Судьба засранца

Апполон Клизма, 2023

Вам приелись остросюжетные романы, где «острый» сюжет вполне предсказуем, а концовка понятна с первых страниц? Тогда Вашему вниманию – возможно, первый в литературе тупосюжетный роман, где сюжет совершенно непредсказуем, а концовка непонятна даже после завершения повествования. Вы искренне верите, что путч ГКЧП 19 августа 1991 года, расстрел танками Верховного Совета России 4 октября 1993 года, развал СССР – результат заговора ЦРУ и дело рук диверсантов, террористов и т. п.? Оставайтесь при своих убеждениях, они не помешают прочесть признания наиболее виноватого в этих катастрофах автора романа, который откровенно рассказывает, как всё это было на самом деле; Аполлон Эдуардович не диверсант, не террорист, а просто засранец и натворил эти безобразия не нарочно, а так получилось – по глупости, с пьяных глаз, из-за бардака, да ещё очень помогли такие же засранцы-сограждане. Оставайтесь при своих убеждениях, но по прочтении, надеюсь, поймёте, как можно совсем без ЦРУ, террористов и диверсантов развалить Страну Советов.

Комсомольское поручение

Сплетни считаются альтернативным видом информации, но, по-моему, они наравне с государственными и военными тайнами — наиболее быстро-распространяющийся вид информации. Наверное, за неделю до того, как в мозгу нашего шефа появилась жидкость, с ударом в голову которой народное поверье связывает появление всяких сногсшибательных идей, и эта жидкость, надо полагать, стала причиной появления приказа о создании комиссии по борьбе с пьянством, в нашей шараге вовсю шло неофициальное обсуждение кандидатур в члены этой комиссии.

Распространение и обмен слухами, сплетнями вообще было специализацией нашего отдела. Нет, конечно, у нашего отдела было какое-то другое официальное предназначение, но вот какое именно, я, честно говоря, за 2 года работы в отделе так и не понял. А вот фактическую компетенцию отдела мне сразу по поступлении в отдел объяснили сослуживцы — Таня (которую в ее отсутствие сослуживцы называли «бомбой» или «коровой»), Галя (которую в ее отсутствие называли «доской»), Рита, которую уже не помню как за глаза называли и завотделом, которую не помню как называли в присутствии, но помню, что в отсутствие — «Тетя лошадь». Так вот, когда я, молодой специалист, переступив порог первого в моей жизни места службы, поинтересовался — чем занимается сие подразделение, мои будущие сослуживцы почти в один голос ответили: «Свежими сплетнями и… (впрочем, об «и…» скажу чуть дальше).

И, надо сказать, сплетни почти каждый день были свежайшие и, нередко просто из ряда вон выходящие. Но, как верно подмечено, нет дыма без огня — в самых невероятных сплетнях была крупица истины. Так, когда Галя сообщила, что зав соседнего отдела похмелялся тормозной жидкостью, то вскоре стал известен и реальный факт, послуживший основой этой информации. Оказывается, сама Галя после крутой вечеринки не нашла никаких средств для опохмела, кроме как тормозную жидкость в гараже; а это затем стало причиной почти месячного пребывания Гали на больничном вследствие «бытового отравления».

А, когда Рита сообщила новость, что председатель профкома сожительствует со своей тещей, то после очередного заседания женсовета, на котором разбиралось поведение Риты в быту, выяснилось, что Рита, сама являясь тещей, сожительствовала со своим зятем, а это, в свою очередь, стало причиной покушения тестя кастрировать зятя.

Вот уже несколько дней в нашем отделе шли оживленные дискуссии по поводу кандидатур в состав комиссии по борьбе с пьянством. Причем, речь шла не столько о кандидатах, сколько об уже готовом списке, который чьи-то слишком любопытные глаза узрели на столе у шефа, и за него только предстояло проголосовать на предстоящем общем собрании коллектива.

Как явствовало из слухов, в этом списке значилась фамилия Капусты Василь Василича. Упоминание сего имени в сочетании со словами «член комиссии по борьбе с пьянством» вызвало взрыв гомерического хохота в нашем отделе (да и в любом другом отделе тоже). Около года назад Василь Василич при весьма загадочных обстоятельствах попал в медвытрезвитель. Капуста с помощью чужих ног возвращался домой после веселого застолья. Возле какого-то дома он поблагодарил чужие ноги, а когда те удалились, появились две версии произошедшего. По одной из них, Капуста по приходу домой застал свое ложе без матраса, простыни и прочих постельных принадлежностей. Поняв данный факт, как попытку жены спровоцировать скандал, он решил не поддаваться на провокацию и, раздевшись, улегся спать на голую сетку кровати, подложив под голову штиблет вместо подушки. Но жена Капусты, убедившись в бесплодности своих попыток, обратилась к своему брату, работавшему в медвытрезвителе, и тот по блату отправил Василь Василича в медвытрезвитель прямо из дома. Но слухи донесли и иную версию событий. Просто Капуста заблудился в городе и, обнаружив возле чьей-то калитки ржавую койку, выставленную хозяевами на улицу за ненадобностью, принял ее за родное супружеское ложе. А, почувствовав себя дома, он разделся до того в чем мать родила и улегся почивать на голую сетку, положив под голову штиблет. Может быть, проспавшись и разобравшись в своем огрехе, Василь Василич мирно бы добрался домой, но дело в том, что койка стояла в нескольких метрах от оживленной автобусной остановки. Ожидавшие автобус граждане стали проявлять большое беспокойство в связи с нахождением в тесном соседстве с совершенно голым гражданином. Одни беспокоились — не застудится ли Капуста (дело было поздней осенью). Другие опасались, что Василь Василич подорвет своим видом моральные устои общества. В итоге и те. и другие стали звонить в различные срочные и аварийные службы, из которых только органы внутренних дел откликнулись на призыв и доставили Капусту в надлежащее для его состояния место.

Какая из этих версий ближе к истине — сказать затруднительно, ибо оба слуха, как заверяли сослуживцы, были из «достовернейших источников».

Другой, обсуждаемый нашим отделом кандидатурой, стал Роберт Робертович Голицин по кличке «поручик Голицин» или просто «поручик». Но кличка не соответствовала действительности, ибо Голицин — бывший капитан Советской Армии. А бывшим он стал после того, как пропил молодое пополнение, доставляемое им к месту службы. Эту невероятную историю рассказала Галя под большим-большим секретом, а ей еще под большим секретом рассказала наша кадровичка. Следуя с командой призывников в поезде, Голицин допился до такой степени, что стал приставать ко всем пассажирам с требованием немедленно дать опохмелиться хоть чем-нибудь, иначе он выбросится из поезда или умрет от прогрессирующего синдрома похмелья, Материально Роберт Робертович за свое спасение от смерти предложить своим спасителям ничего не мог, ибо пропил все, что можно и начал уже то, что нельзя: пропил форменные брюки и расхаживал по вагонам в неглиже. (Вообще «поручик Голицин» пьянствовал, как поручик Голицин лет сто до него — эта армейская традиция передается из поколение в поколение). Но никто из пассажиров не откликнулся на призывы о помощи. Голицину осталось только либо умирать, либо выброситься из поезда, чтобы разом прекратить муки похмелья. Он стал открывать уже окно вагона, но тут его остановил командир бригады шабашников, едущей по соседству с призывниками. Он предложил Голицину сделку века: в обмен на ящик водки предоставить призывников Роберта Робертовича для разгрузки вагона кирпичей, ждущего шабашников на соседней станции. Счастливый Голицин даже расцеловал своего спасителя и его ботинки, а, увидев ящик водки, забыл про все на свете до конечной станции следования. А подопечные его, разгрузив вагон и, обнаружив себя брошенными на произвол судьбы, отправились жаловаться к военному прокурору. Прокурор, выйдя из шока, в который повергло его рассказанное, отдал приказ взять Голицина под стражу. Роберт Робертович пришел в себя, когда его спящего в тяжелом хмельном сне разбудил начальник военного патруля и предложил сдать оружие, если такое есть и пройти…Быть может, Голицина судили бы (наверное по статье «Промотание военного имущества»), но судьба улыбнулась несчастному пьянице. Военный прокурор отправил беспризорных призывников на строительство собственной дачи, по возведении которой они отправились на заслуженный дембель с полагающимися в таком случае записями в военных билетах. На радостях прокурор простил Голицину все грехи и освободил из под стражи. Но для порядка Голицина из армии уволили. Ведь служил он в ракетной части и пропивать там было что. Счастье от построенной дачи у прокурора было так велико, что он помог устроиться безработному Голицыну в нашу шарагу.

Я частенько, между прочим, видел Голицына в обнимку с каким-то военным прокурором. Они угощали друг друга пивом и ездили на дачу к прокурору, вспоминая, видимо нечто общее, их роднящее. Но что стояло за этим? Бог его знает.

В отличие от предыдущих кандидатур, следующая обсуждаемая кандидатура — водитель нашего снабженца Виталик хотя употреблял спиртные напитки, но не злоупотреблял ими. Это поначалу вызвало отсутствие интереса к обсуждаемой кандидатуре.

–…Зато ворует, — вдруг испортила биографию Виталика Рита.

Это было новостью! Тотчас к кандидатуре Виталика появился интерес.

— В общем, то мне эта наша кассирша рассказала, — продолжала Рита, — ей секретарша шефа рассказала.

По слухам выходило, что Виталик, развозя по домам вдрызг напившееся начальство, обчищает им карманы. Пострадавшие-то понимают чьих рук работа, но поймать за руку не могут. Единственным средством защиты стали записки предупреждения и записки-просьбы, которые перед попойкой наши начальники вкладывали в бумажники: «Виталик, положи, пожалуйста, на место», или «Положи на место, сукин сын, а то плохо будет».

Неожиданное резюме обсуждению кандидатуры Виталика сделала Тетя лошадь:

— И ничего страшного. По сравнению с нашим снабженцем Виталик не вор, а воришка мелкий, сосунок. Нашему снабженцу во всех складах, куда приезжает, надо не записки, а транспаранты писать: «Положи на место!» Только и транспарантов не хватит, и толку не будет.

Но завотделом, впрочем как и всех сотрудниц, более всего интересовала кандидатура единственной представительницы прекрасной половины человечества в будущей комиссии — Марины из машбюро.

— По каким это критериям наш шеф ее туда выдвинул? — возмущенно удивлялась Тетя лошадь.

— Известно по каким, — развила идею Галя, — по тем, что Капусту и «поручика», и Витальку: от каждой твари по паре.

— От пьянчуг и воришек есть, теперь и коза дранная будет, — закончила логическое рассуждение отдела Рита.

«Козой драной» Марину стали называть за глаза после оглушительного скандала, в результате которого наш прежний шеф отправился на пенсию по инвалидности, а Марину с теплого местечка в приемной шефа переместили в Машбюро.

Во время пребывания Марины на посту секретарши директора шеф решил срочно задать головоломку одному из завотделов и попросил Марину немедленно соединить его с проштрафившимся. Марина, не переставала оживленно болтать по городскому телефону, соединила шефа с заведующим отделом… горкома партии.

Шеф, едва услышал в трубке «Алло», не представляясь и, не спрашивая с кем говорит, обрушил на партийного функционера всю мощь своих трехступенчатых ругательств. А завотдела горкома подумал, что матюкает его более высокое начальство (а кто еще больше?) и смиренно молчал. Но минуты через три непрерывных ругательств у завотделом появились сомнения. Обычно начальство материлось не более полутора минут, а потом переходило к делу. А неизвестный матерщинник, хорошо обложив завотделом, перешел уже на его ближайших родственников, и конца его матюгам не предвиделось. Поэтому завотдела рискнул робко и вежливо поинтересоваться в паузе между ругательствами: с кем он имеет честь беседовать? Шеф ответил. Завотделом горкома партии представился тоже… Марина, продолжая оживленно болтать по телефону и сидевшие в ожидании аудиенции шефа посетители услышали раздавшийся из кабинета директора истошный вопль шефа: «Я больше не буду!!!» и грохот падающего тела. Вбежавшим в кабинет шеф предстал лежащим на полу. Выпучив глаза на Марину, он прошипел: «Коза дранная…» и замолчал надолго. В эту минуту у него отнялась речь и парализовало правую часть тела: инсульт! А потом были комиссия горкома и большой скандал. Незадачливый шеф отправился на пенсию, Марину понизили до должности рядовой машинистки, а главный виновник ЧП, — селектор был ликвидирован и заменен иным видом связи, в котором мог разобраться самый тупой начальник. А последние слова шефа, произнесенные в стенах нашей шараги стали историческими. Многие дали им весьма широкое толкование. Наш отдел дискутировал о том, почему Марина «Коза» да еще «драная» почти целую неделю. Тетя лошадь, помню, очень огорчалась, что шефа парализовало так скоро и он не успел высказать о Марине дополнительную информацию. А Марина как была, так и осталась всегда возбуждающе для мужчин одета и вызывающе накрашена, несмотря на серьезное понижение и шлейф слухов.

Задержавшись на кандидатуре Марины наш отдел перешел к обсуждению Вадима Петровича Иванова, который почему-то до сих пор не имел клички и, по слухам, совсем не пил. Эти странные обстоятельства вызывали повышенный интерес к сей кандидатуре. Более всего моих сослуживцев возмущало, что Иванов не пьет.

— Он или больной, или стукач, или коллектив не уважает, — высказала версии Таня.

— Может с головой что?… — выдвинула свое предложение Галя.

Но Тетя лошадь, ехидно улыбнувшись, успокоила наши тревоги:

— Да пьет он, пьет.

Увидев наши вытянувшиеся в удивлении лица, завотделом продолжала:

— Моя кума живет с ним по соседству. Так вот, он каждый выходной запирается, пьет до поросячьего визга сам, без гостей. Кума сама в окно видела: сядет перед зеркалом и чокается со своим изображением вместо собутыльника.

Мы расхохотались. Но Гале не нравилось некоторое логическое несоответствие:

— А почему же его никто-никто за лет десять даже с запахом не встречал? Он же не Штирлиц так конспирироваться. Это же уметь надо, все-таки!

Завотделом многозначительно подняв палец, не менее многозначительно изрекла:

— Вот именно: уметь надо! У нас в конторе есть Штирлицы, Галя, что любого Штирлица за пояс заткнут!

И еще более многозначительно закончила, только уже переходя на заговорщицкий шепот.

— Потому то он и будет председателем этой комиссии. Вопрос уже давно решён…

А на последнем члене комиссии по борьбе с пьянством, — им был некто Барсуков (конечно по кличке Барсук) — языки наших отделовских дам впервые остановились за неимением не только положительной, но и вообще любой другой информации об этом человеке. Дело в том, что Барсуков, по слухам, работал то ли в отделе снабжения и потому по полгода не бывал в шараге, то ли вообще не работал, а числился и приходил лишь получать зарплату (но и в дни получек его, кажется, никто не видел). Так или иначе, но отсутствие всякой информации, дающей хоть какую-нибудь пищу для хоть каких-нибудь версий весьма озадачило и расстроило моих сослуживиц. Однако, Галя немного поразмыслив, нашла кое-что:

— А жена у него, вероятно, напропалую гуляет, по полгода в командировках пропадает, муж ещё называется, я бы на её месте давно бы подменного мужа нашла.

Рита, уцепившись за эту версию, развила её ещё далее:

— А ведь он не дурак же — тоже найдёт себе подменную…

Коллективной мозговой атакой наш отдел в конце концов вывел-таки этого Барсукова на чистую воду. Ведь если логически рассуждать, то этот подозрительный тип и его супруга (о существовании которой, правда, полной уверенности не было), рано или поздно заразились бы венерическим заболеванием! И тут Таню осенило:

— Так он потому и домой не приезжает, что выплывает всё наружу!

— А может жена сама не пускает, — ещё одну версию высказала Таня, — мол, пока не вылечишься, не приезжай.

— Да она сама наверное боится, чтоб домой не нагрянул пока не вылечилась от гулянок, — возразила ей Галя, — я сама помню…

Но тут Галя опомнилась, что она может выболтать, а завотделом не дала нам дослушать Галины откровения.

— Боже мой!!! — воскликнула завотделом, взглянув на часы, — уже сорок минут как рабочий день закончился!

Мы бросились в спешке собираться, позабыв обсуждаемую кандидатуру. Галя бурчала, что, дескать сидишь тут от звонка до звонка, даже после работы задерживаешься, а начальство и копейки к окладу не хочет добавить.

— Я ж никаких других дел из-за этого не могу ни начать, ни закончить, — продолжила возмущение подруги Рита, — пятый день беру с собой «Унесённые ветром», да с этой работой за пять дней только пять страниц прочитала.

Все остальные выражали своё сочувствие Ритиным и Галиным бедам, чертыхаясь в адрес шефа, который не ценит наш отдел, смиренно и стойко сидящий на службе от звонка до звонка и, даже, свыше того.

Тётя лошадь, всё — таки, уже запирая дверь, возвратилась к последней из обсуждаемой кандидатур:

— А я шефу скажу, чтобы он на Барсукова этого обратил внимание. Тёмная это, всё-таки, лошадка. Где он пропадает по сколько времени? И пускай он его направит по приезду обследоваться куда следует.

— А то ещё заразит кого-нибудь в конторе, — продолжила мысли завотдела Рита.

— А это уже эпидемия будет, — мрачно заключила Галя.

На следующий день, мои сослуживцы, вдоволь намыв косточки членам комиссии по борьбе с пьянством, за неимением новых кандидатур, перешли к иной, не менее часто звучащей теме: о «кобелях» (так наши дамы величали своих супругов) и «ссыкунах» (так называлось потомство моих сослуживиц ими самими). Вот из-за одного из таких «ссыкунов», и произошёл в отделе инцидент, серьёзно переполошивший моих сослуживиц.

Галя, выполнив ежедневные штукатурно-малярные работы на своём лице, обратилась с сообщением к отделу:

— Знали бы вы, какой абзац мой ссыкун отмочил! — и, увидев переключение общего внимания на себя, продолжила, — загадал загадку: бывает холодный, бывает горячий, бывает висячий, бывает стоячий, называется словом из трёх букв и в середине «у»…

Рты наших дам раскрылись сперва в изумлении, а затем — в хохоте. Только Тётя лошадь, презрительно искривилась, изрекла:

— Воспитали младенца, однако. Я бы за такое губы набила.

И добавила уже более тихо в сторону от других ушей:

— А яблочко от яблони не далеко падает.

В паузе гомерического хохота, охватившего отдел, Галя закончила свой рассказ:

— Я ему губы набила, а он говорит потом: «Мама, это же «Душ!».

Гомерический хохот перешёл в истерический, а в стену начал возмущённо стучать соседний отдел, поскольку наш хохот мешал ему слушать «Модерн Токинг», который они крутили с утра до вечера. Когда хохот немного стих, Галя дополнила свою информацию наиболее важным сообщением:

— А потом он говорит: «Каждый, мама, судит в меру своей испорченности».

Отдел снова зашёлся в хохоте. Только на фоне всеобщего веселья вытянулось и позеленело лицо завотделом.

— Галина, ты на что намекаешь? — зловеще прозвучал в наступившей тишине её голос.

— Как… на что?… — не поняла Галя.

— Про «меру испорченности», — так же зловеще продолжала Тётя лошадь.

— Ну… что каждый судит в меру испорченности… — растерялась Галя.

— Ты думаешь, я не поняла в чей адрес твоя глупость! — рявкнула завотделом и с оскорблённым видом хлопнула дверью отдела.

— Ну, дура… — опешила Галя, — Я же совсем о другом…

— Слушай, Галка, — развеселилась Рита, — а твой ссыкун точно сказал, — и, кивнула в сторону двери только что закрывшейся за завотделом, — каждая судит в меру своей испорченности.

И сослуживцы снова залились в хохоте. Только Галя сидела с лицом полным ужаса и повторяла:

— Ой, что будет…, ой, что будет…

Но ничего не было. Как донесли слухи из хорошо информированных источников, завотделом придя к директору, заявила, что её сил больше нет находиться среди этих…(здесь источники расходятся в эпитетах, которыми наградила Тётя лошадь своих сослуживиц). По слухам из одних источников, шеф отнёсся к жалобам завотдела весьма сочувственно, полностью солидаризируясь в оценке коллектива отдела, и в качестве выхода из создавшегося положения предложил заканчивать незаслуженный отдых в качестве завотдела и уходить на заслуженный отдых — на пенсию. По другим источникам… Впрочем, проверить достоверность информации я уже не смог, ибо довольно скоро развернулись такие события, что были позабыты и сплетни нашего отдела, и сплетни об этих сплетнях.

А наш отдел, лишившись тех тормозов, которые его сдерживали от окончательного разложения, пустился во все тяжкие. Едва ли прошло полчаса со времени отсутствия этих тормозов в лице завотдела, все мои сослуживцы разбежались кто куда, оставив меня на «атасе», если вдруг зазвонит телефон или нагрянет начальство, снабдив предлинной инструкцией о том, как и в каких случаях и кому отвечать. И очень скоро я в ней запутался. Начальство не заявилось, но зазвонил телефон.

— Алло?…Риту?.. Её нет, но для вас кое-что оставлено, сейчас найду записи… Так! Вы Миша? Вам велено передать: «Мой кобель работает завтра во вторую»…. Вы не Миша?.. Ах, вы муж! Минутку, и вам велено передать кое-что… Не бросайте, не бросайте трубочку!..

Чёрт, надо же так ошибиться!!!

А потом к телефону позвали Таню… И я снова ошибся… Ой, что будет!

Но что было я не узнал, ибо ни Рита, ни Таня на следующий день не пришли, а потом развернулись такие события…

Не прошло и полчаса с начала трудового дня, как в отдел заявилась Марина — экс-секретарша шефа и сообщила о том, что меня требует к себе секретарь комсомольской организации. «Ну какой ещё секретарь!.. — подумал я с насмешкой, — за четыре года я такового в глаза не видел и о нём не слышал». Нет, вообще-то с моего жалования регулярно удерживались комсомольские взносы, а комсомольский билет лежал в отделе кадров, куда кадровичка, по слухам, делала соответствующие отметки (хотя по другим слухам, — она все билеты давным-давно потеряла). Просто новый повод выпереть меня из отдела, — думал я, — обменяться о том «и…», о котором я обещал сказать ниже. Так вот, когда я впервые переступил порог первого в моей жизни места службы и вежливо поинтересовался, чем занимается сие подразделение, мои будущие сослуживцы почти в один голос ответили, что они распространяют свежие сплетни и производят обмен «сексуальным опытом». Ну а поскольку этот обмен происходил чисто теоретически и моё присутствие, поэтому, не требовалось, то я был выпроваживаем под самыми различными предлогами. То меня выпроваживали «покурить» (хотя в это же время дымили так, что в отделе хоть топор вешай), то вежливо намекали не пора ли мне «размять мочевой пузырь». Но до этого подобный обмен начинался только в конце рабочего дня, ибо после него мысли у моих сослуживиц устремлялись в соответствующем направлении, что совершенно не давало им усидеть в отделе. Прежде время подобных бесед регламентировалось завотделом, но в её отсутствие контролировать дам из нашего отдела стало некому. Так что, покидая отдел, я был абсолютно уверен, что Марина выпроводила меня дабы поболтать с заскучавшей без подружек-болтушек Гали на запретные в рабочее время темы.

Но каково же было моё изумление, когда оказалось, что меня действительно вызывал секретарь комсомольской организации и им был не кто иной как…

Эта история лет десять назад потрясла до основания школу, в которой я учился и, наверное, даже районо. В одном из первых классов молодая и потому, видимо, легкомысленная учительница весьма надолго оставила в одиночестве своих подопечных. Куда она удалилась почти на целый учебный час, история умалчивает. По одним слухам, циркулировавшим после этого в школе, она стояла в очереди за итальянскими сапогами, которые случайно выбросила автолавка из области около школы. По другим — она побежала среди бела дня на свидание в другой конец нашего города. По третьим она пошла на свидание не в другой конец города, а к нашему физруку, с которым все 45 минут урока целовалась у него в кабинете. Так или иначе, но к середине учебного часа в беспризорный класс вошёл респектабельный молодой человек при галстуке и в очках. Он сообщил, что преподавательница покинула класс весьма надолго, а потому, чтобы ученики за это время от безделья не разложились, поручила молодому человеку задание для подопечного класса. Молодой человек написал на доске довольно большими буквами два слова из 3-х и 5-ти букв, за употребление которых в общественных местах можно схлопотать до 15 суток ареста, наказав первоклашкам от имени учительницы писать эти слова до её прихода. И, не ведавшие подвоха дети, принялись аккуратно выводя волосные буквы, заполнять крамольными словами свои тетрадки. Но через 5 минут это занятие было прервано появлением директрисы, чисто случайно заглянувшей в пустующий класс. Директриса, после того как прошёл шок, в который повергли её слова, написанные на доске, гневно спросила, кто это написал. На что первоклашки невинно поведали, что это им учительница сказала писать. Придя в себя после шока, в который повергло сие сообщение, директриса приказала классу вырвать из тетрадей и уничтожить листы с крамольными словами, а сами слова забыть под страхом «неуда» по поведению. Приняв активное участие в уничтожении листов с нецензурными словами, директриса приняла участие в расследовании ЧП. В ходе следствия, которое стоило несколько седых волос незадачливой учительнице, выяснилось, что дала такое сногсшибательное задание ученикам не она, а ученик 9-го класса Лядов, который в настоящее время являлся секретарём нашей комсомольской организации. А в ту пору школе было официально объявлено об исключении Лядова из числа её учащихся. А из неофициальных источников стало известно, что Лядов перевёлся в единственную в районе школу с углублённым изучением английского языка (видимо, чтобы забыть крамольные слова языка русского).

Лядов, сделав важный вид, сообщил, что комсомольская организация намерена дать мне комсомольское поручение. «Ну, не было печали…» — подумал я. Лядов, увидев мою скривившуюся физиономию, добавил:

–…Почётное комсомольское поручение!

Но поскольку моя физиономия скривилась ещё больше, наш комсомольский бог понял, что надо резко менять тон:

— Ну неужели ты думаешь, что нашей шарашкиной конторе действительно требуются комсомольские поручения!?

Увидев, что моя физиономия постепенно превратилось в лицо, Лядов заговорщицким шёпотом сообщил:

— По большому секрету, весьма конфиденциально сообщу тебе: у нас будет создана комиссия по борьбе с пьянством. Об этом знают шеф, я и теперь — ты…

В общем, Лядов по большому секрету сообщил то, что уже неделею жевали-пережёвывали у нас в отделе. Правда, кое-что мне стало более понятно. Оказывается кандидатуры в сию организацию отбирались по принципу, установленному нашим главком: один от профкома (им у нас был Капуста), один от парткома (им стал Вадим Петрович по причине своей партийности, уже назначенный в председатели комиссии), одна от женсовета (ею стала экс-секретарша шефа), один от администрации шараги (то есть, «поручик Голицин»), один от рабочих (это Виталик), а от комсомольской организации…

–…планировался Барсуков, — пояснял наш комсорг, — но у него то ли триппер, то ли ещё что-то страшно заразное…

(Неужто, наш отдел его «заразил»?)

— В общем, комсомольская организация решила в этот орган направить тебя… Ну что скривился опять? Поясняю популярно: один раз в неделю — прийти на заседание, отметиться, поднять руку… В рабочее время, в рабочее, там дураков нет в своё личное заседать. Ну вот и договорились!? — доагитировал меня комсорг.

— Ого-го, — он в ужасе глянул на часы, — через час собрание, где вас всех должны выбрать! Надо срочненько составить протокол собрания, где мы тебя выдвинули!..

Лядов бросился стремительно писать протокол, но вдруг остановился.

— Слушай, — обратился он смущённо, — тут надо писать сколько присутствовало на собрании, — ты не знаешь сколько у нас приблизительно комсомольцев?…

Собрание, на котором происходило избрание уже назначенной комиссии я не помню, поскольку на всех собраниях то ли со школы, то ли с детсада я сплю. Это превратилось в мой условный рефлекс и, когда оратор начал свой колыбельный монолог: «Во исполнении решения партии и правительства о решительных мерах по борьбе с пьянством…» — меня, как и всегда прежде обволокла приятная дремота. Магическое воздействие на меня речей ораторов наших бесконечных собраний я заметил довольно давно и с удовольствием шёл туда, куда моих одноклассников, одногруппников, сослуживцев гнали дубиной, ибо знал, что ждёт меня час сладкого сна. Моё рвение было замечено, но неправильно понято, а потому отмечено грамотами, ценными подарками, выдвижением в выборные школьные и комсомольские органы. Так что почивал я не только на собраниях, но и на лаврах. Правда, этот условный рефлекс на собрания сыграл со мною злую шутку. На одном из бесчисленных собраний в бытность мою студентом, во время выступления товарища из райкома комсомола мне приснился кошмар и актовый зал, в котором шло собрание, потряс мой истошный вопль: «Харэ балдеть!!! Завязывай!!!» Поскольку этот вопль соответствовал настроению аудитории, в моём поведении был усмотрен умысел со всеми вытекающими… Меня в течение недели пропесочивали на всех инстанциях от комсомольской группы до обкома ВЛКСМ, в результате чего я похудел на 6 кило и был снят с председателя студсовета факультета, а также — с повышенной стипендии. Мне влепили выговор с занесением в учётную карточку, а в качестве особой меры взяли подписку, о том, что я под угрозой исключения из комсомола не буду спать на собраниях. Но уже на следующем собрании я сразу же заснул: условный рефлекс сильней любой подписки. Правда, теперь я предусмотрительно стал предупреждать соседей, чтобы те в случае чего разбудили меня до того, как я сам разбужу других, подверженных такому же условному рефлексу. Вот и теперь, почувствовав пинок в бок, я экстренно проснулся и принял позу внимательного слушателя.

— Названных товарищей прошу подняться на сцену, — донеслось с трибуны.

Я понял, что пока спал, был избран наравне с «названными товарищами» в состав комиссии по борьбе с пьянством, состав которой был уже известен за неделю всей шараге.

Под аплодисменты зала члены вновь избранной комиссии поднялись на сцену. Шеф прочёл зажигательную речь, в которой призывал к искоренению такого позорного явления как пьянство, из нашей жизни («как нас к тому обязывает свежее решение партии и правительства») и высказал надежду, что наша комиссия каленным железом будет выжигать пьянство с тела нашего коллектива, одновременно сама показывая пример трезвого образа жизни.

После того, как свежеиспечённых борцов с пьянством спешно разбегающихся по винным магазинам коллектив (было уже далеко за 14–00, разрешенных для начала торговли спиртными напитками) оставил одних, комиссия сразу же перешла к делу.

— Так где отмечать создание будем? — недвусмысленно щёлкнув пальцем по горлу, спросил Капуста.

— Вы что, сдурели?! — возмутился Вадим Петрович, которого уже за неделю до избрания назначили председателем будущей комиссии.

— Нисколько, — ответствовал Василь Васильевич, — мы, кроме Вас и, вот, товарища, — он указал на меня, давно уже скинулись и купили что надо.

— Никаких! — вскричал Вадим Петрович, — во-первых, я не пью…

— Ну и что, что тебя пьющим никто не видел, — парировал поручик Голицин, — ты хоть и Штирлиц, но все уже знают, что ты сам пьёшь и с зеркалом чокаешься. А ты, — это он мне, — гони червончик: я за тебя на водку свои вложил.

Пришлось дать червончик на организацию общественной пьянки.

— Хватит дурью маяться! — не сдавался Вадим Петрович.

Но все члены свежеиспечённой комиссии (кроме меня и Вадима Петровича) уже давно были в преступном сговоре. В атаку пошла Марина. Очаровательно улыбаясь и, вовсю шевеля неумеренно декольтированной грудью под носом у Вадима Петровича, она запела ему сладким голосом:

— Ну Вадим Петрович, миленький, ну что вы из себя такого буку изображаете, мы ведь знаем, что вы совсем другой, кампанейский человек.

— Вадим Петрович, — продолжал наступление Капуста, — главное же не пить, главное же — не попадаться.

— Вадим Петрович, большинство «за», принцип демократического централизма требует подчинение меньшинства, — неожиданный аргумент привёл Виталик.

— Да вы что!? С ума посходили!? — взвопил Вадим Петрович…

Наверно мы сошли с ума:

Ты мой враг, — я твой враг…

Голос Леонтьева с трудом пробивался из жерла двух мощнейших колонок стереомагнитофона сквозь проспиртованный воздух комнаты, которую шеф распорядился отвести для комиссии по борьбе с пьянством. Я с трудом пытался сосчитать количество бутылок из под водки стоявших на столе. Кажется десять… А если присмотреться… Двадцать. Впрочем, пить меньше надо.

Вадим Петрович, которого уже по крайней мере пять членов комиссии видели пьющим и напившимся вдрызг (так что теперь пусть не говорит, что никто пившим не видел!) заплетающимся языком потребовал от Капусты организации транспорта для развозки тел членов комиссии по домам. Капуста, с трудом поняв, что от него хотят, спотыкаясь, с заносами от стены к стене, пошёл организовывать транспорт.

За огромным стендом «Аморальные явления — вон из нашей жизни!» спрятались Марина и Виталик. Судя по возне и тем взвизгиваниям, которые доносились оттуда, они как раз занимались одним из тех явлений, которые были означены на стенде. Видимо, на той стороне стенда была не «наша жизнь» и можно было заниматься чем угодно.

Роберт Робертович пьяно гудя над ухом, излагал свой план по борьбе с пьянством в нашей шараге:

–…А для рабочих с завтрашнего дня введён сухой закон, — продолжал развивать он свои планы, — для конторы необязательно…

Видимо, я слишком недоумённо посмотрел на него, ибо последовало разъяснение:

— Для рабочих указания администрации носят обязательный, а для аппарата управления — рекомендательный характер, — усвой сие!

Видимо, изрядное количество выпитого привело к заклинанию выражения на моей физиономии, что было понято «поручиком,» как проявление недоверия к его словам.

— Ты мне не веришь? — в его тоне звучали нотки обиды, — да я в нашей шараге столько лет, что все её порядки изучил досконально! Я такая канцелярская крыса, что даже не крыса, а нутрия, почти канцелярская ондатра! Я за время работы такие мозоли на заднице насидел!

Но моя физиономия, видимо, принимала совсем не то выражение, которое требовалось и Голицин в отчаянии взвопил:

— Ты не веришь?! Так посмотри же!!!.. — и начал снимать брюки, дабы убедить в наличии мозолей на заднице.

Но убедиться в этом я не успел. К нам, шатаясь, приблизился председатель комиссии по борьбе с пьянством и предложил выпить за успех борьбы с пьянством. По такому случаю Голицин, бросив расстёгивать неслушающимися руками брюки, бросился к неоконченной бутылке водки. Хотя и бутылка в руках «поручика» тоже не слушалась, но попасть в стаканы ему в основном удалось. С криком: «Пьянству — бой!!!» мы «чокнулись» и выпили. Закусывать было уже нечем. Голицин зажевал гладиолусом, стоявшем в вазе, председатель комиссии — геранью, стоящей в горшке. Я сунул в рот что-то темневшее в ближайшей тарелке… Оказалось — чей-то носовой платок. Да ещё с соплями… Фу! Какая мерзость!

В это время появился гонец за транспортом — Василь Василич и сообщил с трудом расплетая язык:

— Э-э-энный товарищ предлагает нам свой фургон.

— Какой ещё «энный», — изумился Вадим Петрович, — ты совсем Василич нажрался, а ещё член комиссии по борьбе!

— Во-е-э-нный, — по слогам, с трудом пояснил Капуста.

— Ах, вэнный! — дошло до Вадима Петровича.

— А какой род войск, — сразу же заинтересовался бывший военный Голицин.

— А чёрт его знает, — отвечал Василь Василич, — вижу, что человек в форме, а так — хрен поймёшь.

— Пошли к товарищам вое-э-э-нным, — с трудом скомандовал, заплетающимся языком Вадим Петрович.

Мы потянулись к выходу. Но тотчас произошла заминка. У Виталика, выскочившего со своей дамой из их укромного убежища, из кармана свисали предметы дамского туалета, на отсутствие коих на себе дама стала громко жаловаться. Виталик, как истинный джентльмен, не взирая на обстановку, стал одевать свою даму. Другие мужчины тоже, желая показать себя настоящими рыцарями, бросились ему на помощь. Видимо, от усердия повели они себя недостаточно галантно, ибо Марина, обругав их непечатно, резюмировала:

— Кобели вы, а не рыцари!..

Наконец впереди замаячил тускло освещённый фургон. Дверь его была гостеприимно распахнута. С трудом, после нескольких попыток мы влезли-таки в него. Но когда фургон уже тронулся, мы, вглядевшись поняли, что попали не туда куда надо… С пьяных глаз Капуста не разобрал, что «товарищ в форме» — милиционер, а его фургон-автомобиль Спецмедслужбы. Так что комиссия по борьбе с пьянством в полном составе была доставлена в медвытрезвитель.

Ночь в вытрезвителе помню смутно и обрывочно. Роберт Робертович вначале кричал работникам вытрезвителя, что, как член комиссии по борьбе с пьянством, он наделён такими полномочиями, что может весь вытрезвитель направить в вытрезвитель. Потом его тон стал более миролюбив и он стал называть работников вытрезвителя «братьями по оружию» и призывал их идти с ним на штурм «бастионов пьянства»… Потом появилась очаровательная девушка в белом халате и сказала: «Снимай штаны.» Вот это, да!.. Оказалось, что очаровательная девушка пришла ставить мне клизму… Голицин уже никому не грозил и не к чему не призывал, а только просил, чтобы не сообщали на работу. Но его не послушали и сообщили.

У подъезда вытрезвителя нас ждал конторский КАВЗик. В салоне с видом Ивана Грозного, ожидающего сына с целью убиения, восседал шеф. Он окинул нас испепеляющим взглядом. Правда, палёным не запахло, но в животе вдруг закрутило. Может быть, от клизмы, которую мне сделала очаровательная девушка ночью?

Весь путь до нашей шараги в автобусе стояла гробовая тишина, только Голицин однажды процедил сквозь зубы: «Капуста, салат из тебя бы сделать…» Василь Василич промолчал. Возможно, в знак согласия…

К нашему приезду вся шарага уже была собрана в актовый зал. Слухи и на сей раз не дали осечки — наши сослуживцы встретили нас как старых клоунов, пользующихся всенародным уважением: смехом и аплодисментами. На сцене уже были выставлены стулья под огромным транспарантом: «Место позора», — лобное место для проведения гражданской казни над членами комиссии по борьбе с пьянством. Шеф с трудом заставил улечься хохоту, хотя спорадические хихиканья никак не давали начаться собранию. Наконец грозным голосом шеф начал:

— Как вы знаете, во исполнении решений партии и правительства, направленных на искоренение пьянства…

…И тут мой условный рефлекс сыграл со мною злую шутку, которая круто изменила мою судьбу. Едва услышав знакомый с детства колыбельно — политический монолог, сидючи под вывеской «место позора», я незаметно задремал. Условный рефлекс срабатывал безотказно в любой обстановке.

Сквозь сон я слышал периодические взрывы хохота. Это мои соратники по борьбе с пьянством по очереди выходили к микрофону, объясняя своё из ряда вон выходящее поведение минувшей ночью, слёзно каясь в содеянном. Один слишком громкий взрыв хохота заставил меня чуть приоткрыть глаза. Оказывается, у вышедшего к аудитории Виталика из кармана пиджака свисали колготки Марины, которые он так и не успел надеть на неё минувшей ночью. Наши сослуживцы буквально падали со стульев, когда на глазах у всех Виталик великодушно протянул сей предмет дамского туалета Марины промямлив: «Вот, возьми…с этим бардаком совсем забыл…» Следующий взрыв хохота сопровождался изрядным пинком в бок. Оказывается, дошла очередь и до меня. Я с трудом продрал глаза, не понимая, чего от меня хотят. «Кайся…, кайся…», шептали мне члены комиссии по борьбе с пьянством. «А как?» — пытался уразуметь я и никак не мог. Хохот зала стал переходить в коллективную истерику. Шеф уничтожающе резюмировал: «Законченный алкаш».

Я уселся досматривать прерванный сон и проспал самое главное.

Едва закончились объяснения и покаяния, в срочном порядке была избрана новая комиссия по борьбе с пьянством, взамен вдрызг раздискредитированной старой. Председателем новой комиссии был единогласно избран наш шеф, а в число прочих достойных людей шараги вошёл секретарь комсомольской организации Лядов.

Не теряя времени (видимо, чтобы успеть отметить избрание), новый состав комиссии в обстановке широчайшей гласности на глазах всей шараги стал назначать своим предшественникам разнообразные меры дисциплинарно — карательного характера. Сон на этот раз был особенно крепкий и я не проснулся даже тогда, когда Вадим Петрович со страшным грохотом упал в обморок, услышав приговор комиссии, содержащей рекомендацию парторганизации рассмотреть «допустимость пребывания в рядах партии человека, запятнавшего себя недостойным коммуниста поведением». Когда дошла очередь до меня, мои товарищи по несчастью подняли меня, однако разбудить забыли. Однако, от того что я услышал, сон как рукой сняло!

— На три месяца в шестой цех! Если не понимает, что такое непыльная работа, — пусть поработает по уши в грязи, среди всякой мрази! — огласил приговор шеф.

Шестой цех! Боже мой!!!

Дело в том, что в нашей шараге кроме конторы были ещё какие-то цеха. Что делают в них, я не знал даже по слухам. Грязь и мразь были во всех цехах (а по слухам, наш отдел должен заниматься тем, чтобы грязь в цехах отсутствовала, а рабочие от таких условий не превращались во мразь). Но 6-й цех был вовсе из ряда вон. Это было место ссылки и каторги всех штрафников нашей шараги, где не грязь, а архигрязь, и не мразь, а супермразь.

Мамочки! Я не хочу!!!

Так, из сонного состояния я сразу впал в шоковое. Из него меня вывел голос Лядова:

–…Тебе говорю, — пошли со мной, пьянь голубая.

Я увидал, что собрание закончилось, только я, как памятник неизвестному пьянице, стоял посреди пустой сцены.

Лядов с каким-то заговорщицким шёпотом продолжал:

— Я с шефом кое-что перетёр насчёт тебя, есть вариант вместо 6-го цеха, пошли, побазарим в мой кабинет…

У меня было состояние, как у человека помилованного после смертного приговора! Я теперь поверил слухам о том, что поручик Голицин целовал давшему ему опохмелиться ботинки. Хоть от похмелья спасти, хоть от 6-го цеха — такое дело, что нужно спасителю и ботинки, и ноги целовать…

Но расцеловать Лядова до его кабинета я не успел.

А в кабинете Лядов принял официальный вид и бросил на меня испепеляющий взгляд. Но палёным не запахло.

— Ну и кретин же ты! Ну и осёл же ты! — перешёл к делу Лядов, — ты почему не закусываешь?!

— Я закусывал… — пытался оправдаться я.

— Хреново ты закусываешь! — продолжал политико-воспитательную работу секретарь комсомольской организации, — Я пью каждую неделю, вот, смотри, — он отодвинул уголок красного знамени комсомольской организации, занимавшего всю стену кабинета, и я увидел, что знамя маскировало батареи пустых бутылок «Столичной», «Агдама», «Вермута».

–… А кто-нибудь видел тебя пьяным? — продолжал Лядов, — закусывать надо уметь!..

И секретарь комсомольской организации сделал мне почти часовой доклад о способах и видах закусывания. В заключении он так разоткровенничался, что показал свой неприкосновенный запас. Из сейфа был извлечён пакетик с какой-то ужасно пахнувшей тряпкой.

— Вот! — торжественно произнёс он, — в крайнем случае, если нечем закусывать — занюхай этим, — он ткнул пальцем в пакетик, — носки двухнедельной носки, — хмель вмиг отшибает.

От ошеломляющих откровений Лядов резко перешёл к официальной части бесед:

— Ладно, — сурово сказал он, — поскольку ты завалил одно комсомольское поручение, придётся дать тебе более ответственное: поедешь на ударную комсомольскую стройку.

— Куда!? — опешил я от такого поворота.

— Куда-то на Север, — туманно ответил Лядов.

Мой озадаченный вид заставил дать пояснение:

— Речь идёт о том, чтобы поехать, а не о том, чтобы доехать…

Я плохо понимающе хлопал глазами. Секретарь комсомольской организации начал психовать:

— Да что до тебя, как до жирафа доходит на третий день! Надо выехать, отметиться, смотаться — если хочешь…

Столь неясные перспективы никак не могли вывести меня из задумчивости и нерешительности. И тогда Лядов, зло сощурившись процедил:

— Или, может, в шестой цех хочешь?

От одной мысли о шестом цехе меня прошиб холодный пот, Лядов, видя мой ужас, добавил:

— Тебе или-или: третьего не надо! Соглашайся на моё — есть шанс вернуться, а в шестом цеху ты за неделю сгниёшь.

Сгнить мне совсем не хотелось и я выбрал вариант, дававший некоторые шансы, а Лядов на радостях и проболтался:

— Ну выручил, ну выручил! В районе план горит по добровольцам на стройку, а у меня горит разборка в райкоме по этому делу, — он недвусмысленно щёлкнул пальцами по горлу…

(А ещё говорит, что никто пьяным не видел! Брехло…)

–…А мне, — продолжал разглашать служебную тайну Лядов, — пообещали это дело замять, если дам добровольца.

Для получения комсомольской путёвки нужны были характеристика комсомольской организации, медицинская справка, паспорт со штампом «выписан», военный билет со штампом «снят», трудовая книжка с записью «уволен».

— Характеристику тебе уже печатают, — объяснил Лядов, трудовая книжка уже в райкоме: на руки не дают, чтоб до того не сбегли. Ну а в область приедешь, — смотри по обстановке…Паспорт, военный, — если спросят, скажи, уже снялся и выписался: всё равно никто не проверяет… А если до стройки доедешь, — тамошний комсомол всё сделает, не в первый раз. Медицинская справка? Сейчас сделаем.

Он открыл сейф и достал уже заполненный с снабжённый в положенных местах штампами «здоров» бланк медицинской справки.

— Фамилию и год рождения не забудь поставить, — Лядов протянул мне справку, — сейчас ставь: в райкоме проверят…

И вот я уже шагаю к райкому ВЛКСМ. Последним документом, который я получил в нашей шараге была моя характеристика. По последнему слуху, который я слышал в нашей шараге, у Марины, которая печатала эту характеристику, от смеха лопнул бюстгальтер. И не мудрено. Ибо спустя несколько часов как я был публично объявлен шефом «законченным алкашом», в характеристике на моё имя сообщалось обо мне, как «активном борце с пьянством, подающим пример трезвого образа жизни».

В райкоме согласно подробной инструкции Лядова я нашёл нужный кабинет. Дверь оказалась запертой. Но проходящие по коридору комсомольские работники пояснили, что искомое мною лицо заседает на конференции и велело всех интересующихся им ждать до окончания сего мероприятия. Я, любопытства ради, всё-таки заглянул в замочную скважину кабинета и… увидел заседающего на конференции мирно спящим за рабочим столом. Но, поскольку спяще-заседающий товарищ велел его ждать, то я решил следовать указаниям.

В это время к кабинету подошёл парень по манерам и внешнему виду весьма подходивший на вернувшегося из мест лишения свободы. С несвойственной для него вежливостью и деликатностью он поинтересовался, не за комсомольской ли путёвкой я стою? Познакомились. Разговорились. Семён, — так звали парня, — был направлен за комсомольской путёвкой нашим пригородным совхозом. Сеня был длительное время хулиганом районного масштаба. И, возможно бы, никогда не удостоился чести представлять свой совхоз на комсомольской стройке, если бы не одно торжественное собрание, на котором судьба свела Семёна и ответственного товарища из области. Это было в общем — то, рутинное собрание, которое никому — бы и не запомнилось, если бы не Сёма. Чтобы как-то разнообразить унылое однообразие заседания, Семён поймал ужа, и, принесся его на собрание, сунул в карман соседа. Сосед в разгар заседания сунул руку в злополучный карман… Бедный уж! Брошенный в ужасе перепуганным соседом как можно подальше, он угодил на неумеренно декольтированную грудь одной дамы, и, проскользнув через декольте внутрь дамского туалета, сорвал собрание… Вобщем-то, совхозники были даже довольны столь неформально прошедшим собранием. Но было одно «но», серьёзно изменившее судьбу Сёмы. Дама, посредством которой уж сорвал собрание, была супругой ответственного товарища из области. Ответственный товарищ топал в кабинете директора совхоза ногами и требовал вздрючить негодяя, оскорбившего честь его жены по всей строгости закона, а если закона такого нет, то найти, всё равно, если директор совхоза не хочет быть сам вздрюченным. Закон был найден: ст. 206 Уголовного кодекса «Хулиганство», возбуждено уголовное дело, проведены следственные действия, по результатам которого установлено лицо, виновное в указанном безобразии. С Сёмы сняли подписку о невыезде…Но в это время у секретаря комсомольской организации совхоза наметилась вздрючка по всей строгости Устава КПСС. Маленький сын секретаря по вредности или из злого политического умысла нарисовал в партийном билете папы рожки на портрете В.И. Ленина. Папа, не ведая подвоха, пошёл платить партийные взносы. Секретарь парторганизации совхоза, открыв партбилет, завёл персональное дело. Секретарь понял, что спасти ситуацию может только из ряда вон выходящий поступок. Таковым, по мнению райкомов комсомола и партии, могло стать отыскание добровольца на комсомольскую стройку. И незадачливый секретарь предложил Семёну за освобождение его от уголовной ответственности освободить секретаря от партийной. Ударили по рукам — сделка районного масштаба состоялась. Секретарь комсомольской организации на радостях поставил свечку в местной церкви, за что снова был привлечён к партийной ответственности. Правда, чем дело кончилось на этот раз, Семён не узнал, ибо как раз прибыл в райком комсомола, когда в райкоме партии началась партийная казнь секретаря комсомольской организации совхоза.

Подошли две миловидные девушки и тоже поинтересовались, кто за комсомольской путёвкой. Познакомились. Девушек звали Катя и Ника. А вот разговор с ними почему-то не клеился. Что (или кто) привело их за комсомольской путёвкой, — узнать так и не удалось. Это стало известно потом, когда этим вопросом занялась специальная комиссия ВЛКСМ, которая была создана по настоятельным просьбам руководства комсомольской ударной стройки, ставшей из-за того, что половина рабочих рук ушли на больничный по причине триппера, распространителями коего стали эти миловидные девушки. Вот тогда-то и стало известно, что участь ударной комсомольской стройки незадолго до того постигла один из рабочих посёлков нашего района. Надо заметить, что власти долгое время смотрели сквозь пальцы на то, что небольшой заводишка посёлка может вот-вот стать из-за эпидемии триппера в среде его рабочих. Но терпению пришёл конец, когда на больничный отправился сам директор предприятия. Секретарь комсомольской организации, несмотря на больничный, вызван на ковёр в райком комсомола, где ему был предъявлен ультиматум: в 24 часа найти способ выдворить «этих проституток» за пределы посёлка, иначе секретарь с недолеченным триппером отправится на ударную комсомольскую стройку. Угроза возымела своё действие: в 24 часа секретарь комсомольской организации собрал все необходимые документы (в том числе справку поликлиники со штампами «здоров») и с почётом выдворил милых девушек из посёлка. Но это стало известно позже…

А тут дверь кабинета открылась и в дверях появился заспанный товарищ, который до того, якобы, заседал на конференции. Несмотря на изрядную плешь, он очень хотел остаться молодым и, наверное, следуя словам известной песни, не расставался с комсомолом. На его заспанной физиономии отпечатался текст газеты, на которой он только что мирно спал, но навыки, выработанные за многие годы комсомольской работы, позволили придать лицу деловое выражение в несколько минут.

— А-а-а! — радостно воскликнул он, спешно протирая осоловевшие от долгого сна глаза, — это наши добровольцы! А я, вот, с телефонов не слезаю, — всё звоню нашим комсоргам, — выехали ли вы?..

По случаю наших проводов в райкоме был устроен маленький митинг с участием представителей общественности, пионеров и школьников, ветеранов комсомола.

Пионеры прочли какое-то стихотворение в нашу честь. Одна девочка так старательно, с таким чувством выводила:

— На кого же вы нас покидаете!?

…что у меня даже закрутило в животе. Или это от клизмы, что мне ночью сделали в вытрезвителе?

Секретарь райкома долго перечислял льготы, которыми облагодетельствовало государство комсомольцев-добровольцев.

— Проезд оплачен, подъёмные выплатят, тринадцатая зарплата будет, — в общем, за всё оплачено, — он завершил свою речь оригинально, — в общем, всем желаю на новом месте жениться и выйти замуж, за всё оплачено.

Это не менее оригинально поняли некоторые добровольцы. Катя и Ника о чём-то хихикнули, а Сёма тотчас толкнул меня в бок:

— Слышь, Аполло, что наши бабы базарят, — алименты в случае чего комсомол тоже уплатит?

Я только удивлённо пожал плечами. А Сёма с серьёзным видом повторил несколько раз: «Надо спросить… надо спросить…»

На трибуну поднялась благообразная старушка, — видимо одна из ветеранов комсомола.

— Друзья мои!.. — начала было, она, но, прослезившись, сошла с трибуны под гром аплодисментов.

— Слышь, Пол, — Сёмка опять пхнул меня в бок, заговорщицки с тревогой прошептав, — нас часом не в Афган отправляют?

— Да ну что ты? — попытался я опровергнуть его предложение, но на душе кошки скребли, ибо провожали нас так, будто отправляли чёрт знает куда. По меньшей мере, — на войну…

Душа успокоилась, когда нам вручили комсомольские путёвки, в которых каллиграфическим почерком значилось место нашего назначения: Кемеровская область, трест «Кузбассшахтострой», а далее — язык сломаешь выговорить.

Потом мы расписались за командировочные, выслушивая наставления инструкторов:

— Понимаю вас, что хочется отметить отъезд Но убедительно прошу: пока в область не доедете, начинать не надо! А то в другой город можете заехать, были случаи,… А в области начинайте, там уже за вас обком отвечает. Там можно…

Когда после трогательных проводов мы покидали райком, Семён, приметив первого секретаря, устремился к нему с самым серьёзным видом.

— Скажите, пожалуйста, — весьма серьёзно обратился Семён к первому, — я хочу спросить по поводу алиментов: правда ли, что комсомол…

Какая беседа состоялась у них, я не слышал, ибо привлекло меня прелюбопытнейшее зрелище.

В коридоре райкома вытанцовывал какой-то дикий танец давешний инструктор райкома. Его огромное брюхо с шумом носилось из стороны в сторону и таскало за собой своего владельца. Казалось, что пляшет не инструктор, отрастивший живот, а живот, отрастивший инструктора.

Наконец, отдышавшись, комсомольский работник перевёл дух и, истово перекрестившись на портреты членов политбюро ЦК КПСС, висевшие на стене, облегчённо вымолвил:

— Славь, те господи! Спровадили…