Опыты литературной инженерии. Книга 3

А. И. Гофштейн, 2021

Некоторые люди, предложи им горсть земляники – будут есть по одной ягодке, с чувством, в соответствии с мировоззрением. Другие высыплют все в рот и сжуют со вкусом, в соответствии с мироощущением. Я – из вторых.

Псовая охота

Витя Ченцов относился к тем охотникам, которых считают зловредными. При этом Витя совсем не был кровожадным и абсолютно не был завистливым. Перфекционист Витя Ченцов был одержим стремлением слыть самым первым в охотничьем братстве. И, само собой, у него должно было быть все самое-самое лучшее: ружье, собака, супер-нож, чудо-сапоги, ветроустойчивые спички и сверхкалорийные консервы. На охоту ездил Витя на мотоцикле «Ява» с коляской. Легавая по кличке Бельчик имела в коляске персональное место с мягкой подстилкой и ветрозащитным козырьком.

В кругу приятелей Витя азартно обсуждал теорию и практику различных видов охоты: от норной с таксой до загонной с гончими и флажками. В тот несчастный час в курилке транспортного цеха черт толкнул Витю под ребро: в сигаретном дыму разгорелся великий спор с другим фанатиком двуствольного ружья, Виктором Николаевичам Гордиенко, о тонкостях псовой охоты с борзыми. Виктор Николаевич числился водителем заводской скорой помощи — спецфургона «Волга» — ГАЗ-24. В сезон Виктор Николаевич, распугивая егерей красными крестами, наведывался на казенной волге в заказник «Бекешевская дача», где вершил суд, скорый и неправый. Лупил из своего дробовика налево и направо. Зайчики попадали и на стол главврачу, и главному инженеру, и даже директору завода, которые милостиво закрывали глаза на шалости своего любимчика. Но то, что выслеживать и стрелять Виктор Николаевич был мастер, — этого никто не отрицал.

Так вот, Виктор Николаевич, который ростом был на две головы выше Вити Ченцова, излагал следующее:

— Охота с борзой — забава. Чисто русское удальство с заранее известным результатом. Борзая против зайца, что моя волга против твоей, Витя, явы. На равнине борзая дает зайцу десять очков форы. У нее и литраж поболее, и ходовая, то есть лапы длиннее. Зайцу на этой географии — кирдык. А ты загони эту самую борзую к нам, на Кавказ. Наш заяц — не Ваня со Среднерусской равнины. Он не ногами берет, а башкой. А у нас какая география? Балки, косогоры, скалы. Здесь по прямой не поскачешь! А у борзой инерция, понимаешь? Заяц сделает два-три рыска влево-вправо, а борзая как неслась по прямой, так и продолжает нестись, как трамвай. Так кто у нас выиграет, скажи? Вот почему у нас на Кавказе быть не может псовой охоты!

Слушатели радостно и согласно загалдели. Витя, который представлял в споре противное мнение, настаивал на своем:

— Борзую учить надо, Виктор Николаевич! На Руси она дура-дурой! Всё, что бежит, за тем и гонится. Говорят, даже ребенка может загрызть, если он от нее даст дёру. Догонит и загрызет! Там никто, как у нас, с этими собаками не занимается. Возьмите моего Бельчика: я его с шести месяцев и на зайца, и на лису, и на барсука, и на кабана беру. Бельчик в охоте — профессор! А почему? Потому, что лично мне не лень со своей собакой двадцать четыре часа в сутки месить грязь и снег, спать под одной попонкой и хлебать буквально из одной миски!

Слушатели одобрительно замычали.

Виктор Николаевич не сдавался:

— Давай, тезка, ближе к телу, как говаривал мосье Мопассан. Кто у тебя Бельчик? Легавая. У них мозгов в полтора раза больше, чем у борзых. Вот он и служит. Вот если бы у тебя была борзая и ты сам был бы борзятником, я, может быть, тебя бы и послушал… А так — чистая академия!

Нестройный гул голосов в дымном пространстве курилки подтвердил его мнение.

Виктор Николаевич встал, выпрямился и с достоинством двинулся к выходу. На нем был не общепринятый ватник, а кофейного цвета пиджак и светлые брюки в темную полоску.

В тот же день Витя Ченцов наведался в ОТК — отдел технического контроля, начальник которого, Михаил Иванович Худяков, собирался в командировку. Командировка намечалась в самое сердце южно-русского борзого собаководства — в степной Зерноградский район Ростовской области.

Витя постучал в двери кабинета Худякова и замер прислушиваясь. Оптимист Худяков вполголоса напевал «Сердце красавицы склонно к измене…» и не услышал робкого стука. Витя постучал смелее и вошел, не дожидаясь ответа. Михаил Иванович осекся на полуслове и вопросительно уставился на взволнованного Ченцова. Витя, отвергнув восточный обычай сначала расспросить о здоровье, семье и работе, сразу перешел к сути дела:

— Михал Иваныч, будь другом, помогай! Купи мне в Беломечетской щенка борзой. Пацана желательно. Я деньги принес! Михал Иваныч, мне же Гордиенко теперь проходу не даст! На каждом углу будет называть академиком! Я его, Михал Иваныч, воспитаю как родного, из одной миски жрать с ним буду!

— С кем жрать из одной миски, с Гордиенко? — изумился Худяков.

— Да нет же, с пацаном, с борзым, то есть.

— А-а, — понимающе протянул Худяков, — с борзой! Где же я тебе возьму борзую?

— Я же говорю, в Беломечетской! Вы же в Зерноград едете, да? Так от него до Беломечетки всего ничего, каких-то семь километров! Михал Иваныч, выручай! Я бы сам поехал, так начальник цеха только руками машет: «Конец квартала, Ченцов, конец квар-та-ла! С какого перепугу я тебя со смены сниму? Кем тебя заменить, ты подумал? Второго числа, пожалуйста — на все четыре стороны! А сейчас сиди тихо, не нервируй меня! Я сейчас не готов твои собачьи дела не только обсуждать, слышать о них не могу, за себя не ручаюсь!».

Худяков сжалился над Витей: как-никак Ченцов был его соседом по даче. Взял деньги и пообещал специально заехать в станицу Беломечетскую и купить там вожделенного борзого кобеля.

Заканчивался второй квартал, то есть июнь. До Ростова-на-Дону в комфортабельном салоне «Икаруса» шесть часов подряд Худяков проспал. В Ростове-на-Дону стояла несусветная жара. Полтора часа до Зернограда в тесном пазике показались Михаилу Ивановичу вечностью. Пока автобус тащился до Зернограда, Худяков растопился, как кусок сливочного масла. И на раскаленный асфальт Зерноградского автовокзала не вышел, а буквально вытек из салона. До гостиницы добрел в полуобморочном состоянии. В номере, в котором кондиционером даже не пахло, в три глотка опустошил бутылку лимонада, прихваченную из буфета, и без сил повалился на кровать. Надо было бы позвонить в организацию, куда он был направлен, но сил осталось только на то, чтобы распустить узел галстука. Михаил Иванович Худяков, не разуваясь, впал в беспробудный сонный дурман. И проспал до девяти вечера, когда уже солнце покраснело от стыда за дневное усердие. Звонить уже было некуда и не за чем. Худяков, терзаемый угрызениями совести, поплелся в буфет. Есть совершенно не хотелось, поэтому он дозаправился лимонадом, запасся питьем на ночь и на всякий случай осведомился у моложавой дамы-администратора, не звонил ли ему кто? К его удивлению, администратор передала Худякову гостиничный бланк, на котором аккуратно был выведен номер телефона. Недоумевающий Худяков тут же набрал загадочный номер и услышал слабые провинциальные гудки. На том конце никто не взял трубку. Михаил Иванович вздохнул и, поблагодарив даму-администратора, тяжело заковылял на свой второй этаж.

В номере окно было распахнуто настежь, солнце спряталось за угол гостиницы, а в тени за кроватью притаилась местная нечисть в виде здоровенных, как борзые кобели, коричневых длинноногих комаров.

Утром истерзанный ночной духотой и лютыми комарами Михаил Иванович отправился в нужное место, разбирать претензию к заводу. До обеда уладил дело и с неудовольствием вспомнил о своем обещании купить пса Вите Ченцову. На привокзальной площади Худяков приобрел самые темные солнцезащитные очки и налегке погрузился в старенький пазик — двойник того, что привез его в Зерноград из Ростова. У первого встречного в Беломечетской Худяков спросил, где можно купить борзого кобелька, и тут же получил исчерпывающую информацию с фамилией, адресом заводчика и даже ориентировочной ценой предполагаемой покупки. На окраине Беломечетской Михаил Иванович нашел нужный дом, постучал в калитку и, не дождавшись ответа, как и Ченцов у двери его кабинета, вошел во двор. На дальней оконечности бескрайнего огорода маячила какая-то фигура. Худяков закричал:

— Эй, любезный! Где бы мне увидеть Колю Озерова?

«Любезный» оказался тощим дядькой с выгоревшими на солнце волосами и глазами. Он вытер руку о подол тельняшки и протянул Худякову жесткую, как щепка акации, ладонь:

— Николай!

Худяков представился и заявил о своем намерении приобрести щенка борзой. Желательно, кобеля. Николай рассеянно поглядел в огородную даль и щедро махнул Худякову рукой:

— Выбирай любого!

Оторопевший Михаил Иванович разглядел в горячем картофельном мареве клочковатую костистую борзую, за которой гуськом вихляли гибкими спинами несколько борзых же щенков.

— Трехмесячные, — с нескрываемой гордостью сказал Николай, — от потаповского Мартына! А это мать их — Залетка! Пятый годок ей. Вон того бери, с краю. Эй, Пиндос! Пиндо-ос!

От своры отделилась белая с рыжими подпалинами особь и радостно подбежала к Николаю, вращая хвостом, как кофемолка. Худяков испуганно пригляделся к Пиндосу: в три месяца этот «щенок» был чуть ниже немецкой овчарки, правда, тощий, как зубная щетка.

— Три с полтиной, — сказал Николай. Это означало цену.

— Если можно, то я его завтра с утра… — промямлил Худяков, напуганный зрелищем. — А деньги, вот, пожалуйста, сейчас!

Пиндос тоже, видимо, был доволен исходом сделки, потому что сел в пыль и стал истово чесать бока поочередно задними лапами.

— У него что, блохи? — с подозрением спросил Худяков.

— Блоха собачку бодрит! — назидательно ответил Николай Озеров.

Деньги исчезли в кармане выцветших до неопределенности штанов Николая, а взамен Михаил Иванович получил довольно мятую бумагу, в которой значилось, что кобель Пиндос от Мартына и Залетки является чистопородной южнорусской борзой. Это несколько подсластило пилюлю. Если что еще и оставалось на дне сознания, так это некоторая неясность с экзотической кличкой собаки.

— Пиндос, — вяло размышлял по дороге к автобусной остановке Худяков, — вроде грек какой-то.

По пути в Зерноград Худяков попытался объяснить себе собственное неожиданное решение забрать кобеля завтра утром. Это означало как минимум еще одну пыточную ночь в чертовой гостинице. Но Михаил Иванович успокоил себя тем, что решение принято абсолютно правильное, так как везти на ночь глядя за пятьсот верст с двумя пересадками негабаритного кобеля — дело дурное по определению!

Поздно вечером, когда лимонад уже закончился и Михаил Иванович отмахал правую руку, охотясь на комаров со свернутой в трубку газетой, постучала горничная и пригласила Худякова вниз, к телефону.

Загробный голос прошелестел в трубке, забыв представиться:

— Не покупай кобеля у Кольки Озерова! Не покупай! Добра тебе с этим кобелем не будет, все они порченные!

Пошли короткие гудки. Худяков с недоумением уставился на трубку, решив, в конце концов, что это чей-то плохой розыгрыш. Наверное, конкуренты.

Самым первым автобусом по холодку Худяков прибыл в Беломечетскую.

Попросил водителя не уезжать без него и помчался к дому Коли Озерова, покачивая на ремне тяжелой командировочной сумкой с деловыми бумагами. На стук в калитку на крыльцо вышел сонный Николай в мятых трусах с турецким растительным орнаментом и в той же драной тельняшке, отловил Пиндоса, обвязал ему шею обрывком шпагата, конец которого всучил Худякову. С тем и ушел досыпать.

Оставшись тет-а-тет с Пиндосом, Михаил Иванович попытался рассмотреть его подробнее. Пиндос стоял, поджав хвост, с шерсти вокруг пасти у него свешивались щупальца вареной капусты. Был он устрашающее тощим, и от него несло вчерашним борщом и псиной. Даже отдаленно он не был похож на тех портовых грузчиков, в честь которых по-одесски был окрещен.

Намотав шпагат на кулак, Худяков шагнул в направлении автобусной станции, предполагая, что Пиндос среагирует правильно. Шпагат натянулся, но Пиндос не выразил желания навсегда проститься с родственниками, конурой и борщом, Он встал как вкопанный, а Худякова развернуло вокруг шпагата, как крейсер на мертвом якоре. Все дальнейшие попытки сдвинуть Пиндоса с места успеха не имели. Характер у кобелюки оказался истинно одесским.

Шпагат не выдержал испытаний знакопеременной нагрузкой и лопнул. Почуяв волю, Пиндос резво ускакал в родимый двор, угрем протиснувшись в щель забора.

Михаил Иванович, деликатный от природы, решил не беспокоить заводчика, а открыл калитку и устремился за Пиндосом, как за гостиничным комаром. Дурень-Пиндос пытался уйти подкопом в вольер, огороженный ржавой сеткой, но неудачно. Худяков ухватил его за задние лапы и извлек беглеца из подкопа на свет божий. В вольере вся свора проснулась и неодобрительно наблюдала за происходящим.

Солнышко потихоньку поднималось ввысь, и Михаил Иванович смахнул со лба первые капли пота. Идея пришла мгновенно, при первом же взгляде на часы: до отправления автобуса оставалось всего десять минут. Худяков, удерживая кобеля одной рукой, распустил галстук и обвил им лебединую шею Пиндоса. Немного повозившись с узлом, он принял позу известного персонажа с картины Репина «Бурлаки на Волге» и выволок свою покупку за калитку.

Галстук оказался прочнее и удобнее шпагата. На нем Михаилу Ивановичу удалось проволочь Пиндоса метров пятьдесят. В пыли за необычной парочкой остались глубокие борозды, пропаханные кобелиными лапами. Час отправления автобуса угрожающе приближался. Решив рационализировать способ транспортировки, Худяков плюнул на галстук, завел свою сумку, как понтон, под брюхо Пиндоса, свел ручки у него на спине и попытался эту ношу оторвать от станичной почвы. Видимо, в ней, в почве, была сокрыта невидимая энергия. Как в свое время легендарный Антей подпитывался живительной силой от матери-земли, так и Пиндос, не желая расставаться со станицей Беломечетской, несмотря на концлагерную худобу, неожиданно приобрел вес двухпудовой гири.

Кроме ручек у сумки был еще длинный плечевой ремень, на котором эту сумку в основном и носили. Худяков присел на корточки, поднырнул под ремень и с воплем штангиста, поднимающего рекордный вес, выпрямил ноги. Пряжка регулировки длины ремня поползла, и Пиндос снова дотянулся всеми четырьмя лапами до земли. Худякову было уже не до смеха: следующий автобус отправлялся только через три часа. Он поволок сумку и оседлавшего ее кобеля, кряхтя от натуги и вслух проклиная Витю Ченцова, его ближайших родственников и свою сговорчивость! Слава богу, Пиндосу осточертело упираться, и он обмяк на сумке. Его лапы волочились по дороге, как толстые веревки, и особо Худякова не тормозили. Не доходя каких-то ста метров до остановки, ремень не выдержал и лопнул. Наученный горьким опытом Худяков успел ухватить борзую, тут же попытавшуюся улизнуть, за жабры. Так он и ввалился в автобус: в одной руке сумка, подмышкой второй руки — Пиндос с роскошным галстуком на шее.

В автобусе, пригорюнясь, сидели станичники: все как на подбор, с объемистыми челночными сумками из клетчатой синтетической китайской ткани. По всему было видно, что рейс намечался на Ростовский рынок. Через минуту вслед за Худяковым с Пиндосом в автобус втиснулась толстая тетка с преогромным мешком, сшитым из полосатого матраса. В мешке злобно крякали утки. Тетка расположилась на заднем сиденье, вывалив мешок прямо перед фасадом Пиндоса. Пиндос боязливо поджал лапы и начал принюхиваться. Мешок дергался на полу, заставляя Пиндоса судорожно отдергивать морду.

Вошла кондукторша в сарафане, собранном под толстым животом в мелкую гармошку.

— С собакой нельзя! — заявила она с порога, обращаясь к Худякову.

— Как нельзя? — оторопел Худяков. — У меня бумага есть! Я за него билет куплю!

— Нельзя, говорю, — вдруг завопила кондукторша, потрясая кассовой сумкой, — значит, нельзя! И с бумагой и без бумаги! Выметайся, а то все стоять будем!

От страшного крика по проходу запрыгал мешок с утками.

— А что, — озверел вдруг Михаил Иванович, — с собакой нельзя, а с утками можно?

Владелица мешка, поняв коварный замысел Худякова, набросилась на кондукторшу:

— Не ори на человека! Он билет на кобеля купить хочет!

— А мне по барабану, — басом заревела кондукторша, — что на кобеля, что на суку! Бери билет за полную стоимость!

Пиндос, совсем некстати, начал энергично чесаться. Кондукторша брезгливо поджала под себя слоновьи ноги.

Побелевший от злобы Худяков трясущимися руками достал бумажник и отсчитал, отплевываясь и сбиваясь со счета, требуемую сумму.

— И нечего тут плеваться, — не унималась кондукторша со своего насеста, — расплевались тут! Ты еще коня в автобус затащи!

Худяков отвернулся к окошку, подтянув Пиндоса поближе к ногам, и молча стал разглядывать через темные стекла очков скудный станичный пейзаж.

Пришел зевающий водитель. Тщательно раскурил сигарету, обозрел в зеркало пассажиров и повернул рукоятку закрывания двери. Дверь с аспидовым шипеньем закрылась, и автобус в шлейфе пыли покатил в сторону Ростова. На десятой минуте езды выяснилось, что где-то под брюхом у автобуса прохудилась выхлопная труба, и ядовитые газы из многих щелей беспрепятственно полезли в салон. У Пиндоса открылось неудержимое слюнотечение, и скоро его передние лапы покрылись прозрачной тягучей слизью. Кондукторша орлиным оком взирала попеременно то на Пиндоса, то на Худякова, безмолвно намекая, что за мокрый пол в автобусе тоже придется платить. Тоскующий Худяков мучительно размышлял над предстоящим объяснением с водителем междугородного автобуса «Ростов-Черкесск», подсчитывая, во что ему обойдется транспортировка растреклятой борзой.

Около Батайска Михаил Иванович злорадно решил, что всю сумму финансовых потерь он взыщет с Вити Ченцова. Это восстановило его несколько увядший оптимизм.

Не доезжая до Батайской нефтебазы, водитель автобуса вдруг решил объехать стоящий на обочине камаз, но сделал это неловко, с запозданием. Да так, что пришлось срочно свернуть на левую обочину, чтобы избежать столкновения со встречным автомобилем. Обочина оказалась с крутой выемкой в сторону серебристых баков нефтебазы, и автобус, клюнув носом, аккуратно лег на бок. Худяков успел заметить, как сверху в салон сверкающим водопадом ринулись осколки лопнувших стекол. Пиндос вырвал галстук из рук и прыгнул в какую-то дыру. Мешок с утками разорвался, и десяток птиц с паническим кряканьем вырвались из плена. Пассажиры что-то кричали. Громче всех визжала кондукторша.

Более ничего страшного не произошло. Так как двери оказались на потолке, вылезать пришлось через отверстие от ныне отсутствующего лобового стекла. Худяков, прижимая к животу сумку, выбрался последним и прищурился от ядовитого солнца. Водитель, обхватив голову руками, сидел на проклятом косогоре. Кондукторша собирала в рыжей пахоте десятирублевки. Пассажиры помогали ловить уток. А метрах в десяти за автобусом, в той же пахоте, безобразно перемазав мокрые лапы ржавой пылью, стоял на всех четырех ненавистный Пиндос.

Михаил Иванович поставил сумку на землю — испачкается она или нет, ему уже было наплевать! И начал осторожно приближаться к Пиндосу. Заподозрив недоброе, Пиндос бочком отодвинулся ближе к шоссе. По трассе, не сбавляя скорости, мчались машины. Пролетел очередной грузовик, изрыгнув клубы черного дыма. Испуганный Пиндос на секунду потерял бдительность, и Худяков в точном вратарском броске ухватился за конец галстука!

Не отряхиваясь и не обращая внимания на стенания кобеля, грубо поволок его к своей сумке, но вдруг наткнулся на громкий массовый протест пассажиров:

— Чё собаку мучаешь, урод? Тебе бы на шею удавку — не так заскавчал бы! Чистую борзую как шавку какую-то ташшыт…

Худяков, вжав голову в плечи, подхватил сумку подмышку и двинулся с Пиндосом к шоссе. Очки были потеряны в пекле катастрофы. Правый рукав рубашки лопнул на плече. Взобравшись по косогору, он поднял руку, голосуя в сторону… Беломечетской. Долго-долго его никто не хотел брать. Растерзанная фигура с грязной пузатой сумкой и перепачканным кобелем на галстуке не вызывала у водителей желания украсить ими кабину. Наконец, бензовоз, не менее замызганный, чем голосующие, сжалился и за двой ную цену согласился довезти до станицы Худякова с собакой.

По Беломечетской Пиндос весело трусил, не натягивая галстук, изредка приостанавливаясь у очередного столба, чтобы отметить факт своего триумфального возвращения. Местные собаки трусливо молчали от жуткой бензиновой вони, которой разило от Пиндоса и его поводыря.

К дому Озерова Худяков с Пиндосом добрались около полудня. Михаил Иванович глянул поверх забора: хозяина нигде не было видно. Со скрипом Худяков отворил калитку, поставил сумку на землю. Долго прилаживал кобеля, принюхивающегося к родным ароматам, а потом с отчаянным криком дал Пиндосу такого пинка, что тот улетел в сторону вольера со скоростью, втрое превышающей скорость собственного визга!

Некоторое время Худяков посопел у калитки, пытаясь отдышаться на жаре, поднял внезапно полегчавшую сумку за две короткие ручки и направился к шоссе в поисках попутной машины.

Утром на заводе, перед дверью своего кабинета, Худяков обнаружил Витю Ченцова. Льстиво заглядывая Худякову в глаза, Ченцов спросил:

— Михал Иваныч, он где, на даче у тебя, что ли?

Худяков молча достал бумажник, отсчитал недоумевающему Вите в ладошку деньги, и потянул на себя дверную ручку. Остолбеневший Ченцов, держа деньги на раскрытой ладони, уставился на Худякова.

— Нету кобеля! — оборачиваясь к Вите и неожиданно рассвирепев, рявкнул Худяков. — Нету! Не родился еще, скотина!

— У Озерова покупал! — ахнул Ченцов.

И пошел прочь по коридору, горестно всхлипывая:

— Теперь всё — навеки академик!