Избранное

Анна Дронова

В данный сборник вошли избранные стихи Анны Дроновой – тридцатитрёхлетнего кемеровского поэта, члена Союза писателей России. Анна с рождения больна (спинальная амиотрофия), но с детства пишет, с 14 лет начала издаваться. В «Избранное» вошли как новые, ещё ни разу нигде не напечатанные стихи, так и выбранные самим автором из каждой выпущенной книги – от старшей к младшей. Сборник начинается сложными, длинными, выстраданными стихами – и завершается по-детски лёгким, но вдумчивым взглядом на жизнь.

2. Стихи из сборника «Печать памяти» (2014 г.)

Душа

Действительно, невелико богатство.

Не жалко. — Без труда отдам тебе́ его!

Душа? Да с этой мелочью расстаться —

да Василисе — с сундуком кощеевым —

и то — труднее бы!

«Отравила щёлочью…»

Отравила щёлочью

жизнь моя меня.

Горя Произволыча

не боялась я.

Опоили ведьминой

горькою травой.

Не сумел согреть меня

даже голос твой.

Не успел вернуть меня

вспять на верный путь,

блажь сиюминутную

не посмел вернуть.

Страх порежу поровну,

а в глазах — темно.

Гибель Произволовну

жду уже давно.

Окружили вереском

русские поля.

Серостью, неверностью

заросла земля.

Откормили холодом

до отвала нас.

В горле стало солоно,

как в углах у глаз.

Опьянили горечью

сны мои меня.

За руку с Раздорычем —

шла и пела я.

За руку с Кошмарычем —

битая душа.

До чего же парочка

наша хороша!

Сердцу милый ставленник,

даром ты пропал.

Травы — что отрава мне,

что угар-отвар.

Смоляная, вольная,

корневая страсть:

следом за тобою мне

хочется пропасть.

Но мечты раздарены

мною; у меня

зелье недосварено

от недоогня.

Янтаря янтарнее —

ты, моя болезнь.

Зелье недосварено,

недопета песнь.

Яхонта бесценнее —

плакать не придёшь,

во чужом дворце меня

больше не найдёшь.

Сокол-ясный-зяблик мой,

рвёшь земную связь.

Сердцевина яблока

ядом налилась.

Постарела за ночь я,

и с дурной руки

Произвола Жалыча

дни мои горьки.

Не пойду к заутрене —

я пьяна тобой.

Жизнь моя Абсурдовна,

дар да ужас мой.

Колыбель

Колыбель качается —

ангелы печалятся.

Знают, знают, милые:

жизнь грозит могилою.

Малышу молочному —

западня бессрочная.

Малышу миндальному —

жизнь сулит печаль ему.

Ссадинами, зорьками —

оттого и горько им.

Видят всё премудрые —

оттого и трудно им.

Стерегут младенчество,

зная: жизнь изменчива.

Будут завтра вечером

старика стеречь они.

Спит, ещё не сброшенный

с рук — тяжёлой ношею.

Спит, ещё не стреляный,

и предел — постель ему.

Спит ребёнок маленький,

сердцу тесно в спаленке.

Будет сердце вырвано —

тесен станет мир ему.

Колыбель качается —

ангелы смущаются.

С неба землю чувствуют —

оттого и грустно им.

Стаду — поле, пастбище.

Людям — прямо с кладбища —

да на волю вольную,

в Колыбель Престольную.

Правнук станет пращуром,

жизнь рисуя начерно,

смерть рисуя набело —

знают, знают ангелы.

Болотная топь

Белым инеем —

полотно мытарств.

Отведи меня

от болотных царств.

На глаза мои

положи ладонь,

хоть упряма я

и ползуч огонь.

Защити меня,

точно божий крест.

Отведи меня

от заклятых мест.

Охлади меня,

точно лунный свет.

Отведи меня

от зыбучих бед.

Паутинная

полоса утрат.

Отверни меня

от болотных врат.

По трясине ли,

не по мне скучал…

Отпусти меня

от болотных чар.

Долюби меня —

до конца и впрок!

Отзови меня

от земных дорог.

Небо синее,

да бесцветна топь.

Воскреси меня

(а себя угробь).

Кабы спас меня

чистотой своей

от опасности,

от болот-зыбей…

Кабы взял меня —

да на свой привал,

кабы жалобе

милосердно внял…

Кабы выбежал,

кабы мхом — на холм

Семикнижия

ты легко взошёл…

Да не вижу я:

пнём душа стоит.

Да не выжгу я

семь своих обид.

Да не слышу я

твой родной напев.

Знамо, лишняя

среди пришлых дев.

Не бросай меня

в колесо ветров.

Знамо, крайняя

среди жён и вдов.

Знамо, старая…

Караван-сарай:

только парами

пропускают в рай.

Скособочена,

что твоя изба,

неурочная

у меня судьба.

Недоскошены,

что твоя трава,

переросшие

у меня слова.

Перепутаны

вечера и дни.

Стерегут меня

миражи-огни.

Кукушата мне

с колыбели врут.

Сторожат меня,

точно ведьму, тут.

Уязвима я:

урожай собрав,

огради меня

от нечистых трав.

Ты — полынь моя,

лебеда, укроп…

Отгони меня

от болотных троп.

На равнине я

провалилась вдруг.

Отцепи меня

от болотных рук.

Хищной линии

травяной окрас.

Отмоли меня

у болотных глаз.

Не по имени

и не ртом зови.

Отлови меня

по моей любви.

Соловьиная

дармовая трель.

Унеси меня

из моих земель.

Много думаю —

усыпи и спрячь,

хоть угрюма я,

а костёр горяч.

Сердце мечено,

а клеймо свежо.

Обеспечь меня

в смертный час — ножом.

Нить жемчужная —

мой болотный путь.

Обнаружь меня

(а себя забудь).

Смерть осиная —

в родовом гнезде.

Вознеси меня,

возврати себе.

Звукопись

Звукопись — рукопись —

белые чары.

Сердце аукнулось

и застучало.

Знакопись — тайнопись —

тёмные шрифты.

Сердце отмаялось —

в темпе молитвы.

Светопись — летопись —

древние притчи.

С неба наведались

пастыри птичьи.

Цветопись — кронопись —

латы и ладан.

Сердце исполнилось —

в ритме распада.

Клинопись (кланопись).

Племя — за племя.

Долгими ранами

стянуто время.

Стрелами, струнами…

Речь-пантомима.

Устная рунопись,

письма из дыма.

Цветок

Бутоны открыв остриём,

стоял, головою покачивал,

раскачивал сердце моё,

своей красотой озадачивал.

Он тоньше любой тишины,

он легче ажура паучьего.

Мои потаённые сны

смотрел и украдкой разучивал.

Распяты его лепестки,

крест-накрест упрямо развёрнуты.

По всей сердцевине — стежки:

не сердце ли смолоду вспорото?

Кивала волшебным кивком

его голова белокурая.

Была бы таким же цветком —

не меньше бы я бедокурила!

Он в небо смотрел, а сейчас —

дрожит, опускается, тянется

ко мне, стебельками стучась

в моё человечье беспамятство.

Он с каждой минутой ко мне

всё ближе — сгибается, клонится.

Я тоже верна

весне.

Я тоже больна

бессонницей.

В петле, на узорном стебле —

он солнечный! он обольстительный!

А краше цветка на земле

ни разу — не рвали, не видели.

А с ним — хорошо-хорошо:

в раю не бывает блаженнее!

Не хочется, чтобы ушло

из жизни — такое вторжение.

Не хочется, чтобы увял,

исчез планетарно и массово

его благородный овал.

Цветущий!

Возьми и меня́ с собой.

«Я бы гостей твоих — спровадила…»

Я бы гостей твоих — спровадила.

Я бы тебя — часами гладила.

Я бы тебя — ласкала-нежила,

а за окном бы — стужа снежная.

Я бы тебя — касалась пальцами,

пальцев моих — едва касался бы,

точно печатью, всею кожею.

Я бы твои улыбки множила.

Я бы тебе — казалась кошкою,

в мысли-ковры когтями вросшею,

верною, имя твоё урчащею.

Я бы прижалась по-настоящему.

Я бы тебя укрыла радугой,

только тебя часами радуя.

Я бы в твои ладони пряталась,

только тебе годами радуясь.

Я бы в твои ресницы плакала.

Двери бы нам казались арками.

Стулья бы нам казались креслами —

если бы, мой ненаглядный, если бы…

«Не станут молитвы — морская пена…»

Не станут молитвы — морская пена —

разменной монетой, тебе — заменой.

Не станут обиды — земная сажа —

разменной казною, тебе — поклажей.

В чаду и в печали, всегда и всюду —

с тобою — и есть, и была, и буду.

Не станут обманы — стальные цепи —

заставой тебе — на земле и в небе.

Резное кольцо, колесо ночное —

семижды возлюбленный только мною,

ты знаешь, семижды убитый брат мой:

любовь драгоценна, хотя затратна.

«Любишь?..»

Любишь?

Тогда не плачь.

Вот жертва, а вот палач.

Любишь?

А сам молчишь?

Вот кошка, а вот и мышь.

Любишь?

Чего-то ждёшь?

Вот масло, а вот и нож.

Всюду, любовь моя,

с тобою пребуду я.

«Мгновенье — и голову с плеч…»

Мгновенье — и голову с плеч,

и лента из пряди — наземь.

Хочу ничего не беречь:

ни слова в случайной фразе,

ни вздоха в случайный день.

Щедрее щенков господских —

живущая даром чернь

в своём золотом сиротстве.

Хочу ничего не хранить:

как сумерки в чистом поле…

Тяну паутинную нить,

пряду покрывало боли.

Ни взгляда в случайную ночь!

Разлука, любовь, молчанье.

Нет способа мне помочь.

Нет повода выдать тайну.

Хочу ничего не жалеть.

Щедрее и краше кружев —

тяну паутинную сеть,

пряду мировую стужу.

Ни вздоха в последний раз!

Так спорю, что всё проспоришь.

Не горе, а лишь сарказм,

не я, а никто всего лишь.

Вампир

В пустой квартире — как в полой глыбе.

Холодно. Что за милость!

Живой оставил, крови не выпил —

в чём я так провинилась?

Ушёл! а ночь — не бывает глубже,

кровь — не бывает слаще…

Я так ждала, чтобы страх наружу

выманил ты, обманщик.

Я так ждала тебя, волком пела,

вьюгой стелила скатерть.

Я так ждала, чтобы жизнь из тела

вычерпал ты, предатель.

Вернись! а вену тебе подставлю —

выпей за нас обоих:

сегодня тебя, голодный и славный,

ужина удостою.

Ушёл! как будто бы я монашка!

В комнате запах мака,

а мне без тебя и глупо, и страшно —

жертве — без вурдалака.

«Из глубоких фолиантов…»

Из глубоких фолиантов

я узнала с юных лет,

что давно сменился Дантов

занимательный сюжет.

С удивленьем и досадой

мне поведал фолиант,

что идёт кругами ада

Беатриче, а не Дант.

Круг за кругом — в полной мере —

всё бессмертие прошла,

но забыть про Алигьери

не сподобилась душа.

В неподвижной круговерти

запинаясь, точно тень,

я узнала, что у смерти

есть последняя ступень.

Шаг за шагом — из столетий

составляя свой сюжет —

я узнала, что на свете

данность есть, а Данте нет.

Что несчитано трагедий

человечьих, а комедий

божьих — разве только след…

Говори, Вергилий: где ж я?

Всяк, входящий за черту,

здесь оставит и надежду,

и заветную мечту.

Как предписано вратами,

коим ключ — огонь-смола! —

я прошла — и только память

за собою пронесла.

Роль

Полюбуйтесь, как хороша!

Полюбуйтесь, как хорошо я

в надлежащую роль вошла:

пустота за моей душою.

Посмотрите, как хорошо,

посмотрите, как трагедийно

подсознание в роль вошло:

без суда меня осудили.

Дабы руки мои в толпе

у тебя не урвали душу.

Дабы руки мои к тебе

протянулись, не дотянувшись.

Персональная смерть и страсть —

по закону отца-Шекспира.

Наедаюсь тобою всласть,

как чумою во время пира.

«Как змея сбрасывает кожу…»

Как змея сбрасывает кожу,

так и я сбросила свои

многолетние личины, тоже

захотев чуточку любви.

Как змея сбрасывает кожу,

так и я сбросила свою

непосильную — считай — ношу…

Обнажённая, одна стою.

Как змея сбрасывает кожу

(умерла и снова родилась),

так и я… Сложно, очень сложно

разорвать с самим собою связь.

Как змея сбрасывает кожу,

так и я прожитую жизнь,

так и я всё былое сброшу

для тебя — только обернись!

Как змея сбрасывает кожу,

так и я изменяю суть,

лишь бы не отпугивать прохожих

и напоминать кого-нибудь…

Как змея сбрасывает кожу,

так и я сбрасываю ложь.

Где-то между правдою и ложью —

ты меня случайно обретёшь.

«Спешила я неведомо куда…»

Спешила я неведомо куда,

и шли минуты, шли мои года.

И сумерки ложились, как назло,

на тонкое оконное стекло.

И я спала, и снился долгий сон,

который был реален и весом,

который заменил реальность мне —

гитарными размолвками во тьме.

На ощупь ощутила я беду:

куда пойдёшь, туда и я пойду,

с ума сходя и нежного тебя,

невинного тебя с ума сводя.

Осматривая комнату в упор,

я слушала гитарный перебор.

Со стенами опять наедине,

я ластилась и ластилась к стене.

И продолжали отблески огня

впечатывать твои слова в меня.

И повторяла я судьбу твою:

кому поёшь, тому и я спою.

Я думала, что нам бы повезло,

и дула на оконное стекло,

и слушала вполуха голос твой,

и шла дорога — строго по кривой.

Чертёж

Я наши линии сведу

карандашом,

пером.

Свернуть пробелы — не проблема.

Но ты и я — в одном ряду,

в одном роду —

решительно несбыточная схема.

Чертёж, который

мне самой смешон.

«Тяжела земная доля…»

Тяжела земная доля,

тяжелее — только вдовья.

Боль рифмуется с юдолью,

кровь — с любовью.

Изуверы, иноверцы…

Тяжела земная плаха.

Тяжелее — только сердце

Мономаха.

Тяжела земная ноша:

жизнь вытягивает жилы.

Тяжелее — только коршун

однокрылый.

Тяжела земная тяга,

тяжелее — только почва.

Клочья порванного стяга

(сердце — в клочья).

Тяжела земная доля:

не перо, не пух лебяжий…

Или клетка, или воля

цвета сажи.

Тяжелы земные ласки,

тяжелее — только вражьи.

Лица прячут, словно маски,

дно поклажи.

Тяжелы узлы-засовы.

Тяжелее — только масса

человеческого слова

в час отказа.

Тяжелы углы-пределы.

Тяжелее — только правда

человеческого тела

в час распада.

Страх высушивает вены,

саван куполом раскинут…

Тяжелы земные стены:

их не сдвинуть.

В сердце вбита навсегда мне,

тяжела земная память.

Тяжелее — только камни:

спят веками.

Ускользают прах и пепел —

не догнать их!

не за ними ж…

Тяжелы земные цепи:

их не снимешь.

Вечное возвращение

В сердце я прячу старую рану:

быть ли желанной, быть ли святой…

Остерегайся прежних обманов,

не возвращайся с той же фатой!

Быть ли несчастной, быть ли счастливой,

быть ли обутой, быть ли босой…

Остерегайся прежних мотивов,

не возвращайся с той же косой!

В образе волчьем, а хочешь, птичьем,

пряча глаза и дробя следы…

Не возвращайся былым обличьем,

остерегайся былой судьбы!

Сколько бы сердце твоё ни рвали —

вновь отрастает твоя коса.

Остерегайся земной спирали,

бойся небесного колеса!

В сердце я прячу свою проказу:

сердце — её постоянный дом.

Если воспрянешь, то вся и разом,

если вернёшься, то целиком.

Даже призывом его улыбок,

даже магнитом его лица —

не обольщайся, родная, ибо

жизнь возвращается, но с конца.

В сердце я прячу одни заплаты:

гроб заколочен — хорош фасад!

Остерегайся, сестра, возврата,

не оборачивайся назад.

Птицы

Окружили меня, опутали,

обступили без лишних слов

сороки, сорокопуты ли —

все сорок сороков птенцов.

Ни просёлка на дальнем севере,

ни пролеска в глуши лесной…

Пересмешники меж деревьями

перекличку ведут со мной.

Над душой висят пересмешники,

повторяют одно и то ж:

уж какая ты, мол, нездешняя,

а сюда всё равно придёшь.

Голоском молодого кенара

и смешком ребёнка-щегла

Конец ознакомительного фрагмента.