.

Подходит здоровенный байкер. Лица не видно. Профиль скрыт за длинными черными волосами. Он резко бросает что-то в реку, разворачивается и уходит. Байкеров в Питере много. Этот факт бередит незаживающую рану постоянным напоминанием. Девушка тяжело переводит дыхание, тоже хочет уйти, но остается на месте и вглядывается в течение.

Серая, мутноватая, отчужденная, бежит Нева к новым берегам, к широким горизонтам. А разве сейчас можно сказать, что впереди ждут ее прекрасные морские просторы? Вон она жалобно плещется внизу о гранитные стены, не в силах выбросить плавающий по поверхности мусор — след человеческой безответственности. Девушка дрожит и до крови кусает губы.

Переезд ничего не изменил. Она сдается, признает несостоятельность попыток справиться со своими проблемами, по-прежнему сожалеет об упущенных возможностях, ругает себя за трусость, упрекает в пагубной нерешительности. Единственное новое событие — она перестала себя жалеть. В ней почти ничего не осталось от жизнерадостной, чувственной, впечатлительной красавицы с обворожительной улыбкой и детской непосредственностью. Девушка осунулась, сильно похудела и замкнулась в себе.

Вчера примерно на этом месте наблюдала она двоих стариков. Оба одеты в потертые драповые пальто. На обоих вязанные вручную потрепанные шерстяные шарфы и шапочки. Старушка дотолкала коляску со своим супругом, и они остановились неподалеку, рассматривая, как и она сегодня, мутное течение.

«Хорошие такие старички, — подумалось ей. — Вместе доживают век. Гуляют вон. Без умиления и не посмотришь».

Девушке нравилось наблюдать пожилые пары. Их единодушный консерватизм в одежде, морщинистые улыбки, одинаково посеребренные волосы, спокойные жесты, то, как они говорят и смотрят друг на друга. Столько лет вместе — это многое значит! Она подошла ближе.

— Поехали домой, старая кошелка! Доконать меня решила своими идиотскими прогулками? — брюзгливо заворчал дедок мечтательного вида.

— Ладно, возвращаемся. Только замолчи, не доставай хоть здесь! — произнесла милая старушка злым желчным голосом.

— Приступ начинается. Даже не знаю, от чего именно — от мерзкого климата или твоих идей. Или ты стараешься, чтоб я быстрей сдох?

— Как я тебя ненавижу! — отозвалась его супруга.

— Это пройдет. Мы же не бессмертные, — заметил старик и закашлялся.

Долго еще брюзжала старушка, роясь в сумочке, а ее старый муж размахивал баллончиком спазмолитика и безбожно матерился. Дальше они мелочно ругались, припоминая недостатки друг друга, вспоминали старые обиды.

Дисгармония в семейных отношениях — совершенно обычное дело. Варьируется лишь степень взаимного раздражения. Но девушке то откуда это знать? От подслушанного разговора взяла оторопь. Затем неожиданно разобрало на смех. Воскресли воспоминания о Байоне. Смех перерос в слезы. Она сникла, безвольно опускаясь на каменную набережную, прижалась лопатками к ограде и беззвучно зарыдала, закрыв лицо руками.

Мир без Таро слишком громаден и ошеломляюще пуст…

Пока она плакала, поток прохожих с холодным безразличием скользил мимо. Толпа враждебна личности. Личность растворяется в ней, перестает мыслить и действовать по-своему. Прекрасный случай заполнить готовой программой душевное одиночество, замаскировать, подменить жизнь на существование. Но девушка даже с уличной толпой слиться не в состоянии.

Вспоминая отступают. Она сама не замечает, как слезы текут по щекам. Сгорбившись у парапета, девушка закрывает лицо ладошками.

— Вам плохо? — какой-то прохожий в грязно-желтом плаще останавливается, чтобы взглянуть на нее из-под очков с толстыми линзами.

Девушка отнимает руки от заплаканного, перепачканного тушью лица. Капли дождя текут по щекам.

— Мне очень хорошо! — несколько с вызовом заявляет она, а взгляд изображает отчаяние.

— Вредно сидеть на земле. Холодно, — смущенно мямлит прохожий и спешит уйти.

Под налетевшими порывами ветра и дождем чуть отпускает. Постепенно она успокаивается. Престранная мысль заползает в голову в ответ на неожиданный и ясный вопрос: почему у нее все так мерзко складывается? Может статься, она неверно понимает действительность?

Везет же другим женщинам! Умудряются же они в молодом возрасте найти себе партнера по душе, выйти замуж, обзавестись потомством, домашней живностью, кругом общения и прочими атрибутами наполненной жизни. И отлаженная машина где быстрее, где медленнее едет по рельсам из года в год. Каким образом они это делают? В ответ накатывает пустота, немая и тихая, как огромное лесное озеро.

Замкнутый круг. Вчера шел дождь. И позавчера. И неделю назад. Идет он и сегодня. Моросит противно и пакостно. Мелкий, колкий, холодный. Несколько чаек застывают на темном граните каменных изваяний. По реке плывут обрывки газет, окурки, пластик и яркие опавшие листья. Липы за спиной стоят облетевшие, редкие листочки могут удержаться под напором ледяных ветров. Дождь заметно усиливается. Пахнет мокрой листвой. Девушка любит увядание природы. Осень учит умирать красиво.

Одежда начинает промокать. Ноги давно промокли и подмерзают. Посиневшие губы и серый цвет лица придают ей нездоровый вид. Пора уходить, возвращаться под крышу одинокой бедной комнатенки в коммуналке. Девушка морщится, вспоминая тусклые стены, перепачканные несколькими слоями старой побелки. Они, эти стены, никогда никого не ждали, принимали и провожали временных постояльцев с одинаковым брезгливым безразличием спившейся престарелой проститутки.

Девушка сутулит плечи, окидывает взглядом ближайшие коробки домов, безлюдные тротуары и мокрую набережную реки. Город не видит ее, смотрит мимо. Она понимает его отрешенность, молчаливо и податливо подчиняясь.

У нас вошло в привычку ругать Москву и хвалить Питер. Наверное, в этом есть доля истины, раз так повелось. Питер умеет влюбить в себя и мстить с хладнокровностью столичного ловеласа, умеет давать атмосферу и взимает плату за расцветающие в ней иллюзии неопытных, умеет молчать, тем самым превращая жалобный шепот сердца в крик. Он умеет быть невероятно прекрасным в своей правоте.

Услышав мерный рокот мотоцикла на низких оборотах за спиной, девушка вздрагивает. Наверное, тот байкер, что швырял мусор в реку. Мотоцикл проезжает очень близко, даже слишком. С недавних пор она может отличить от других этот раскатистый утробный неповторимый звук. Он присущ только одной в мире марке — Harley Davidson. Запатентованный метод построения V-Twin-овского двигателя никто до сих пор не повторил.

Затылок холодеет, волна дрожи пробегает по телу. Рокот «Харлея» разрывает тонкую паутину блуждающих по кругу мыслей. Больно хлещет, освежив в памяти неизгладимые минувшие события бурного испанского лета, а затем безжалостно возвращает в российскую осень. Мотоцикл удаляется. Девушка дрожит, ежится и глотает слюну. Обернувшись, она уходит под арку, спотыкается на выщербленном асфальте. Дальше ей — пробуждающимися дворами и замусоренными переулками.

Во дворах прогреваются автомобили, чадя выхлопными трубами. За гаражами под самодельным навесом ворочаются бомжи. Впереди темнеет стиснутая слепыми стенами подворотня. Толпа неопрятного вида мужчин идет навстречу, по всему видно — узбеки-гастарбайтеры. Их краткая характеристика: скрытные, работящие, озабоченные. Их около десятка. Все впились в нее испытывающими взглядами. Руки в карманы, идут тяжелой поступью, перекрывая собой проход по всей ширине. Глухой стук ботинок посекундно наращивает напряжение.

Лицо девушки выражает неподвижную безучастность. Она продолжает движение. Мутное колебание во взглядах гастарбайтеров — и ее пропускают, обтекая резкими поворотами. Она проходит мимо узбеков тенью. Тень ни задеть, ни прикоснуться. Смешки и посвист несутся в спину. Девушка не боится узбеков, у ее страхов другие имена.

Прижиться в Питере не удается. Условности делового общения, общепринятые нормы, прописной порядок действий и прочие атрибуты организованного социума после глотка испанской свободы вытерпеть, конечно, можно, а смысл? Понимая всю ненужность затеи, спустя десять дней она бросает новую работу в крупной компании, ставит точку в карьере юриста, забивается в угол и не желает больше искать свое место среди людей.

Отсутствие нормального человеческого общения и резкий уход в себя сказываются деструктивно. Без конкретной цели бродит девушка по городу, убивая время день за днем, ночь за ночью. Спустя несколько месяцев пропасть отчаянья затягивается тонким слоем выстраданного. Она чаще балансирует на грани тоски и безразличия. Но призраки прошлого неуклонно поднимают головы, в немом укоре смотрят пустыми глазницами в сердце. За ними приходят совсем нехорошие мысли.

«Все всегда начинается с надежды, надежды на лучшее. Главное — не доживать до мига расплаты, до той капли горечи, которая всегда таится на дне», — думает девушка, зябко шевеля замерзшими пальцами в мокрых кожаных перчатках.

Мысль звучит подленько, малодушно. А если додумать дальше, то призывно. Она крепко задумывается и сильней дрожит от сырого холода улиц. Ноги окоченели совсем. Чтобы согреться, приходится прибавить шагу и бежать, без разбору сворачивая в стороны.

Внезапно девушка останавливается. Очередной узкий переулок завершается тупиком. На кирпичной стене скользкая плесень. Воняет отбросами и мочой. Черный и рябой коты дерутся на крышке мусорного бака. Истошный крик подкрепляется быстрыми ударами когтистых лап. Черный поскальзывается и летит на землю, прямиком в лужу. Глаза злые, недовольные. Рябой остается наверху, переминается с лапы на лапу, победоносно трясет хвостом.

Обессилев от ноющей в сердце боли, полуголодного образа жизни и холода, девушка тяжело прислоняется к скользкой стене. Организм встревожен, требует тепла и еды. Он заботится о самосохранении, она — нет. Организм пытается запустить механизм выживания вхолостую. Она устала, загоняла себя. На худеньких плечах слишком тяжелый груз — потеря любимого и смерть его соперника. Девушка мается, тихо погибает, не может простить себя ни за то, ни за другое.

«Перестань себя истязать, — осторожно шепчет разум. — Научись жить без чувств и стань сильной».

Девушка не прислушивается. Не хочет. Она осознала и переосмыслила ушедшие события, обвинила себя во всех бедах и признала виновной. Искренне уверенная в том, что изменить ничего невозможно, она изобрела свою Голгофу и не собирается с нее спускаться.