Человек заката

Берегиня Форест, 2018

Она нежная и ранимая. Не может без любви, теряет себя, растворяется в темноте холодного Питера. Он – загадка для многих – нелюдим, одинок, хмур и молчалив. Но он знает, как быть счастливым! У каждого свое представление о желаемом и возможном. Может ли что-либо изменить их встреча? Пока жизнь сдает двоим карты, где-то далеко живет малыш. Ему ничего не известно о мире, и потому – возможно все! Книга о мужчинах, их принципах, о смелости следовать своему пути до конца. Это философский, экзистенциальный роман. История является второй книгой трилогии: "БАЙОНА", "ЧЕЛОВЕК ЗАКАТА", "Я НЕ ТАК ДАЛЕКО".

Глава 2. Кокаин

Малыш обрывает глянцевые листочки и любуется каплями утренней росы. Плотные темно-зеленые он сразу складывает в небольшую тростниковую корзинку, прилаженную за спиной, а недавно выросшие нежно-зеленые с желтыми прожилками рассматривает, поворачивая так, чтобы в бусинках воды отражался теплый отсвет восходящего солнца.

— Работай, el hijo del perro¹ — слышится за спиной.

Мощный толчок — и колючки впиваются в коленки. Чаго падает. Собранные листья сыплются из корзинки на вихрастую голову.

Вот ведь вредный гад! И не лень ему высматривать, чем именно занимается Чаго, полностью скрываемый кронами растений. Он сводит брови на переносице, сверкает большими огненно-чёрными глазами и грозит обидчику вслед маленьким грязным кулачком, но охранник с автоматом уже далеко. Его потная протертая на локтях рубашка мелькает в конце ряда.

Малыш поднимается, надувая пухлые губки, поджимает подбородок. Провожая охранника взглядом, он потирает коленки, затем озирается. Хорошо виден только нижний склон. Боковые кусты не дают разглядеть остального. Чаго почти шесть, он небольшого роста, смуглый, круглолицый, темноволосый и не в меру любопытный — настоящий сын своей земли, он мог бы запросто затеряться среди бесконечных насаждений. Множество гектаров природного многообразия вытеснено запрещенной монокультурой. Плантация простирается по низкохолмистой местности, окруженной лесом. Другие рабочие — мужчины и женщины — давно ушли вперед. Монотонный сбор листьев продолжится до заката. Солнце начинает припекать. Ленивые потоки ветра струятся с востока. Они слишком слабы, чтобы разогнать нарастающую жару.

Ветер пригнал белые облака. Низко-низко плывут они, касаясь вершин далеких изумрудных холмов. Чаго отвлекается от работы и наблюдает. Облака светятся изнутри солнечными переливами, клубятся светотенью, цепляются за холмы лохматыми кусками.

— Стать бы облаком… и уле-теее-ть… отсюда! — вздыхает малыш.

— Отсюда, парень, разве что на небо улететь можно, — смеется проходящий мимо работник, унося вниз к тракторной тележке два плотно набитых листвой мешка.

Чаго задирает голову и смотрит в небо, морщится. Яркий небосвод слепит глаза. В вышине парят большие птицы. Распластав крылья, чертят невидимые круги. Вот одна из птиц зависает в воздухе недвижимой точкой. Чаго восхищен изумительной неподвижностью пернатого охотника и свистит ему что есть мочи. В ответ доносится печальный клич.

Чаго зевает и рассеянно принимается за работу. Он и здесь, и далеко одновременно. Мысли гуляют вместе с ветром. Чаго любит ветер. Тот приносит запахи леса и растворяет палящий кожу зной. Когда полуденный солнцепек становится вовсе невыносимым, малыш просит ветер дуть сильнее. Он убежден — ветер услышит, если правильно попросить. Раньше ветер чаще выполнял просьбы. Ведь он слышал Чаго, когда тот подпрыгивал, размахивал руками и громко звал его. Но потом малышу крепко досталось от охранника. Ритуал Чаго изменился. Теперь он просит ветер шепотом, подбрасывая несколько самых красивых и молодых листиков вверх, и, увы, редко бывает услышан.

— Эй, будешь?

От внезапного окрика Чаго вздрагивает, на всякий случай втягивает голову в плечи и опасливо оборачивается.

В соседнем ряду стоит старик и протягивает ему небольшую фляжку. Чаго неуверенно тянется к фляжке и нюхает горлышко. Старик усмехается. Малыш делает глоток. Во фляжке вода. Даже вкуснее, чем у Чаго. Приятная влага увлажняет саднящее горло.

— Никогда не пей больше глотка, — старик нетерпеливо вырывает фляжку из рук и прячет под одеждой.

— Почему? — спрашивает Чаго. Вода течет по подбородку малыша, он утирается тыльной стороной ладони.

— Потому что это — мое! — резонно заявляет старик и уходит с набитым листьями мешком вниз к тележке.

Чаго облизывает губы и молча разглядывает лохмотья уходящего. Неряшливого вида, на плантации он появился недавно, все свободное время болтал и тихонько посмеивался да зачем-то подмигивал именно ему, Чаго, весьма заговорщически. Поначалу малыш решил, что старик ненормальный и держаться от него нужно подальше. Обычно стариков не брали. Какие из них работники? Под палящим солнцем двенадцать часов с небольшим перерывом на еду… Но этот остался, сумев доказать свою работоспособность и в первый день, и во все остальные.

На следующий день они встречаются снова. Под сенью одного-единственного дерева возле барака собираются измотанные жарой и работой люди, чтобы поесть.

— Привет! — старик первым протягивает ему руку.

— Не буду я с тобой за руку здороваться, — заявляет Чаго, быстро пряча кисти себе за спину.

— Что же так?! — мохнатые брови старика подскакивают вверх.

— А может, ты заразный, — невозмутимо говорит малыш.

Старик не отвечает. Корявыми пальцами, ухмыляясь во весь рот, черпает он коричневую тушеную фасоль. Чаго садится в стороне.

Беспощадный солнечный свет заливает небо, растворяется в воздухе, отражается от ветхих стен барака и земли, слепит, обжигает и заставляет искать убежище. Но в единственном убежище — бараке — вонь и духота. Все сидят под деревом. Едят молча, расположившись в тени, кто на толстых низких ветвях, кто на земле. Шелест сухого ветра смешивается со стуком ложек по мискам.

После еды в их распоряжении остается не более двадцати минут. Целых двадцать минут блаженства, когда сытость вызывает чувство приятной истомы, можно закрыть глаза, расслабить усталые мышцы и погрузиться в полудрему.

— Э-эх… печет-то как! А в океане сейчас свежесть бриза соперничает с прохладой глубин… да-а-а… океан! Не отпускает… зовет… — вздохнул кто-то.

Чаго открывает глаза на голос. Это старик. Он смотрит, не мигая, на стену барака и бубнит себе под нос, ни к кому конкретно не обращаясь. Да его никто и не слушает. Старик все смотрит и смотрит на стену. Мухи носятся перед лицом, садятся на нос и щеки. Он не пытается отогнать их. Морщины резко расходятся по худому обветренному лицу. Редкие седые волосы прилипают ко лбу и шее, колючая поросль на щеках шевелится.

Малыш вновь смежает веки.

— Протяни руку — и, кажется, прикоснешься, сделай шаг — и ты уже во власти волн… вдыхаешь горькую соленость… и становишься рыбой… и плывешь к горизонту… и не успеваешь до заката… и утром начинаешь сызнова… — бормочет старик.

Навостряя уши, малыш жадно ловит обрывки речей, и воображение уносит в неведомую даль. Чаго не видел океана. Никогда! Слышал только от матери, чье лицо забывается. Новый человек, оказывается, прибыл оттуда. Он постоянно рассказывает об океане и шторме. И речи его так же поразительны, как и он сам. Весь остаток дня Чаго думает о неведомом океане.

Когда еще один монотонный день остается позади, темнеет и небо расцветает звездами. Они ярко мигают в чернильно-далекой пустоте. На охранных вышках рдеют огоньки. Разведенный костер кипятит чай. Иногда тревожно перекликается лес.

Вечерняя похлебка малосъедобна, но Чаго глотает безвкусное варево. Другой еды все равно не дадут. Он сидит в кругу света вместе с мужчинами. Они свободны от работы, но не могут уйти с плантации. Малыш вздыхает. Ему не плохо и не хорошо, ему обычно. А хочется, чтоб интересно. Чаго вспоминает о старике, отыскивает его взглядом среди других.

Старик задумчив, он горбится и подается к огню. Пламя костра освещает длинное лицо с крупным, слегка свисающим носом, красноватые воспаленные веки, маленькие темные глаза, редкую седую щетину на худых щеках. Сутулая фигура покрыта бесформенным балахоном. Узкий череп скрыт широкополой соломенной шляпой в дырках, выцветшей под солнцем, с растрепанными краями. В его застывшем облике живы, движутся и изменяются лишь одни глаза, сверкающие течением мысли.

Старик молчалив. Чаго не выдерживает и подсаживается ближе. От старика дурно пахнет, но ради удивительных рассказов малыш готов смириться.

— Расскажи! — просит Чаго и поглядывает с любопытством.

— О чем? — притворно спрашивает старик.

— Расскажи, какой он сейчас.

Речь, разумеется, об океане. Старик о другом и не говорит.

— Именно сейчас? — щурится старик.

— Да, — улыбается Чаго. Сверкающие в улыбке глаза полны предвкушения сказки.

— Дикий, — неожиданно стальным тоном произносит старик, — ибо настал час лютого шторма! Мощное дыхание океана вздымает глыбы воды побольше ваших холмов…

Щуплое тельце Чаго покрывается мурашками. Он оглядывается вокруг, прислушивается. Но за кругом света ночь темна и спокойна. Ночные мотыльки беспорядочно пляшут. Запахи травы и земли богато изливаются вместе с ночной прохладой. Мужчины разводят сгущенный сок сахарного тростника в кипятке и пьют «агуа де панела». Получив свою кружку, Чаго ставит ее на землю остывать и взглядом просит старика продолжать. Того и просить не нужно.

— Шторм собирает души, — голос старика звучит тихо и зловеще, — в такие ночи моряки, что сгинули в волнах океана, не уходят на дно или на съедение рыбам, — говорит он, простирая руку в лохмотьях вперед, к пляшущим языкам костра, — они растворяются, становятся частью океана, темной разъяренной пучиной. И души их бушуют в нескончаемой надежде вырваться, отделиться от соленой воды и пены, не ведая, что давно стали этой водой и пеной…

Чаго слушает с жадным вниманием.

— А если доводится погибнуть при иных обстоятельствах, — продолжает старик, — то душа моряка вселяется в дерево. Может, вон в том лесе есть такие, — машет он рукой в темноту.

— Как это? — Чаго ошеломленно смотрит в указанном направлении.

— Душа томится в ожидании своего часа, пока лес шумит и зеленеет под солнцем. И когда приходит время вернуться в море, дерево срубают, делают из него лодку или доски для кораблей, и души моряков снова попадают в объятья волн, — поясняет старик.

— Ух ты! — восхищается малыш, живо представляя себе все сказанное.

— Дребедень, — ворчит кто-то рядом.

Старика люди с плантации всерьез не воспринимают. Он не думает возражать. Сидит, смотрит в пустоту, невыразительное днем лицо становится моложе и одухотворенней.

— Чем сильней шторм, тем громче поют души в его глубинах, — вновь бормочет он. — Души поют обо всем, что видели когда-то люди при жизни. Они поют о тайнах самого океана. Они знают много тайн воды и неба, ветра и звезд.

— Кто тебе сказал? — восхищенно улыбается Чаго. Рассказ приобретает для него большой смысл, неведомое раскрывается, перед глазами явью носится ожившее повествование.

— Я был там. Я знаю, — буднично отвечает старик, — и ты можешь узнать.

— Как?! — ерзает на месте Чаго.

— Если сидеть на берегу, внимательно и долго слушать, можно в шуме шторма различить их голоса…

Чаго восхищенно блестит глазенками. Он долго ждал каких-нибудь чудес. И дождался.

— Это, наверное, далеко? — волнуется он.

— Далеко, — кивком соглашается старик.

— Но… туда же можно добраться? — вслух размышляет Чаго, лихорадочно поглядывая в направлении вышки, где неизменно стоят охранники с автоматами. Они могут разрушить его новые мечты. Легко.

— Нет ничего невозможного, — говорит старик.

— Ничего-ничего? — допытывается Чаго.

Старик утвердительно кивает. Малыш стихает, обдумывает что-то. Ночь плотней обступает догорающий костер. Работники постепенно встают и уходят друг за другом в барак на ночевку.

— Не морочь мальчишке голову, — говорит старший, — он сам спать не будет и другим не даст.

Старик молчит, будто и не слышит вовсе.

— Говори, говори! — шепчет малыш. — Ты ведь не все рассказал, ведь так?

— Слишком долго слушать опасно, — возражает старик, поднимаясь. Он напился и наелся до отвала и мечтает бросить свои старые кости на тощий тюфяк, сулящий благодатный отдых.

— Почему? — не понимает малыш.

— Поздно уже, — устало откликается старик, уходя.

Чаго остается один. Он взволнован, долго думает об услышанном. В ночи он похож на мелкого хищного зверька, стерегущего добычу: поджав ноги и обхватив руками колени, он вытягивает шею, щеки горят румянцем, а глазенки сверкают, как угольки костра.

Мир кажется необъятным, прекрасным, неведомым. Взгляд Чаго бывает частенько прикован к горизонту, и тысячи вопросов вертятся на языке. Но взрослым не нравится, когда он пристает к ним с расспросами. Чаго растет среди рабочего люда, бедноты. Тяжелый труд не располагает к многословности. «Сделай то», «сделай это», «иди отсюда» — почти все, что он слышит. А после работы все едят торопливо и разбредаются на ночлег. Редко, когда случается ему слышать разговоры иные, кроме ругани, жалоб на жизнь и пьяной ахинеи. Чаго не угнетает такое общество, поскольку иного он не знает и довольствуется мечтами. Со временем одних мечтаний становится мало.

Этой ночью Чаго стонет и мечется по тощему матрацу, набитому соломой, пылью и клопами. Ему грезятся диковинные сны. Безмолвие изредка нарушают голоса леса. Охранники по периметру светят огоньками сигарет. Горят узкие окошки самодельной лаборатории. Под дулами автоматов работники ночной смены трудятся, превращая собранные днем листья в белый порошок.

Примечания

1

Собачий сын (исп).