Старожилы. Люди города Е.

Анна Матвеева

Новая книга известного прозаика Анны Матвеевой – это девять документально-художественных портретов жителей города Екатеринбурга и его окрестностей. Их объединяет не только почтенный возраст, но и чувство собственного достоинства, стойкость в преодолении трудностей, профессиональная состоятельность, любовь к жизни и людям. Их заслуга – достойно прожитые годы, честное служение профессии, абсолютная ответственность перед людьми и собственной совестью, удивительная жизненная активность.

Дядя Саша из Букашкина

Александр Ивахненко

Давным-давно, в прошлом веке, да не на излёте его, а в самой что ни на есть серёдке, жил да был в деревне Букашкино мальчик Саша. И была у него заветная мечта — стать художником…

Маленькая родина

Детские мечты — это довольно-таки опасная штука. Сбываются редко, а не исполнившись, мучают человека до поздних лет жизни… Зачем они нам даются, что с ними делать? Упорствовать в желании догнать свою фантазию, махнуть за журавлём в небо — или всё-таки вцепиться в синицу?

Александр Степанович Ивахненко — металлург из того самого Полевского, где маленький Паша Бажов слушал, затаив дыхание, рассказы дедушки Слышко на Думной горе. Ивахненко был близким другом Таниных родителей, поэтому она зовёт его просто дядя Саша.

Детство Саши (точнее, Шуры, так звала его мама) ни на сказы, ни на сказки похожим не было. Разве что название деревни, в которой он появился на свет, звучало, как в детской книжке, — Букашкино. Дядя Саша произносит этот ласковый топоним с нежностью. А ведь Букашкино заложило основу его судьбы, и никто не теперь не скажет, хорошо это или плохо.

Но давайте обо всём по порядку.

Дядя Саша называет себя человеком из прошлого века.

— Вот я вспоминаю своё детство сейчас, и всё теперь кажется странным в сравнении! Едем мы с Таней в машине, она достаёт смартфон и командует: улица Мира, 4.

— Ты с кем разговариваешь?

— Это я навигатору, чтобы показал, как нам подъехать.

— Боже мой, — думаю! — А как мы жили?..

Итак, Шура Ивахненко родился 1 января 1936 года в деревне Букашкино Кемеровской области. В двадцати километрах — Промышленная, районный центр, казавшийся мальчику огромным городом. До Кемерова 250 километров, но существует ли оно на самом деле, это Кемерово? Из Букашкина не видать…

Деревушка в одну улицу, несколько десятков домов, которые и домами-то назвать трудно. Крохотные хибарки, бревенчатые избушки, может, только два-три дома найдется приличных. Именно про такие сибирские деревни сказала однажды проезжая украинка, с сочувствием глядя в окно поезда: «Домички малэньки, воротки малэньки таки!»

Букашкино было основано ходоками после Столыпинских реформ. Тогда по всей России ходили искатели свободных земель с Украины. Ходили-бродили, находили свободные земли, рыли земляночки, потом собирали свою семью и возвращались, чтобы остаться навсегда.

Шурины дед и бабка по отцовской линии тоже были с Украины, из Харьковской губернии. Половина всех букашкинцев носили малороссийские фамилии — Костенко, Бугай и так далее. Но из центральной России тоже в Сибирь приходили, может, кто-то из них и дал деревне это шутливо-ласковое имя?

Родители Шуриной мамы были родом из Мелекесса, Самарской губернии (теперь Димитровград). Уже взрослому сыну мама говорила не раз: «Шура, может, ты как-нибудь попадёшь в этот Мелекесс? Там, должно быть, родственники какие-то у нас остались». Мама родилась уже в Букашкине, куда её родители пришли из Мелекесса, как отцовы — с Украины. Мама Шурина была совсем неграмотная, взрослой сердилась на своего отца, что не пускал их в школу. Ребят отправлял, чтоб умели расписываться и читать, а девочкам, говорил, нечего там делать. Работать надо, работать на земле.

И вот они работали, работали, работали…

А отец Шуры, он ходил в школу, грамотный был, имел три класса образования. Потом всё учился — на тракториста, на комбайнёра, на водителя. Когда началась война, отец прямо на своей машине-полуторке уехал воевать из Букашкина — и доехал на ней почти до самого Берлина, прошел всю войну! Уже в самом конце фашистский снаряд попал в машину так, что отца из неё выбросило, но даже осколочком не зацепило. В семье был ещё один сын, до Шуры, но он умер, когда ему было четыре года. В 1939 году родилась его младшая сестра, а после войны — братик.

— Родители мои всё время работали, с самого раннего детства, — рассказывает дядя Саша. — И тем не менее, их раскулачили. Работников они не держали, ведь работникам надо платить. Пять человек в семье детей было. И вот их раскулачили, выгнали всех из дома, а в дом поселили учительницу, которая потом взяла их к себе на квартиру. А почему раскулачили? Потому что дед купил молотилку и сенокосилку, значит богатый… Деда Андрея и бабку Матрёну, по отцовой линии, вот их не тронули. Девять детей в той семье было. Мама родила меня в 1936 году, а её свекровь в 1937 году родила мою тётку Анну, она и теперь жива. Отец, он с 1912 года, был самый старший.

В школу Шуру отдали учиться по возрасту, но что это была за школа, надо сказать отдельно. Под начальное образование отдали один из букашкинских домов, довольно-таки приличный, с высоким крыльцом. В одной комнате стояла печка, и её даже топили, хотя особенно нечем было. Рядом комнатушка, где жила учительница Любовь Михайловна Мещан. Любовь Михайловна была и директор, и завуч, и вообще всё в этой школе.

Четыре класса занимались науками в одной комнате. На первом ряду сидели первоклассники, на втором — второй класс и так далее. Детей в Букашкине было не так много, во всех четырёх классах училось пятнадцать, от силы двадцать человек. Самый малочисленный класс был четвёртый, мало кто доходил до такой вершины, обычно довольствовались одним-двумя. Научались расписываться, по слогам читать — и хорош. Нечего штаны просиживать, надо работать. Дом, хозяйство, корова, птица…

Не было у букашкинских школьников ни учебников, ни тетрадей, ни чернил. Правда, Шура оказался в привилегированном положении, потому что отец его до войны был водителем единственной машины в колхозе, а водители тогда были как сейчас лётчики. Носили униформу, краги… Отец постоянно учился новым специальностям, приносил домой книги, а потом отдавал их Шуре. И вот теперь маленький ученик брал эти книги с собой в школу. Выдирал оттуда листочки и писал на них. Другие ребята просили: «Дай нам тоже!» Делился, конечно.

Чернила делали сами: брали сажу из трубы и разводили водичкой, потом писали обычным гусиным пером. А учительница, чтобы поставить отметку, обмакивала перо в свекольный сок. У кого из детей был огрызок карандашика, те считались богачами. А Шура однажды заполучил металлическое перо, называлось «рондо», так это даже сравнить не с чем.

Во время войны эвакуировали в Сибирь и ленинградцев, и поволжских немцев. В Букашкине были и те, и другие. В одном доме разместились переселённые из Ленинграда — как трудно они жили! Даже по сравнению с букашкинцами. У Ивахненко была скотина, мать всегда держала корову, поросёнка. Сажали картошку, работали в колхозе, имели трудодни. Правда, хлеба на трудодни не давали ни грамма, всё было для фронта и победы. Давали по чуть-чуть проса. Корова была главная кормилица, был телёнок, были овцы, а значит, мясо.

И вот однажды Пашка, двоюродный брат Шуры, показал ему настоящее металлическое «рондо» — сказал, что это от переселённых из Ленинграда. Что у них есть ещё такие, и они могут обменять их на что-нибудь. Дома у Шуры имелась кладовочка, где хранилось мясо, вот брат и присоветовал: возьми кусочек и иди меняться!

Мамы дома не было, она с утра в колхозе, а Шура оставался с сестрёнкой, та была на его попечении. Мальчику тогда было восемь лет, а ей пять. В колхозе тоже была военная дисциплина, забирали на работы ещё по тёмному утру. То на свинарник, то на хутор, то пахать, то кормить. Мама пахала на своей корове, боронила…

И вот Шура пошёл в кладовку, выбрал кусочек мяса получше-побольше, спрятал его под пальтишко и отправился к ленинградцам. Переселенцы жили далеко, в конце деревни. Пришёл, стучит в двери. Открывает целая толпа, столько их там было. Шура говорит: «Мне надо пёрышко, писать чтобы». И мясо показывает. Ленинградцы принесли пёрышко, он его потом нитками примотал к палочке и писал им в школе на уроках. А заметила ли мама пропажу мяса, он уже не помнит…

Летом букашкинцы «выливали» сусликов — всё с той же целью, в пищу. Сусликов водилось здесь множество, деревенские заливали норы водой, юркие зверьки выскакивали, тут, на выходе, их и ловили. Мама Шурина их сама не ела, не могла, но детям варила и жарила. А на окраине деревни жил охотник-татарин по фамилии Мажин, он мясо сусликов вялил, а шкурки сдавал на шубы. Обдерёт, растянет на доске, дня за три шкурка высохнет — можно сдавать. Объездчик специальный приезжал за шкурками, и мальчишки из тех, кто промышлял этим, обычно меняли «товар» на что-то дефицитное. Например, на удочку. Хотя зачем в Букашкине удочка, если рыбачить там негде — ни пруда, ни речки?..

У Мажина был сын Костя, с Шурой одних примерно лет. Шура приходил к ним, смотрел, как суслики висят, вялятся. Пахло нехорошо, правда, но вот Костя снимает суслика, угощает — вкусно!

По весне ходили в поля колоски собирать и картошку мерзлую, когда снег растает немножко. Грибов не было. Ближайший бор от Букашкина — это в Ваганове, в двадцати километрах. А всюду бездорожье… Впрочем, мальчишки есть мальчишки — ходили до Ваганова пешком. Если дождливое лето, шагали по обочине, а в сухую погоду — по траве босиком. Обуви у букашкинских детей никакой не было.

Девушка на качелях

Шура начал рисовать ещё когда учился в букашкинской школе. Был там у них какой-то предмет вроде изо. Отец привёз ему из Германии альбом и карандаши. Нарисовал однажды танк, хотя никогда в жизни его не видел. Зато видел фильм про войну.

Раз в квартал или даже пореже из Промышленной в Букашкино приезжал от имени и по поручению культпросвета киномеханик Бредихин (странно устроена человеческая память: семьдесят лет прошло с тех сеансов, а фамилию киномеханика дядя Саша помнит по сей день). Прибытие Бредихина в Букашкино каждый раз становилось грандиозным событием, праздником! Мало того, что у высокого гостя была машина, главное, он привозил с собой киноаппарат и таинственные круглые жестяные коробки. Внутри у них бобины с кинопленкой — это и есть фильмы. Всё в той же школе натягивалась на стене простыня, Бредихин не спеша занимал место за спиной у зрителей — и показывал кино. Без звука, разумеется. Из числа зрителей выбирались два-три парнишки, чтобы крутить ручку кинопроектора — это была огромная честь. Мальчишки постоянно менялись, чтобы каждый мог ощутить причастность чуду.

Вот в одном из таких чудесных беззвучных фильмов на простыне Шура и увидал танк. И этот киношный танк объединился у него со знакомым и вполне реальным гусеничным трактором, единственным на весь букашкинский колхоз. Шура рисовал танк на уроке, с пушкой, с гусеницами, а на боку у него красные звёздочки. Рисунок произвел необыкновенный эффект, — все хвалили, восхищались: как красиво!

Шура тогда подумал: а ведь я, наверное, ещё лучше смогу…

Отец привёз ему с фронта ещё и маленький самолётик — алюминиевый, немецкий. Так искусно был сделан! Шура охотно его срисовывал, переносил на бумагу свою привязанность к самолётику. Вот так он и втянулся в это дело — рисование. Нигде этому не учился, никаких художников не знал, картин не видел…

Когда мальчик окончил три класса, отец как раз задумал перебраться в Промышленную, там с работой было получше, да и Шуру следовало дальше учить. Хотя паспортов у букашкинцев не было, из колхоза никого не выпускали, но отец как-то вырвался. В Промышленной жил его дядя по матери, Костенко, вот у них и квартировали. В кладовочке, на нарах.

Конец ознакомительного фрагмента.