Ольга – княжна Плесковская

Анна Влади (2023)

Книга о юности будущей великой княгини. После смерти родителей Ольгу воспитывает двоюродный дед по материнской линии — мудрый и деятельный правитель Плескова. Он растит Ольгу в любви, учит её грамоте, началам торгового дела и закону — правде. В жизни юной Ольги уже есть место тайне — её настоящее происхождение скрыто от окружающих. А оно позволяет ей претендовать на Киевский престол. И судьба будто помогает ей в этом — в Плесков приезжает Киевский князь Игорь, и дочь плесковского правителя очень ему нравится. Самой же Ольге мил не могущественный, пресыщенный властью князь, а молодой новгородский боярин. А потому ей предстоит нелёгкий выбор. Как его сделать — разумом или сердцем?

7. Чудище озёрное

После отъезда князя погода испортилась, на смену задержавшемуся в этом году теплу пришли сулящие близкие холода привычные осенние промозглость и сырость, ночами уже случались заморозки.

По традиции вся вторая половина месяца вересеня и месяц листопад посвящались обработке льна. Лён в Плесковской, а впрочем, и в Новгородской землях, был вторым по значимости возделываемым человеческими руками растением после жита. Изо льна варили кашу и делали целебное масло. А ткань, самое ценное производное льна, уважительно звалась северной паволокой. Льняные изделия и нетканый лён составляли большую часть подати, собираемой в этих краях дружинами князей или воевод и попадавшей затем в обмен на звонкое серебро в руки купцов, которые везли его на продажу к свеям, на берега Варяжского моря и даже дальше на заход.

Сил и времени на взращивание и тяжание льна требовалось немало: после уборки лён мочили, расстилали, сушили, мяли, трепали, чесали, дёргали, теребили, расшиньгивали, скатывали пушистое волокно в кудели. А затем ткали долгими зимними вечерами, собираясь ватажками на весёлые супрядки. И чего только не выходило из-под рук умелых прях и швей — и всякие ткани для дома — скатерти, рушники, занавески, простыни; и одежда — мужские рубахи, сорочицы, как узорчатые так и гладкие, крашенные в разные цвета, младенческие пелёнки. Ушкуйники особо жаловали льняные паруса, рыбаки — неводы и сети. Льняные шатры раскидывали в походах и славянские, и иноземные князья. Вот почему и не жалели сельчане ни сил, ни времени, посвящая эти осенние дни превращению желтеющих стеблей в тонкое мягкое волокно.

В один из таких дней вся женская половина Выбут собралась в риге — просторном, крытом, расположенном в самом солнечном месте села строении, где сушили и временно хранили зерно и лён — и на мялицах и бросалицах мяли льняную тресту, отделяя древесину от волокон. В числе тех работниц были жёны и девы Томилиного семейства.

Томила, забрав с собой Любима, отправился заниматься мужской заботой — закладкой подсек для будущих посевов того же льна, который не любил расти двукратно на одном и том же месте. Закладка заключалась в расчистке земельного участка от леса — лес валили, сучья разбрасывали на будущей пашне, чтобы затем поджечь. Попутно часть срубленных веток и деревьев шла на заготовку дров — впереди сельчан ждали только холода.

Кроме Ольги в опустевшей избе осталась лишь одна челядинка. Ей надлежало приготовить снеди, прибраться, присмотреть за скотиной. И Ольга по собственной воле взялась помочь со стряпнёй. Заниматься хозяйственной работой её, конечно, никто никогда не принуждал. Но Ольге скучно было целый день сидеть за рукоделием, да и готовить она любила.

Ольга нарезала овощи и коренья, заправила ими щи, добавив душистых трав, сварила гречневую кашу на сале, а когда подошло тесто, поставила печься два каравая. Вместе с челядинкой они ещё и пирогов наделали из оставшегося теста. После недолгого отдыха и поспешного перекуса, челядинка принялась подметать избу, а Ольга, захватив рукоделие, поднялась в Яромирову светлицу. Было уже довольно холодно, но она распахнула окно и уселась около него, накинув на плечи меховой полушубок. Некоторое время она честно пыталась заниматься рукоделием — вышивала для жениха рубашку. Но вскоре пяльцы были заброшены, и Ольга, вопреки батюшкиному наставлению, погрузилась в раздумья. Мысли то возвращались к недавним событиям, то уносились в воображаемые грядущие, а тут ещё и невольно подслушанный разговор между Томилой и Голубой, от него мысли и вовсе тяжкими камнями ложились на душу.

А дело было так. Спускаясь поутру в горницу вместе с сестрицей Лелей, Ольга вдруг разобрала своё имя, упомянутое в разговоре тиуна с женой. Она жестом велела Леле остановиться и молчать. Сёстры присели на ступеньки и принялись слушать.

— Всё же не пойму, ну на что князю наша Олёнка сдалась, — рассуждала Голуба. — Что уж такого дивного в нашей девице князь разглядел? Других невест, что ли, не сыскалось к тому Киеву поближе?

— Много ты понимаешь, одни бабьи кручёнки на уме, а тут дела ратные и земельные, — хмуро ответил Томила.

— Да всё я понимаю, — отмахнулась Голуба. — И про заботы князевы разумею. И не к тому молвлю, что Олёна наша для князя плоха. Девка она красная. Да только у князя девок красных полон терем, и полюбовница такой невиданной красы, что глаз отвесть невозможно. Жалко мне Олёну. Лучше бы Яромир жениха бы ей и помоложе нашёл, и поближе, и чтоб любил её, а не токмо ради ратных дел. Детишек бы нарожали. А то князь уж немолод, детки-то у него лишь от первой жены, той, что померла, а от полюбовниц-то нет. Не дают ему, видать, больше боги наследников. Вот и будет Олёнка в том Киеве одна одинёшенька как перст, ни батюшки рядом, ни мужа любимого, ни деток.

— Ну чего ты выдумываешь, заняться, что ли, нечем? И откуда токмо знаешь-то всё?

— Как откуда? Первушка-то почитай цельную седмицу с княжьими гриднями бок о бок, вот и наслушался, Малинке рассказал, а она, знамо, мне.

— Вы бы с Малинкой лучше подумали про то, что Яромир Олёну одну в Киеве не оставит. А вот кого вместе с ней отправит — то вопрос.

— Думаешь, нас? — Голуба всплеснула руками и в испуге прикрыла ладонью рот.

— Думаю, — протянул Томила. — Не думаю, а уверен.

— Да как же мы весь нашу покинем? — всхлипнула Голуба. — Места наши родимые, под небесами, откуда батюшка с матушкой за нами присматривают, избу нашу, где наши детки родились и выросли?

— Ну, будет тебе, — успокаивающе произнёс Томила. — Небеса везде одни, не потеряемся. И жить везде можно — проживём. Ты подумай, детки-то твои княгини родичами сделаются, а может, купцами-боярами станут.

— Да не надобно всё это. Мне и здесь хорошо, — отмахнулась Голуба. — Сколько лет жили — горя не ведали и вот ведь. Принесла же князя энтого нелёгкая. А может, передумает князь на Олёнке-то жениться? А?

Томила в ответ лишь неопределённо пожал плечами.

Ольга и сама не поняла, почему болтовня эта, по сути пустопорожняя, так растревожила душу. Может, пожалела Голубу? Нет. Ольга точно знала, что если и сорвет Яромир тиуново семейство с насиженного тёплого места, которым, кстати сказать, сам же в своё время Томилу и облагодетельствовал, то уж голодать и бедствовать их не оставит. То, что князь не молод, она и сама видела. Насчёт детишек — Голуба достоверно ведать не могла. Велика беда, от какой-то там полюбовницы потомства у князя не народилось, дети-то у Игоря имелись. А то, что девок у князя полон терем — эка невидаль. Братцы-то Ольгины пригожих девок тоже не пропускали, а у Яромира на каждой заставе подруга имелась сердечная, вроде Липушки, да и в Плескове были. Вот только ночевать к себе в терем воевода никого не водил, хранил память покойной жены.

Да уж, сравнивать батюшку с князем, всё равно, что орла с… петухом. Ольга хихикнула. Нечего сказать — приласкала женишка. Смех смехом, а жить-то с князем как она станет? Стоит лишь представить тот его взгляд масляный, каким он её под ракитами дарил, и слова его лицемерно-сладкие припомнить, вот тут-то сразу и становилось тошно и муторно. Невольно в памяти всплывала другая встреча и голос иной. Всё же Ольга покривила душой, когда сказала князю, что ни с одним пригожим парнем рука об руку не гуляла, клятв не молвила, вернее, она и не молвила, она лишь слушала.

Ольга взволнованно вскочила, закрыла окно, скинула полушубок и метнулась вниз по лестнице в горницу. На столе, закрытые рушниками, стояли караваи и пироги. Ольга отрезала от одного каравая знатную горбушку, собрала пирогов. Всё это сложила в узелок. Затем достала из поставцов мисочки, небольшие льняные мешочки, захватила нож и торопливо спустилась в погреб.

Да уж, Голубе было о чём печалиться. Хорошо жилось тиуновой семье под покровительством Яромира. И чего только не было в его погребе. Стояли рядами кадки с недавно сквашенной капустой, грибами, солёной сельдью, мочёной брусникой и морошкой, яблоками в квасу, свежей клюквой, глиняные горшочки с варенными в меду ягодами — черникой, малиной, голубикой, — деревянные короба с овощами — свежей капустой, репой, редькой, луком, пересыпанной песком морковью, — пузатые бочки, до краёв наполненные мёдом; мешками хранились гречка, горох, мука, соль, влажно отсвечивали жемчужными боками сыры, с потолочных перекрытий свисали копчёные окорока, сушёная рыба, грибы и пряные травы. Имелся в погребе ещё и выложенный со всех сторон камнем закуток — где хранилось общинное зерно на тот случай, если, не приведи Велес, произойдет пожар в избе кого-то из сельчан или вдруг выдастся тощая година.

Далеко не всё то ягодное, грибное, овощное, рыбное, мясное изобилие было выращено, собрано и добыто руками Томилиных домочадцев. Ведь кроме вопросов о сборе и разделе урожая, починки общинных строений и решения всяческих внутренних прений, в обязанности выбутского тиуна входило и обеспечение съестными припасами местной дружины. Снеди для гридней Томила выменивал на зерно, выделенное для этих целей Яромиром, или покупал за серебро, для того же выданное ему воеводой. И в ходе сих обменов и закупок и получалось, что часть припасов оседала в погребе тиуна. Воевода, конечно, догадывался об этом, но смотрел на всё, что называется, сквозь пальцы, в общем и целом Томила как тиун вполне устраивал его, да и был почитай воеводе через Лелю родственником. А уж как всё это устраивало Томилу и его семейство — и говорить не о чем — Голубино расстройство было вполне понятно.

Ольга отложила в мисочку квашеной капусты, льняные мешочки наполнила мукой, солью, гречкой, отрезала кусочек сыра, отнесла всё это наверх в горницу, а затем, немного подумав, вновь спустилась в погреб с небольшим кувшином, который с помощью черпака наполнила мёдом.

Вернувшись в горницу, все снеди Ольга сложила в суму, добавив ещё и полдесятка собранных с утра челядинкой яиц. Получилось довольно увесисто. Ну да ничего, идти Ольга собиралась недалече. Она шустро сбегала в свою светлицу, потеплее оделась, нашла челядинку и предупредила, куда направляется и что, вернее всего, там и заночует. А после, забрав поклажу, покинула избу и отправилась к той, кого считала своей тёткой, знахарке и ведунье с необычным для слуха местных жителей именем Дагмара.

В тот чёрный день, когда погибли Ольгин отец, бабка и дядька, Дагмара была вместе с ними на струге. Ей удалось укрыться самой и увести с собой непраздную Вельду — Дагмара умела ворожить, смогла и тогда отвести врагам глаза. А после, когда Вельда сама не своя от горя слегла в горячке, Дагмара не отходила от неё ни на шаг — лечила, ухаживала. И когда пришла Вельде пора рожать, Дагмара принимала дитя. Так что, можно сказать, была Ольга обязана ей самим своим рождением.

Дагмара вместе Вельдой осталась в Выбутах — лечила хвори и недуги сельчан травами и заговорами. Но вот саму Вельду спасти не сумела. После смерти Вельды, когда Яромир забрал Ольгу, а Голуба стала Лелиной кормилицей, Дагмара покинула село. Куда она направилась и где провела много дней и ночей — никто того не ведал. Сельчане уж было решили, что погибла ведунья, ушла в Ирий вслед за Вельдой. Но несколько месяцев спустя Дагмара вернулась, и была она совсем седой. Селиться в Выбутах не стала, Томила вместе с выбутскими мужиками подсобил ей выстроить избу недалеко от села. Жилище своё ведунья уж больше не покидала надолго, отлучалась лишь для сбора целебных трав и ягод в особых, одной только ей известных в лесу местах.

Ольга с детства частенько бегала к Дагмаре в избу, жила у неё, помогала собирать травы, готовить отвары и настои, ведала ей свои девичьи переживания и тайны и получала мудрые советы. А больше поделиться сокровенным Ольге было не с кем. Жена воеводы умерла вскоре после Ольгиного рождения, Голуба была уж слишком проста, да и не переставала ревновать Томилу к Вельде, а Ольга росла матушкиным отражением, сестрица Леля — ещё слишком мала, а подруг у Ольги отродясь не водилось. Да и с кем могла бы дружить названая дочь воеводы, красавица и умница, не имевшая в своём окружении достойной себе ровни.

Ольга вспомнила, как приходила к Дагмаре в середине нынешнего лета, после возвращения из Новгорода, как рассказывала ей о Желане и о том, что, верно, скоро назваться ей его невестою.

В начале месяца червеня Яромир поехал в Новгород. Он намеревался переговорить с посадником Хьярвардом по поводу пограничных земель, урядить кое-какие дела с волоками на реке Луга. Яромир взял Ольгу с собой. Годлав давно звал названую сестрёнку в гости.

Две седмицы прожили они в славном городе. И всё то время к Годлаву наведывались разные нарочитые мужи, садились вместе с батюшкой Яромиром за стол, вели беседы, на Ольгу глядели с любопытством. Был среди тех людей богатейший в словенских землях новгородский боярин, Горазд. Слыл Горазд дюже неравнодушным ценителем женской красы. Сам имел двух жён: старшую — словенку, от которой были у него четыре дочери, и младшую, с косами и очами темнее ночи, из страны, что находилась где-то в горах, дальше самой Хазарии. От младшей родился у Горазда долгожданный сын, Желан.

Заходил уважаемый Горазд к Годлаву не единожды. Пытливо разглядывая Ольгу, одобрительно цокал языком, словно хазарин какой, на которого сухощавый и яркоглазый Горазд даже внешне походил. Рассматривал-разглядывал Ольгу, дружбу с Яромиром свёл и в один из приходов пригласил воеводу с дочерью к себе в сельцо на берегу Ильмень-озера, иначе зовущегося Словенским морем.

В прошлом Горазд купечествовал, ходил торговать в Болгар, Хазарию и прочие страны. Удача сопутствовала Горазду, да и ремесло своё он знал отменно, людей умел оценивать влёт. Однако скопив серебра, Горазд прекратил ездить по торгам самолично, стал поручать то дело надёжным, собственноручно обученным людям и своему подросшему сыну.

Торговля при удачном стечении обстоятельств была делом прибыльным, но в тоже время и дюже рисковым, и приобретение земель, пусть и не слишком в этих местах тучных, являлось вполне разумным и надёжным вложением серебра. Сельцо, куда Горазд пригласил Яромира с Ольгой, было им прикуплено недавно у новгородского посадника Хьярварда. Продажа села означала, что Хьярвард с дружиной лишался права сбора дани с проданных земель и покупатель становился хозяином того, за что уплатил серебром и единолично собирал дань.

Приём Горазд оказал им с батюшкой самый радушный. Со стороны можно было подумать, что в селе словно праздник какой случился. Нарядные сельчане с цветами и хлебом-солью вышли встречать гостей с таким видом, будто не было им большего счастья. Впереди с караваем в руках шла молоденькая красавица-поселянка.

Окружённые толпой сельских жителей гости проследовали к дому тиуна, где Горазд поселил воеводу с дочерью, а гридни Яромирой дружины, сопровождаемые смешками да шушуканьем местных девушек, расселились по избам сельчан.

Многочисленные тиуновы чада были отправлены к родичам, в избе, кроме Ольги с Яромиром, остались только сам тиун, его жена и старшая дочь, Истома, та самая девица, что встречала их хлебом-солью. Невысокая, ладная Истома с необычно тёмными для славянки, чуть вьющимися волосами и большими прозрачно-голубыми глазами была диковинно красива. Горазд оставил её в избе для утех Яромира. Женолюбивому боярину было невдомёк, что на таких молоденьких девиц, а была Истома всего годом старше Ольги, воевода смотрел словно на дочек. Да и сама Истома не спешила одаривать знатного гостя ни улыбками, ни ласковыми взглядами. Поднося каравай, словом не обмолвилась; не в пример остальным девицам стояла, не глядя ни на воеводу, ни на удалых гридней. Глаза подняла лишь на миг, чтобы внимательно рассмотреть Ольгу. И взор её в тот миг был хмур и недоволен. И как стало ясно вскоре, имелась у неё на то веская причина.

Когда Истома показывала Ольге её светлицу во втором ярусе избы, в открытое окно вдруг влетел камушек. Затем второй. Истома торопливо посмотрела в окошко, вспыхнула, пробормотала о каком-то поспешном деле и опрометью кинулась вниз по лестнице во двор.

Ольга выглянула в окно. С высоты второго яруса ей было хорошо видно и весь двор тиуна, и улицу за забором. У калитки стоял парень. К нему-то и спешила выпорхнувшая из избы Истома. Подбежав, она на миг замешкалась и вдруг прижалась щекой к плечу парня, потёрлась об него, будто ласковая кошечка. Сгущавшиеся сумерки не позволяли разглядеть лицо сердечного друга Истомы. Ольга заметила лишь то, что был он темноволос и высок. Парочка постояла немного, затем парень, обняв Истому за плечи, увлёк её по улице, прочь от избы.

А на следующее утро Истома накрывала гостям стол, будучи уже совершенно в другом настроении. Не скупилась на улыбки, цвела румянцем на похвалы Яромира и крутилась вокруг воеводы и Ольги юлой. Отметив усердие девушки, Яромир сдержанно пригласил Истому разделить кушанье с ним и Ольгой. Истома с удовольствием, словно только того и ожидала, присела за стол, но к снедям не притронулась.

— Батюшка воевода, мы с девицами нынче собрались к озеру прогуляться, не желает ли твоя дочка с нами пройтись? — робко спросила Истома.

— Дочка моя уж давно не дитя неразумное, сама решает, — усмехнулся Яромир, а Ольга с любопытством посмотрела на Истому.

— Олёнушка, что тебе в избе одной скучать-томиться, пойдем с подружками окрест прогуляемся. Покажем тебе Ильмень-батюшку во всей красе, — радушно улыбаясь, предложила Истома.

Ольга пожала плечами.

— Отчего ж не прогуляться, пойдем.

— Я только со стола уберу, и отправимся, — Истома вскочила и спешно занялась делом.

И вскоре Ольга с Истомой и ещё четырьмя девицами отправились к озеру и спустя некоторое время оказались на берегу. Берега у Ильменя, против каменистых Выбутских обрывов вдоль Великой Плесковы, были сплошь низменные, заросшие травой и островками ивняка. Погода нынче стояла ясная, солнечная, и воды Ильменя радовали глаз приятной голубизной. В том месте, куда вышли девушки, был сооружён причал. Множество лодок — легких, обшитых поверх плетенья из прутьев кожами, и выглядевших более основательно выделанных из цельного ствола долблёнок — лежало на берегу. Была среди них и та ладья, на которой Ольга с батюшкой прибыли в Новгород. А у края причала покачивалась на воде ещё одна ладья, незнакомая.

Конец ознакомительного фрагмента.