Судьба засранца

Апполон Клизма, 2023

Вам приелись остросюжетные романы, где «острый» сюжет вполне предсказуем, а концовка понятна с первых страниц? Тогда Вашему вниманию – возможно, первый в литературе тупосюжетный роман, где сюжет совершенно непредсказуем, а концовка непонятна даже после завершения повествования. Вы искренне верите, что путч ГКЧП 19 августа 1991 года, расстрел танками Верховного Совета России 4 октября 1993 года, развал СССР – результат заговора ЦРУ и дело рук диверсантов, террористов и т. п.? Оставайтесь при своих убеждениях, они не помешают прочесть признания наиболее виноватого в этих катастрофах автора романа, который откровенно рассказывает, как всё это было на самом деле; Аполлон Эдуардович не диверсант, не террорист, а просто засранец и натворил эти безобразия не нарочно, а так получилось – по глупости, с пьяных глаз, из-за бардака, да ещё очень помогли такие же засранцы-сограждане. Оставайтесь при своих убеждениях, но по прочтении, надеюсь, поймёте, как можно совсем без ЦРУ, террористов и диверсантов развалить Страну Советов.

Хроника бытового идиотизма

Пока я не попал в психиатрическую больницу, я и не предполагал, как там мало настоящих психов.

Конечно, настоящие психи в больнице были (хотя, по моему, их и вне больницы не меньше), но гораздо больше тех, кто косил под психов, чтобы не попасть в места куда более нехорошие, чем психбольница. В палате, в которой я лежал, было двое друзей — Венька и Митька, косившие под психов, чтобы не быть призванными в армию. Сначала они пытались симулировать психические расстройства, но их быстро раскусили и заставили делать в квартирах врачей ремонт, после которого пообещали оформить заболевание, не позволяющее призываться в армию. В палате лежал и Некто, находящийся во всесоюзном розыске за разбойное нападение на инкассатора. Этот уже много лет прятался по психушкам от правоохранительных органов, поэтому приобрел богатый опыт и не пытался симулировать шизофрению или белую горячку, а сразу предложил главврачу построить дачу и такое предложение было с благодарностью принято.

Лежал в палате ещё один Сумасшедший работник НИИ. Был ли он действительно сумасшедшим или косил — не могли понять ни я, ни врачи. Он попал в психушку, поскольку пытался повеситься, когда его в сотый раз в год пытались направить перебирать гнилую картошку на овощебазе. В палате он занимался диссертацией, которую ему не давали делать в НИИ из-за постоянных поездок на уборку картошки в совхозе или переборку картошки на овощебазе.

— Ну, наконец то, нормальное время появилось! — приговаривал Сумасшедший работник НИИ, — а то все картошка, картошка, картошка… С ума сойти можно!

Такие речи вызывали у врачей серьёзные подозрения, что Сумасшедший работник НИИ косит под психа, чтобы не ездить на картошку.

Вот кто, по моему, действительно был настоящим психом, — это Сумасшедший партийный работник, который, тронулся умом от ужаса, обнаружив, что потерял партбилет. Когда кто-нибудь из врачей заходил в палату, он прятался под кровать, поскольку ему казалось, что пришел секретарь райкома партии оторвать ему уши или что-нибудь ещё за такое чудовищное нарушение партийной дисциплины.

Ну а кто был я? Я считал себя психически здоровым, из чего врачи делали бесспорный вывод, что я психически больной. Сначала от такой логики я чуть с ума не сошёл. Но вскоре после моего помещения в дурдом, в него стали помещать должностных лиц, с которыми общались мои беременные кандидатуры. Так, в больницу попал работник райисполкома, ведавший распределением жилья, который постоянно прятался в сортирах, и кричал: «Нет у нас квартир! Нет и не будет, дуры беременные!!!» А, вот, в психбольницу кандидатуры проникнуть не смогли, ибо на её охране стояли такие железобетонные санитары, что их боялись даже врачи, которых боялись ничего не боящиеся психи. И тогда я подумал, что лучше пока побыть временно психом, чтобы по-настоящему не стать им. И, поэтому, я продолжал говорить, что я здоровый, врачи продолжали считать меня больным и, поэтому, продолжали меня держать в дурдоме.

В отличие от общаги, где я раньше пребывал, в дурдоме было намного спокойней, потому что буйных психов здесь не содержали. А, поскольку, буйных не было, телевизор фунициклировал постоянно, никто никому его на голову не надевал.

Кормили такой же бякой, как и в общепитовских столовках. Правда, давали ещё таблетки какие-то, но их все выбрасывали.

И главное — на работу не надо ходить! Даже дачи врачам не надо перекапывать. Дело в том, что почти все психи и косящие под психов работали то у врачей дома или на дачах, то дома или на даче родственников и знакомых врачей. Тем, кто хотел быстрее из психушки вырваться — обещали выписать из психушки сразу после выполнения работ или грозили никогда не выписать. Тем, кто хотел подольше проторчать в психушке, — обещали никогда из неё не выписывать, или грозили выписать сейчас же, если откажется работать. И ведь не пожалуешься — психом, как-никак считаешься, глупости, скажут, выдумываешь. В общем, заставляли работать всех, кроме законченных идиотов, которых пускать в свои дома и дома своих друзей врачи боялись, дабы не натворили чёрти-чего. Не работал и я по той простой причине, что ничего кроме ручки держать не умел, а такие врачам не нужны (сами такие).

В общем, в психушке оказалось жить лучше, чем не в психушке. Хорошо, одним словом. Но все хорошее кончается, как правило, с хорошей пьянкой. И моя жизнь в психушке тоже.

И так совпало, что пьянка совпала с историческим событием — меня всё-таки привлекли к общественно-полезному труду! Правда, не на даче или дома у лечащего врача, а — в лечебном учреждении. Перед каким-то праздником райком обязал больницу повесить какой-то большущий транспарант. В штате больницы юридически были оформлены какие-то художники-оформители, на них выделялась и куда-то девалась зарплата, но фактически их никогда с момента юридического возникновения не было. Пока никаких художественно-оформительских работ не было, то не было и никаких проблем. А тут проблема возникла и никак не решалась, пока у главврача не лопнуло терпение и он решил, что случай крайний и надо задействовать и того, кто кроме ручки ничего в руках держать не умеет.

Мне выдали ведро краски, кисть, лист с текстом, который я должен написать или на, худой конец, намалевать, а также двух профессиональные пьяниц из наркологического отделения, обязанных повесить транспарант, когда я на нём напишу или намалюю. Неприятно, но никому не пожалуешься — психом, как никак считаешься… Полдня я кое-как нарисовал большущие буквы «В СССР….», а вот что дальше, я не мог вспомнить и не мог найти лист с текстом. Тогда в СССР был большой напряг с туалетной бумагой, и, наверное, лист с текстом кто-кто использовал по соответствующему назначению. Может быть, я напряг бы оставшиеся извилины и вспомнил, но всё окончательно испортили профессиональные пьяницы из наркологического отделения, которых главврач отрядил повесить злополучный транспарант. Даже в отделении, будучи под надзором санитаров-держиморд, они умудрялись лечиться от злоупотребления спиртных напитков без отрыва от их употребления. А тут, вырвавшись из под надзора медперсонала, пустились во все тяжкие, тем более, что появилась уважительная причина — надо вспомнить текст, что без бутылки в России сделать невозможно.

После двух бутылок водки на троих идеи о том, что было надо писать на транспаранте, не появилось. Пришлось к мозговой атаке подключить остальных дураков и симулянтов моей палаты. И, наконец, после, того, как опустели четыре бутылки, у Митьки появилась свежая мысль:

— По, моему, там что-то про нас должно быть написано, — сказал он.

— То есть, про дураков, — уточнил Некто, находящийся во всесоюзном розыске.

— Что вы! — воскликнул Сумасшедший работник НИИ, — «Дурак» — это разговорно-бранный термин. Есть такое вполне литературное понятие, как «Идиот».

— А «Идиот» — это звучит гордо! — осенило Веньку.

— Постойте, постойте, товарищи, — вдруг подал голос Сумасшедший партийный работник, который от водки осмелел и забыл про партийных работников, грозящих ему отрывом ушей, — в наглядной агитации, то бишь, в транспаранте, должна быть идеологическая составляющая, так сказать, какой-нибудь «-изм»!

И тут до меня дошло:

— Если должен быть «-изм», то, значит это слово: «идиотизм»!

— Логично! — воскликнул Сумасшедший работник НИИ.

— Да, идеологическая составляющая усматривается, — согласился Сумасшедший партийный работник, пристально усматривая что-то в стакане, наполненном водкой.

Помню, мы все выпили по случаю удачного завершения мозговой атаки ещё по стопарику водки. И больше ничего я не помню…

После того, как ящик водки был опустошён, самые стойкие из нашей компании — вечные клиенты наркологического отделения — подняли на предусмотренное для такой цели место огромный транспарант, на котором красовалось «В СССР — ИДИОТИЗМ!»

На транспарант никто не обращал внимания дня два. Главврача куда больше, чем порученный мне транспарант, волновала дача, которую никак не мог закончить строить Некто, находящийся во всесоюзном розыске. Я после попойки никак не мог выйти с похмелья. А остальным так примелькались всякие транспаранты и лозунги над головами, что очередной, они, наверное, и не заметили.

Но дня через два в психбольницу приехал Товарищ в штатском и, показав на вахте удостоверение, от которого санитары вытянулись в струнку, прошёл к Главврачу. Ему Товарищ в штатском также показал своё удостоверение, от которого у Главврача вырвался наивный вопрос:

— И чем же ваше учреждение могло заинтересовать такое учреждение, как наше?

— Да, представьте себе, есть чем заинтересовать. Хотя бы вот этим, — и Товарищ в штатском указал на красовавшийся над психбольницей транспарант «В СССР ИДИОТИЗМ!»…

После того, как к Главврачу вернулся дар речи, он скороговоркой залепетал:

— Да это всё психи! Ведь здесь одни психи! Всякий бред пишут!

— Такой «бред», как правило, пишут нормальные люди, — мрачно заметил Товарищ в штатском, — Кто конкретно это написал?

Кто именно это написал, достоверно установлено не было. Но всем было известно, что поручали написать мне.

Когда меня привели в кабинет Главврача, я ещё не знал, что именно написано на транспаранте, но я сразу понял, что написано что-то не то, ибо Главврач сразу заорал:

— Ты что написал, засранец! Тебе это поручали написать!? Совсем с ума сошёл!!!

— Доктор, успокойтесь, — осадил его Товарищ в штатском, — в психбольнице сходить с ума не только можно, но и нужно. На то психбольница и создана, чтобы граждане сходили с ума в установленном законом месте.

— А ты, друг, — это Товарищ в штатском обратился ко мне, — скажи-ка кто тебе поручал написать вот это? — и он показал на транспарант, от содержания которого я сам испугался.

— Да вот он… — и я кивнул на Главврача.

— Понятно… — зловеще изрек Товарищ в штатском.

Главврач упал в обморок.

А через час меня выписывали из психушки.

— Теперь тебя даже в дворники не возьмут, — пообещал лечащий врач, вручая мне больничный, в котором аршинными буквами был написан диагноз «Шизофрения. Прогрессирующий дебилизм».

А вот Венька и Митька искренне завидовали мне: «Теперь в армию не возьмут!».

— Да я от армии ещё раньше откосил. «Белый билет» у меня уже есть…

— А диагноз все равно хороший, — вдруг удивил меня Некто, находящийся во всесоюзном розыске, — если кого прибьёшь, то сразу на этот диагноз кивай: эта отмазка классная! В тюряге не закроют, а в психушку посадят.

От перспектив, открывавшихся после выписки из психушки с таким многообещающим диагнозом у меня по-настоящему стала «съезжать крыша», которую вернул на место внезапно возникший Товарищ в штатском.

— У тебя, друг, проблемы? — обратился он дружелюбно.

Я только развёл руками.

— Могу помочь, — сказал Товарищ в штатском и предложил сигаретку, — но и ты помочь должен…

Помощь моя заключалась, во-первых, в том, что я должен сообщить Товарищу в штатском о пациентах психбольницы, которые говорят всякие гадости про власть.

— Так они психи, всякую чушь могут нести, — усомнился я в целесообразности данного поручения.

— Как показывает практика, гадости про власть говорят, главным образом, вполне нормальные люди, — развеял мои сомнения Товарищ в штатском, — Главное, сообщи мне, а моё дело разобраться псих он или нет.

— А вы психиатр? — задал глупый вопрос я, на что в ответ последовал вопрос не менее интересный:

— А ты, друг, кажется, значишься шизофреником?

И вопросы задавать расхотелось.

Во-вторых, я также должен был сообщить Товарищу в штатском о психах, которые вызывают подозрения, психи ли они.

— Есть такие! Есть! — воскликнул я.

И сдал Товарищу в штатском Веньку и Митьку, которые косят от армии, и Некто, находящегося во всесоюзном розыске. Но Товарищ в штатском только отмахнулся от моей информации, как от назойливой мухи:

— Да пусть менты этой ерундой занимаются!

Его интересовали те, кто косят под психов «по политическим мотивам». Что это значит — я побоялся спросить, но вдруг вспомнил, что…

— Меня же выписали! И больничный дали с диагнозом…

— Если ты согласен, то считай, что никуда не выписан и больничного с диагнозом нет!

— А Главврач? Он же…

— Увезли в больницу с инфарктом, — успокоил меня собеседник, — хотел я, чтобы он мне помог, а он с таким здоровьем оказался…Психи, наверное довели. Пришлось за помощью к тебе обращаться. Так ты согласен, дружок?

А куда мне было деваться? Возвращаться с сумасшедшим диагнозом туда, где бродили мои сумасшедшие кандидатуры и откуда меня отвезли в сумасшедший дом? Так и с ума можно сойти! И я согласился.

Взамен за мои услуги Товарищ в штатском обещал ликвидировать все записи, подтверждающие моё психическое заболевание, а также уволить меня по приличной статье из УТТ и привезти оттуда мои документы.

Я понял, что очень плохо понял, какой именно информации от меня хочет Товарищ в штатском и, поэтому, решил посоветовался с товарищами по палате.

…И товарищи по палате взахлёб стали рассказывать про врачей и друг про друга, какие они гадкие анекдоты про Брежнева с Горбачёвым рассказывают, какие пакости про советскую власть говорят!

Потом стали приходить психи из других палат.

Пришлось завести тетрадочку, которая за один день оказалась заполненной доносами.

Потом ко мне с заговорщицким видом стали подходить врачи, сообщать о своих коллегах и больных всякие гадости. Пришлось заводить тетрадочки, которые стали заполняться за полдня.

Некто, находящийся во всесоюзном розыске, сам составил подробный список всех психбольниц, в которых он скрывался от правоохранительных органов и Главврачей, которые знали о том, что он натворил, но не сообщали куда следует.

И только Сумасшедший партийный работник ничего мне не сообщил, ибо хотел лично встретиться с Товарищем в штатском. Наверное, на меня что-то хотел настучать.

В общем, за неделю я насобирал тетрадочек на целую пухлую папочку на всех, кроме меня больных и врачей психбольницы. И стал с нетерпением ждать Товарища в штатском.

Но тут как всегда случилось… В дурдом приехала комиссия!

Поскольку Главврач лежал с инфарктом, коллектив врачей, дураков и симулянтов разложился окончательно. Профессиональные пьяницы из наркологического отделения уже не лечились от злоупотребления алкоголя, а только занимались его употреблением. Врачи разобрали больных на работы на своих подворьях и квартирах и даже перестали возвращать их на ночь в больницу. И вдобавок ко всему, над больницей гордо реял транспарант «В СССР — ИДИОТИЗМ!».

Какие бы выводы сделала комиссия, об этом врачебный персонал даже боялся подумать. Единственное, о чём подумали заинтересованные в благополучном исходе дела лица, — накормить комиссию фирменным спецблюдом для лиц, способных делать критические выводы, под названием «волшебная окрошка». Волшебство заключалось в том, что в её состав помимо кваса входил также коньяк в пропорции, необходимой для предотвращения появления у указанных лиц критических выводов. Но и тут возникла проблема. Обслуживающий персонал пищеблока ввиду отсутствия главврача уже не ждал конца рабочего дня, чтобы оттащить домой продукты, из выделяемых государством на кормление психов, а прямо в рабочее время отправлялся домой или на базар для их реализации. В общем, в пищеблоке никого не было. И тогда врачи бросили затыкать дыры последними из оставшихся в дурдоме психов. То есть теми, психическое развитие которых не позволяло использовать на работах в домах и на огородах, а также меня, поскольку толку от меня никакого, да ещё с Товарищем в штатском дружу.

Готовить я ничего не умел, поэтому коллеги-психи, приготовив какую-то похлебку с квасом, окрошкою называемую, ушли. А меня, чтобы я хоть что то сделал с пользой для общества, оставили с этой окрошкой и бутылкой коньяка, чтобы я влил её в тарелки членам комиссии.

— А как я пойму, что комиссия пришла?

— А они не в халатах и не в пижамах, — объяснил мне очень просто один из коллег по дурдому.

Когда в столовой появился гражданин не в халате и не в пижаме, а в приличном костюме, я плеснул в тарелку с окрошкой полбутылки коньяка и понёс этому гражданину волшебное блюдо…И чуть не выронил тарелку: гражданин не в халате и не в пижаме оказался Товарищем в штатском!

— А-а-а! Дружище! — искренне обрадовался он, — Это ты мне? — Товарищ в штатском глянул на тарелку, трясущуюся от страха у меня в руках, — Окрошка? Вот прелесть, а то в наших столовках вечно какую-то баланду дают!

Товарищ в штатском с аппетитом принялся за волшебную окрошку и в мгновение ока опустошил тарелку. Полбутылки коньяка стерли тень интеллигентности с его лица.

— Официант, добавки! — рявкнул Товарищ в штатском.

Я бухнул оставшиеся полбутылки коньяка в окрошку.

Товарищ штатском опустошил вторую тарелку, аккуратно вылизал её, после чего также аккуратно положил голову в тарелку и отключился. И в это время в столовую зашли несколько товарищей одетых не в халаты и не в пижамы. Это и была настоящая комиссия!

Окрошка ещё оставалась, коньяка больше не было.

Я бросился к психам-поварам, снабдившим меня бутылкой коньяка, но те меня только выругали:

— Ну, Клизма, ты и клизма, всё-таки! Одну бутылку на такое дело дали! Теперь иди и сам покупай!

— А как же я в пижаме-то пойду?

И тут у психов родилась идея, которая могла родиться только у психов.

Мы пришли в столовую, на глазах изумлённой комиссии взяли за руки и ноги спящего в хмельном сне Товарища в штатском, перенесли в палату, положили его на мою кровать, сняли с него костюм и рубашку, одели в мою пижаму. И я, одевшись в штатскую форму Товарища в штатском, пошёл за коньяком.

На вахте я, было, испугался стоявших там железобетонных санитаров, но они, видимо, тоже отличали людей по принципу: кто в пижаме, кто в халате (а может, тотальное разложение коллектива ввиду отсутствия Главврача коснулось и их). В общем, пропустили меня.

Только вырвавшись на волю, я вспомнил, что для приобретения коньяка нужны деньги. Но денег в карманах одежды Товарища в штатском не было! Зато в одном из карманов оказалось служебное удостоверение, которого я сначала даже испугался. И вдруг меня осенило: наверное, Товарищ в штатском всё достаёт с помощью этого удостоверения. Поэтому, ему и деньги не нужны!

И в моей голове родился простой и смелый план добычи коньяка. Я быстро обнаружил торговую точку, которая бойко торговала алкогольными напитками (в том числе и коньяком) раньше установленных для этого 14–00. Строевым шагом я подошёл к очереди и, ткнув продавщице в физиономию удостоверением, рявкнул:

— Почему торгуем раньше положенного времени!? Народ в рабочее время спаиваем!? Да он и так с утра не протрезвел! Это же диверсия?! Вы знаете что за это вам будет согласно Уголовному Кодексу!!?

Что будет согласно Уголовному Кодексу за такое административное нарушение ни народ, стоявший в очереди, ни продавщица, ни, тем более, я не знали. Но после таких слов человека с таким удостоверением очередь разбежалась, а продавщица, побелев, впала в ступор. Я вывел её из этого состояния, вежливо и ласково попросив:

— Девушка, милая, вот ту бутылочку коньячка, пожалуйста.

Милая девушка (которая мне в мамы годилась), не выходя из состояния шока, машинально протянула мне коньяк, с которым я поспешил ретироваться. Пока продавщица не разглядела, что фотография в удостоверении, повергшем её в гипнотический транс, совершенно не похожа на оригинал.

От радости я начал обалдевать и стал танцевать, из-за чего из внутреннего кармана пиджака вылетел пакет. Развернув, его, я ещё больше обалдел… Моя трудовая книжка, с записью о моём увольнении по собственному желанию, паспорт с погашенной пропиской, военный билет, в котором стояла отметка о снятии с учёта, комсомольский билет с учетной карточкой…

Всё могут Товарищи в штатском! Пообещал — сделал! Правда, среди документов лежал и мой больничный с записью о моём психическом расстройстве и история болезни. Ну, это мелочи жизни, потом уничтожим…

Теперь я обалдел окончательно!

Зачем возвращаться в психушку и докладывать Товарищу в штатском о том, о чём лучше не докладывать? Все документы на руках, теперь куда угодно можно смотаться!

От внезапно свалившегося счастья, у меня, наверное, поехала крыша, поскольку очень быстро я вляпался в очередное несчастье.

Я шел, приплясывая и кувыркаясь от радости, потерял бутылку коньяка и чтобы обмыть такой успех, заявился в забегаловку, где без лишних слов ткнул служебное удостоверение Товарища в штатском бармену. Тот испуганно забегал глазами, а я недвусмысленно показал на бутылку водки. Бармен, продолжая испуганно бегать глазами, трясущимися руками налил мне стопарик.

Когда я уходил со стопариком водки, краем глаза заметил, что бармен мне в спину показал огромный язык. Но я был так доволен, что даже не обернулся.

За столиком, где я примостился, употреблял спиртные напитки интеллигентный в прошлом, а ныне оборванный мужичок, внезапно обратившийся ко мне с загадочным вопросом:

— Молодой человек, у вас была в детстве мечта?

Я поперхнулся водкой, задумался и вспомнил!

— Была! — воскликнул я, — Заглянуть в общественный женский туалет!

— Мечта, это святое, — продолжал задумчиво мужичок, — поэтому к ней надо настойчиво стремиться и идти всю жизнь… Но не каждый, к сожалению, может найти волшебный ключик к двери, за которой скрывается мечта…

— А у меня есть волшебный ключик! — воскликнул я, допив водку. — Вот он!

…и извлёк волшебное служебное удостоверение.

— Да-а-а, — задумчиво протянул мужичок, — это действительно волшебный ключик. Ну что ж, молодой человек, дерзайте! В путь! На поиски мечты своего детства!

Мой странный собеседник пожал мне напутственно руку и я под воздействием его речей и стакана водки отправился на поиски мечты своего детства.

Искал я свою мечту недолго. Мечта даже снаружи была изгажена и пахла совсем немечтательно. Но мечта — это святое!

И я, вошел в мечту, предъявив её посетительницам служебное удостоверение Товарища в штатском. Но его волшебные свойства не сработали! Кто-то завизжал, кто-то заорал, кто-то заехал мне чем-то тяжёлым в ухо так, что искры из глаз посыпались. И самое ужасное то, что волшебное удостоверение было нагло выбито и упало вместе с моими наполеоновскими планами в дырку, предназначенную для падения фекалий. Это последнее, что я видел, прежде, чем потерять сознание после очередного удара в ухо чем-то ещё более тяжёлым.

…Надо мной склонилась какая-то огромная тень… На этом свете я, или на том?

— А ну, засранец, вставай!

На том свете такие выражения, по всей видимости, недопустимы. Я понял, что ещё на свете этом.

Огромная бабка по объёмам сопоставимая с Просдхой Емпистадоровной крепко взяла меня за ухо и подняла с загаженного пола.

— Ах ты, козёл драный, я сейчас тебя в милицию сдам! Там тебе впендюрят за хулиганство по самое «не могу»! — ругалась бабка.

От черепно-мозговой травмы, которую только что получил, я плохо соображал, поэтому пришло в голову то, что пришло. Я торжественно извлёк из пиджака свои документы, заботливо уложенные Товарищем в штатском в пакетик, и не менее торжественно вручил их Огромной бабке.

— Вот, смотрите, — указал я на свой больничный, лежащий на самом верху, — я псих ненормальный, меня в тюрьму сажать нельзя, только в психушку.

— Ах, в психушку! — воскликнула Огромная бабка, — ну так пошли в психушку!!!

…и, схватив меня за ухо, поволокла в сторону психбольницы, из которой я только что вырвался.

Всю дорогу я умолял Огромную бабку не сдавать в психбольницу, но бабка была неумолима, держа как в клещах моё ухо, пока я не расплакался и стал молить её:

— Тётенька, простите засранца! Я больше не буду! Я на всё согласен! Я даже вам трусы стирать буду!

…и вдруг, на Огромную бабку это подействовало.

— Вот что, засранец, — не отпуская моего уха, произнесла она, — а пошли как ко мне домой, там как раз стирки много.

…и, развернувшись, повела меня, держа за ухо к себе домой.

— А где документы то мои, — поинтересовался я, когда бабка приволокла к себе домой.

— В надёжном месте будут, — ответствовала бабка, — отработать документы, надо будет, засранец. А ну, марш трусы стирать!

Я не умел не то что чужие, но и свои стирать. Когда это поняла бабка, то отстранила от этого грязного дела и заперла меня в грязном чулане с горшком, объяснив:

— Вот здесь жить будешь.

На следующее утро бабка выпустила меня, чтобы я вынес в размешенные на дворе удобства свой и её горшок, после чего поставила мне цель:

— Сейчас на кладбище пойдёшь.

–?

— Цветы подберёшь, которые на могилы нанесли, — объяснила задачу она.

–??

— А я продавать буду.

И действительно, на кладбище, а после свадеб — возле вечного огня лежали кучи цветов, которые надо было вовремя забрать, пока не забрали другие, которые тоже спешили их продать, пока они совсем не завяли. На кладбище лежали и искусственные, которые, хотя и не вяли, но по их замызганному виду было видно, что их использовали десяток раз. И их тоже надо было собрать. В общем, загрузился я так, что охапку цветов еле приволок. Но на этом мои трудовые обязанности не закончились.

— А теперь — на базар, — скомандовала бабка.

Бабка наваливала на меня охапки цветов, так, что я сгибался в три погибели.

Конвоируя меня на базар, она всю дорогу ругалась о том, какая нынешняя молодёжь ленивая и неблагодарная.

— Ни хрена не хотят делать, только на базаре торговать!

О каком базаре она говорила, я не мог понять, ибо на том базаре, куда мы с ней пришли, никакая молодёжь не торговала. На нём торговали такие же бабки, сидевшие, как правило, сразу на двух табуретках, поскольку на одной их задницы никак не умещались.

Среди них я с ужасом заметил работницу из столовки дурдома, которая притащила на продажу всё то, чем должна была кормить больных. Но она, видимо, появлялась в дурдоме лишь, чтобы утащить очередную партию продуктов на базар, поэтому психов в лицо не помнила. Она и начала рабочий день рынка, ехидно заметив соседней бабке, торговавшей мясом:

— Ты уж весь мясокомбинат свой растащила, в магазинах никакого мяса нет.

— Кому мясо нужно — сюда приходят. А твои больные с голоду не подохли? Ты что-нибудь в столовке им оставляешь? — ответствовала торговка — мясокомбинатовская воровка.

— Да какие там больные! Психи! И то, не болеют, а косят! — ответствовала работница столовой дурдома, — Зато другие, — она кивнула в сторону Огромной Бабки, — мусором торгуют.

— Сама ты, мусор, — подхватила эстафету оскорблений Огромная баба, — я подбираю, что другие оставили, так, что в случае чего и привлечь меня не за что. А ты под статьёй ходишь!

— А вот, кстати, и «статья» идет! — заметил кто-то из бабок.

Статья шла по рыночному ряду в форме худенького милиционера с такой же худенькой папочкой, который робко подошёл к работнице дурдома и, вежливо поздоровавшись, завел с ней о чём-то беседу.

И тут Огромная бабка дала мне поручение сходить на другой конец рынка, где торгуют цветами выходцы с Кавказа, и узнать цены, а, когда я вернулся с докладом, то застал ужасную сцену: все бабки дружно набросились на худенького милиционера, ругая его на весь рынок.

— Ты куда смотришь! — кричали они, — на рынке одни воры и спекулянты торгу ют, а ты мер не принимаешь!

— А ну сходи, армян проверь! — скомандовала Огромная бабка, — Спекулируют цветами на глазах у всех, а ты бездельничаешь!

Виновато улыбаясь, милиционер пошёл проверять армян.

— Ходит со всякой чепухой, — продолжали возмущаться милиционером бабки, — «и-тэ-дэ оформляйте». Ещё государству платить, когда рэкетирам платить не хватает!

Рэкетиры, видимо услышав, что-то о себе, поспешили появиться перед бабками. Двое крепких ребят без слов и тени интеллигентности на лице решительно подошли к бабкам и те, стушевавшись, протянули им по нескольку червонцев дани.

— Козлы, драные, — прошипела им вслед Огромная бабка, — куда милиция смотрит.

И тут подошли двое других крепких ребят без тени интеллигентности на лице, недвусмысленно глядя на бабок.

— Так только что были…, — растерялись бабки, — мы уже отдали…

Крепкие ребята только ухмылялись.

И вдруг в базарном ряду возник худенький милиционерик со своей худенькой папочкой.

— Товарищ милиционер!! Товарищ милиционер!!! — заорали бабки, — Помогите!! Рэкетиры!!!

Милиционер робко подошёл к рэкетирам и очень вежливо попросил предъявить документы. Крепкие ребята небрежно протянули ему какие-то корочки и рявкнули на бабок:

— По полтиннику с каждой! Живо!

Пока милиционерик рассматривал документы рэкетиров, бабки трясущимися руками отсчитали им дань. Милиционер, извинившись, отдал рекетирам документы и те удалились вальяжной походкой. Весь свой гнев на рэкетиров, бабки обрушили на милиционера:

— Ты почему их не арестовал!!? — орали они, — Ты власть, или что!!? От воров и рэкетиров прохода нет!!! Довели страну!!!

Милиционер, виновато улыбаясь, поспешил ретироваться. А бабки, перейдя уже от частного случая к общему, продолжили ругать молодёжь в целом.

— Сейчас молодые только — воруют! — возмущалась торговка — мясокомбинатовская воровка.

— Такие наглые! И старых, и больных обижают, — вторила ей работница столовой дурдома.

— Ни хрена не работают, только на базаре всякой дрянью торгуют! Довели страну! — подвела итог обсуждению Огромная бабка.

Поругав молодёжь, бабки развернули прихваченную из дому жратву и, уплетая за обе щёки, перешли на критику продовольственного снабжения.

— В магазинах всё мясо попало, — отметила результаты своей расхитительской деятельности работница мясокомбината.

— Уже больные наши говорят: нас голодом морят! — то ли возмущалась, то ли восхищалась результатами своего труда работница столовой дурдома.

— Просто нечего жрать стало, — резюмировала Огромная бабка, аппетитно пожирая куриную ногу.

— Вы видели по ящику, какое платье Райка напялила? — пере менила тему работница дурдомовского пищеблока.

— Какая Райка? — уточнила мясокомбинатовская воровка, — Горбачева, что ли?

Физиономии бабок дружно искривились.

— Ой, фу! Не порть аппетит! — воскликнула Огромная бабка, — я тут про неё такое слышала….

Пообсуждать жену Генерального секретаря ЦК КПСС, сбежались бабки со всего базара. Покупатели недоуменно стояли в очередях у прилавков, а базарные торговки, бросив свои торговые места, сгрудились вокруг Огромной бабки, обсуждая свежую сплетню про Раису Максимовну.

— Она от какого-то инопланетянина родилась, — сообщила потрясённым торговкам Огромная бабка, — загулял этот инопланетянин, его хотели из партии исключить…

…и вдруг бабки заметили, что содержание их беседы внимательно слушает и записывает в блокнот молодой человек.

— Это кто? — испуганно зашептались бабки, — КГБ?

Молодой человек, увидев, что его внимание оказалось в центре внимания, поспешно удалился. Но я успел заметить, что это корреспондент Костя, сделавший из меня «буревестника сексуальной революции». Видимо, таким образом он собирал материал для своей газеты. Но базарные бабки этого не знали и поспешили разбрестись по торговым местам и заняться торговлей.

А торговля у Огромной бабки не шла. После того, как я доложил ей почём цветы у армян, она определила цену собранным мною на могилах цветам второй свежести на рубль дороже, чем у армян. Чтобы доходу было не меньше, чем у армян. Но, редкие покупатели, спросивши цену, разочарованно шли дальше. Бабка только шипела им вслед «Козлы…». После десятого такого покупателя она зашипела на меня:

— Засранец, что ты за цветы насобирал.

— А на могилах только такие лежат, — пытался оправдаться я.

— И на твоей такие будут лежать, — пообещала бабка.

Торговые проблемы огромной бабки заметила и мясокомбинатовская воровка, которая сообщила весьма интересную информацию:

— А не берут у тебя, потому, что у кооператора дешевле.

— Что-о-о? — физиономия у огромной бабки искри вилась больше, чем от сообщения о жене Горбачёва, — Он чё, охренел, что ли!

Бабки дружно посмотрели в сторону, где стоял свежевыкрашенный киоск с надписью Кооператив «Цветочек» и немаленькой очередью за цветами.

— «Цветочек» вонючий, — процедила Огромная бабка сквозь зубы.

— Он, точно, где-то по чёрному ворует — высказала версию мясокомбинатовская воровка, — Потому и задёшево продаёт.

— Или дураков обирает, — эту версию высказала обиравшая дураков работница дурдомовской столовой, — у них за копейки что хочешь можно купить. Дураки они, одним словом.

— Одним, словом, он козёл, — вынесла приговор кооператору Огромная бабка.

Бабки ещё долго обсуждали кооператора, высказывая также версии, что он ест маленьких детей, пьёт ночами кровь у летучих мышей и т. п., и т. д… Ну а такого маньяка и вампира бабки возненавидели больше, чем жену Горбачева.

— Спалил бы кто-нибудь его — мечтали они.

— Кто-нибудь спалит… — пообещала Огромная бабка.

Пока бабки перемывали косточки кооператору, закончился базарный день. Ни один цветок у Огромной бабки не купили, поэтому все пришлось отправить в помойку(не оставлять же другим, чтобы те продавали этот хлам!). По такому случаю Огромная бабка долго ругала кооператора, армян, милиционера, в конце концов перешла на меня и поставила условие:

— Спалишь сегодня ночью киоск кооператора — завтра получишь свои документы.

Я пытался робко возразить, на что Огромная бабка предложила другой вариант:

— Тогда сдам в психушку.

Ночью с канистрой керосина я пошёл жечь ненавистный бабкам киоск.

Фонари не горели, в кустах кто-то шевелился и повизгивал: то ли собаки, то ли парочки. Сердце поёкивало, в животе покручивало… Возле рынка я чуть не наступил на лежавшее на дороге какое-то большое рычащее животное. Я даже вскрикнул и разбудил животное, которое пробурчало:

— Ну чё спать не даёшь…

В животе начинало крутить по-настоящему.

На базаре стояла тьма тьмущая, из которой доносилось позвякивание стаканов.

— Эй, Сёма, это ты? — донеслось из темноты, — первача принёс?

Из мрака сначала донёсся ужасающий запах перегара и только потом вырисовалась шатающаяся фигура со стаканом.

— Ого! Целая канистра! — воскликнула фигура, и из темноты сразу вылезли ещё две разящие перегаром фигуры, протягивая перед собой стаканы.

— Давай, разливай! — заорали дружно они.

У меня от такого оборота событий язык отнялся и я не рискнул объяснять что у меня в канистре. Открыв трясущимися руками канистру, я разлил им в стаканы керосин. Грешная троица чокнулась стаканами и вмиг опустошила их.

— Ох и крепкий первач!!! — воскликнул кто-то из них.

— Да, клёвый, — оценил керосин другой.

— А ты, Сёма, чё не пьёшь? — вдруг обратил внимание третий.

— Да я сейчас в сортир сбегаю, — на полном серьёзе пытался объяснять я, ибо в животе от всех переживаний явно назревала революция.

— Да чё ты, Сёма, стесняешься, — воскликнул кто то из грешной троицы, — садись прям здесь, здесь все свои.

— Ты чё, сдурел! — воскликнул другой, — тута не свинюшник, тута все культурные люди и срут, где положено срать культурным людям!

Между двумя завязалась перепалка, а третий, тем временем, со скукой глядел на них, покуривая сигаретку.

Перепалка быстро переросла в потасовку, приведшая к тому, что канистра, грохнулась наземь, и керосин полился во все стороны. А через мгновенье сцепившиеся собутыльники уронили наземь и третьего с его сигаретой, от которой керосин вспыхнул до небес…

…Сортир я уже не успел найти, сил хватило добежать до ближайших кустов, из которых я наблюдал как полыхает базар. На улице сразу стало светло и не страшно и я с чувством честно выполненного долга пошёл домой к Огромной бабке, но та, увидев полыхающее на пол-неба зарево уже сама бежала навстречу.

— Я тебе только киоск спалить сказала! На хрена ты весь базар подпалил! — набросилась она на меня.

— Я старался как лучше, чтоб с гарантией было, — пытался оправдаться я.

— Ах ты засранец! А ну марш тушить! — и бабка, схватив меня за шиворот, поволокла к базару.

Возле пылающего базара собралась толпа зевак, на которую Огромная бабка рявкнула ещё громче, чем на меня:

— Вы что стоите, рты раззявили!!! Общественное добро горит, а вы палец о палец не ударили, бездельники!!! А ну, марш тушить!!!

Кого-то из толпы баба пыталась схватить за шиворот, дабы направить на тушение пожара, но после таких её речей зеваки и бездельники поспешили от огня подальше, оставив на месте происшествия робко стоящего с тощей папочкой не менее тощего милиционера, на которого Огромная бабка обрушила весь свой гнев:

— Ты что стоишь как истукан!!! Ты милиция, или что!!! Ты почему мер не принимаешь, дармоед!!!

Милиционер робко пытался что-то объяснить, но бабка продолжала орать на него:

— Куда ты смотрел, олух!!! Бардак кругом, а ты со своей папочкой носишься, как дурень с писаной торбой!!! Довели страну!!!

В это время с большим опозданием подъехала пожарная машина и бабка переключила весь гнев на пожарных:

— Сколько вас, дармоедов, ждать можно!!? Дрыхните днями, бездельники!!!

… и получила в рыло струю из брандспойта, отлетев на приличное расстояние.

После того, как пожарники залили догоравший базар, стало видно, что сгорели почти все имевшиеся на нём халупы, строения и сооружения. Так что, торговать Огромной бабке и сотоварищам стало негде и, главное — негде собираться, чтобы перемыть косточки жене Горбачёва. Вот это ужасно! Но еще более ужасно, даже кошмарно то, что невредимым из всех сооружений, строений и халуп остался только киоск кооператора, спалить который поручила мне бабка!

Огромная бабка пинками гнала меня до дома, где заперла меня в чулан.

— Ну бестолочь, ну баран, ну засранец! — орала она на меня, — Ни хрена хорошего не умеешь делать! Киоск паршивый по-человечески не мог сжечь! Даже продать тебя нельзя: кто за такого идиота заплатит!

И вдруг её посетила идея…

— Слышь ты, у тебя родители есть то?

— Да: папа, мама…

— Чем они работают?

— Учителями.

— Это хорошо! Пока я в школе училась, её директор дом себе построил только на то, что мои родители ему натаскали. А ну пиши родителям письмо!

Бабка извлекла меня из чулана, дала ручку и бумагу и заставила писать маме и папе слёзное письмо о том, что меня похитили рэкетиры и требуют выкуп. И я стал писать и даже написал, помимо того, что требовала бабка, что согласен отказаться от маминого наследства, только, пускай, заберут меня поскорей отсюда. Потом бабка снова заперла меня в чулан и закончила начатое письмо, дописав сколько должны были папа с мамой за меня заплатить. Сколько она потребовала, по сей день не знаю, но что-то очень много, если за идеал взяла директора своей школы.

— Теперь ты у меня заложник, — объявила она, — пока за тебя родители не заплатят, из чулана не выйдешь.

Я безвылазно сидел в чулане, где я днями спал и жрал то, что подкидывала мне бабка из своего, как она считала, скудного рациона: кусок сала, кусок курицы, кусок жареного сома. Делать я ничего не делал. Собирать полузавявшие цветы бабка меня больше не посылала. Даже горшок, предоставляемый мне, выносила сама. Наверное, боялась, что надежда на энную сумму денег в моём лице может сбежать, но таким заложником мне даже понравилось быть: жрать да спать — так, наверное, только министры живут, да другие большие начальники. Разве что, не в чулане. И скучновато немного.

Через некоторое время бабка получила от моих родителей письмо и страшно возмутилась:

— Твои родители дураки, что-ли? Ни машины, ни дома своего! Что они, не умеют ничего с родителей брать?

— Да родители у учеников бедные, — пришло мне на ум, — у них денег мало.

— Ну страну довели! — возмутилась Огромная бабка, — Для взяток денег не хватает!

Бабка написала новое письмо, в котором, по — её словам, предложила выкупить меня за дефицитные товары: гречневую крупу, сгущенное молоко, презервативы, ещё что — то.

Но и предлагаемого ассортимента у папы с мамой не оказалось.

— Что там, в школе, никого из учеников родители на складах не работают?! — возмущалась бабка.

— Работают. Только на складах уже ничего нет: всё разворовали, — вводил я в заблуждение бабку, не зная истинных причин дефицита дефицитных товаров.

Но бабка приняла это за правду.

— Ну, и власть! — возмущалась она, — Довели страну! Уже и воровать нечего стало!

…и продолжила переписку с моими родителями.

Я не брился и оброс бородой. В баню бабка не выводила.

Пребывание в чулане становилось всё более скучным и вонючим.

И тут бабка сообщила потрясающее известие:

— Договорились мы с твоими родителями. За тридцать рулонов туалетной бумаги тебя отдаю!

На какие цели хотела бабка направить туалетную бумагу, для меня осталось тайной. Наверное, продать этот дефицит, ибо её задница, учитывая размеры и соответствующую мощность, использовала бы все эти рулоны чересчур быстро.

Через несколько дней мой сладкий сон в чулане прервал исте — ричный вопль моих родителей:

— Где наш сынуля?!!

— Да забирайте вашего засранца, — пробурчала Огромная бабка, — в чулане дрыхнет.

Дверь чулана открылась в ней появились лица родителей. Я уже порядочно зарос и очень долго не мылся, поэтому, после того, как родители принюхались и пригляделись, их лица перекосились в ужасе.

— Кто это?!! — воскликнула мама.

— Да это я! — воскликнул я и ринулся к родителям, которые в ужасе отпрянули.

— Что вы с нашим сыном сделали?!! — взвопила мама.

— Да забирайте своего засранца! — заорала на родителей Баба-жаба, — Родители ещё называются, воспитали дармоеда! Ни хрена не может делать! Только жрать, спать, срать, да на базаре торговать! Довели страну!

Правильно сориентировался папа, который настойчиво потянул маму и меня из жилища бабки, которая всё более распалялась и напоследок швырнула в нас пакетом моих документов со справкой о моей шизофрении.

— Да ваш сын ещё и шизофреник! Родители, называются! Дебила воспитали!

Мама никак не могла прийти в себя и с ужасом смотрела на меня.

— Господи, во что ты превратился? — приговаривала она, — Ты почему трусы не меняешь?

— Я в заложниках был, — оправдывался я.

— Я сколько тебе раз говорила: меняй своевременно трусы, — продолжала повторять мама, теперь и брюки выбрасывать придется…

Мы ещё целый день пробыли в негостеприимном городишке, пока я не сходил в баню и парикмахерскую и не купил брюки, ибо старые, действительно пришлось выбрасывать.

В бане меня сперва приняли за бича и хотели вызвать милицию, но папа, выглядевший более прилично, очень убедительно объяснил, что я провалился по неосторожности в общественный туалет и так долго там сидел, что сильно оброс. И ему поверили. А мама постоянно трагически вопрошала:

— Ты почему трусы не меняешь?

Пока я мылся и стригся, папа купил местную газету, прочитал её и в ужасе сообщил:

— Здесь опасные маньяки водятся, надо быстро отсюда уезжать!

— Какие ещё маньяки?

— Во-первых, керосиновые маньяки. Они керосин пьют и потом, там, где пьют — поджигают. Здесь уже рынок вот так сожгли. Во-вторых, кооператор какой-то маленьких детей ест и кровь пьёт. У всех местных летучих мышей кровь выпил.

И папа протянул мне газету с душераздирающей статьёй о местных маньяках, автором которой был уже знакомый мне Костя, сделавший из меня «буревестника сексуальной революции». Но мама обратила внимание на совсем другое сообщение:

— Ты посмотри, оказывается у жены Горбачева предки инопланетяне, да ещё исключенные из партии…

Автором этой статьи значился не Костя, но мне уже стало ясно, что это был именно он.

После того, как я приобрёл человеческий облик, мама попыталась выяснить у меня от какого это я наследства отказываюсь в своём письме? Я объяснил. К ужасу папы, который сначала пытался меня перебить, а потом пустился наутёк от мамы, пришедшей в ярость от услышанного.…

Оказывается, мама действительно упала в обморок от моего сообщения о поездке на ударную комсомольскую стройку и у неё от долгого лежания без сознания случился отёк лёгких. Но уголовного дела в отношении меня не возбуждалось. Завещания мамой не писалось, хотя папа в разгар болезни ей такое предложил и потом предлагал ещё несколько лет. В общем, это всё папа из своих корыстных намерений проделал!

Вдобавок, папа обманул и маму: сообщил, что ведёт переписку по поводу моёго местонахождения с комсомольскими органами, и что меня уже нашли и ведут со мной работу, чтобы я написал родителям письмо! И так несколько лет.

— И я, дура, все эти годы этой глупости верила! — самокритично воскликнула мама, — Теперь только развод!

Но когда мы пришли на вокзал, мама к своему ужасу обнаружила, что папа удрал от неё со всеми деньгами, документами, а также десятком моих сменных трусов, за сохранность которых после всего случившегося мама испытывала особое беспокойство.

Мама впала в истерику.

Собралась толпа, маму пытались успокоить. Чья-то рука протянула стакан валерьянки. Мама залпом выпила и запустила стаканом в дававшего: это был папа. Родители сцепились в рукопашной, полетели клочья волос. Я хотел, было, присоединиться к драке, но пока думал — на чьей стороне, появился милиционер, который отвел в отделение милиции родителей вместе со всеми деньгами, документами, а также десятком моих сменных трусов.

Я несколько часов проторчал возле отделения милиции, где разбирались с моими родителями.

— Развод!!! Развод!!! — доносился из отделения боевой вопль мамы.

Я бы давно куда-нибудь смотался, если бы не деньги, документы, а также десяток моих сменных трусов, которые вместе с родителями находились в отделении милиции.

— Только не сообщайте! Только не сообщайте! — донёсся из отделения милиции испуганный голос мамы, — Мы ведь педагоги! Вы представляете, что ученики скажут!!!

Через несколько часов мама вышла из отделения милиции под ручку с папой, который читал ей нотацию:

— Знаешь, сколько мне пришлось мусорам дать, чтобы дело замять? Если бы протокол составили, да в школу сообщили, — это стопроцентное увольнение по статье за аморальное поведение. А наши ученички, эти дебилы и шизофреники, до конца жизни пальцем бы тыкали.

Мама только кривилась.

Со своими разборками родители даже не интересовались при каких это обстоятельствах я попал в заложники и откуда у меня документы о психическом заболевании. Вообще то, между своими переругиваниями они спросили у меня, на что я неопределенно ответил:

— Да так вот получилось…

и меня на эту тему больше не спрашивали! А вот документы о моём психическом расстройстве по возвращении домой куда то спрятали так, что я не смог найти.

В поезде родители мне рассказали про то, как они пытались меня вызволить из заложников.

— Я сразу пошла в милицию, — рассказывала мама, — А там заставили писать заявление строго по форме. Я три раза переписывала: все «не по форме». Потом отдала, так они уже его какой месяц рассматривают и рассматривают.

— А вот участковый у нас попался хороший, — дополнил рассказ папа, — честно признался: «Это мафия, с неё бороться невозможно», но помочь — помог: туалетную бумагу у какой-то спекулянтки конфисковал и нам отдал для твоего выкупа.

Когда мы приехали домой, в почтовом ящике лежало письмо из милиции, которая сообщала, что «по заявлению по факту хищения клизмы проводится проверка, о результатах которой Вам будет сообщено дополнительно».

— О каком ещё «хищении клизмы»! — возмутилась мама, — Они что, издеваются!?

— А что ты написала то в заявлении? — пытался уточнить папа.

— Что они просили, то и написала. По форме, — объяснила мама, — иначе, говорят, мне не рассмотрят.

— Ну вот, о чем ты просила, на то и отвечают, — разъяснил ситуацию папа. Клизму похитили — вот они и ищут её.

— Так, мне сказали, что если по другому напишу, они искать не будут…, — оправдывалась мама.

Папа только махнул рукой. Клизма на месте — инцидент исчерпан.

Правда, через несколько месяцев маму повторно вызвали в милицию и пытались выяснить, о какой клизме в её заявлении речь идет. Выяснили или нет — не знаю, но письма из милиции «по факту хищения клизмы» приходить перестали.

Моё появление дома сразу вызвало интерес соседей, которые сразу напросились к нам в гости.

— Так ты на «Северах» работал? — вопрошала Соседка из квартиры слева, — Там, говорят, не деньги, а деньжища! Нам бы не занял до зарплаты?

— Какие деньги и деньжища!? — возмутилась мама, — Всё рэкетирам пришлось отдать!

— А мы слышали, что вы выкуп гречкой заплатили, — заметила Соседка из квартиры сверху.

Я хотел уточнить, что расчёт был произведён туалетной бумагой, но папа вовремя заткнул мне рот, воскликнув:

— Какая ещё гречка!? Вы где-нибудь слышали, чтобы с рэкетирами гречкой расплачивались!?

— Да если бы я рэкетиром был, я бы и водкой взял, — высказал свою позицию Сосед снизу.

Водка у нас имелась и была выставлена на стол формально по случаю моего возвращения, а фактически — в связи с нашествием соседей. После первых ста грамм Соседка из квартиры сверху вернулась к теме моего пребывания в плену у рэкетиров.

— У нас все соседи такие душевные, — сказала она, — когда тебя, Аполлоша захватили, все так переживали, так переживали…

–…А денег взаймы даже на дорогу ни копейки не дали, — испортил благостную картину выпивший папа.

— Да что вы всё к деньгам всё сводите! — возмутился Сосед с низу, — Деньги — это зло!

И все соседи набросились на папу, обвиняя его в поклонении золотому тельцу. А, вспомнив про деньги, соседи стали выяснять — не осталось ли, всё-таки хоть что-нибудь после моего выкупа. Но наша семья дружно стояла на том, что потрачено всё, в связи с чем разочарованные гости покинули нашу квартиру.

По возвращении домой родители начали активно заниматься моим трудоустройством. Ещё едучи в поезде я догадался куда хотят меня пристроить: родители вместе со всеми пассажирами вагона стали ругать кооператоров, (предварительно осведомившись — нет ли таковых в вагоне). Помню, какой-то дедусь, размахивая газетой, воскликнул:

— Все маньяки в кооператоры идут! Вот пишут — есть такие, что маленьких детей едят!

Я с удивлением заметил, что о пожирающих детей маньяках-кооператорах написали уже в какой-то центральной газете. Видимо, перепечатали из местной Костину статью.

Родители продолжили ругать кооператоров и по возвращении домой.

— Самые худшие выпускники, которые таблицу умножения не знали, по складам до десятого класса читали — все в кооператорах! — возмущался папа.

— Весь сброд в кооператоры идёт, — резюмировала мама, — в общем, сынуля, мы с папой тебе место в одном кооперативе присмотрели.

Оказалось, что в школе, в которой работали мои родители, учатся, в том числе, в выпускных классах, дети председателей нескольких кооперативов. С успеваемостью у них, как и у их родителей, — большие проблемы, а вот окончить с отличием школу, чтобы потом хотя бы в заборостроительный институт поступить, — большое желание. С одним из таких председателей и навели контакты мама и папа. Точнее, им помогли преподаватели других предметов, с которыми председатель договорился об отличных отметках его чада по соответствующим предметам, а взамен — предоставил возможность побыть их родственникам членами его кооператива. На тех же условиях обо мне договорились и мои родители.

— Там такие деньги зашибают, что в твоей шараге и не снились, — объясняла мама, — Но, чтобы попасть туда, надо официально паевой взнос внести, которого у нас нет. В качестве взноса — пятерки сыну — идиоту этого козла, то бишь, председателя кооператива по нашим с папой предметам.

— А работа там хоть какая? — пытался выяснить я.

— По моему, никакой, — высказал своё мнение папа, — как я погляжу, они только могут сумасшедшие цены устанавливать и бабки с них сумасшедшие с них получать.

Оказалось, что в кооперативе надо, всё-таки что-то делать.

Председатель кооператива популярно объяснил:

— Здесь не государственное предприятие, здесь хоть не много, но работать надо. Причём мы сами себе хозяева: не на государство работаем, а на меня, то есть на себя!

На себя или на него я работал, я так и не понял.

Кооператив, в который я был принят на время учёбы в выпускном классе сына Председателя кооператива, официально предоставлял услуги общественного питания, а неофициально — общественного спаивания. Причём наш кооператив организовывал только коллективные пьянки (юбилеи, похороны, свадьбы, разводы и т. п.). Как объяснил Председатель, индивидуальное питание, осуществляется, как правило, на трезвую голову, а коллективное почти всегда — на пьяную.

— Водка, водка и ещё раз водка, — объяснил своё кредо председатель, — и к концу пьянки посетителей хоть помоями корми, всё равно доволен будет!

То, что присутствие трезвых посетителей в нашем кооперативе нежелательно, я понял по тому, что всем работникам кооператива Председатель настоятельно рекомендовал даже не пробовать то, что готовится в кооперативе. Можно или нет пробовать спиртные напитки, которые были в кооперативе, Председатель не говорил и, поэтому, все мы их пробовали, благо их было много и доставались они бесплатно. Бесплатными они были потому, что их поставка в качестве паевого взноса осуществлялась бывшим таксистом, выгнанным из таксопарка в годы борьбы с пьянством за работу в качестве винно-водочного магазина на колёсах. Средство доставки у таксиста отобрали, но источник поступления винно-водочных изделий остался.

Когда очередная компания собиралась за столом, то первым на стол выставлялись именно спиртные напитки и торжественно объявлялось, что они в оплату не входят. К концу попойки этого торжественного объявления уже никто не помнил.

На весь район председатель кооператива смог отыскать только одну повариху из колхозной столовой, которая не растаскивала продукты и при этом могла готовить что то относительно съедобное. Она и готовила то, что первым подавалось на стол и съедалось ещё относительно трезвыми посетителями.

Изобилие спиртного промышленного производства делало посетителей менее разборчивыми и поэтому они уже не реагировали на то, что подавалось после сравнительно съедобного на стол.

А подавалось то, что доставлялось из столовой школы. Сын заведующей столовой тоже состоял в членах кооператива и поставка школьного питания составляла его паевой взнос. То, что готовили в школьной столовой, учителя есть боялись, а школьники ели лишь потому, что этого требовали учителя. Например, там была «котлета — кака политая рыжей бякой» (так это называли сами школьники). Но после ста пятидесяти — двухсот грамм водки и «кака», и «бяка» казались неплохой закуской.

После этого, спиртные напитки домашнего производства, как правило, кончались и на стол выставлялись напитки домашнего, а точнее, кооперативного производства. В подвале нашего кооператива стояло несколько самогонных аппаратов, которые в период активной борьбы с пьянством были конфискованы милицией, а в период расцвета кооперативного движения куплены у милиции нашим кооперативом. Главным оператором самогонных установок работала мама председателя кооператива — известная в районе самогонщица, на напитках которой спилось не одно поколение нашего города и района. А я работал помощником Главного оператора самогонных установок. Обязанности вобщем-то были простые: получить по записке председателя кооператива сахар на заднем дворе государственного магазина, следить за бесперебойной работой агрегатов, когда мама председателя на полдня уходила хозяйничать по дому, да разливать самогон по сосудам, подаваемым на стол после того, как выпьют алкогольные напитки промышленного производства. Одно было плохо: то, что готовилось на самогонных аппаратах нашего кооператива, пить было нельзя. При первом же инструктаже на рабочем месте, который провела Главный оператор самогонных установок, она меня предупредила:

— Не пей эту дрянь — козлёночком станешь!

Да и я сам, увидев, какие вкусовые добавки использовались главным оператором самогонных аппаратов, зарёкся употреблять это пойло: в целях экономии материальных средств мама Председателя кооператива приносила для заправки коровий навоз, имевшийся в изобилии на её подворье. Но посетители активно употреблявшие такие напитки, козлятами, вопреки предупреждению изготовителя этого пойла, не становились, но свинели окончательно, в связи с чем на стол выставлялись блюда соответствующие их состоянию.

В членах кооператива также значился сын директора предприятия по уборке города, в обязанности которого входила доставка пищевых отходов, то бишь, помоев, в пригородный свинсовхоз для питания свиней. Не знаю, чем питались свиньи четвероногие, но все помои, предназначенные для их кормления, директор предприятия по уборке города направлял в наш кооператив. Для питания свиней двуногих. Помои, густо посыпанные перцем и зеленью, выставлялись на стол после того, как были съедены «котлеты-каки» и выпиты все спиртные напитки промышленного производства. Хорошо опьяневшими и освиневшими посетителям помои, сдобренные перцем и зеленью хорошо пожирались под спиртные напитки домашнего приготовления, настоянные на коровьем навозе.

Тем, кто ещё стоял на ногах после «котлеты-каки» и самогонки на коровьем навозе, предъявляли счет, а точнее, называли первую пришедшую на ум сумму. И те давали эту сумму, да ещё на чаевые. На моей памяти только один не окончательно опьяневший посетитель пытался выяснить — кто такие сногсшибательные цены установил, на что ему объяснили: «Здесь кооператив, сами себе хозяева: какую цену хотим, такую устанавливаем!»

Ближе к полуночи тех, кто не мог уйти или уползти, забирали в вытрезвитель, который делился с кооперативом доходом от регулярных поставок.

Но и кооперативу приходилось делиться.

Каждый месяц председатель ездил в облцентр и в столовой обкома партии приобретал еду и напитки, которые выставлял на стол, когда в кооператив приходили ответственные товарищи из горкома и горисполкома, курирующие деятельность кооперативов.

— «Социализм — это строй цивилизованных кооператоров», — цитировал В.И.Ленина товарищ из горкома, — а наши кооператоры ещё дикие — дикие: должны жратву сами готовить, а они из обкомовской столовой возят, узнаю по волосам шеф-поварихи.

Несколько минут у него уходило на излечение из еды волос и волосищ, которыми шеф-повариха из обкомовской столовой по халатности или из вредности начиняла блюда.

— А другие лучше, что ли? — продолжал мысль товарищ из горисполкома, — кооператив «Башмачок» по идее должен сам делать обувь, а я смотрю, что они нам сунули — это ж из соседних с ним магазинов скуплено и в три дорога продано.

— И ладно, — успокаивал товарищ из горкома, — на халяву и уксус сладкий!

Он с удовольствием похлопывал по пакетам, набитым продукцией кооперативов, деятельность которых они курировали.

Товарищи из горкома и горисполкома напивались до чёртиков, но денег с них не требовали, а наоборот, давали в конверте, после чего отвозили на личной машине председателя по домам.

Затем председателю пришлось ездить за продуктами из обкомовской столовой чаще и чаще. И выставлять эти продукты не только когда приходили ответственные товарищи из горкома и горисполкома, но и безответственные хмурые ребята в наколках, которые напивались умеренно, уезжали на собственных машинах, но деньги в конверте получали также, как и ответственные товарищи.

После них нередко в кооператив приходил милиционер, которого также кормили продуктами из обкомовской столовой и поили алкогольными напитками недомашнего производства. Попутно председатель вел с милиционером беседу о необходимости принятия мер к безответственным хмурым ребятам в наколках, на что тот обещал принять меры. Но после того, как наш кооператив прекратить гнать самогон в промышленных масштабах и воровать помои у свиней, являющихся государственной собственностью.

— Как отвратительно воспитывает государство наших граждан! — бурчал председатель, — Школа должна воспитывать, комсомол должен воспитывать, партия должна воспитывать. И что толку — кругом одни рэкетиры, взяточники, мошенники! До чего страну довели — всем отстёгивать надо: горисполкому, горкому, милиции, рэкетирам!

Но несмотря на массовое «отстёгивание» денежных средств и регулярное причитание по этому поводу, раз в месяц председатель кооператива подходил прямо на рабочие места кооператоров и со словами: «Это от зайчика» вручал конверты с деньгами — то ли с зарплатой, то ли с авансом.

Получив первый раз намного больше, чем в своё время получал в шараге, я имел неосторожность похвастаться конвертиком «от зайчика» перед родителями, которые забрали конверт, чтобы я не прогулял его содержимое, и устроили гулянку. Поскольку единственным ресторанным учреждением, где можно погулять, в нашем городишке был кооператив в котором я работал, опасаясь отравиться или попасть в вытрезвитель, родители накрыли стол дома и пригласили соседей. Соседи напились и дружно ругали кооператоров за их сумасшедшие цены и публикуемые в газетах статьи о поедании ими маленьких детей. а, узнав, что я работаю в кооперативе, стали дружно занимать у меня, точнее у моих родителей деньги. В результате все деньги, полученные в первый месяц работы, были прогуляны и розданы взаймы. Когда в последующем мама пыталась получить данные взаймы деньги у соседей, те округляли глаза и божились, что ничего не брали. Поскольку расписок никаких у соседей мы не брали, то деньги безвозвратно пропали.

На следующий раз в конверте «от зайчика» я получил ощутимо меньше, чем в первый раз. Когда я спросил у председателя о причинах этого, он заметил:

— Это «зайчик» тебе даёт, а зайчики арифметики не знают. Не нравится — иди в госучреждение.

Но в госучреждение мне идти не хотелось. Хоть и работы там почти никакой не было, но получал я всё равно меньше, чем в кооперативе. Даже «от зайчика», который счёта не знал. А сходить пару раз за сахаром, разлить десяток бутылок самогона, да поспать на самогонном аппарате, — это то же самое, что перебирать никому не нужные бумажки.

Чтобы родители не прогуляли полученные «от зайчика» деньги и не роздали их соседям, я прогулял их сам. Родители долго возмущались.

— Ты совершенно не можешь распоряжаться деньгами! — кричала мама, — Только балбес может прогулять всю получку!

Я был хорошо пьян, потому, что осмелился заметить маме:

— Что ты вместе с папой и сделали в прошлый раз…

Родители коллективно набросились на меня и стали кричать какой я невоспитанный хам.

Алкоголь сделал меня смелым и способным резать правду матку прямо в глаза.

— А кто ж такого хама воспитал!? — воскликнул я, — Вы! Мои родители!

От такого хамства родители, воспитавшие такого хама, сначала остолбенели, а меня потянуло на сон.

На следующее утро родители были суровы.

— Не смей попрекать родителей своим плохим воспитанием, — строго заметила мама, — мы с папой тебя только хорошему воспитывали. Мы педагоги и лучше тебя знаем как надо воспитывать.

— Следующую зарплату до копейки отдаёшь нам, — дал указание папа.

Следующую зарплату «от зайчика»(которая была больше, чем во второй раз, но меньше, чем в первый), я отдал папе, который её сразу проиграл в преферанс.

Тем временем сын председателя кооператива окончил школу, папа и мама выставили ему обещанные «пятерки», после чего председатель заявил, чтобы я подыскал себе другую работу. Мама с папой целый день ругали зловредного председателя кооператива, пока не вспомнили, что в новом учебном году в выпускном классе будут учиться сыновья председателя кооператива — «Башмачок». (Того самого, который формально занимался изготовлением обуви, а реально покупал обувь в государственных магазинах и потом продавал её втридорога) Но председатель «Башмачка» потребовал, чтобы его сыновьям дали золотые медали, что ввиду их полного идиотизма было, не только нереально, но и попахивало сумасшествием. Мама и папа снова расстроились и продолжили ругать кооператоров.

— Я всегда предполагала, что в кооператоры идёт работать всякая погань! — ругалась мама, — После того, как мой сын там поработал, я убедилась в этом!

— Убедилась, что я «погань»? — пытался уточнить я, но мама стала ругаться ещё сильней, указав мне, чтобы я не хватал за язык старших, ибо она педагог и знает, что и в каких случаях говорить.

Но, благодаря работе среди всякой погани, произошла встреча, благодаря которой я смог от этой погани уйти.

За моё время случился второй случай, когда не окончательно опьяневший посетитель пытался выяснить — кто такие сногосшибательные цены установил. Традиционные объяснения: «Сами себе хозяева, какую цену хотим, такую устанавливаем.» — на него не оказали должного воздействия и поднялся страшный шум, на который из любопытства потянулись работники кооператива, в том числе, и я. Шумевшим посетителем отказался поручик Голицын! Такого споить действительно сложно, а недостаточная степень опьянения спровоцировала скандал. Голицын уже собрался бить морды кооператорам, закатал рукава, снял наручные часы, но вдруг увидел меня.

— Пол! Ты жив!? — искренне удивился он, — А мы тебе аж два раза на венок собирали!

Оказывается, слухи в нашей шараге дважды хоронили меня за время пребывания на «северах»: один раз я был съеден белыми медведями, другой раз замерз в летнюю жару.

Драка закончилась, не начавшись. Но, дабы не провоцировать поручика Голицына, кооператоры переключили свою активность по выклянчиванию оплаты на его собутыльников, которые находились куда в более подходящем состоянии для осуществления платежа любой суммы.

А поручик Голицын переключил своё внимание на меня.

— Теперь то я понял, что это Капуста не на венок, а на водку собирал, — сообщил мне Голицын, — а ты то где сейчас?

И я рассказал поручику про своё светлое настоящее и туманное будущее.

— Нет проблем! — воскликнул Роберт Робертович, — Хочешь директором нашей шараги стать!?

–!?

— У нас послезавтра выборы директора будут, — объяснил Голицын, — если стол в своём кооперативе накроешь, — мы все за тебя проголосуем!

Я просто обалдел от такого предложения. В психушке я слышал о таком интересном почине, как выборы директора предприятия, но тогда я подумал, что это всё сплетни шизофреников. А Роберт Робертович с энтузиазмом продолжал:

— Сейчас любой идиот может начальником стать, если коллективу понравится. А какому коллективу не понравиться, если ему поляну накрыть! Правда, ещё кое-что коллективу нужно сделать…

Но что именно ещё коллективу нужно сделать, я уже не слышал, думая лишь о том, как накормить и напоить этот коллектив. В конце-концов я предложил председателю кооператива устроить попойку в счёт того, что мне должен дать «зайчик». Председатель слушал мои планы и предложения недоверчиво и я, уже не зная, как добиться исполнения желания, заявил:

— А стану директором, — любую сумму заплачу, какую скажите.

— А не станешь, — полгода бесплатно будешь работать, — выдвинул встречное предложение председатель.

И я согласился.

Когда я сообщил о моём проекте маме и папе, те сначала засомневались в его реальности, но в конце концов папа пришёл к выводу:

— Прав твой «поручик Голицын»: время сейчас такое, что и идиот может директором стать. Поэтому такой шанс упускать не стоит, а то мы давно квартиру не ремонтировали.

— Вот-вот! — Лет десять в ней ремонта не было! — воскликнула мама, — Твой папа такой неумёха! Гвоздя в стенку забить не может.

— А причём тут ремонт? — не мог я понять сразу.

— А чем ещё нормальный начальник занимается? Свой быт устраивает за счет своей конторы, — разъяснил мне папа, — если станешь директором, не будь дураком, будь как все начальники!

К следующему вечеру в нашу забегаловку стала стягиваться толпа знакомых мне лиц и физиономий.

— Аполло! Ты живой!? — первым делом кричали мне конторские служащие, — А мы тебя уж дважды хоронили. Это всё паршивец Капуста придумал: говорит на венки, на венки, а сам на бутылки собирал таким способом.

Не помню, как объяснялся по указанному поводу Капуста с остальными членами коллектива, но мне он крепко пожал руку и заявил:

— А я и так знал, что ты живее всех живых. Как Ленин!

Из конторских не пришли Тётя Лошадь, ушедшая с незаслуженного отдыха на заслуженный, Вадим Петрович, который в связи с попаданием в вытрезвитель был исключён из партии, после чего запил, за что и был уволен, а также Лядов, ушедший на повышение по комсомольской линии.

Потом пришла шумная ватага рабочих, о существовании которых в шараге я подозревал в период работы в ней, но только теперь убедился в их существовании.

До того, как начать пьянку, Роберт Робертович торжественно обратился к собравшимся:

— Товарищи! Завтра будем избирать нашу судьбу на пять лет. Кто хочет голосовать за тех придурков, которых нам навязывают сверху, может покинуть это мероприятие.

— Вот именно, «придурков», — конкретизировала мысль Голицына Галка, — только и талдонят: «Работать будем, порядок наводить». Зачем тогда перестройка?

— В общем всем здесь собравшимся предлагаю голосовать за Аполлона Эдуардовича, а он выполнит все чаяния коллектива! Он выполнит все, что хочет коллектив! — закончил Голицын.

— За будущего директора, за Аполлона Эдуардыча! — поднял первый тост Капуста.

И пьянка началась.

Я уже хорошенько захмелел, когда Роберт Робертович поднес мне листок бумаги и ручку.

— Подпиши это Аполло, — и ты директор, — предложил он.

Я подписал. А потом прочитал, что на листе были написаны требования коллектива к новому директору. Помню, Голицин и Капуста требовали назначить их начальниками отделов. Таня, Рита и Галя — свободного графика посещений работы; машинистка Марина — оплачиваемого годового отпуска; водитель Виталик-авто-мобиль директора в своё владение и пользование; рабочие требовали запретить увольнения за прогулы, систематическое нарушение трудовой дисциплины и пьянки в рабочее время. Кто-то требовал ещё что-то. Подо всеми требованиями было написано, что в случае невыполнения указанных требований, меня объявят козлом в местных и областных печатных изданиях.

И за всё это я уже и расписался…

Среди всеобщего веселья грустным оставалось только лицо парторга, который, покачивая головой, опасливо повторял: «Ох, что скажет горком. Что Товарищ из горкома скажет…». Беспартийный Роберт Робертович незамедлительно провел разъяснительную работу с членом партии.

— Ответить можно элементарными лозунгами, — разъяснял он, говорите на все вопросы: «Реализация самоуправления трудового коллектива! Демократический централизм требует подчинения меньшинства большинству! Народ и партия — едины!»

…и подливал парторгу винца.

Потом подали традиционную котлету-каку и много-много водки, после которой и работяги, и контора стали дружно ругать тех придурков, которые навязывают им в директора.

— Какой лозунг придумали: «На работе — работать», — возмущалась Таня, — так и совсем загнуться можно!

— Требуют, понимаешь, чтобы в рабочее время ни капли спиртного! — возмущался кто то из работяг, — Они, что, фашисты что ли!

Потом подали густо посыпанные перцем и зеленью помои, которые хорошо опьяневший трудовой коллектив уплетали под самогон, настоянный на коровьем навозе.

Остатки трезвости заставляли Капусту опасливо переспрашивать соседей:

— Мы на свадьбе, или на похоронах?..

— На юбилее, — уточнил кто-то.

— Ну хорошо, что не ошибся, — успокоился Капуста, — а то на днях на какой-то банкет заглянул, выпил, песни петь начал, танцевать, а мне в ухо влепили: оказалось это поминки…

А секретаря парткома, видимо, последние остатки трезвости покинули: он предложил тост, но выговорить нормально уже не мог:

— Давайте выпьем за само…, само… — лепетал он, но наконец выпалил, — За самоуправство трудового коллектива!

После того, как я выпил за самоуправство, остатки трезвости оставили и меня. Я только и помню, что ничего не помню.

Проснулся я на следующий день в актовом зале шараги, где собрался трудовой коллектив. После вчерашней попойки в зале витал запах самогонного перегара и отрыжки помоями. Туда же товарищ из горкома привёл двух солидных дядей с солидными брюшками, из которых трудовой коллектив должен быть выбрать директора. Товарищ из горкома торжественно провозгласил о том, что сейчас реализуется принцип самоуправления трудового коллектива трудового коллектива, установленный законом о госпредприятиях и предложил проголосовать за предлагаемых кандидатур, которые уже не одну неделю обсуждали в коллективе (и, как я понял, жестоко возненавидели за их желание заставить работать на работе). Видимо, у товарища из горкома уже был разработан сценарий избрания кого-то из пузатых дядей, но спектакль сорвался, когда на формальный вопрос товарища из горкома: «Может у коллектива есть ещё другие кандидатуры», последовал дружный вопль зала:

— Есть!!! Есть!!!

У товарища из горкома и кандидатов в директора округлились глаза.

Слово взял Роберт Робертович, который заявил.

— Коллектив считает, что директором должен быть член коллектива, который хорошо знает, что этому коллективу нужно. Таким человеком является глубоко уважаемый нами Аполлон Эдуардович Клизма!

— Позвольте, — растерялся товарищ из горкома партии, — мы же договаривались…

— О чем это вы за нашей спиной договаривались!!? — заорал кто то из работяг, — А как же гласность?!!

— Вы что это нам навязываете каких то дядей со стороны! — закричал кто то ещё, — Что за административно-командные методы!

Товарищ из горкома растерялся ещё больше.

— Надо бы биографию… программу действий… — пытался перевести он в деловое русло выходящее из под контроля собрание.

Но собрание неумолимо перерастало в балаган.

— Мы все о нём знаем! — кричал зал.

— Программу действий он сам знает! Мы ему вчера…, — пытался кто то выдать вчерашнее, но ему своевременно заткнули рот.

— Клизму в директоры! Клизму в директоры! — начали скандировать несколько голосов.

С похмелья кто-то из работяг не понял, о чём речь идёт и воскликнул: «Директор-клизма!? А чё, клёвое зрелище!»

— Парторг, где парторг! — за последнюю соломинку схватился Товарищ из горкома.

Но парторг, не прохмелившийся после буйного застолья, только повторял заученные вчера фразы:

— Видите, это реализация прав на самоуправство, простите, на самоуправление трудового коллектива… Демократический централизм, понимаете ли, требует подчинения меньшинства большинству… А народ и партия, понимаете ли, — едины…

— Нужны будут новые бюллетени для голосования… — все ещё пытался остановить лавинообразное развитие событий Товарищ из горкома.

— Какие ещё бюллетени?! — закричали из зала, — Открытое голосование! Гласность так гласность! Пусть каждый покажет своё лицо или рожу!

…За кандидатов, предложенных горкомом партии, не было подано ни одного голоса. Ну а на предложение проголосовать за мою фамилию взметнулся лес рук!

Товарищ из горкома держась за сердце покинул зал.

В зале началась какая то вакханалия.

— Клизма! Клизма!!! — победоносно скандировал трудовой коллектив, а прохожие, услышав эти возгласы из открытых окон актового зала, недоуменно останавливались, не понимая о чём речь идёт.

Мужчины пожимали мне руки, женщины целовали, так, что через несколько минут моё лицо от губной помады приобрело серо-буро-малиновый цвет. При этом все спешили сунуть на подпись приказы, которые я обещался издать под угрозой объявления козлом. Но первым реализовал свой план Роберт Робертович, который затащил меня в свежеприобретенный кабинет директора и сунул мне на подпись два приказа.

— Вот этот о твоём вступлении в должность, а этот — о моём назначении на должность начальника отдела, — объяснил он.

Я подмахнул приказы, за что Голицын любезно налил мне рюмочку коньячку.

Потом в кабинет ворвался Капуста и подсунул приказ о его назначении на должность начальника отдела, налив мне стопарик водочки.

Потом в кабинет вплыла машинистка Марина с бокалом шампанского и приказом о предоставлении ей годового оплачиваемого отпуска.

Потом ещё кто-то приходил, что-то давал подписывать, поил какими-то спиртными напитками.

В конце-концов я напился так, что заснул и свалился под стол.

— Сынуля! Что с тобой!? Ты жив!? — разбудил истеричный голос мамы, которая с трудом вытаскивала меня из под стола.

На улице было уже темно. Видимо, я проспал под столом полдня. За это время ко мне принесли и рядом с моим телом положили кучу каких-то бумаг, с огромной запиской: «Уважаемый Аполлон Эдуардович! Это всё надо подписать!»

Пока я разбирал эту кучу бумаг, мама хлопотала вокруг меня.

— Какой ты умница, сынуля! — восхищалась она, — Теперь хоть квартирку отремонтируем! Завтра же отправь к нам бригаду строителей!

— А тут хоть строители есть? — задумался я.

— Да хоть кого-нибудь пошли! — настаивала мама, — Ты же начальник. Я пытался разобраться что за бумаги я должен был подписать, но мама мне не дала это сделать.

— Бросай эту ерунду! — закричала она, — Ты опять трусы не менял — пошли домой! Кстати, у тебя должна быть персональная машина с водителем, а ну вызывай!

Но машины, равно водителя в конторе не было, как и других рабочих и служащих шараги, разбежавшихся отмечать моё избрание.

Пришлось идти домой пешком. По пути мама продолжала излагать план действий:

— Мне из этого дурдома, то есть, школы, уходить надо, иначе от этих дебилов и шизофреников и их родителей — педарасов и проституток я с ума сойду! В общем, назначишь меня своей секретаршей!

— Мама, ты что!? — изумился я.

— Знаю-знаю, сынуля, что на такие должности директора своих любовниц берут. Но ты же не любовницу а маму свою на работу устраиваешь. А работы там никакой нет, так что я хоть домохозяйством займусь, а то с этими дебилами и шизофрениками некогда пыль вытереть.

Дома уже ждал со своими предложениями папа.

— Вот что, сын, — заявил он, — раз ты в люди выбился, выведи в люди и отца своего, которого его ученики за человека не считают. Короче, назначь меня своим заместителем.

— Папа, мама уже…

— Знаю-знаю, сын, мама хочет по-человечески похозяйничать по дому, а я хочу по-человечески отдохнуть. Я, знаешь, лет десять на рыбалке не был, шашлык на природе не жарил. А заместителя у прежнего директора не было, да и не нужен он. В общем работать у тебя в шараге не нужно, но я хоть зарплату буду получать, да тебя, может, какой раз подменить по-семейному придётся.

Утром персональная машина за мной не приехала. Я дозвонился до нового места работы и выяснил, что среди прочих приказов, подписанных во исполнение принятых в нетрезвом состоянии обязательств, я подписал, в том числе, приказ о передаче указанной машины в полное распоряжение её водителя Виталика, который убыл с этой техникой в неизвестном направлении. Пришлось идти пешком.

Первым, кто меня встретил, был Председатель кооператива, который напомнил о моём непродуманном обещании.

— Аполло, ты обещал, что как станешь директором, любую сумму заплатишь. Так ты, как я понял, директором уже стал.

Этого ещё не хватало. Я пытался отвязаться от председателя, но тот был хуже назойливой мухи. А тут ещё появился Роберт Робертович с очередным подготовленным приказом. Но, узнав о возникшей проблеме, он поспешил её решить и срочно вызвал Главную бухгалтершу.

— Вот что, милочка, — сказал он ей, — составь акт на какие-нибудь работы и выдай по нему сему товарищу (он кивнул на председателя кооператива), сколько он попросит.

«Милочка» с удивлением посмотрела на меня, но Роберт Робертович поспешил успокоить:

— Это личная просьба нового директора.

Главный бухгалтер пошла оформлять денежные требования председателя, а Голицын объяснил мне:

— Если деньги понадобятся — на бутылку, или чё-нибудь ещё — составляй акт на какие-нибудь разовые работы сторонней организации — и дело в шляпе. По этим актам можно вторую зарплату получать.

Но не успела разрешиться одна проблема, как возникла новая. В моём кабинете со серьёзным видом и суровыми намерениями. сидели несколько ответственных товарищей, в том числе вчерашний Товарищ из горкома, чьи кандидатуры на пост директора с треском провалились.

— Аполлон Эдуардович, — строго начал он, — горком партии и главк не считают возможным утвердить ваше избрание директором!

Я опешил от такого поворота, но и тут Голицын бросился разрешать проблему.

— Товарищи, товарищи, — воскликнул он, — Аполлон Эдуардович, чтобы не прерывать производственный процесс сейчас проведет производственное совещание, а я вам объясню ситуацию…

и поспешил выпроводить меня из моего кабинета в приёмную.

— Через час подойди — я всё улажу, — шепнул мне он и извлек из известного только ему шкафа в приёмной ящик коньяка, с которым удалился в кабинет директора что-то объяснять ответственным товарищам.

А в приёмной мне протянула трубку телефона секретарша-бабуля, из которой, казалось, песок начал сыпаться. Если мама точно говорит, что все секретарши — любовницы директоров, то предыдущий директор был явно извращенцем. Звонила как раз мама, которая напомнила:

— Сынуля, ты ещё не принял меня на работу? И не забудь послать бригаду ремонтировать нам квартиру!

— Мою просьбу, не забудь, — в трубке раздался голос папы.

— Ладно, — буркнул я.

Хотя, в кабинете директора, Голицын и ответственные товарищи ещё не мог разобраться со мной, я решил успеть за это время разобраться с поручениями родителей. Да и как разбираться, если сначала надо что то делать с этой бабулькой. Не зная, как начать разговор с бабулей — секретаршей, я вежливо спросил, как мне показалось на нейтральную тему:

— Будьте любезны, сколько вам лет? Как ваше здоровье?

Бабуля, то ли являлась телепатом, то ли за многие годы работы приобрела безошибочную интуицию, но после моих слов разрыдалась и стала слёзно просить:

— Ой, Аполлон Эдуардович! Не сокращайте меня пожалуйста, а то на мою пенсию я своему деду даже водки не смогу купить! Я лучше штатное расписание изменю, вторую секретаршу в штат включу!

— А, что, вы можете штатное расписание менять? — удивился я.

— А кто ж его все эти годы менял? — разоткровенничалась бабуля, — Директора в них ни черта не понимали, как кого надо сократить или нужного человека принять — мне скажут — я и сделаю. На неделю штатное расписание раза по два меняла. Я и все приказы, все письма составляю: никто же не знает здесь кроме меня. Инженеры да начальники бумажки перебирать только могут, а составлять бумажки умею только я!

— Отлично! — воскликнул я, обрадованный такой находке, — включайте в штат вторую секретаршу! А заодно, включите в штат моего заместителя.

Пока ответственные товарищи вместе с Голицыным разрешали вопрос о законности моего избрания директором, я с помощью бабушки-секретарши успел принять на работу в качестве второй секретарши и папу в качестве моего зама. Заодно я успел выяснить, что в нашей шараге есть-таки строительная бригада, которую я немедленно отправил ремонтировать нашу квартиру.

Тем временем, из кабинета директора, в котором уединились поручик Голицын и ответственные товарищи, донесся хор пьяных голосов:

Нашёл тебя я босую, шалаву безволосую,

Семь суток в керосине отмывал!

А ты мне говорила, что ты меня любила!

Зачем же ты мне шарики крутила!?

По содержанию песни мне стало ясно, что вопрос о моем директорстве решён положительно.

Из кабинета в обнимку с Голицыным вывалились ответственные товарищи, суровые в прошлом, а ныне весьма веселые.

— Аполлон Эдуардович! — радостно воскликнул Товарищ из горкома, — Я вчера вас не поздравил с избранием, но лучше поздно, чем никогда! Поздравляю!

Он крепко пожал мне руку и затем добавил главное:

— Самосвальчик кирпичей, пожалуйста, направьте мне сейчас на дачу.

— Там во дворе для нового цеха кучу навалили, — уточнил поручик Голицын.

Я только глянул на бабулю, и та молниеносно выписала накладную и все необходимые документы.

Остальные ответственные товарищи тоже трясли мне руки и высказывали свои пожелания: отвезти им на дачу самосвал арматуры, песку, цементу и т. д… Я опять кивнул бабуле и та снова выписала ответственным товарищам накладные и все необходимые документы.

В своём кабинете я обнаружил пару-тройку пустых бутылок коньяка, а на висевшем над моим креслом портрете Генерального секретаря ЦК КПСС — рожки и усы, которые в ходе обсуждения вопроса нарисовал кто-то из ответственных товарищей.

— Ну, Эдуардович, с тебя магарыч, за все мои хлопоты! — поручик Голицын протянул мне пачку приказов, накладных, путевых листов и расходных кассовых ордеров — Подписывай, я же, всё таки, все проблемы решил!

Я, разумеется, подписал все бумаги, согласно которым Роберт Робертович получил десять тысяч штук кирпича с тонной цемента, грузовик с водителем. для перевозки стройматериалов, какую-то сумму денег из банка, а также бессрочный оплачиваемый отпуск.

Вот так началась моя деятельность в должности директора.

А продолжилась она возникновением новых и новых проблем.

В кабинет ворвался взволнованный Капуста.

— Аполлон Эдуардович! — воскликнул он, — Какая-то бредятина получается!

–?

— Вы меня и Голицына на одну и ту же должность назначили!

— Голицына!? — я спешно пытался вспомнить, что же я понаподписывал, — Так он с сегодняшнего дня в бессрочном отпуске! Так что работайте.

— А потом?..

— Выйдет из отпуска — как-нибудь разберёмся, — я постарался отложить на потом все эти сложные вопросы.

Капуста, пожав плечами, ушёл.

Не успел он выйти, как в кабинете возникло новое взволнованное лицо. Это был прораб на стройке нового цеха.

— Аполлон Эдуардович, нам нечем цех строить: кирпич, цемент и арматуру по вашему распоряжению раздали работникам и сторонним гражданам, — озадачил меня он.

Я отправил его к бабуле-секретарше, которую попросил сообразить что-нибудь по этому поводу.

Прораба сменил Главный инженер, который огорошил меня новостью:

— У нас все цеха стоят: половина пьянствует, половина вообще на работу не вышла.

— И в чем же дело? — искренне удивился я.

— Так вы ж сами вчера подписали приказы, что за пьянки и прогулы не увольнять. Кто ж после этого работать будет? Я пытался их как то приструнить, а они: «У нас есть право на самоуправление трудового коллектива — вот мы и самоуправляемся».

— Разве я такие приказы подписал?? — ещё более удивился я.

На это Главный инженер протянул мне соответствующие приказы. Интересно, что же я ещё понаподписывал? Но не подписывать такой приказ, хоть по-пьяному, хоть по-трезвому мне нельзя было, иначе в местной печати объявят козлом. Это последнее условие принятых на себя по пьянке обязательств я помнил очень хорошо.

Я пообещал Главному инженеру что-нибудь придумать, а на данный момент порекомендовал ему успокоиться и чтобы снять напряжение — присоединиться к пьянствующим рабочим. И он ушёл.

Пришла Главный бухгалтер, заявившая, что невозможно получить деньги из банка, ибо все деньги из кассы получил Председатель кооператива, а из-за отсутствия машинистки платёжки некому печатать.

— Не вышла на работу, или запила? — высказал я версию.

— Да вы же сами приказ вчера подписали об её отпуске на целый год.

Пришлось опять обращаться к бабуле-секретарше, которая всё ещё соображала, что же делать со строительством нового цеха, в связи с раздачей мною всех стройматериалов. Бабуля пообещала когда-нибудь напечатать платёжки.

В это время с выпученными глазами прибежал начальник отдела кадров.

— Аполлон Эдуадыч! — воскликнул он с порога, — Нас громить будут!

–?!!

— Вся районная и городская шушера и шантрапа узнала, что у нас за прогулы, пьянство и разгильдяйство не увольняют и прибежала на работу устраиваться. А вакансий то уж нет! Так они бить стёкла начали! И к вам рвутся!

Из глубины здания донёсся звон стёкол, какие-то вопли.

— Что делать, Аполлон Эдуардович!? — испуганно вопрошал кадровик.

— Смываться надо и милицию вызвать! — первое, что пришло в голову мне.

Кадровик по моему совету молниеносно смылся, не вызвав милицию.

За ним последовал и я, напоследок дав поручение секретарше-бабуле вызвать милицию.

Дома, куда я смылся, строительная бригада, отряженная мною для ремонта, тоже пьянствовала, а на моё удивление резонно заметила, что их за это не уволят, ибо я сам же издал соответствующий приказ. Пропьянствовав целый день, они ушли и ничего не сделали.

Потом пришли папа и мама. Поблагодарив за приём на работу, они огорчили сообщением, что директор школы, несмотря на назначение на новые должности, заставил их отрабатывать в соответствии к КЗоТом 2 месяца.

— Но ты, раз принял нас с мамой на работу, то зарплату начисляй! — дал мне указание папа.

Прибыв на следующий день в шарагу, я обнаружив целый ряд выбитых окон и гору побитой мебели — результат возмущения разгильдяев и пьяниц, которым отказали в приеме на работу. У входа группа милиционеров, которые, приехали, видимо, с большим опозданием, вежливо уговаривали небольшую группку погромщиков разойтись или сдаться. Но погромщики не внимали увещеваниям и в ответ на них только выкрикивали:

— Душители гласности! Не даёте устроиться на нормальный завод, где можно по человечески работать! Зачем же тогда перестройка?!

Я хотел, было, найти бабулю-секретаршу, чтобы она дала кому нужно указание вставить стёкла и заменить мебель, но бабуля исчезла…

— Да не выдержала она этого бардака, её скорая увезла с инфарктом, — объяснил мне исчезновение секретарши уборщица, которая заняла стол бабульки и о чём-то болтала по телефону, забыв про уборку помещений.

Напоминать ей об исполнении должностных обязанностей я не стал, чтобы не услышать в ответ о том, какие я приказы издал.

А вот о моих должностных обязанностях мне напомнила Главный бухгалтер.

— Аполлон Эдуардович! — заявила она, — Вы дадите кому-нибудь поручение напечатать платёжки!? Мы никаких денег получить не можем, а зарплата на носу! Вы же директор, в конце — концов!

Я пообещал дать кому-нибудь поручение, но никого, кому бы можно было дать — найти не мог. В конторе болтались инженерно-технические работники, но никто из них на печатной машинке работать не умел, считая, что на то машинистки есть. Но машинистки отсутствовали: одну я сам отпустил на целый год на все четыре стороны, а остальные, во всю пользуясь безнаказанностью, подаренной моими приказами, ударились в загул.

Внезапно в конторе появилась шумная компания с микрофонами и кинокамерами, в которой мне сразу бросилось знакомое лицо журналиста Кости. А вот фигура, точнее брюшко, существенно увеличилось в размерах, выдавая получателя солидных гонораров за сенсационные сплетни. Костя меня не узнал, ибо слишком вежливо обратился.

— Извините, пожалуйста, товарищ директор, за беспокойство. Не могли бы вы дать интервью для «Прожектора перестройки». Хотим вас по центральному телевидению показать.

— А что, собственно, случилось, — испугался я.

— Да вот, товарищи, которые не приняли на работу на ваше предприятие, дали телеграмму в Москву, что местные власти тормозят перестройку, препятствуют трудоустройству на ваше прекрасное предприятие. Скажите, почему все хотят попасть на работу к вам?

В это время в воздухе возник сильный запах перегара, вслед за которым появилась ватага промазученных работяг.

— О! Наш директор! — закричал кто то из них, — Эдуардыч! Клёвый ты мужик!

Толпа обступила журналистов, рассказывая какой я клёвый мужик и какую им жизнь им устроил, а заодно, выпрашивая мелочь на похмелье. Журналисты спешно подсовывали им микрофоны.

Вдруг всеобщий гвалт перекрыл вопль Главного бухгалтера, внезапно возникшей среды этой толпы:

— Да вы когда-нибудь кого-нибудь заставите напечатать платёжки, Аполлон Эдуардович!!? Вы директор или не директор!

— Директор я, директор, — процедил я и поспешил смыться.

На следующий день в моём кабинете я снова застал ответственных товарищей из главка и горкома.

— Аполлон Эдуардович! — укоризненно начал товарищ из горкома партии — Начинать вот так работать не следовало бы.

— А что я сделал? — пытался я строить из себя невинность.

— Ну, вот, что ты в первый же день натворил: специально для родителей новые штатные должности сделал, послал на ремонт своей квартиры рабочих, все деньги из кассы выдал какому-то знакомому кооператору, — перечислил мои прегрешения товарищ из горкома.

— А чем ещё директор занимается? — ляпнул я, первое, что пришло в голову.

Ответственные товарищи испуганно переглянулись.

— Аполлон Эдуардович, — продолжил беседу товарищ из главка, — ценю твою откровенность, но вот так всё сразу нельзя. Я, например, когда директорствовал, первых родственников на работу только через год принял, деньги из кассы для своих нужд начал брать через два, а рабочих на строительство дачи — аж через три года послал.

Ответственные товарищи ещё долго мне разъясняли, с какого времени и каким образом можно использовать вверенное мне государственное предприятие в личных целях. Для каких личных целей они пришли, я не успел узнать, ибо в кабинет ворвалась Главный бухгалтер и заявила:

— Товарищ директор! Платежки никто не напечатал, так что денег нет и зарплаты не будет! А с рабочими сами разбирайтесь — они хотели бухгалтерию громить, но я их вам послала.

Тут же в кабинет ворвались несколько работяг.

— Директор! Чё за дела!? — воскликнул один из них, разя водочным перегаром, — Пашешь тут так, что уже ноги не держут, а вместо зарплаты — «спасибо за труд»!

Другой из работяг заметил ответственных товарищей и набросился на них:

— А вы почему мер не принимаете!? Вы только посмотрите — какой на предприятии бардак творится! — воскликнул он, — Это провокация против перестройки!

— Товарищ, вы не совсем правы, — пытался отбиться товарищ из главка, — По закону на вашем предприятии хозрасчёт, самофинансирование и самоуправление трудового коллектива. Так что с возникшими проблемами вполне может разобраться и трудовой коллектив.

— Да причем тут самоуправный хозрасчёт?! — не унимался работяга, — Мне деньги нужны! Принимайте немедленно меры!

Пользуясь тем, что внимание и злость работяг переместились на ответственных товарищей, я выскользнул из кабинета. И столкнулся с группой товарищей — делегации какого-то предприятия, один из которых восторженно обратился ко мне:

— Это вы — Аполлон Эдуардович?! Общее собрание трудового коллектива направило к вам для обмена положительным опытом.

— Каким ещё опытом? — опешил я.

— А вы разве не смотрели «Прожектор перестройки»!? Про то, какая очередь к вам на работу. А всё-таки, почему все хотят попасть к вам работать? Мы, честно говоря, из сюжета не поняли. Интрига, так сказать, осталась.

Ну и Костя! Это ж надо — бог знает что из чёрти чего сделать!

Но поделиться то ли положительным, то ли отрицательным опытом я не успел, ибо снова вновь появилась Главный бухгалтер и сообщила страшную новость:

— Аполлон Эдуардыч, рабочие вас бить идут. Или платежки готовьте, или смывайтесь.

И я смылся. И, дабы не быть избитым, на работе больше не появлялся. Работа на предприятии остановилась. Инженерно-технические работники и так до моего избрания директором занимались чёрти-чем в рабочее время, а единственный стимул к трудовой деятельности рабочих — угроза увольнения — моим же приказом был отменен. Даже строительная бригада, которую я отрядил для ремонта своей квартиры, перестала появляться.

Родители были очень удручены таким поворотом, главным образом, из-за того, их перспектива их работы на новых должностях (точнее, перспективы получения зарплаты за нахождение на этих должностях) оказалась под вопросом.

— Какой дурацкий завод попался! — возмущалась мама, — Полный развал на предприятии, а власти никаких мер не принимают!

Мы с мамой пытались вдохновить папу на подвиг: сходить на разведку в шарагу, но папа бледнел, ему становилось плохо от подобных предложений. В конце концов мама перестала ему готовить поесть, что вынудило папу, переодевшись в какого то работягу, проникнуть на завод для разведки. В результате ко всеобщему изумлению он получил зарплату за себя, за маму и за меня! Оказывается, на тот факт, что шарага остановилась и ничего не производила, ни главк, ни горком партии не обратили внимания, поскольку предприятие было планово-убыточное, то есть должно приносить запланированный вред. Но при всяком раскладе дел главк был обязан перечислять деньги для зарплаты. Вот главк их перечислил деньги для зарплаты. Главная бухглатерша заставила свою дочку напечатать на машинке необходимые документы и вся шарага получила зарплату.

Мы все здорово обрадовались и подумали, что теперь будет так всегда: в шарагу мне появляться не надо, а когда надо — папа будет ходить за зарплатой.

— А другие директора так и работают! — была убеждена мама — Нашего директора мы тоже только в дни аванса да получки видим.

Единственной проблемой стало то, как вернуть строительную бригаду для ремонта нашей квартиры. И мы с родителями целый месяц обсуждали, как её решить. Но внезапно возникла куда более значительная проблема со стороны, с которой даже и не ждали.

Поскольку шарага не работала, то никаких денег на свою деятельность из главка не требовала и никаких убытков, предусмотренных планом, не принесла. Отсутствие планово предусмотренного вреда озадачило работников главка и заставило осуществить выезд в шарагу, чтобы посмотреть что там происходит или творится.

…После посещения шараги у одного из ответственных работников от увиденного случился инфаркт, у другого — инсульт, а выжившие приняли меры к приезду комплексной комиссии с участием партийных, советских и правоохранительных органов.

Меня, мирно дрыхнущего в собственной квартире, разбудил строгий голос товарища, явно имеющего административно-властные полномочия:

— Аполлон Эдуардович! Пожалуйста, пройдёмте с нами и с вещами.

Пока я продирал глаза, пытаясь понять: этот кошмар во сне или наяву, к товарищу, обладающему административно-властными полномочиями, ринулись папа и мама.

— Да у него весеннее обострение! — воскликнула мама и протянула спрятанные от меня по возвращении из Тюменской области медицинские документы, свидетельствующие о моём тяжёлом психическом расстройстве.

Конец ознакомительного фрагмента.