Френдзона

Анна Белинская, 2023

– Да что с тобой такое? – жалко сиплю. Степан опускает лицо, бросает взгляд на мои пальцы, которыми я вцепилась в его локоть, и мне приходится тут же отпрянуть, потому что этим взглядом он бьёт меня по рукам. – Я тебя не узнаю, Степ, – сожалеюще качаю головой.– Шесть лет прошло, – напоминает.– Вот именно! Мы не виделись шесть лет и, мне кажется, люди, которые раньше дружили, не так должны вести себя при встречи.Он для меня всегда был лучшим другом.Степа Игнатов – мальчишка, таскающий мне ромашки и растаявшее мороженое.Он уехал практически сразу после одной ночи, которую я не помню, а вернулся спустя шесть лет: повзрослевший, привлекательный, чужой…

Глава 7. Степан

От автора: в главе диалоги между героями происходят на иврите

— Стэф!

Не оборачиваюсь.

— Стэф! Я с тобой разговариваю. Стой!

Перешагиваю несколько ступеней сразу.

— Ты ведешь себя отвратительно, — Сара рычит мне в спину, еле поспевая за мной. — Нам нужно поговорить. Я знала, что так будет.

Хара,* я тоже!

Сдерживаюсь.

Собачиться при родителях — долбанное, мать его, неуважение, но я придурок, раз считал, что нас это обойдет стороной.

Вхожу в свою комнату.

Сара влетает следом.

И как только за ней закрывается дверь, оборачиваюсь, складывая руки на груди.

— Эта Джулия… — тут же начинает шипеть, — ты мне соврал. Она тебе не кузина. Теперь мне все понятно. Поэтому ты не хотел меня брать с собой, — Сара зеркалит мои действие и встает напротив.

Ее глаза горят. Она сама горит и готова взорваться.

Я же… я сдерживаюсь.

Леазазэль**, я и не думал, что «моя болезнь» из прошлого под названием «Филатова Юлия» устроит мне проблемы практически с того самого момента, как я переступлю порог своего дома. Я знал, что мы с ней увидимся, но не представлял, насколько скоро и при каких обстоятельствах. Моя детская болезнь ворвалась в комнату тем самым смерчем, каким раньше крушила деревянные бруски и мои юношеские чувства.

Мы не виделись шесть лет, и я бы предпочел не видеть ее столько же.

Возбужденная, приветливая до тошноты — она всем видом кричала, как рада меня была видеть, ну а я… Моя болезнь излечилась, и я был уверен, что не почувствую ничего. Ничего.

Это было так давно, что я успел ее забыть. Я заставил себя ее забыть, вырвав каждую улыбку, игривый смех, голос и каждую черточку на ее лице из памяти. Я не думал о ней… чертовых лет пять. А если и думал, то примерно так же, как о любом своем однокласснике.

К слову, как с одноклассницей я и собирался с ней общаться на свадьбе сестры.

Но Юлия Филатова всегда отличалась непредсказуемостью и накинула мне говна на вентилятор сразу, как только появилась в поле моего нахождения.

Я не собирался вести себя с ней как дерьмо.

Но повёл.

Потому что Сара после того, как пунцовая Филатова вылетела за дверь, устроила то, чем планомерно занималась в последние два месяца — вынесла мне мозг с тщательной изощренностью.

Я очуметь какой терпеливый.

Я сам себе удивляюсь, и мне кажется, что последние два месяца я терплю Сару и ее нездоровую ревность.

Она ревнует меня ко всему, что пишется в женском роде. Она считает, что я трахаюсь с каждой пациенткой, которую веду в медцентре у деда и его брата Натана.

Несколько дней назад Сара сказала, что я выбрал специализацию пластического хирурга только ради того, чтобы тискать бабские сиськи, а каждая наша встреча стала начинаться с её слов: «Сколько сисек ты облапал сегодня?».

Когда я на работе, для меня женская грудь — это молочные железы, выделяющие грудное молоко для вскармливания младенцев, а пластический хирург — это не только про увеличение сисек. И как бы я ни старался донести до нее эту информацию, с аргументом «если ты познакомился во время приёма со мной, почему ты не можешь сделать этого с другой?» мне становится с каждым разом сложнее и сложнее спорить.

С Сарой мы познакомились полгода назад. На приеме у деда Натана, которому я ассистировал и у которого уже как полтора года подрабатываю, набираясь врачебного опыта. У него же я планирую проходить годовую стажировку.

Шесть месяцев я встречаюсь с девушкой, которую четыре первых месяца трахал я, а последние два — она меня. Точнее мой мозг.

Сара пришла на консультацию по исправлению носовой перегородки. Она хотела убрать горбинку, которая тогда мне показалась очень милой. Мои младшие братья сами не в курсе того, насколько близки оказались к истине, когда неудачно прикалывались над Сарой. И если бы за столом я рассказал, при каких конкретно условиях мы познакомились с моей девушкой — очередного троллинга избежать бы не удалось.

Проржавшись внутри, я сберег Саре репутацию.

Ее горбинка — то, что делает Сару уникальной.

Я до сих пор считаю ее милой.

Горбинку.

Ни Сару.

Милота и Сара — понятия несовместимые. Но понял я это позже, когда Сара решила познакомить меня со своими родителями, считая, что у нас — рука об руку прямо до гроба.

Если бы моя сестра Софья знала иврит, думаю, они бы неплохо спелись. Они похожи характерами. Но, увы, Софи не в её команде. Это я понял ещё на пороге дома, когда сестра после того, как я представил Сару, как свою девушку, мерзко скосила физиономию.

Моя мама сделала примерно также. Но с толикой удивления и снисхождения, когда любимый сын зажал её в крепких объятиях. А отец… отец — мировой мужик, хотя даже в его выгнутой брови я прочитал удивление. Оно и понятно: месяц назад родители приезжали ко мне в Тель-Авив на вручение диплома, и о Саре даже близко никто не знал.

То, что я в отношениях полгода, не знал никто.

И Сара тоже не подозревала того, что наши скупые встречи в течение недели — не результат моей дикой занятости в медцентре, а всего лишь приезд моих родителей.

Я не так часто их вижу.

Да что говорить, я вижу их редко и ту неделю, во время которой они были в Израиле, я жадно хотел провести с ними.

С семьей.

Я не стал знакомить Сару с родителями.

Черт его знает почему.

Но я так чувствовал.

Не готов, не уверен, побоялся — хрен поймешь. Может, всё вместе.

Но на воре, как говорится, и шапка горит, когда, обедая вдвоем с мамой в не самом популярном заведении Тель-Авива, каким-то немыслимым образом нас увидела Сара. Я не знаю кого мне благодарить, но разбор полетов моя девушка устроила не в ресторане, а в моей съемной квартире.

Тогда мы впервые сильно поругались. Тогда мое терпение начало давать протечки.

Сара бросала в меня посуду, которая даже не моя, а хозяйки квартиры. Она орала о том, что я кобель и мерзавец, а также изменщик. Когда я признался, что та «старая шлюха» — моя мать, Сара осталась верной себе, заменив кобеля на лжеца, а изменщика — на подонка.

Короче, при любом раскладе я остался мерзавцем.

Три дня назад мы поругались вновь.

Я уладил все дела со стажировкой и освободился раньше, чем планировал. В тот же день я купил билет в Россию, решив провести выпавшие свободные дни с семьей.

Вечером я сказал об этом Саре, на что получил версию того, что мой скорый отъезд — повод скорее смыться и начать изменять ей прямо на борту самолета.

Сара уверена, что я приехал не на свадьбу к сестре, а чтобы поиметь всё, что движется.

Мы ругались до тех пор, пока я не купил ей билет. Даже мои доводы о том, что иврит, кроме мамы, в моей семье не знает никто и ей будет попросту некомфортно, — Сару не остановили.

Сару не остановили мои предостережения от того, что моя семья — ни чета ее, в которой мне выдалось однажды побывать. В еврейской семье моей девушки чтут национальные традиции, правила поведения и воспитания, дипломатично и спокойно решая вопросы. В моей семье по-другому: мы шумим, перебиваем друг друга, у нас устоявшийся сложившийся юмор и общение между собой, в котором не каждому может быть уютно. Но держать меня за яйца Саре оказалось важнее собственного комфорта.

Я купил ей билет.

А после у нас был охрененный секс.

— Она кузина, — в который раз подтверждаю свои слова, сказанные Саре в комнате.

Мне пришлось назвать бывшую подругу детства родственницей.

Дальней.

С которой мы общались в последний раз сотню лет назад.

Чтобы сберечь нервные клетки Саре и себе.

Я говорю на несколько тонов тише, давая понять своей девушке, что и в моем доме неплохо бы уважать хозяев.

— Она не смотрит на тебя как родственница! — ядовито выплевывает. — Она пялится на тебя, — тычет пальцем мне в грудь.

Примерно что-то похожее от Сары я слышал во время дороги сюда. Как только мы сели в самолет, моя девушка обвинила каждую стюардессу в том, что из 250 человек на борту они не сводят глаз только с меня.

Два утомительных перелёта Сара насиловала мой мозг и не удивительно, что, оказавшись дома, в знакомой, комфортной мне обстановке, я, черт возьми, позволил себе расслабиться.

— Сара, потише, — прошу сдержанно.

— То есть ты не отрицаешь, что она на тебя пялится? Ты поэтому меня не хотел брать? Из-за нее? У вас что-то есть?

Сила воли… выдержка… терпение, мать твою! Я призываю всё это, надеясь стать хорошим врачом, поэтому я не позволяю себе грубить Саре.

— Я ничего подобного не заметил.

Я заметил.

Еще как заметил.

Какими непонимающими и ангельскими глазами смотрела на меня моя «детская болезнь», но я, как никто другой, знаю, как этот ангел умеет проезжаться катком по мужским яйцам.

Она так театрально и будто бы искренно была оскорблена моим равнодушием, что хочется спросить: «А ни ты ли меня сама об этом просила?».

Но я не спрошу, потому что сейчас мне это на хрен не надо.

Сара обреченно прикрывает глаза, а затем, резко их распахнув, цедит сквозь стиснутые губы:

— Я повторяю еще раз: у вас что-то есть?

Захнах!***

Моя башка начинает раскалываться. Я дико устал с дороги, но моя девушка считает иначе.

— Сара, мы встречаемся полгода! — я повышаю голос, но не так, чтобы она смогла упрекнуть меня в том, что я на нее ору. — Я разве хотя бы раз давал тебе повод считать, что где-то на расстоянии, да и вообще, у меня кто-то есть?

Я не знаю, как до нее донести эту истину!

Я не изменял Саре никогда.

У меня даже в мыслях такого не было.

Я совершенно не тот, кто будет левачить, но, зараза, в такие моменты, как сегодня, у меня в башке звенит и требует сходить налево! Ну чтобы ее обвинения хотя бы были ненапрасными!

Я утрирую, конечно.

Я не мудила.

Я вырос в многодетной семье, где мой отец — яркий показатель отношения к своей половине при том, что моя мать — не самая удобная женщина.

Сара — мои первые серьезные отношения, и вводить в них традицию с леваками я не собираюсь.

— Ты делаешь это постоянно! Ты скрыл от меня приезд твоих родителей, — перечисляет Сара. — Ты и сюда меня не собирался брать. Тебе плевать на меня, — губы Сары начинают подрагивать, и это говорит о том, что в скором времени она будет реветь. Истерить, будто умер ее близкий родственник, причитая на иврите так, как умеют это делать чистокровные евреи. — Меня комары искусали, а тебе до фонаря, что у твоей девушки огромные волдыри, — возмущенно всхлипывает.

О, хара!

Я всплёскиваю руками и поднимаю лицо к потолку.

Немыслимо.

Перед тем, как спуститься к ужину, я доступно объяснил своей девушке, что вечера в наших краях не настолько комфортны, как в Тель-Авиве. Я предложил ей спрей — Сара фыркнула. Какие ко мне теперь претензии?

— Сара, я не хочу ругаться, — достаточно спокойно, но твердо сообщаю я и ухожу в ванную.

Я правда не хочу с ней ругаться. За два месяца я понял: лучше смолчать и отступить. Сара эмоциональна, но и быстро отходчива.

Моя голова трещит, и мне до ломоты в костях хочется смыть с себя этот резиновый день, в котором было много всего намешено. У меня не было времени его обмозговать, и ночью я этим заниматься не буду тоже.

Я хочу спать.

Включаю душ и встаю под прохладную воду.

Закрываю глаза, позволяя воде смыть с себя напряжение и физическую усталость.

Я слышу, как закрывается дверь.

Поворачиваюсь на звук и вижу Сару.

Она абсолютно обнажена.

Скольжу по ее изящной фигуре, которую знаю, как свои пять пальцев.

Сара компактна и сексуальна: маленькая грудь, плоский живот и узкие бедра.

Я слежу, как с особой оточенной грацией моя девушка вплывает ко мне в душевую кабинку, и на ее лице, кроме предвкушения скорейшего удовольствия, нет ни намека на то, что минутой ранее она ревела и осыпала меня своей ревностью.

Я отступаю, давая Саре встать под душ. Ее острые соски царапают мне грудь.

Она поднимает руку и пробегается пальчиками по моему животу.

Я вздрагиваю.

Везде.

Слежу за тем, как порочно Сара облизывает губы. Я знаю, что это означает, и провожаю взглядом то, как она опускается передо мной на колени.

Снизу вверх она смотрит преданными глазами. Они сейчас доверчивые и искренние. Такие, как тогда, когда впервые я увидел ее на приеме: сомневающуюся и робкую.

Улыбаюсь ей.

Провожу указательным пальцем по горбинке ее носа. Очерчиваю губы, отчего Сара прикрывает глаза.

В тот день я запретил ей что-либо менять в себе.

Я вообще против вмешательства в то, что даровано нам природой. И если нет основательных медицинских показателей к пластике, я считаю все эти следования модным трендам и погоню за «канонами красоты» — пустым и глупым.

Знаю, что в дальнейшем мой основной заработок будет как раз из этого складываться, но я не поощряю. Как мужчина я не поощряю, и мне плевать, какого размера у моей девушки грудь, если она мне нравится.

Сара мне нравится.

— Тебе точно она безразлична? — умоляюще шепчет.

Черт.

— Да, — отвечаю.

Зарываюсь Саре в волосы и сжимаю их в кулаке, когда чувствую, как на мой член опускаются женские горячие губы.

Утыкаюсь одной рукой в кафель и закрываю глаза, под веками которых вижу пшеничные длинные волосы и кристально-голубые глаза.

Хара…

*хара — с иврита ругательство по типу «дерьмо».

**леазазэль! — Черт! (с иврита)

***захнах — ругательство на иврите (блть)