Избранное

Анна Дронова

В данный сборник вошли избранные стихи Анны Дроновой – тридцатитрёхлетнего кемеровского поэта, члена Союза писателей России. Анна с рождения больна (спинальная амиотрофия), но с детства пишет, с 14 лет начала издаваться. В «Избранное» вошли как новые, ещё ни разу нигде не напечатанные стихи, так и выбранные самим автором из каждой выпущенной книги – от старшей к младшей. Сборник начинается сложными, длинными, выстраданными стихами – и завершается по-детски лёгким, но вдумчивым взглядом на жизнь.

© Анна Дронова, 2017

ISBN 978-5-4485-4099-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Новые стихи

Баю-бай

Баю-баюшки-баю.

Спи на самом на краю.

Баю-баю-баюшки.

Спи на самом краешке.

А заплачешь — пощади,

гарью края не чади.

Как яйцо пасхальное,

как кольцо венчальное —

баю-баюшки-баю —

жизнь застыла на краю.

Жизнь катилась к краешку —

баю-баю-баюшки —

ай, краюхою луны,

ай, мозолями волны.

Баю-баюшки-баю.

Спи, покамест я не сплю.

Жизнь катилась посуху —

укатилась за море.

Набери-ка воздуху.

Надыши-ка памяти.

Жизнь катилась по морю —

расстелилась по миру.

А возьму-ка на руки,

понесу, как горюшко,

милое дитя моё,

маковое зёрнышко.

Ласково несомое,

живое, невесомое,

ах, зерно, зерно моё —

да с другими зёрнами —

сеять в землю чёрную.

Не могу, а надобно

(баю-баю-жалобно)

времени отдать его

(баю-баю-прядево).

Не хочу, а ведомо

(баю-баю-преданно):

отпущу когда-нибудь

баю-баю-на небо.

Не то вороны склюют.

Не то вихри отпоют.

Баю-баюшки-баю.

Спи, пока я на краю.

Баю-баю, баю-бай.

Долог путь, да близок край.

Чтобы падать было мягче,

крепче засыпай.

«Волчья душа в человечьем теле…»

Волчья душа в человечьем теле,

волчьи забавы промеж скорбей.

Я за тобою спешу, но мне ли

выйти, плуту, из твоих сетей?

Плут расставляет повсюду путы,

чтобы запутаться — так и знай!

Вечность бежит от одной минуты,

будто от волка — заяц-толай.

Там, где звериные рыщут тропы,

я пролагаю свой скорбный путь.

Волки — не рыцари, не холопы,

но каждый из нас — это волк чуть-чуть.

Там, где идут к водопою лоси,

я выступаю на смертный бой.

Волки пощады себе не просят,

хоть и хотят, как и все, домой.

Наши клыки — не острей секиры,

наши леса — не высокий храм.

Волки-собратья воюют с миром —

с малых годочков до смертных ран.

Кровью питают в бою жестоком

поле, поросшее злой травой.

То, что охотничьим кличут рогом, —

рог исключительно боевой.

Знают волчата от старой волчицы:

прут — это в будущем чей-то кнут.

Нашему брату в дары сгодится

только свобода от древних пут.

Каждому пахарю — сноп пшеницы,

каждому ратнику — щит и меч.

Нашему брату в дары сгодится

ночью луну, как жену, привлечь.

Нам недоступны слова молитвы —

голос природы велик и прост.

В час ожиданий и в час ловитвы

ловим надежду за лисий хвост.

Волку — не весело, не свирепо,

волку — больнее всего явить

душу свою… Потому что в небо

нам не смотреться, а только выть.

Нашему брату любая рана —

точно помарка в живой душе.

Нас укрывают ночные туманы,

наши шерстинки — настороже.

Мы — отщепенцы, и наша стая —

стая бродячих, но всё ж не псов.

Нашему брату молва любая —

точно зарубка в строю стволов.

Волчье лицо в человечьей маске,

в голосе смертника — хищный рёв.

Волки вверяют себя по-братски

миру — до самых его краёв.

Каждую ночь и на каждой сече,

лёгким путём выходя на бой,

будто бы оборотнем отмечен,

волк состязается сам с собой.

Евдокия¹

Ах, Россия моя, Россия —

что ты смотришь, как Евдокия?

На телеге, и с двух сторон —

по солдату: — Смотри, смотри же!

Как всё то, что ты любишь, брызжет

кровью. — Смерть, подойди, порадуй! —

Не дадут отвести и взгляду.

Слышишь чей-то — не свой же — стон.

Сон. Кошмарный и долгий сон.

Евдокия, да ты сама ведь —

не опустишь глаза! Не вправе —

ибо то, что любила, в корчах

погибает на том плацу…

Так смотри же — смотри, не морщась —

ведь красавице всё к лицу.

Даже боль, даже ужас зверский…

Взять бы нож — да родному в сердце:

то, что любишь, на волю смерти

отпустить — да разве дадут?

Руки скрутят, и жилы выжмут,

и за спину: — Смотри, смотри же!

Неоструганной цепкой жердью —

совершается царский суд.

Что, Россия моя, Россия —

так и будешь, как Евдокия,

слать вопросы — да Богу в уши —

да на небо смотреть, как в печь —

смотрит хлеб? И на всё-то воля

человеческая — доколе?

Раздирая руками душу —

ничего тебе не пресечь.

На телеге тебя увозят,

а на площади всех морозит:

от зимы ли, а то от хрипов

нескончаемых, — а сама

обернулась и смотришь — ибо

тень твоя за тобою ляжет.

Умоляешь себя сама же:

— Евдокия, сойди с ума!

Да, Россия моя, Россия,

ты — последняя Евдокия.

Не бывает минувших пыток:

всё, что пытано, так и бдит

ранним утром и поздней ночью…

Богохульствуй, молись — как хочешь.

Голос скорби остёр и прыток,

колом в горле — судьба стоит.

Нет, Россия моя, Россия,

не получится Евдокиям

позабыть, каковая участь

о сю пору любимых ждёт.

Вечно помня и вечно мучась,

ты за милым идёшь по следу.

Ты на площадь придёшь к рассвету

и увидишь, как он умрёт.

Но останется. Ибо нечем

крыть. И вечен, родная, вечен

тот безмолвный бессвязный ропот,

за которым текут века —

через сто поколений, чтобы

всё вернуть на былые вехи.

Евдокия! Тот нож навеки

прикипает к твоим рукам.

Присягнувшая

Присяга, присяга.

Человеку — не стягу,

Человеку — не мечу…

Да и важно ли — герою, палачу?

Присяга, присяга

Славянам — варягам —

Калмыкам — татарам.

Всю жизнь свою — даром

Дарёную — в руки

Собрату, кому-то.

(Всю жизнь свою — будто

На колья, на прутья!)

Присяга, присяга.

Так разве что дому

Присягает дворняга.

Без клятв, по-простому.

Расписка?.. Бумага?..

— Скупая присяга!

Вернейшая — волчья —

Последняя (молча).

Последняя (поздно!).

Присяга не звёздам —

Человеку земному.

Ножом по живому.

Человеку — не знамёнам,

По-на древках разветвлённым,

Разделённым — лево, право…

Человеку, а не славам!

Человеку, а не знакам

Нарисованным, атакам

Наколдованным… (Послужим

Человеку, а не ружьям!)

Не плоти, не крови —

Душе и любви.

Зарок — на крови,

Затор — в крови.

Присяга — как фляга,

Как неба глотнула…

Присяга — не тяга:

Уже затянуло…

Присяга, порука —

Любимому (то есть —

Тебе лишь). На муку,

На счастье, на совесть…

Присяга, присяга.

Так разве что Богу

Присягает бродяга.

(Люби, да не трогай!)

Присяга, присяга.

(Оврагу — коряга,

Святому — расстрига…)

Присяга — не иго.

Не смотри, что следы

Уведут, обманут.

Полбеды, полбеды —

В тех обманах жданных.

Не смотри, что к зиме

Опадут и листья.

Есть присяга во мне —

Наичестнейшая — лисья.

Так охотнику зверь

Присягает, прячась.

И потом, и теперь

Огоньком маячит

За тобой, храня

От любой невзгоды,

Подмога — подвода —

Присяга моя.

Игра в достоинство

— 1—

Игра в достоинство,

Игра с собой.

Игра! Без воинства

Идущий бой.

Достойно ль соколом,

С судьбой шутя,

Вокруг да около

Кружить, дитя?

Достойна ль исповедь,

О лицедей,

Игрок неистовый

Среди людей?

Ведь жизнь уносится,

И на огонь,

Быть может, просится

Твоя ладонь.

Как горе-пьяница,

Исподтишка,

Быть может, тянется

Твоя рука.

— 2—

Достойно ль вороном

Лететь на все

Четыре стороны,

Вослед росе?

Мечами, распрями

Закрыв лицо,

Достойно ль ястребом —

В моё сельцо?..

Достойно ль по небу

Плутать-нестись,

Кромешным голубем

Ныряя вниз?

Игра на выдохе:

Земная персть.

Достойна ль выделки

Земная шерсть?

Ведь жизнь уступлена —

В свой первый миг!

Играй по-крупному,

Малыш-старик.

Ведь жизнь загублена —

В свой летний день.

Стрела-зазубрина,

Стрелок, мишень.

— 3—

Соколье воинство —

Ничьим силком

Не взять! Достоинство

Коня — верхом,

Бегом… Достоинство

Души — плашмя…

Игра без совести:

Твоя, моя.

Ищи пристанище,

О лиходей,

Покуда — пан ещё

Среди людей.

Ребёнок выросши —

Ползком — в цари…

На каждом игрище —

Свои бои.

— 4—

Игра в достоинство,

Игра врасплох.

Святого воинства

Лишённый Бог.

Игра в достоинство —

На страх и риск!

Не вражьи происки,

А дружный сыск.

Тоска по доблести —

Лихой порой.

Игра! Над пропастью

Бредущий строй.

Земная отповедь,

Небесный гром.

Игра! Из подпола

Растущий дом.

— 5—

Не успокоиться —

Тебе, дитё!

Игра в достоинство:

Твоё, моё.

Игра по-своему:

Широк размах!

Писца и воина

Настигший крах.

Бои без ворога —

На грани сил.

Съестного пороха

Лишённый тыл.

Поделим поровну

Запасы мук.

Взыграют вороны,

Кружась вокруг.

Земного пояса

Вскипит кора.

Игра в достоинство —

С огнём игра.

Русалка моя

В тихом омуте, где тоненькая ряска

прячет сто чертей, а не речную грязь,

в тихом омуте русалка завелась.

Расскажу тебе не выдумку, не сказку:

расскажу тебе, как в омуте моём

ты нашла свой дом, свой тихий водоём.

Ах, русалка с опьянёнными глазами —

глубоко ныряешь — не видать хвоста!

Ты в мой омут завернула неспроста.

Взбудоражила, как ряску, злую память,

потрясла второе дно моей тоски…

В целом мире — две русалочьих руки.

В целом море — лишь одна душа морская!

Ах, русалочка, зачем явилась мне?

Уплываешь безоглядно по волне.

Укоряешь — будто я не отпускаю!

Я и рада бы, да разве ж я могу?

Навья девочка на дальнем берегу.

В тихом омуте — разбуженным потоком,

говорит твоё отсутствие во мне.

Навья жёрдочка на дальней стороне.

Взбаламутила мне душу ненароком.

Ах, морока земноводная моя,

кожа тонкая — сквозная чешуя.

Ах, родная — чужеродная — моя.

В тихом омуте — пристыженные черти…

Нет соломинки — тем пуще я тону.

Ах, русалочка, дай руку — хоть одну!

Хвост твой по сердцу — не по водице чертит

круг за кругом; друг за другом — да на дно…

Ах, русалочка, с тобою — всё одно.

То ли небо — то лм море, то ли речка —

то ли сердце человеческое: глядь —

ты из сердца улетучилась опять.

И не женщина, и не ребёнок: нечто,

двуединство — чья врождённая черта!

В тихом омуте, я вижу, ни черта

не осталось от русалочьего плеска.

Что же делать? Утопиться бы, да не с кем.

Ты хвостом махнула — как рукой с холста

нарисованную красоту смахнула…

Как по берегу ударила веслом…

Ах, русалочка, с какого ты аула

и каким тебя теченьем унесло?

И откуда ты разлуки зачерпнула?

В тихом омуте, где тоненькая вязь

прячет сто чертей, а не речную грязь,

лихо в омуте: русалка извелась.

Невеста предателя

Кто — сей?

Фарисей.

С ним не ешь,

с ним не пей.

Руку жми

ему с оглядкой.

Речью — сладкий,

сердцем — падкий.

(Речью — гладкий,

сердцем — гадкий.)

Не гляди.

Не люби.

А полюбишь —

убеги.

С потрохами

всю проглотит.

Он без сердца,

но из плоти.

Он нечист,

но красив:

мятый лист,

шрифт — курсив…

Не смотри!

Да отвернись же!

Говорит —

слюною брызжет.

А хохочет —

слёзы льёт.

Душу — в клочья

изорвёт,

тело белое истреплет —

да себе же!

да немедля!

А обманет —

так взахлёб.

По сознанью —

скрёб-поскрёб.

«Он красивый!

Он пригожий!»

Он мессия,

да не божий.

В нём — ложь,

в нём — грехи,

сплошь — брожение стихий.

Он не друг,

но разве недруг?

Он подобен

свету, ветру.

Что же делать?

Как же быть?

А капелла —

волком выть.

Как помочь ему,

скажите?

Он мальчонка,

пальцы-нити…

Как с балкона

или с лоджии —

спрыгнёт же!

упадёт же!

Угораздило влюбиться

в воронёнка, но и птицы

продают себя кротам.

Ох, зачем же, ох, да сам…

Он далече —

я целее.

Но на плечи

и на шею

внятный камень

взял да лёг:

не царить тебе, царёк!

Беззащитный…

Вслед Иуде

он погибнет,

он погубит

столько губ

и столько судеб!

Кровный узел

в кровь изрубит.

У него —

жестокий норов.

Телом — лань,

а сердцем — боров.

Он сметёт

детей невинных,

а его

сметут мужчины.

Он обманчив,

он изменчив.

Старый мальчик,

хищный птенчик.

Он — табу.

Он — погибель.

Он в гробу

тебя и видел!

Не любить его

нельзя,

но кривёхонька стезя.

Не спасти его

ничем.

Ай, да сам-то, ай, зачем…

Лицедей,

лиходей.

Хоть молись.

Хоть убей.

«Кто он?» — «Милый!»

Тянет жилы,

пьёт отеческие силы…

Свет-мучитель мой служилый

да заслуженный…

Да лживый.

свет-губитель мой²

«Когда смертельнейшему врагу…»

Когда смертельнейшему врагу

целишь не в глаз, а в бровь,

сказав: «Это всё, что я могу», —

вот это и есть любовь.

«С моею душою…»

С моею душою,

как бездна, большою

в маленьком теле —

справиться мне ли?

О нас

О нас, о наследии нашем —

да следом за дедом, за прадедом-предком.

Звенит неиспитая чаша,

со звоном подкова упала — и метка

горит из-под белой рубашки.

О них, о своём и забытом,

о том, что и время едва ли излечит.

Звенит золотое копыто,

ложится крыло на согбенные плечи.

Душа прибывает без свиты.

О ней, о родной и желанной,

невесте безвременной — плакать довольно.

Горит незакрытая рана,

звенят стремена — оступаться не больно,

и жить — наконец-то не странно.

О том, что давно отболело,

но с сердцем беседует жаркою кровью.

Качаешь своей поседелой —

и путаешь вдовью любовь и сыновью.

Раз пытан — так, видно, за дело.

Вздохнут — и своею дорогой

отправятся люди — невинные судьи.

Раз пытан — так, значит, за Бога.

Не жизнь и не смерть — а концовка прелюдий,

верхушка осеннего стога.

Вершина горы или мира,

а мать говорила: ходи и не трогай.

Звенит за спиною секира —

а может, палач опоздает немного,

присев на пороге трактира?

Но время не споишь слезами —

ещё поискать бы такого служаку!

Не скроешь — оно перед нами,

не смоешь сухими трактатами всяко.

А всё же ступай — и по первому знаку

вскрывай нерадивую память.

«Наши пращуры, будто кони…»

Наши пращуры, будто кони,

в мыле, в пене, в пыли, в загоне

ржут и рвутся — держись верхом!

Корм овсом, и пшеном, и ржою…

Только небо — своё ль, чужое —

всё ж милее, чем двор и дом.

Стонут лошади, будто деды…

Ваша воля — меха-монеты,

наша воля — наждак-пятак!

Годы-горы — стеною белой…

Что б ни деялось, будем делать

всё по-своему — да не так!

Разгуляться бы ветром в поле!

Нам бы вольницу — всю бы волю

распоясали — до небес!

Наше прошлое, как кобыла,

тянет лямку свою уныло…

Наши символы — конь и крест.

Жизнь, делённая строго на две:

дань грядущему — славной жатве,

дань былому — степной золе…

Наши прадеды — наши братья!

Наше прошлое — вдовьим платьем —

чуть наброшено на Земле.

«Души натянутая нить…»

Души натянутая нить,

Души разорванная нить:

Швее не сшить.

Змее не свить.

Души оторванный рукав,

Души оборванная ткань:

Вся рвань, растянутая дрань…

Она заштопана слегка,

Вполоборота, в полстежка.

Душа-рукав, душа-рука:

Душа — надорванная…

Разговор с Мандельштамом

Дано мне тело — что мне делать с ним,

Таким единым и таким моим?

За радость тихую дышать и жить

Кого, скажите, мне благодарить?

Я и садовник, я же и цветок,

В темнице мира я не одинок.

На стекла вечности уже легло

Мое дыхание, мое тепло.

Осип Мандельштам

Дано мне тело — что мне делать с ним,

Таким ненужным и таким чужим?

За участь горькую дышать и жить

Кому, скажите, мессу отслужить?

Я и добыча, я же и клинок.

Мой образ слаб, мой голос одинок.

На первой из страниц небытия

Однажды ляжет подпись и моя.

Дано мне тело — кто б его забрал!

Не память, а подрезанный штурвал.

Иду за край и дальше через край.

Дано мне тело — даром забирай!

Одна в бою, последняя в строю,

вопросом риторическим встаю.

Дано мне тело — кто бы взял назад?

Дано мне тело — не моё стократ.

Берегиня

Мракобесие. — Смерч. — Содом.

Берегите Гнездо и Дом.

Марина Цветаева

Мракобесие. Смерч. Содом.

Берегине — гнездо и дом.

Смерть. Братание на мечах.

А для матери — всё очаг.

Где стрела попадает в цель,

там и ставится колыбель!

Где от крови черным-черно,

там и вьётся веретено.

Где сыны бередят отцов,

там у женщины — стол и кров.

Где за пазухой нож лежит,

там у Лады в ладонях — жизнь.

Там, где горе на всех путях,

мать с улыбкой несёт дитя.

Там, где в битву идут мужи,

жёны им выплетают жизнь.

Где у князя — опять раздор,

у княгини — и дом, и двор.

Где у княжича — смертный бой,

у княгини: «Вернись домой!»

Где у князя: «Иду на Вы!»,

где спешит по пятам травы

боевитый и верный конь,

там княжна бережёт огонь.

Где солдаты, как псы, в бою

обретают судьбу свою,

там в кровавом чаду сестра

греет снадобья у костра,

чтобы вылечить раны их…

Ибо то, что глазам других —

мракобесие, смерть, Содом, —

то хозяйке — любимый дом.

Смерть

Будьте ещё печальней!

Знайте: невесты нет

в ласковой привечальне,

в опочивальне лет.

Если признаться честно

и не таить греха —

смерть — вот и вся невеста

нынче у жениха.

В свадебную обнову

облачена с утра.

Над головою снова,

снова струит фата…

Сразу — отцеловать бы!

Ёжится, гнёт своё:

все женихи до свадьбы

умерли у неё.

Все стихоплёты вместе

ей сплетали стихи,

чтобы к этой невесте

сватались женихи.

Но в её привечальне,

в исповедальне сна

только она печальна,

только она одна…

«За твою красоту…»

За твою красоту

я отдам и леса, и луга.

За твою красоту

я раздену леса донага.

За улыбку твою

я отдам и поля, и холмы.

Я сейчас прогоню

всех тюремщиков из тюрьмы.

За твою красоту

— небывалую шалую быль, —

за твою красоту

я отдам медяки и пыль.

Я тебе подарю

всю траву с перевалов моих.

Я тебе подарю

планетарии на двоих.

За твою ли красу

и за твой превеликий обман

я тебе принесу

в двух ладошках лесной туман.

За твою красоту

я отдам и края, и моря.

За твою красоту —

значит даром и значит зря.

«Расставаний наших странность…»

Расставаний наших странность:

ты уйдёшь, а я останусь.

Расстояния-печали:

ты утонешь, я отчалю.

Ты отчалишь, я — ко дну

поспешая, потону.

Дно — вот наш с тобою берег.

В рулевых душа не верит.

Дно — вот наш с тобою флот.

Всё ура-наоборот.

Смерть кому-то, нам — начало.

Вместо стылого причала —

дно — вот наш с тобою край.

Встреча будет, так и знай.

Время

Прошлое наше без края,

но от тебя до меня

тянется, почву взрывая,

время, как прото-земля.

«Прости, прощай! — и оборвётся нить…»

Прости, прощай! — и оборвётся нить.

Прости за то, что не за что простить.

Прости меня за всё — наперечёт! —

Что мною не содеяно ещё.

Прости! — рука протянута к руке.

Прости! — душа уходит налегке.

За нами — тьма, и перед нами — тьма.

Прости — за что, не ведаю сама.

Прощай! — взошла полынная звезда.

Прощай! — мы расстаёмся навсегда,

А потому в лицо не отвечай…

Прощай меня. Всегда меня прощай.

Примечания

1

За любовную связь с насильно постриженной в монахини Евдокией, бывшей супругой императора Петра I, майор Степан Глебов был приговорён к медленной и мучительной казни — колопосажению. Евдокия обязана была присутствовать при казни, и приставленные к ней солдаты не позволяли ей отвернуться. Смерть осуждённого наступила только спустя 14 часов (примеч. автора).

2

Человек не может ненавидеть того, кого любит, и не может любить того, кто ведёт себя слишком низко, и не может его разлюбить. Это действительно кровный узел, который разрубается только смертью (причём, как правило, самого́ любящего) (примеч. автора).