По дороге из детства

Анна Морозова

История девочки, переехавшей со своей семьёй из Крыма в Сибирь. Цепочка коротких рассказов переводит в детство 90-ых. Туда, где прилавки наполняются китайским ширпотребом, западными новинками, а карманы родителей пусты. История дружбы, любви к людям, животным и природе, раннее взросление детской души. История одной жизни, в которой вы обязательно вспомните и себя, потому что все мы шагаем по одной дороге – «По дороге из детства».

Печковский

Печковский был нашим соседом и жил за стенкой. Этот человек собрал в себе те черты, которые в полной мере характеризуют русского человека: трудолюбие, отзывчивость, ну, и тяга к вину. Но, что он конкретно выпивал, мы не знали, только эта тяга, бывало, не исчезала по месяцу. Жил он один. Бобыль, как про него говорила мама. Сыновья почти не навещали его и жили в городе, а жена давно умерла. Просто Печковский. Так звали его старые и молодые. Я и имени, честно говоря, его не помню.

Жил он в своей холостяцкой берлоге, которая напоминала гараж. Подоконники, шкафы, пол, полки были завалены какими-то запчастями. Ночи напролёт он «катал моторы». Это значит — чинил их. Делал это исключительно по ночам. Сквозь стену доносился глухой звук, будто по комнате катают бревно, туда-сюда, туда-сюда. Мерно, словно ходики часов. Под этот звук мы и засыпали с братом.

У Печковского жила кошка Мурка. Худая, вечно голодная и очень ласковая. Она залезала в дырку в полу и переходила с его части дома в нашу. Мы её кормили чем придётся. Либо она доедала за нашим котом. Ласкалась, мурчала, но всё равно лезла в дырку обратно и возвращалась к своему старому хозяину.

Когда мы приехали, первое время ходили в баню к нашему соседу, за неимением пока своей. Ну и жарко было в ней! Непривычно и необычно для пятилетнего ребенка, никогда не видевшего до этого бань.

Печковский любил выпить, как выше уже было замечено. И так иногда прикладывался к этому делу, что принимался чудить. Пришёл он как-то к нам с дихлофосом в руках, сел на ступеньки в сенях и стал делиться своей проблемой маме.

— Посмотри, как эти твари нагрызли мне ноги, — задирая штанину, говорил он. Ноги были все в красных гнойных расчёсах. — Блохи! Кошка принесла. Вот дихлофосом только и спасаюсь.

И при нас начинал распылять его вдоль своих ног.

— Утопил бы Мурку, да жаль, рука не поднимается…

Он любил, когда ему сочувствуют, а мама всегда умела это делать, поэтому и ходил делиться к нам своими бедами.

— Николай, пошли ко мне быстрей, — напуганный, с топором в руках, прибежал он однажды и позвал папу.

— Что случилось?

— Да, там в мой дом кто-то залез.

К слову сказать, уходя из дома, он никогда не закрывал на замок свою дверь. Как оказалось, никто к нему не залез. Просто за шторкой, куда прятал свою верхнюю одежду сосед, стояла пара галош, его же галош, а он подумал, что кто-то залез к нему в дом и стоит там, за этой шторкой. Папа, конечно, посмеялся над ситуацией, но и Печковскому намекнул, что не доведёт до добра его эта любовь к вину.

А вообще, он был очень хорошим человеком. Очень любил нас с братом. Печковский, при наличии пагубного пристрастия, ещё и умудрялся строить дом. И не просто дом, а домину, как минимум сто квадратов. Купил участок земли и сам возводил эту махину. Вечерами мы прибегали по огороду к нему. Он всегда жёг костёр и пёк там картошку. Угощал и строил нам рожи. Мы смеялись. А потом называл нас «белоручками», так как мы чистили печёную картошку, а он ел её прямо так — с горелой кожурой. А ещё в его огороде росла белая морковь. Мы этому сильно удивлялись. Он выдёргивал её, обтирал какой-то засаленной тряпкой и давал нам. Мы даже не думали отказываться от угощения, так как прозвище «белоручки» носить дальше не хотелось. Хрумкали морковкой и дотемна сидели с ним у костра. Он травил нам всякие байки, смысл которых мы не всегда понимали, рассказывал о своём детстве и о том, что он, так же, как и мы, любил сидеть до ночи у костра.

В тот год Печковского не стало… Он так и не успел достроить свой дом. А нам с братом было по восемь и наша жизнь только начиналась…