«Кровью, сердцем и умом…». Сергей Есенин: поэт и женщины

Ани Лагина

Данная книга носит название «Кровью, сердцем и умом…» Так определял Сергей Есенин три вида любви. Конечно, эта книга о любви к женщине: жене, возлюбленной, подруге по перу, знакомой, женщине с Именем, сестре, матери… Но одновременно, как бы парадоксально это ни звучало, эта книга и о ненависти. Великому Поэту России пришлось заплатить собственной КРОВЬЮ за своё честное и беззащитное СЕРДЦЕ, за свой глубокий, прозорливый и сомневающийся УМ.

Глава IV. «Кровью, сердцем и умом…»

Любимые и влюблённые

«Нежная девушка в белом…»

АННА САРДАНОВСКАЯ

Константиновская «амазонка» Лидия Кашина, справа — Ниночка, дочь Кашиной

В 1995 году из Константинова друзья привезли мне информационный сборник с публикациями членов Есенинского общества «Радуница». «Королева у плетня» — бросилось в глаза заглавие одной из статей. Автор Николай Чистяков пишет: «Исследователи-есениноведы давно заметили: те женщины, что не поддались обаянию (и притязаниям) поэта, нашли в себе мужество сказать: «Нет», — становились объектами его восторженного поклонения. Каждой из них он посвятил великолепнейшие поэтические циклы: Августе Миклашевской — «Любовь хулигана», Шаганэ Тальян — «Персидские мотивы». Но была ещё одна, третья (точнее сказать, первая), которую в своё время не заметили исследователи, хотя о ней рассказал сам поэт:

Когда-то у той вон калитки

Мне было шестнадцать лет,

И девушка в белой накидке

Сказала мне ласково: «Нет».

(Сергей Есенин. Из поэмы «Анна Снегина»)».

(Чистяков Н. Королева у плетня // Радуница: Информационный сборник. — Рязань. — 1995).

В сентябре 1924 года Сергей Есенин пишет в стихотворении «Сукин сын»:

Снова выплыли годы из мрака

И шумят, как ромашковый луг.

«Выплыли годы из мрака», и вспомнилась «девушка в белом», для которой был «пёс почтальон». В декабре 1924 года Есенин начинает работу над поэмой «Анна Снегина». Под пером поэта рождается пленительный образ «девушки в белой накидке». Чуть позже, в стихотворении «Мой путь» он вновь признается:

В пятнадцать лет

Взлюбил я до печёнок

И сладко думал,

Лишь уединюсь,

Что я на этой

Лучшей из девчонок,

Достигнув возраста, женюсь.

Нет сомнения, во всех трёх произведениях речь идёт об одной девушке, первой любви поэта.

«В пятнадцать лет», «нам по шестнадцать лет» — это 1910 — 1911 годы, время учения в Спас-Клепиковской второклассной учительской школе. Кто же она, «девушка в белой накидке», первая любовь поэта? Было время, когда есениноведы на этот вопрос отвечали — Лидия Кашина. Да, пятнадцатилетний Есенин мог любоваться помещицей Кашиной, когда она в синей амазонке скакала на коне, мог провожать её восхищённым взглядом. Но могла ли Лидия Ивановна, пусть и очень молодая, но замужняя женщина, мать двоих детей, стоять у деревенской калитки с безвестным пятнадцатилетним пареньком? И мог ли впоследствии Есенин такую женщину называть «девушкой», «девчонкой»? Скорее всего, в это время юный поэт встречался у калитки совсем с другой — с Анной Сардановской.

«Каждая строчка его говорит о чём-то конкретном, имевшем место в его жизни. Всё — вплоть до имён, которые он называет, вплоть до предметов», — это свидетельствует Софья Виноградская, писательница, которая была знакома с Есениным и хорошо знала его быт, взаимоотношения с другими людьми». (Кошечкин С. П. «Весенней гулкой ранью…» — М.: ДЛ. — 1984. — С.198).

Итак, «вплоть до имён». В жизни — Анна Сардановская, в поэме — Анна Снегина (имена одинаковы, фамилии начинаются с буквы «С»). Почему же в весенней поэме о первой любви героиня имеет холодную «зимнюю» фамилию? Сто́ит только вспомнить строки из стихотворения «Сукин сын» о «пробуждённом в сердце мае» и дорисовать картину: тёплый вечер, калитка, цветущая черёмуха сыплет белым снегом на кудри юного поэта, на белую накидку его подруги, — как всё становится на свои места. Этот «снег» вызывает в памяти ещё одно стихотворение Есенина «Сыплет черёмуха снегом…»:

Я одурманен весной.

Радуют тайные вести,

Светятся в душу мою.

Думаю я о невесте,

Только о ней лишь пою.

«Черёмуховая метель», символ вечной чистоты первого чувства, бушевала и в годы моей юности. Не в подражание Есенину, а как дыхание, рождались строки:

Заметелила черёмуха,

Снежинки — лепестки,

Далеко сейчас от дома я,

Черёмухи знакомые

Сейчас, ой, далеки…

«Черёмуховый снег» и «Снегина» могут быть связаны не зимней, а весенней ассоциацией, представлением о той поре весны, когда землю покрывают черёмуховые снежинки, а от черёмухового аромата кружится голова.

Думаю, выбор поэтом фамилии «Снегина» можно объяснить и чистотой первых чувств, и холодным «нет», прозвучавшим из уст девушки… Анны Сардановской.

В Константинове всем был известен не только барский дом Кашиной, но и «низкий дом с голубыми ставнями», под крышей которого впервые Сергей Есенин повстречался с Сардановской Анной. Принадлежал этот дом местному священнику, крестившему Сергея Есенина, отцу Иоанну Смирнову, Ивану Яковлевичу Попову, как его по-другому называли односельчане. Протоиерей Смирнов (Попов) был родственником Сардановских, к которому те часто приезжали в гости.

Когда же впервые Сергей увидел Анюту?

Это случилось в 1906 году, до его поступления в Спас-Клепиковскую второклассную учительскую школу. В Константиново, в дом священника отца Иоанна, приехали его дальние родственники Сардановские: Вера Васильевна с дочерьми Анной и Серафимой и сыном Николаем (в будущем — другом Есенина). Дом отца Иоанна находился недалеко от избы Есениных. Сергей быстро подружился с прибывшими гостями, но больше всего ему приглянулась Анюта. Это была бойкая девочка. Она хорошо играла на гитаре, любила петь романсы и народные песни, знала поэзию, играла в любительских спектаклях.

Обычно Сардановские приезжали в Константиново в начале июля, накануне престольного праздника Иконы Казанской Божией Матери (отмечался 8 июля). В этот день устраивались игры, танцы, исполнялись любимые песни (на слова А. П. Серебрянского «Умрешь — похоронят, сгниешь и не встанешь», А. В. Кольцова «Тяжело на груди, злая грусть налегла», Н. А. Некрасова «Не гляди же с тоской на дорогу»…). Активными хористами были как Анна, так и Сергей…

Анна Алексеевна Сардановская родилась в селе Мощены Рязанской губернии в 1896 году. Родители её учительствовали в сёлах Рязанской губернии. В семье было четверо детей. Вскоре после рождения Анны умирает её отец. Мать с детьми переезжает в село Дединово Рязанской губернии. С 1906 году вместе со своей подругой Марией Бальзамовой Аня поступает в Рязанское женское епархиальное училище, которое заканчивает в 1912 году и в скором времени начинает работать учительницей в школе. Её коллегой был учитель Олоновский Владимир Алексеевич. Со временем их знакомство перерастёт в дружбу, которая выльется в близкие отношения. В 1920 году Сардановская выходит замуж за Владимира Алексеевича и становится Анной Олоновской. Их счастливый брак оказался недолгим. 8 апреля 1921 года при родах в возрасте 25 лет Анна умерла, родив двух детей, один из которых умирает вместе с ней при родах, а второго, Бориса, воспитывает отец. Анна Сардановская была похоронена на кладбище села Дединова вместе со своей матерью.

Перед самым отъездом в Туркестан в начале апреля 1921 года Сергей Есенин узнал, что в селе Дединове Рязанской губернии скоропостижно скончалась Анна Алексеевна Олоновская (Сардановская Анюта). Известие о смерти Анны потрясло поэта. Он видел в ее смерти какое-то мрачное предзнаменование. Что-то обрывалось в его жизни, терялось безвозвратно. Поэт Иван Грузинов, навещая в эти дни Сергея, увидел его в ужасно взволнованном состоянии. Грузинов вспоминал: «1921 год. Весна. Богословский пер., д. 3. Есенин расстроен. Усталый, пожелтевший, растрепанный. Ходит по комнате взад и вперед. Переходит из одной комнаты в другую. Наконец садится за стол в углу комнаты:

— У меня была настоящая любовь. К простой женщине. В деревне. Я приезжал к ней. Приходил тайно. Все рассказывал ей. Об этом никто не знает. Я давно люблю ее. Горько мне. Жалко. Она умерла. Никого я так не любил. Больше я никого не люблю». (Грузинов И. С. Есенин разговаривает о литературе и искусстве (1927) // С. А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2-х тт. — М.: ХЛ. — 1986. — Т. 1. — С.352 — 353).

Есенин понимал, что многое в его отношениях с Анютой Сардановской было создано его воображением. Бесстрастными являлись лишь воспоминания очевидцев их дружбы-любви.

О первой невесте Есенина рассказывали константиновские старожилы: «Однажды летним вечером Анна и Сергей, раскрасневшиеся, держа друг друга за руки, прибежали в дом священника и попросили бывшую монашку разнять их, говоря: «Мы любим друг друга и в будущем даём слово жениться. Разними нас. Пусть, кто первым изменит и женится или выйдет замуж, того второй будет бить хворостом». Первой нарушила «договор» Анна. Приехав в Москву и узнав об этом, Есенин написал письмо, попросил всё ту же монашку передать его Анне, которая после замужества жила в соседнем селе. Та, отдавая письмо, спросила: «Что Серёжа пишет?» Анна с грустью в голосе сказала: «Он, матушка, просит тебя взять пук хвороста и бить меня, сколько у тебя сил хватит». (Атюнин И. Г. Рязанский мужик — поэт-лирик Сергей Есенин. — ИМЛИ, рукописный отдел, ф. 32, №4).

Об этом же пишет Екатерина Александровна Есенина в своих воспоминаниях: «…У Веры Васильевны (Сардановской — А.Л.) было трое детей — сын и две дочери, и они по целому лету жили у Поповых. Сергей был в близких отношениях с этой семьёй, и часто, бывало, в саду у Поповых можно было видеть его с Анютой Сардановской (младшей дочерью Веры Васильевны). Мать наша через Марфушу знала о каждом шаге Сергея у Поповых.

— Ох, кума, — говорила Марфуша, — у нашей Анюты с Серёжей роман. Уж она такая проказница, ведь скрывать ничего не любит. «Пойду, — говорит, — замуж за Серёжку», и всё это у неё так хорошо выходит». (Е. А. Есенина. В Константинове // С. А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2-х тт. — М.: ХЛ. — 1986. — Т. 1. — С.38).

Сергей и Анюта часто уединялись, делились друг с другом сокровенными мыслями. Они беседовали о прочитанных книгах, о своих занятиях в школе, об общих знакомых. При встречах Анюта просила Сергея почитать стихотворения — свои или других поэтов.

Юношеские чувства Сергея и Анны не были для окружающих секретом. У них же дело дошло до тайного соглашения о будущей свадьбе после окончания учебы. Возможно, что инициатива исходила от Сергея, который считал себя вполне самостоятельным в принятии собственных решений. Об этом он рассказал в переданном Анюте несохранившемся стихотворении «Зачем зовешь ты ребенком меня»…

У Ани была подруга Мария, которая после окончания училища тоже стала работать учительницей. Есенин успел познакомиться с Машей до его отъезда из Константинова в Москву. Возможно, в связи с этим отношения Сергея с Аней начали ухудшаться. Ей стало известно, что Сергей ведет переписку с ее подругой Машей Бальзамовой. Такая измена ей была неприятна. Последовали упреки, подозрения. В феврале 1914 года Есенин написал Бальзамовой: «С Анютой я больше незнаком, я послал ей ругательное и едкое письмо, в котором поставил крест всему». Казалось, что все закончено, возврата к прежним отношениям нет. Но образ первой юношеской любви вытравить из своей души Сергей не мог.

В начале 1916 года Есенин отправляет в «Ежемесячный журнал» редактору Виктору Сергеевичу Миролюбову стихотворение «За горами, за желтыми до́лами…», которое было опубликовано в апрельском номере журнала с посвящением «Анне Сардановской». Есенину очень хотелось, чтобы Анюта прочитала его строки о родных местах, почувствовала его тоску по всему, что было дорого им обоим. Это стихотворение не было любовным посланием девушке, а было «поэтическим этюдом» о родной земле, на которой жили и приметили друг друга Сергей и Анюта.

За горами, за жёлтыми долами

Протянулась тропа деревень.

Вижу лес и вечернее полымя,

И обвитый крапивой плетень.

Там с утра над церковными главами

Голубеет небесный песок,

И звенит придорожными травами

От озёр водяной ветерок.

Не за песни весны над равниною

Дорога мне зелёная ширь —

Полюбил я тоской журавлиною

На высокой горе монастырь.

Каждый вечер, как синь затуманится,

Как повиснет заря на мосту,

Ты идёшь, моя бедная странница,

Поклониться любви и кресту.

Кроток дух монастырского жителя,

Жадно слушаешь ты ектенью,

Помолись перед ликом спасителя

За погибшую душу мою.

(Сергей Есенин. «За горами, за жёлтыми долами…». 1916)

В начале июля 1916 года Есенин писал Анне Сардановской из Царского Села, где проходил действительную службу: «Я ещё не оторвался от всего того, что было, потому не переломил в себе окончательной ясности. Рожь, тропа такая чёрная и шарф твой, как чадра Тамары… В тебе, пожалуй, дурной осадок остался от меня, но я, кажется, хорошо смыл с себя дурь городскую.

Хорошо быть плохим, когда есть кому жалеть и любить тебя, что ты плохой. Я об этом очень тоскую. Это, кажется, для всех, но не для меня.

Прости, если груб был с тобой, это напускное, ведь главное-то стержень, о котором ты хоть маленькое, но имеешь представление.

Сижу бездельничаю, а вербы под окном ещё как бы дышат знакомым дурманом. Вечером буду пить пиво и вспоминать тебя.

Сергей.

Царское Село. Канцелярия по постройке Федоровского собора».

Есенин ждёт писем от Анны. Он явно огорчён и расстроен тем, что она не пишет ему, для него весточки от Анюты сейчас особенно важны и необходимы. Настроение его подавлено, всё сильнее он ощущает чувство одиночества, готовность к покаянию. Всё это находит своё преломление во многих «царскосельских» стихах поэта…

Сергей Есенин чаще, чем ему бы хотелось, вспоминает милый образ Анюты, её тёмные вьющиеся волосы, выразительные глаза, чистый высокий лоб, по-детски пухлые губы. Даже крупноватый для нежного девичьего лица нос не портил очарования милой смуглянки. Современники Анны отмечали смуглость её кожи: «Мы знаем, что смуглой была именно Анна Сардановская. Это хорошо видно… на известной фотографии 1912 года, где она стоит рядом с Марией Бальзамовой». (Коновалов Д. Солотчинские были. — М.: Моск. рабочий. — 1971. — С. 80).

С великим нетерпением санитар Есенин ждал отпуска, чтобы встретиться в родном селе с Анной Сардановской. Во второй половине июня 1916 года долгожданный краткосрочный отпуск был получен! Несколько дней Есенин был в Константинове, встретился со своей первой любовью и убедился, что отношения между ними изменились не в лучшую сторону. Сердечного разговора не получилось…

«В конце июля 1916 года Сергей Есенин возвратился на военную службу, но его самолюбие было уязвлено. Он не хотел признавать, что в потере любимой девушки есть его вина. Стараясь поправить дело, Есенин отправляет Анюте письмо, в котором, к сожалению, отсутствовали нужные слова, вместо них присутствовали будничные фразы. Не надо удивляться, что Есенин получил ответ без «нежных чувств»: «Совсем не ожидала от себя такой прыти — писать тебе, Сергей, да еще так рано, ведь и писать-то нечего, явилось большое желание. Спасибо тебе, пока еще не забыл Анны, она тебя тоже не забывает. Мне несколько непонятно, почему ты вспоминаешь меня за пивом, не знаю, какая связь. Может быть, без пива ты и не вспомнил бы? Какая восхитительная установилась после тебя погода, а ночи — волшебство! Очень многое хочется сказать о чувстве, настроении, смотря на чудесную природу, но, к сожалению, не имею хотя бы немного слов, чтобы высказаться. Ты пишешь, что бездельничаешь. Зачем же так мало побыл в Константинове? На празднике 8-го было много народа. Я и вообще все достаточно напрыгались…». Есенин тут же ответил: «Прости, если груб был с тобой, это напускное, ведь главное-то стержень, о котором ты хоть маленькое, но имеешь представление». (Под «стержнем» он понимал свое предначертание быть поэтом)». (Заборова Р. Б. Из архивных разысканий о Сергее Есенине // Русская литература. — 1970. — №2. — С. 151).

Сардановская долго не отвечала. Осенью 1916 года Сергей отправил ей последнюю записку, которая поставила точку в их взаимоотношениях. «Очень грустно, — писал Есенин. — Никогда я тебя не хотел обижать, а ты выдумала. Бог с тобой, что не пишешь. Мне по привычке уже переносить все. С.Е».

И знаю я, мы оба станем

Грустить в упругой тишине:

Я по тебе — в глухом тумане,

А ты заплачешь обо мне.

(Сергей Есенин. «Опять раскинулся узорно…»)

Знаю, годы тревогу заглушат,

Эта боль, как и годы, пройдёт.

И уста, и невинную душу

Для другого она бережёт.

(Сергей Есенин. «Гаснут красные крылья заката…»)

А затем грянул 1917 год — революция отодвинула тему любви. Отодвинула, но не заглушила.

Когда Есенин узнал, что Анна вышла замуж за учителя местной школы Олоновского, он навестил её в деревне Дединово и подарил ей сборник стихов и автограф одного из своих стихотворений. На подаренной книге написал: «А. А. Алоновской», но потом исправил: «Олоновской».

Теперь любовь моя не та!

Ах, знаю я, ты тужишь, тужишь

О том, что лунная метла

Стихов не расплескала лужи.

Грустя и радуясь звезде,

Спадающей тебе на брови,

Ты сердце выпеснил избе,

Но в сердце дома не построил.

И тот, кого ты ждал в ночи,

Прошёл, как прежде, мимо крова.

О друг, кому ж твои ключи

Ты золотил поющим словом?

Тебе о солнце не пропеть,

В окошко не увидеть рая.

Так мельница, крылом махая,

С земли не может улететь.

(Сергей Есенин. «Теперь любовь моя не та…»)

Перед отъездом из Константинова Сергей Есенин передал замужней Анне письмо через знакомую монашку. «Что же пишет тебе наш поэт?» — спросила Сардановскую монашка. Анюта грустно ответила: «Он, матушка, просит тебя взять пук хвороста и бить меня, сколько у тебя хватит сил». Но Есенин хорошо знал то, чего не знала Анна, ставшая Олоновской: клятву первым нарушил он, так как женился намного раньше на другой Анне, Изрядновой. Так что хворостина не по ней, а по нему плакала…

Не получилось у поэта союза с той, о которой он написал: «Ранних лет моих радость и свет…», но «случились» стихи, появился в них сквозной мотив — «букет образов»: май, луна, сад, калитка, цветущая черёмуха, любимая девушка. Образы любимой и черёмухи настолько неразрывны в памяти поэта, что практически всегда выступают вместе. И белый цвет — символ чистоты и невинности — объединяет любимую и черёмуху:

Где-то за садом несмело,

Там, где калина цветёт,

Нежная девушка в белом

Нежную песню поёт.

(Сергей Есенин. «Вот оно, глупое счастье…»)

Я учусь, я учусь моим сердцем

Цвет черёмух в глазах беречь…

(Сергей Есенин. «Хорошо под осеннюю свежесть…»)

Кто видел, как в ночи кипит

Кипячёных черёмух рать?

(Сергей Есенин. «Хулиган»)

Где ты, нежная девушка в белом,

Ранних лет моих радость и свет?

(Сергей Есенин. «Этой грусти теперь не рассыпать…»)

Но припомнил я девушку в белом…

(Сергей Есенин. Сукин сын)

Синий май. Заревая теплынь.

Не прозвякнет кольцо у калитки.

Липким запахом веет полынь.

Спит черёмуха в белой накидке.

(Сергей Есенин. «Синий май. Заревая теплынь…»)

Этот же «черёмуховый снег» запомнила на всю жизнь и героиня поэмы «Анна Снегина»:

Смотрите…

Уже светает.

Заря, как пожар на снегу…

То, что речь идёт о черёмуховом снеге, подтверждает уточнение героини:

Ах!.. Да…

Это было в детстве…

Другой… Не осенний рассвет…

Мы с вами сидели вместе…

Нам по шестнадцать лет…

Интересно признание героини: «Нам по шестнадцать лет». Заглянем в любое собрание сочинений поэта, в комментариях стоит: Анна Сардановская родилась в 1895 году, она ровесница поэта. К слову, Лидии Кашиной в это время (1911 год) было уже 26.

Николай Сардановский, брат Анюты, был другом Сергея Есенина. Он оставил выразительную портретную характеристику поэта: «Внешне он не производил впечатление человека болезненного, хотя в юности у него были осложнения с лёгкими. У него было красивое и очень белое лицо. Прекрасные, ярко-синие глаза. Он всегда смотрел вам прямо в глаза. Рот очень подвижный и выразительный. Мягкие, золотые волосы… Он постоянно жестикулировал руками в своей особой, свойственной только ему манере… Он всегда был аккуратно одет, даже с некоторой претензией на щегольство. Будучи очень привлекательным юношей, он обычно говорил мне, что не придаёт особого значения своему внешнему виду… Позднее он соглашался, что внешность играет немаловажную роль». (Сардановский Н. А. О моих воспоминаниях о Сергее Есенине: Очерк // Воспоминания о Сергее Есенине: Сборник. — М. — 1965. — С. 89).

Другой современник Сергея вспоминал: «Он любил слушать гармонь и поэтому часто посещал посиделки. В своих эскападах он не выделял кого-нибудь из девушек, он любил ухаживать за женщинами, но никому не отдавал явного предпочтения. Только позднее он серьёзно влюбился в сестру своего друга Анну Сардановскую».

И в душе, и в долине прохлада,

Синий сумрак как стадо овец,

За калиткою смолкшего сада

Прозвенит и замрёт бубенец…

(Сергей Есенин. «Закружила листва золотая…»)

Пряный вечер. Гаснут зори.

По траве ползёт туман,

У плетня на косогоре

Забелел твой сарафан…

(Сергей Есенин. Королева)

У Анны Сардановской хранилось около ста писем Сергея Есенина…

Наступают 1921 — 1922 годы — переломные годы в творчестве Сергея Есенина, годы перехода от русского талантливого поэта к величайшему лирику России. Умирает его любимая, и всё, что он таил в душе, о чём молчал, теперь он выплеснет людям. Смерть Анны стала одной из причин его «угнетённого состояния»: «Весь этот период (1922 год) Есенин часто жаловался мне на угнетённое состояние, вызванное ощущением какой-то пустоты и одиночества. Поэтому всё чаще и чаще он обращался к своей молодости, принимался читать одни и те же строки из своего «Пугачёва»:

Юность, юность! Как майская ночь,

Отзвенела ты…»

(Бабенчиков М. В. С. Есенин // С. А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2-х тт. — М.: ХЛ. — 1986. — Т. 1. — С.250).

Когда поэт возвращается на родину, его первый вопрос матери:

«А где же та, кого я так любил?» —

Я спрашиваю будто бы небрежно.

А мать мне отвечает нежно:

«Она лежит среди родных могил…»

(Сергей Есенин. Возвращение на родину. Черновик).

Достоверно известно, что из всех женщин, знакомых Сергея Есенина, за эти годы ушла из жизни лишь одна — Анна Сардановская. Поэтому нет никаких сомнений, что в приведённом выше отрывке речь идёт именно о ней. Её облик вновь и вновь встаёт перед глазами поэта, и он с горечью вопрошает:

Где ты, нежная девушка в белом,

Ранних лет моих радость и свет?

(Сергей Есенин. «Этой грусти теперь не рассыпать…». Черновик).

Любимой нет, но её образ навсегда остался с поэтом, она стала его вдохновляющей музой, и весь последний вершинный период творчества поэт по-прежнему вдохновлён и озарён одним образом:

Цветы, скажите мне прощай,

Головками кивая низко,

Что не увидеть больше близко

Её лицо, любимый край…

(Сергей Есенин. Цветы)

Синий май. Заревая теплынь,

Не прозвякнет кольцо у калитки.

Липким запахом веет полынь.

Спит черёмуха в белой накидке.

В деревянные крылья окна

Вместе с рамами в тонкие шторы

Вяжет взбалмошная луна

На полу кружевные узоры.

Наша горница хоть и мала,

Но чиста. Я с собой на досуге…

В этот вечер вся жизнь мне мила,

Как приятная память о друге.

Сад полышет, как пенный пожар,

И луна, напрягая все силы,

Хочет так, чтобы каждый дрожал

От щемящего слова «милый»…

(Сергей Есенин. «Синий май. Заревая теплынь…»)

…Опрокинутая кружка

Средь весёлых не для нас.

Понимай, моя подружка,

На земле живут лишь раз!

Оглянись спокойным взором,

Посмотри: во мгле сырой

Месяц, словно жёлтый ворон,

Кружит, вьётся над землёй.

Ну, целуй же! Так хочу я.

Песню тлен пропел и мне.

Видно, смерть мою почуял

Тот, кто вьётся в вышине.

Увядающая сила!

Умирать — так умирать!

До кончины губы милой

Я хотел бы целовать.

Чтоб всё время в синих дрёмах,

Не стыдясь и не тая,

В нежном шелесте черёмух

Раздавалось: «Я твоя»…

(Сергей Есенин. «Ну целуй меня, целуй…»)

Незадолго до трагической кончины поэт писал П. В. Евдокимову (6.12.25): «На днях пришлю тебе лирику «Стихи о которой». В этот цикл войдут семь стихотворений». Как предполагала Софья Андреевна Толстая-Есенина, в этот цикл должны были войти стихотворения: «Какая ночь! Я не могу…», «Не гляди на меня с упрёком…», «Ты меня не любишь, не жалеешь…», «Может, поздно, может, слишком рано…», «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель…» и два стихотворения из зимнего цикла, не дошедшие до нас. О какой «которой» пишет Есенин? Чьим образом навеяны эти стихи?

И всё ж ласкай и обнимай

В лукавой страсти поцелуя,

Пусть сердцу вечно снится май

И та, что навсегда люблю я…

(Сергей Есенин. «Какая ночь! Я не могу…»)

Эти строчки дают возможность утверждать, что данный цикл — отражение (и в определённой мере — противопоставление) двух миров: умершего — поэтического, и реального — прозаического. Отражение происходит лишь в одной плоскости, той, что именуется любовью. В эту стихию поэт был погружён всю жизнь, и без неё не было бы великого лирика России. А немеркнущей звездой, озарявшей его поэтический путь и вдохновлявшей его, был незабываемый образ Анны Сардановской, любви первой, а потому самой сильной…

Не исключено, что стихотворение Есенина «День ушёл, убавилась черта…», написанное в 1916 году, тоже посвящено Анне Алексеевне Сардановской:

День ушёл,

Убавилась черта,

Я опять подвинулся

К уходу.

Лёгким взмахом

Белого перста

Тайны лет я

Разрезаю воду.

В голубой струе моей

Судьбы

Накипи холодной

Бьётся пена,

И кладёт печать

Немого плена-

Складку новую у

Сморщенной губы.

С каждым днём я

Становлюсь чужим

И себе, и жизнь кому

Велела.

Где-то в поле чистом,

У межи,

Оторвал я тень свою

От тела.

Неодетая она ушла,

Взяв мои изогнутые

Плечи.

Где-нибудь она

Теперь далече

И другого нежно

Обняла.

Может быть,

Склоняяся к нему,

Про меня она

Совсем забыла

И, вперившись

В призрачную тьму,

Складки губ и рта

Переменила.

Но живёт по звуку

Прежних лет,

Что, как эхо, бродит

За горами.

Я целую синими губами

Чёрной тенью

Тиснутый портрет.

(Сергей Есенин. «День ушёл, убавилась черта…». 1916)

За пять лет до смерти Сардановской автор стихотворения «День ушёл, убавилась черта…» узрел на портрете девушки «чёрную тень»…

В творческой биографии поэта ещё много белых пятен. Известно, что Сергей Александрович Есенин работал над сборником стихотворений «Голубая трава», который не увидел света. В рукописях остался список стихотворений, которые должны были быть включены в этот сборник:

«Ягненочек кудрявый — месяц…» (третья строка стихотворения «За тёмной прядью перелесиц…»);

«Устал я жить в родном краю…»;

«Корова»;

«Я снова здесь, в семье родной…»;

«В зеленой церкви за горой…»;

«За горами, за желтыми долами…»;

«Улыбнулась Магдалина…» (четвёртая строка стихотворения «В лунном кружеве украдкой…»);

«Но и я кого-нибудь зарежу…» (двадцать третья строка стихотворения «В том краю, где жёлтая крапива…»);

«Русь» (вероятно, имеется в виду стихотворение «Запели тёсаные дроги…» с девятой строкой «О Русь, малиновое поле…»);

«Опять раскинулся узорно…»;

«Медлительных гусиных стад…» (вторая строка стихотворения «Ноябрь» — «На белом снеге оттиск лапок…»);

«Об Александровской»…

Как видим, список стихотворений, которые должны были быть включены в сборник «Голубая трава», завершается позицией под названием «Об Александровской», которое, без сомнения, является своего рода «кодовым». Можно (хотя и сугубо предположительно) все же попытаться понять, что за стихи здесь подразумеваются. Для этого было проведено сравнение указанного перечня в двенадцать позиций с неозаглавленным списком из десяти позиций, который был составлен Есениным вслед за «Голубой травой». Отличие состоит в одном пункте, в списке без заголовка, поименованном просто «Стихи», а в «Голубой траве» — «Об Александровской». Следовательно, пункт, о котором идет речь, в обоих списках мог бы именоваться одинаково — «Стихи об Александровской».

Женщину с такой фамилией в окружении Есенина исследователи не знают. Но известно, что во второй половине июня 1916 года, после длительного перерыва, в Константинове состоялась встреча поэта с Анной Алексеевной Сардановской, к которой он был неравнодушен с ранней юности (подробнее об этом см.: Прокушев Ю. Первая любовь Сергея Есенина // Журнал «Слово». — М. — 1998. — №6. — Ноябрь — декабрь. — С. 52—65). После отъезда из Константинова Есенин еще долго находился под сильным впечатлением от этой встречи, о чём свидетельствует его письмо к Анне Сардановской, отправленное в конце первой декады июля 1916 года (Есенин С. А. Собрание сочинений: В 6 тт. — М.: ХЛ. — 1977—1980. — Т. 6. Письма).

Вероятно, именно в то время Есенин написал стихи, навеянные этим событием, а затем включил их в перечень своих произведений, «зашифровав» имя, отчество и фамилию Анны Алексеевны Сардановской как «Александровская».

В этой связи обращает на себя внимание есенинское стихотворение «Мечта» с подзаголовком «Из книги «Стихи о любви», определенно перекликающимся с названием «Стихи об Александровской». Правда, в печати оно появилось лишь через два года (1918 год). Однако автограф первоначальной редакции этого стихотворения поступил в «Еженедельный журнал» 16 сентября 1916 года, то есть вскоре после того, как Есенин уже сделал наброски-списки стихов своей «Голубой травы». Поэтому не лишено оснований предположение, что стихотворение «Мечта» (в автографе оно озаглавлено «Жгемь») и «Стихи об Александровской» — это одно и то же произведение. Впрочем, под стихами «Об Александровской» вполне могло подразумеваться и стихотворение 1916 года «День ушел, убавилась черта…»

В темной роще на зеленых елях

Золотятся листья вялых ив.

Выхожу я на высокий берег,

Где покойно плещется залив.

Две луны, рога свои качая,

Замутили желтым дымом зыбь.

Гладь озер с травой не различая,

Тихо плачет на болоте выпь.

В этом голосе обкошенного луга

Слышу я знакомый сердцу зов.

Ты зовешь меня, моя подруга,

Погрустить у сонных берегов.

Много лет я не был здесь и много

Встреч веселых видел и разлук,

Но всегда хранил в себе я строго

Нежный сгиб твоих туманных рук…

(Сергей Есенин. Мечта. Из книги «Стихи о любви». 1916)

«Нежный сгиб… туманных рук» Анны Сардановской манил Есенина всю жизнь. Манил к воспоминаниям о первой любви. Манил на родину. Манил «погрустить у сонных берегов» Оки. Всю жизнь он слышал «знакомый сердцу зов». Это из недосягаемого далёка звала его подруга, память о которой он пронёс через всю свою короткую жизнь…

«Прощай, моя голубка…»

ЛИДИЯ КАШИНА

Достопримечательностью Константинова, родного села Сергея Есенина, был двухэтажный барский дом с большим садом. Старшая сестра поэта Екатерина Александровна в мемуарах, озаглавленных «В Константинове», так описывала барскую усадьбу: «Барский сад с двухэтажным домом занимал у нас часть села и подгорье почти до самой реки. Вся усадьба была огорожена высоким бревенчатым забором, и ничей любопытный глаз не мог увидеть, что делается за высокой оградой. Высокие деревья, росшие по краям ограды, делали усадьбу красивой и таинственной. В годы моего детства владельцем этой усадьбы был Иван Петрович Кулаков, хозяин богатый и строгий. Ему принадлежал лес и половина наших лугов.

«Барин», «барское», «Кулаково» — то и дело склонялось мужиками и бабами. Для детей Кулаков был страшнее черта. Красная рябина, свисавшая через забор, соблазняла и манила сорвать ее. Смельчаки залезали на забор за рябиной, но стоило кому-нибудь крикнуть: «Кулак, Кулак, лови», отважные похитители кубарем ссыпались с забора. Мне Кулаков казался чудовищем с черными длинными руками, и, когда кричали: «Кулак, лови», у меня мороз пробегал по спине. И вдруг новость: Кулак умер…

После Кулакова барская усадьба перешла по наследству к его дочери Кашиной Лидии Ивановне. При молодой барыне усадьба стала гораздо интересней. Каждое лето Кашина с детьми приезжала в Константиново… Молодая красивая барыня развлекалась чем только можно.

В усадьбе появились чудные лошади и хмурый, уродливый наездник. Откуда-то приехал опытный садовник и зимой выращивал клубнику.

Кучер, горничная, кухарка, прачка, экономка и много разного люда появилось в усадьбе. К молодой барыне все относились с уважением. Бабы бегали к ней с просьбой написать адрес на немецком языке в Германию пленному мужу.

Каждый день после полдневной жары барыня выезжала на своей породистой лошади кататься в поле. Рядом с ней ехал наездник…» (Есенина Е. А. В Константинове // Воспоминания о Сергее Есенине. — М.: Моск. рабочий. — 1975).

В Константинове Сергей Есенин часто общался со своим другом Тимошей Данилиным, который по просьбе помещицы Лидии Кашиной занимался с ее детьми. Однажды (это было в июне 1916 года) Тимоша пригласил с собой к Кашиной Сергея. С тех пор они стали часто бывать по вечерам в ее доме.

Татьяне Фёдоровне, матери Сергея Есенина, очень не нравилось, что сын «повадился ходить к барыне». Мать была довольна, когда Сергей бывал у Поповых и «гулял с учительницами»…

Когда Сергей Есенин служил в Царском Селе, он регулярно посылал домой письма и открытки. Но вот наступило время, когда мать долго не получала ничего от Сергея. Неожиданно в начале весны 1917 года он приехал домой на все лето. Из армии он с началом революции «самовольно ретировался», как написала в своих воспоминаниях о брате Екатерина Есенина. В её же мемуарах о константиновских событиях лета 1917 года читаем:

«Однажды за завтраком он (Сергей Есенин — А.Л.) сказал матери:

— Я еду сегодня на Яр с барыней.

Мать ничего не сказала. День был до обеда чудесный. После обеда поползли тучи, и к вечеру поднялась страшная гроза. Буря ломала деревья, в избе стало совсем темно. Дождь широкой струей хлестал по стеклам. Мать забеспокоилась. «Господи, — вырвалось у нее, — спаси его, батюшка Николай Угодник».

И как нарочно в этот момент послышалось за окнами: «Тонут! Помогите! Тонут!» Мать бросилась из избы. Мы остались вдвоем с Шурой (младшей сестрой Сергея Есенина — А.Л.). На душе было тревожно и страшно. Чтобы отвлечься, я стала сочинять стихи о Сергее и барыне:

Не к добру ветер свистал,

Он, наверно, вас искал,

Он, наверно, вас искал

Окол свешнековских скал.

Этой строфой начиналось и заканчивалось мое стихотворение. Две средние строфы говорили о том, что Бог послал нарочно бурю, чтобы разогнать Сергея и Кашину в разные стороны.

Мать вернулась сердитая. Оказалось, оборвался канат, и паром понесло к шлюзам, где он мог разбиться о щиты. Паром спасли, Сергея на нем не было. Желая развеселить мать, я прочитала свое стихотворение. Оно ей понравилось.

Настала ночь. Мать несколько раз ходила на барский двор, но Кашина еще не возвращалась. Мало того, кучер Иван, оказалось, вернулся с дороги, и Сергей с барыней поехали вдвоем…

Поздно ночью вернулся Сергей.

Утром мать рассказала ему о моем стихотворении. Сергей смеялся, хвалил меня, а через несколько дней написал стихотворение, в котором он как бы отвечал на мои стихи:

Не напрасно дули ветры,

Не напрасно шла гроза.

Кто-то тайный тихим светом

Напоил мои глаза…»

(Екатерина Есенина. В Константинове)

Если сегодня вы приедете на родину Сергея Есенина, в село Константиново, по соседству с кустами жасмина и сирени увидите «Дом с мезонином», который принадлежал константиновской помещице Лидии Ивановне Кашиной. Теперь там открыт музей поэмы «Анна Снегина».

Если, отправившись в Константиново, вы прихватите с собой в дорогу книгу Владимира Алексеевича Гиляровского «Москва и москвичи», чтобы за чтением скоротать часы пути, вы встретитесь на страницах этой книги с описанием Хитрова рынка, перед вашими глазами пройдёт галерея ярких хитровских типов, последует рассказ о доходных домах на Хитровом рынке в Москве. А владельцем этих домов был московский миллионер Иван Петрович Кулаков, в семье которого и родилась Лидия Ивановна Кашина (в девичестве Кулакова). Его, героя книги Гиляровского, владельца ночлежек, трактиров и доходных домов на знаменитом Хитровом рынке, константиновские ребятишки прозвали Кулаком.

В книге Гиляровского «Москва и москвичи» нарисована жутковатая картина быта «людей дна». Заведения Кулакова дядя Гиляй метко окрестил «Кулаковским подземельем».

Не довольствуясь доходами в Москве, Кулаков купил в Константинове у местного помещика Куприянова усадебный дом с лугами и лесами. Крестьяне побаивались нового хозяина. «Не столько бил, сколько хитростью и расчетом наказывал, — говорил местный старожил Владимир Ефремов, характеризуя Кулакова по рассказам своей бабки. — Так повернет, что и без вины виноватый должен на него за „так“ работать. Иные говорили: лучше бы уж высек на конюшне».

По воспоминаниям константиновцев, Кулаков — грозный хозяин. Справедливости ради следует сказать: Кулаков был достойнейшим человеком!

Отец Лидии Кашиной Иван Петровича Кулаков был выходцем из крестьян села Дединова (Зарайский уезд) Рязанской губернии. В ранней молодости работал трактирным буфетчиком, но уже «27 лет от роду, с начала 1875 года» был причислен «в Московское Второй гильдии купечество».

Будучи владельцем и попечителем подворья доходных домов-ночлежек на Хитровом рынке, он не единожды спасал постояльцев своей Кулаковки от уголовников, не раз защищал их, нищих и бродяг, от полиции.

Жену Иван Петрович взял из небогатого рода Викторовых. Она была дочерью унтер-офицера Московской губернии. Дворянство Викторовы получили за преданный труд, порядочность и незаурядные способности. Владимир Калинович Викторов, дядя Лидии Кашиной по матери, «никогда больших денег не имел. Даже дома своего не имел, а с семьей проживал в Николо-Мокринских казармах 11-го Фанагорийского полка на казённой квартире». Сыновья Владимира Калиновича Николай и Михаил не наследовали дворянство, но, как дети офицера, получили привилегию обучаться в кадетском корпусе. Младший брат матери Лидии Кашиной Антон Калинович тоже «имения родового или благоприобретённого» не имел.

У супругов Кулаковых было двое детей — Лидочка и Борис. Жена Ивана Петровича, мать Лидии Кашиной, умерла после рождения Бориса, но при таком отце, как Иван Петрович, дети не были обделены родительским вниманием, получили блестящее образование и прекрасное воспитание (бессменной воспитательницей детей Кулакова была Муретова Екатерина Ивановна).

Лидочка с отличием окончила Александровский институт благородных девиц в 1904 году, а Борис окончил два факультета Московского университета — исторический и юридический.

Владельцем усадьбы в селе Константиново Иван Петрович Кулаков стал в 1897 году. На селе его знали не только как хозяина усадьбы, но и как попечителя Константиновской школы. На его средства в селе было построено новое здание школы, а в церкви Казанской Божией Матери был установлен деревянный дубовый иконостас.

Похоронен был Кулаков Иван Петрович — Почётный гражданина города Москвы, Почётный председатель Церковно-приходского попечительства Рязанского Епархиального Училищного Совета, Председатель и Почётный член Московского Комитета Костромского Александровского православного братства, Почётный член и казначей Московской Александровской общины сестёр милосердия, присяжный Попечитель Московского коммерческого суда, кавалер орденов Святой Анны 2 и 3 степеней, Святого Станислава 2 и 3 степеней и серебряной медали для ношения в петлице на Андреевской ленте — напротив алтарной части церкви Иконы Казанской Божией Матери в Константинове. Могила Кулакова была уничтожена вместе со взорванной колокольней церкви. Единственная память от его захоронения в фондах Музея-заповедника С. А. Есенина в Константинове — кирпич из его разрушенной могилы…

Лидочка Кулакова легко изъяснялась на нескольких иностранных языках, музицировала и танцевала как настоящая светская дама… Константиновское имение перешло к Лидии Ивановне после смерти отца, в 1911 году. Бывший директор Музея-заповедника Сергея Есенина в Константинове Владимир Астахов в 1967 году встречался с Анной Андреевной Ступеньковой, которая прислуживала Кашиной с 1911 по 1918 год. «Она была прямой противоположностью своего отца, — вспоминала Анна Андреевна. — Вся такая тонкая, нежная, возвышенная, неспособная обидеть человека. Бывало, упрекнет так мягко, что и не поймешь, ругает или хвалит. И при этом вся сконфузится: ты, говорит, уж прости меня, голубушка, если я не права… Подарки часто делала. Все раздавала крестьянам, деткам их маленьким. Славная, добрая и умная была барышня». (Лескова Н. Девушка в белой накидке // Газ. «Труд». — 2001. — 19 июля. — №131).

Лидия Ивановна Кулакова родилась в 1886 году. Именно она и будет той константиновской помещицей Кашиной, которая считается одним из прототипов главной героини поэмы Есенина «Анна Снегина».

Лидия увлекалась театром, интересовалась музыкой, хорошо знала русскую и зарубежную литературу, владела французским и немецким языками. По окончании института она вопреки воле отца вышла замуж за учителя словесности Николая Кашина, будущего профессора и исследователя творчества драматурга Александра Николаевича Островского.

Историю любви Лидочки Кулаковой и учителя Николя Кашина проясняют письма Лидии Ивановны к возлюбленному. Отец Лиды долго не соглашался благословить брак своей дочери. Главная причина протестов отца против брака — учитель не был богат. Основные причины уступки отца — две: во-первых, о Кашине Кулаков слышал «только хорошее», во-вторых, Лидочка была настроена быть с любимым и без благословения отца.

В письме Николаю Кашину от 1 сентября 1904 года Лидия Кулакова сообщала: «Первым условием отец ставит, чтобы это был человек богатый, а потом — чтобы у него была какая-нибудь карьера, но главное условие — богатство. Этот взгляд он оправдывает тем, что только богатый человек может на мне жениться не исключительно из-за денег». 5 октября 1904 года Лидочка писала Николаю: «Он (Иван Петрович Кулаков — А.Л.) сказал, что не перестаёт думать о нашем деле и что я его очень обижаю, если предполагаю иначе, потому что он готов сделать все на свете для моего счастья, но ему нужно время, время и время, чтобы как следует все обдумать. он говорил еще, что слишком мало Вас знает, но всё-таки то, что он о Вас знает и слышит, — всё только хорошее». В письме от 1 апреля 1905 года читаем: «Папа согласился, т. к. убедился наконец в том, что моё решение твердо и неизменно; я думаю ещё, что он до некоторой степени убоялся скандала: я сказала, что просто-напросто от него уйду без всякого согласия». (Кашина Л. И. Письма // Архив Л. И. Кашиной. — Госуд. музей-заповедник С. А. Есенина, Константиново Рязанской области).

Николай Кашин был репетитором по русскому языку и литературе у младшего брата Лидии Ивановны Бориса. Учитель гимназии занимался научными изысканиями в области филологии и вскоре обрёл известность в научных кругах. Он был близко связан с Малым театром. В 20-х гг. работал в Историческом музее. Он стал одним из первых «красных» профессоров, а умер в 1939 году, уже будучи академиком.

Совместная жизнь Кашиных длилась недолго. Они разъехались в 1916 году, а в 1918-ом развелись, так что романтические отношения между Кашиной и Есениным развивались тогда, когда Лидия Ивановна была свободна от супружеских уз.

Константиновская усадьба с тенистым парком и садом занимала примерно 12 десятин земли и была огорожена высоким бревенчатым забором, вдоль которого росли деревья. Напротив дома были разбиты клумбы, на которых цвели красные и белые розы, на территории усадьбы располагались хозяйственные постройки: баня, конюшни, оранжерея, амбар, курятник. Зимние месяцы Кашина проводила в Москве (в Скатертном переулке у нее был собственный дом), в Константиново приезжала на лето вместе с детьми.

Посещая «дом с мезонином» во второй половине июня 1916 года, Сергей Есенин был уже известен в литературных кругах Москвы и Петрограда. Его стихи печатались в столичных журналах и газетах, в январе была издана первая книга «Радуница».

Кашина, знаток и любитель литературы, не могла не заинтересоваться творчеством земляка…

Экспозиция музея поэмы «Анна Снегина» занимает первый этаж дома, состоящий из шести комнат. В вестибюле представлены гербы владельцев поместья, портреты И. П. Кулакова и Л. И. Кашиной, фотографии усадьбы начала ХХ века. Здесь же экспонируется визитная карточка Есенина.

В гостиной показан первый сборник стихов поэта «Радуница» из личной библиотеки хозяйки дома с дарственной надписью Юрия (Георгия) Николаевича Кашина: «Музею-заповеднику С. Есенина. Эта книга из библиотеки моей мамы Л. И. Кашиной. Ю. Н. Кашин. 24 августа 1984 г.». В гостиной стоит рояль, принадлежавший хозяйке дома. Сергей Есенин, не имея музыкального образования, неплохо играл на гитаре и гармошке, а на рояле наигрывал гренадерский марш и подбирал звуки колоколов. Сама хозяйка любила исполнять старинные русские романсы. Здесь собирались её гости: костантиновский священник И. Я. Смирнов с дочерью Капитолиной и племянником Клавдием, дьякон из соседнего села Кузьминское Иван Васильевич Брежнев с семьей, близкий друг Есенина Тимоша Данилин, занимавшийся с детьми Кашиной латинским языком, местные учителя, гости из Москвы. В гостиной устраивались литературные вечера, на которых Есенин читал свои стихи. Здесь впервые прозвучало стихотворение «Я снова здесь, в семье родной…», написанное в Константинове:

Я снова здесь, в семье родной,

Мой край, задумчивый и нежный!

Кудрявый сумрак за горой

Рукою машет белоснежной.

Седины пасмурного дня

Плывут всклокоченные мимо,

И грусть вечерняя меня

Волнует непреодолимо.

В комнате Кашиной представлены личные вещи последней константиновской помещицы: на письменном столе — бумагодержатель, лорнет, счёты из слоновой кости, записная книжка в серебряной оправе с карандашиком; изящный туалетный комод из красного и розового дерева, станок для вышивания, плетеный баульчик для рукоделия…

Часть интерьера занимает раздел с материалами, рассказывающими о жизни Есенина и Кашиной в годы Первой мировой войны. Проводятся параллели с содержанием поэмы.

В «Анне Снегиной» муж главной героини, офицер русской армии, погибает на фронте. Судьба есенинского героя повторяет судьбу двоюродного брата Кашиной Николая Владимировича Викторова — офицера Балтийского флота, служившего в Первую мировую войну на подлодке «Гепард» и погибшего в 1918 году вместе с экипажем.

В экспозиции представлены письма Кашиной Н. В. Викторову на фронт. В письме от 16 августа 1914 года она высказывает своё отношение к войне: «…это ужасная, страшная и жестокая вещь, которая представляется мне суммой крови, страдания и жестокости». Те же самые настроения эхом отзываются в поэме Есенина:

И сколько с войной несчастных

Уродов теперь и калек!

И сколько зарыто в ямах!

И сколько зароют ещё!

И чувствую в скулах упрямых

Жестокую судоргу щёк.

В столовой дома воссоздан интерьер быта жизни хозяев. Показаны фотографии рязанской художницы Т. Власовой с изображением хутора Белый Яр, принадлежавшего брату Кашиной Борису Ивановичу Кулакову. Белый Яр находился на другом берегу Оки. Есенин не раз бывал там вместе с Кашиной. В 1915 году в Константинове им написана повесть «Яр», заглавие которой произошло от названия хутора.

В гостевой комнате музея представлены личные вещи С. А. Есенина: стол, за которым он работал над подготовкой текста поэмы «Анна Снегина» к публикации, чернильница, пепельница, часть мундштука, подаренная поэту писателем Ф. Элленсом. На столе можно видеть №4 журнала «Красная новь» за 1925 год, в котором впервые полностью была опубликована поэма «Анна Снегина». Здесь же показана фотография поэта с матерью (март 1925 года), где, по свидетельству родных, он читает ей поэму «Анна Снегина».

Замысел поэмы «Анна Снегина» возник весной-летом 1924 года. Работать над ней Есенин начал в октябре того же года на Кавказе. В январе 1925 года поэма была закончена.

Анна Андреевна Ступенькова так вспоминала первый визит Есенина в дом константиновской помещицы: «…Молодой поэт пришел в „дом с мезонином“ по приглашению самой Лидии Кашиной — она интересовалась его творчеством и просила почитать стихи… В тот день было морозно и солнечно, выпал молодой снежок. Сергей переступил порог не без робости и с любопытством. Будто на алтарь какой взошел»… (Газ. «Труд». — 2001. — 19.07. — №131).

В поэме рассказывается об этой встрече иначе:

Был скромный такой мальчишка,

А нанче… Поди ж ты… Вот.

Писатель… Известная шишка…

Без просьбы уж к нам не придёт.

На фоне войны, революции, сумятицы происходит другая встреча:

Луна хохотала, как клоун.

И в сердце, хоть прежнего нет,

По-странному был я полон

Наплывом шестнадцати лет.

Расстались мы с ней

на рассвете…

Сгущалась, туманилась даль…

Не знаю, зачем я трогал

Перчатки ее и шаль.

В начале 70-х Владимиру Астахову удалось разыскать сына Лидии Ивановны Кашиной. Георгий Николаевич Кашин был еще совсем малышом, когда после выселения из усадьбы в 1918 году он с матерью переехал в Москву. В 1919 году Лидия Ивановна, чтобы прокормить двоих детей, нанялась на службу в управление связи Красной Армии. Работала машинисткой, шила на дому, а в 1922 году ее взяли на работу в издательство газеты «Труд».

Редакции были необходимы хорошо образованные, грамотные люди. Лидия Ивановна в течение пяти лет исполняла обязанности корректора, а потом — литературного редактора. В эти годы Есенин навещал Кашину в Москве. В 1918 году, когда поэту негде было жить, он целый месяц «гостил» у нее (напомним: в это время Лидия Ивановна уже была в разводе с Николаем Кашиным). В архиве столичного музея-квартиры Есенина есть фотографии, где они вместе, Есенин и Кашина, пьют чай. У обоих — веселые, по-дружески открытые лица.

В начале 30-х семьей Кашиных заинтересовались «органы», а в 1936 году «взяли» профессора Кашина. В 1937 году была арестована Лидия Ивановна. Официально считалось, что она в тот же год умерла от рака…

Род Кашиных продолжается. Внуки и правнуки Лидии Ивановны живут в Москве. «Кашины иногда приезжают в наши края, — рассказывают жители Константинова, — одну из правнучек зовут Аней… Она напоминает… самого Сергея Александровича. Беленькая, кудрявая, веселая…».

Но это уже наверняка совпадения. Судя по всему, роман Кашиной и Есенина был чисто платоническим.

Далекие, милые были!

Тот образ во мне не угас.

Мы все в эти годы любили,

Но, значит,

Любили и нас.

Среди прототипов образа главной героини Анны Снегиной, помимо Лидии Ивановны Кашиной, называют Анну Сардановскую, внучатую племяницу отца Иоанна, первое романтическое увлечение поэта в молодости, писательницу Ольгу Павловну Сно (Снегину) — петроградскую знакомую поэта. Прототипом главного героя, рассказчика Сергея, был сам автор.

Революционные события заставляют Анну Снегину покинуть Родину, она уезжает в Англию. Спустя годы, главный герой поэмы получает от неё письмо, полное тоски и грусти:

Я часто хожу на пристань

И, то ли на радость, то ль на страх,

Гляжу средь судов всё пристальней

На красный советский флаг.

Теперь там достигли силы.

Дорога моя ясна…

Но вы мне по-прежнему милы,

Как родина и как весна…

Судьба Лидии Кашиной, прототипа Анны Снегиной, сложилась иначе. Кашина не покидала Россию. С 1919 года она работала в советских учреждениях. В экспозиции музея представлена ее трудовая книжка. Похоронена Лидия Ивановна Кашина на Ваганьковском кладбище в Москве…

После революционных событий в Константинове барский дом начал новую историю.

Летом 1926 года, спустя полгода после гибели Есенина, в Константиново приезжала комиссия Всероссийского Союза писателей. Почётные гости передали в дар константиновцам 1000 книжных томов, книги Есенина, изданные при его жизни. По инициативе московских писателей в доме Кашиной была открыта библиотека.

В 50-е годы в «доме с мезонином» жили сельские учителя, а затем в нем разместилась швейная мастерская. С октября 1969 по 1990 гг. в доме Кашиной располагался литературный музей С. А. Есенина. К 100-летию со дня рождения поэта в 1995 году в этом здании открылся Музей поэмы «Анна Снегина».

Неоценимую помощь в воссоздании исторического облика дома оказал сын Л. И. Кашиной Георгий Николаевич. В 1984 году он подарил музею фотографии, письма, документы из архива своей матери, которые были использованы при создании экспозиции Музея поэмы «Анна Снегина».

Иванова Галина, зав. экспозиционным отделом Государственного музея-заповедника С. А. Есенина «Салон Анны Снегиной», в рязанском «Молодёжном курьере» от 27. 09. 1995 года писала: «Известно, что константиновская помещица Лидия Ивановна Кашина послужила Сергею Есенину одним из прообразов его поэмы „Анна Снегина“. Воспоминания современников и документы, полученные от сына Кашиной Юрия Николаевича, позволяют увидеть, как реальные события тех лет трансформировались в лирические строчки произведений поэта: поэмы „Анна Снегина“, стихотворений „Не напрасно дули ветры“, „Зелёная причёска“, а обнаруженные в архивах Москвы материалы позволяют говорить о доме Лидии Кашиной как о салоне Анны Снегиной».

Юрий Николаевич Кашин хорошо запомнил эпизод своей жизни, когда он, 11-летний мальчик, пошёл приглашать Сергея Есенина в их дом, и Сергей усадил его на стул, прочитал своё стихотворение, услышал от Юры, что стихи понравились, и только тогда пошёл вместе с Юрой в дом Лидии Ивановны на спектакль, который поставил вместе с детьми Кашиной актёр Малого театра Иван Николаевич Худолеев.

В имение Кашиных в зимний и летний сезон охоты приезжал директор Зоологического музея профессор Московского университета Г. А. Кожевников. Кашина знала многих поэтов, среди которых в своих воспоминаниях Юрий Кашин назвал и Николая Клюева.

Лидия Ивановна знала отечественную и зарубежную литературу, делала переводы, после революции обучилась машинописи и работала «иностранной» машинисткой. Её гостями были и друзья её мужа Н. П. Кашина, профессора филологии. Не только константиновский «дом с мезонином», но и московский дом Кашиных распахивал двери перед их знаменитыми знакомыми, о чём свидетельствуют фотографии из архива Ю. Н. Кашина и записка Сергея Есенина Андрею Белому, в которой он называл московский адрес Кашиных как своё временное местонахождение.

Как выяснилось из архивных материалов, круг знакомств Л. И. Кашиной был довольно широким и значимым в истории российской культуры. В круг знакомых Лидии Ивановны входил, например, поэт Николай Мешков. Он бывал в Константинове, посвятил Лидии Кашиной свои стихи. Мешков был автором трёх сборников стихотворений, редактором издательства «Земля и фабрика», входил в литературные объединения «Звено», «Дворец искусств» (по рекомендации Бориса Пильняка), в московский литературный кружок «Среда», был признан учеником Ивана Алексеевича Бунина. Сохранившиеся письма И. Бунина, И. Белоусова, И. Касаткина Николаю Мешкову и письма Мешкова Бунину, Белоусову, Фёдору Шаляпину рассказывают о тесной многолетней дружбе и творческом единении адресатов. Письма содержали упоминание ряда общих у Мешкова и Сергея Есенина знакомых и друзей: А. Белого, А. Чапыгина и др.

Среди рецензий на стихи Мешкова есть и отзыв Любови Столицы, с которой хорошо был знаком Есенин. Общение Николая Мешкова было достаточно тесным не только с Лидией Ивановной Кашиной, но и с Сергеем Есениным (они оба состояли в литературных объединениях «Звено» и «Дворец искусств», могли встречаться на собраниях «Никитинских субботников», в редакции издательства «Земля и фабрика», возможно, даже в Константинове). Об этом говорит и дарственная надпись на книге стихов Есенина «Преображение»: «Николаю Михайловичу Мешкову с любовью на ядрёную пучень слова и образа. С. Есенин». (Этот раритет сохранил известный любитель книги Лев Абрамович Глезер).

Николай Мешков написал цикл стихотворений, посвящённых его пребыванию в Константинове:

Предутренний зелёный серп

Сияет, встав над берегами,

Бледнея, клонит на ущерб

Ночь над росистыми лугами.

И дрогнуло сиянье звёзд

В воде и в небе над Окою,

Неясный шум грачиных гнёзд

В садах деревни за рекою.

Кричат вторые петухи,

Поголубело, хоть и рано, —

И плавают берёз верхи

В дыму молочного тумана.

Росистый запах мокрых трав,

Озябший луг, как снег, белеет,

И по росе душистой, встав,

Заря светлеет и светлеет.

Документы Российского государственного архива литературы и искусства рассказали ещё об одном знакомом поэте Лидии Кашиной. В 1910 году вышла единственная книга стихов Ефима Янтарёва (основной псевдоним Ефима Львовича Бернштейна, фамилия «Бернштейн» означает «янтарь»).

Излагая свою биографию в 1922 году по просьбе своих земляков-владимирцев, Ефим Янтарёв написал потрясающе искренние самокритичные слова: «Мои стихотворные опыты приветил мой знаменитый земляк К. Д. Бальмонт, и я примкнул к возглавляемой им и Брюсовым литературной школе символистов „первого“ призыва… В 1910 году вышла моя первая единственная книга стихов, довольно сочувственно принятая критикой… Почти 20 лет моей литературной деятельности — суть в большей части труды журналиста. Я не осуществил всех своих возможностей по разным причинам, а больше всего по лени. Я редкостно ленив, и литературное наследие моё невелико… Я привык вообще с исключительной скромностью относиться к своей писательской деятельности, очень в то же время высоко ценя себя как талантливого человека». (Цит. по: Иванова Л. П. «Как родина и как весна…» // Сайт «Родная сторона»).

Среди писем к Ефиму Янтарёву от общих с Сергеем Есениным знакомых (Иеронима Ясинского, Андрея Белого, Максимилиана Волошина, Владислава Ходасевича, Алексея Ремизова) есть письма с упоминанием имени Лидии Кашиной: «Представь себе: встретил в Париже Лидию Ивановну Кашину — совсем неожиданно».

Лидия Кашина

В своей единственной книжечке стихов Ефим Янтарёв поместил стихотворение, посвящённое Лидии Кашиной:

Ты пронизана солнцем осенним

В этот мирный полуденный час.

Но душа моя светом весенним,

Опьяняющим светом зажглась.

На груди твоей роза алеет

Ароматным и нежным огнём.

Это сердце моё пламенеет

И тоскует, — не знаю, о чём…

О, мгновенья великой печали,

Не забыли вы снова меня…

Как безбрежны прозрачные дали

Золотого осеннего дня!

В сборнике Янтарёва есть также стихотворение, посвящённое Петру Кожевникову:

Вечно в тревоге искать, припадать!

Вечно надеяться, злобствовать, ждать!

Скоро ли буду в преддверии дня?

Тяжкая ночь истомила меня!

Вечно ищу я огней и дорог —

Может быть, сжалится праведный Бог.

Может быть, выйду на радостный путь —

Бедному сердцу пора отдохнуть!

Может быть, встречу подругу в пути —

Трудно в ночи одному мне идти.

Вечно ищу я огней и дорог —

Может быть, сжалится праведный Бог!

«У Ефима Янтарёва и Петра Кожевникова был общий круг знакомых, в который входили Лидия Кашина, Г. Кожевников, И. Белоусов, В. Ходасевич, И. Бунин, Н. Кашин. В архиве хранится поздравительный адрес 1912 года Ивану Алексеевичу Бунину с подписями Г. и П. Кожевниковых, И. Белоусова, Н. Кашина, П. Сакулина, лекции которого Есенин слушал в университете имени Шанявского.

Пётр Кожевников жил до 1914 года в России, затем во Франции, Италии, Чехословакии.

Рассказы Петра Кожевникова собраны в две книги. Он окончил курс историко-филологического факультета Московского университета, был библиотекарем Исторического музея в Москве. Возможно, его знакомство с Л. И. Кашиной состоялось через Г. А. Кожевникова, который так же, как и П. А. Кожевников, и Лидия Ивановна Кашина, был посетителем клуба для московской интеллигенции при Московском университете в квартире профессора университета А. П. Северцева, ставшего прототипом профессора Персикова в повести Михаила Афанасьевича Булгакова «Роковые яйца». Дочь профессора Северцева была замужем за искусствоведом А. Г. Габричевским. Здесь бывали Р. Фальк и П. Кандинский…». (Иванова Л. П. «Как родина и как весна…»).

Многие из знаменитых людей, с которыми была в дружбе Кашина, бывали и в Константинове, в доме, о котором в «Анне Снегиной» поэт писал:

…Дом с мезонином

Немного присел на фасад,

Волнующе пахнет жасмином

Плетёный его палисад…

В письмах двоюродному брату Николаю Викторову Лидия Кашина признавалась: «По-моему, я женщина отвлеченности; я, например, ненавижу нажим, неделикатность, грубость, излишнее рвение к денежным интересам… Я больше всего люблю любовь-дружбу, любовь, оторванную от земного, не зависящую от случайного влечения, любовь чистую и крепкую, соединяющую в себе мужскую силу и женскую нежность; такая любовь глубже, прочнее, реже и больнее — и я её культивирую, не только в отвлеченности!.. Мы с тобой во многом одинаковы, и я ценю больше всего ласку скрытую и сдержанную… У Р. Роллана есть такое место: «Никто не имеет права приносить свой долг в жертву своему сердцу; но позвольте же человеку не быть счастливым, исполняя свой долг!» Всё это только для тебя, для других же — я женщина безмятежно и завидно счастливая…

Вместе с твоим письмом получила я письмо от моего знакомого поэта, полное слов любви и тоски. А я ясно вижу лишь литературу. Он сердится, что я в его любовь не верю; как чувства не зависят от слов. В твоих письмах я чувствую настоящую привязанность, а в его — лишь стремление сказать о любви возможно красивее. Да и берётся он не за свое дело; его дело говорить красиво о любви, а моё — принимать это шутливо и умно. А ему хочется, чтобы я поверила — как человек всегда хочет невозможного!» (Кашина Л. И. Письма к Викторову Н. от 03.05.1916 и от 23.06.1917 // Сайт Галины Петровны Ивановой).

Среди гостей Кашиной был и директор Зоологического музея, выдающийся зоолог, автор ценных исследований и популяризатор зоологических знаний Григорий Александрович Кожевников, писавший в 1911 году в брошюре о современном положении университета: «Полная свобода науки и полная свобода от политики — вот истинный девиз университета. Я лично посвятил всю жизнь университету ради того, чтобы заниматься зоологией и посильно помогать другим заниматься тем же». Профессор писал статьи, был автором научных трудов, читал лекции. Григорий Кожевников был к тому же литературно одарённой личностью. Он был знаком со многими литераторами, сам писал стихи.

В архиве МГУ сохранились письма директору Зоологического музея от Лидии Кашиной, Любови Столицы, лесничего Кашиных Феликса Францевича Рейзингера.

Круг знакомств Лидии Кашиной, происходившие в её доме события, встречи позволяют говорить о барской усадьбе в Константинове как о культурном центре села. Обойти стороной константиновский «дом с мезонином» начинающему поэту Сергею Есенину, уроженцу Константинова, было невозможно…

Откроем «Анну Снегину». Вот письмо, которое прислала помещица из-за границы деревенскому пареньку, ставшему знаменитым поэтом:

Вы живы?.. Я очень рада…

Я тоже, как вы, жива,

Так часто мне снится ограда,

Калитка и ваши слова.

Теперь я от вас далёко…

В России теперь апрель.

И синею заволокой

Покрыты берёза и ель.

Сейчас вот, когда бумаге

Вверяю я грусть моих слов,

Вы с мельником, может, на тяге

Подслушиваете тетеревов.

Я часто хожу на пристань

И, то ли на радость, то ль в страх,

Гляжу средь судов всё прстальней

На красный советский флаг.

Теперь там достигли силы.

Дорога моя ясна…

Но вы мне по-прежнему милы,

Как родина и как весна…

«Анна Снегина» во многом автобиографична. Мы верим, что не только лирический герой «Анны Снегиной» был дорог «помещице из поэмы», но и сам Сергей Есенин был «мил, как родина и как весна» константиновской барыне Лидии Кашиной.

Концепция экспозиции «Музей есенинской поэмы «Анна Снегина» в доме бывшей помещицы села Константиново Лидии Ивановны Кашиной изложена в публикации Л. А. Архиповой «Дом с мезонином»: «Владение Л. И. Кашиной имением отца И. П. Кулакова полностью совпадает с жизнью Сергея Александровича Есенина в Константинове.

Раскрывая внутренний мир, знакомства, облик Л. И. Кашиной, давая исторически достоверное, документальное, интеллектуально и эмоционально убедительное повествование о её жизни и поведении, мы раскрываем те мотивы, которые подвигнули Есенина на воплощение её черт в образе Анны Снегиной“. (Архипова Л. А. Дом с мезонином. (Концепция экспозиции „Музей есенинской поэмы «Анна Снегина» в доме бывшей помещицы с. Константиново Л. И. Кашиной) // Молодёжный Курьер. — Рязань. — 1995).

Среди экспонатов «Дома с мезонином» есть первый сборник стихов Есенина «Радуница» из личной библиотеки Л. И. Кашиной, подаренный им самим хозяйке поместья. Стихотворение «Не напрасно дули ветры…» (1917) связано непосредственно с личностью Кашиной и навеяно общением с ней:

Не напрасно дули ветры,

Не напрасно шла гроза.

Кто-то тайный тихим светом

Напоил мои глаза.

С чьей-то ласковости вешней

Отгрустил я в синей мгле

О прекрасной, но нездешней,

Неразгаданной земле.

Не гнетёт немая млечность,

Не тревожит звёздный страх.

Полюбил я мир и вечность,

Как родительский очаг.

Всё в них благостно и свято,

Всё тревожное светло.

Плещет рдяный мак заката

На озёрное стекло…

Среди документов Музея есенинской поэмы «Анна Снегина» есть автограф стихотворения Сергея Есенина «Зелёная причёска…» с посвящением Л. И. Кашиной:

Зелёная причёска,

Девическая грудь,

О тонкая берёзка,

Что загляделась в пруд?

Что шепчет тебе ветер?

О чём звенит песок?

Иль хочешь в косы-ветви

Ты лунный гребешок?

Открой, открой мне тайну

Твоих древесных дум,

Я полюбил печальный

Твой предосенний шум.

И мне в ответ берёзка:

«О любопытный друг,

Сегодня ночью звёздной

Здесь слёзы лил пастух.

Луна стелила тени,

Сияли зеленя,

За голые колени

Он обнимал меня.

И так, вдохнувши глубко,

Сказал под звон ветвей:

«Прощай, моя голубка,

До новых журавлей!»

(Сергей Есенин. «Зелёная причёска…». 1918)

Сергей Есенин, попав в дом Кашиной по рекомендации Ивана Яковлевича Смирнова (родственника Анны Сардановской), почувствовал, что такое дух интеллигентности. Лидия Ивановна не только стремилась быть в курсе культурной жизни России, но она любила природу, людей, была открытым и добрым человеком.

Революция для людей дворянского сословия, для русской интеллигенции стала, по словам Ивана Алексеевича Бунина, «окаянными днями». Наступили они, эти «окаянные дни», и для Лидии Ивановны Кашиной, но родину она не покинула.

Сергей Есенин не принадлежал к дворянскому сословию, но послереволюционные события воспринимал острее других. Уезжая с Айседорой Дункан за границу, он пришёл в издательство попрощаться. Евдокимов, один из знакомых Есенина, спросил: «Ну, как, совсем?» Есенин отошёл к двери, махнул рукой и сказал: «Да разве я где могу?!»

Разочарование послереволюционными событиями, которое мучило Есенина, он выразил в своём письме А. Кусикову в феврале 1923 года: «Если б я был один, если б не было сестёр, то махнул бы в Африку или ещё куда-нибудь. Тошно мне, законному сыну российскому, в своём государстве пасынком быть. Надоело мне это снисходительное отношение власть имущих… Теперь, когда от революции остались только хрен да трубка, теперь, когда жмут руки тем, кого раньше расстреливали, теперь стало очевидно, что мы были и будем той сволочью, на которую можно всех собак вешать…». (Есенин С. А. Собр. соч.: В 6 тт. — М.: ХЛ. — 1977—1980. — Т. 6. Письма).

Но и это его не остановило за рубежом — он вернулся. Вернулся, чтобы разделить со своей страной все горести и радости, что выпали на её долю. Он не остался под чужим небосводом, потому что страшно тосковал по родной земле:

И вот я опять в дороге.

Ночная июньская хмарь.

Бегут говорливые дроги

Ни шатко, ни валко, как встарь.

Дорога довольно хорошая.

Равнинная тихая звень.

Луна золотою порошею

Осыпала даль деревень.

Мелькают часовни, колодцы,

Околицы и плетни.

И сердце по-старому бьётся,

Как билось в далёкие дни.

(Сергей Есенин. Из поэмы «Анна Снегина»)

Однако именно там, на чужбине, на расстоянии, он воочию увидел, каково жить вдали от родины тем, кто покинул её не по своей воле…

Судьба Анны Снегиной, оторванной революционными событиями от родного очага, свойственна была многим. Грустное письмо Анны в заключении поэмы раскрывает её тоску по родине. Лишь любовь к оставленной земле наполняет содержанием жизнь есенинской героини в эмиграции.

Такова художественная правда, воплощённая в образе Анны Снегиной. Судьба же её реального прототипа Лидии Ивановны Кашиной в этом отношении сходна с судьбой Сергея Есенина: она тоже родину не покинула. Кашина всегда была патриотически настроенной русской женщиной, всегда отличалась серьёзностью отношения к Родине и к людям, рядом с которыми она жила. Это сближало Кашину с Сергеем Есениным, который считал, что никакие тяжкие жизненные обстоятельства, никакие власти не могут разрушить и уничтожить самых светлых и глубоких человеческих качеств, присущих русскому человеку. Этими качествами: добротой и отзывчивостью, милосердием и состраданием, заступничеством и великодушием — обладали и Кашина, и Есенин.

Первая книга Есенина «Радуница» открывается стихотворением «Микола», где есть такие строки:

Ходит странник по дорогам,

Где зовут его в беде.

И с земли гуторит с Богом

В белой туче-бороде.

Говорит Господь с престола,

Приоткрыв окно за рай:

«О мой верный раб Микола,

Обойди ты русский край!

Защити там в грозных бедах

Скорбью вытерзанный люд,

Помолись с ним о победах

И за нищий их уют.

Ходит странник по трактирам,

Говорит, завидев сход:

«Я пришёл к вам, братья, с миром

Исцелить печаль забот»…

Неодолимо притягивает к себе сердечная доброта есенинских героев, их желание помочь и утешить в беде.

Настоящему художнику свойственна честность чувства. Сергей Есенин проявил её не только в стихах, но и в жизни. Екатерина Есенина, сестра поэта, вспоминает: «В 1918 году Сергей часто приезжал в деревню. Настроение у него было такое же, как у всех, — приподнятое. Он ходил на все собрания, беседовал с мужиками.

Однажды вечером Сергей и мать ушли на собрание (там решался вопрос о судьбе усадьбы Кашиной — А.Л.), а меня оставили дома. Вернулись они вместе поздно, и мать говорила Сергею:

— Она (Л. И. Кашина — А.Л.) тебя просила, что ль, заступиться?

— Никто меня не просил, но ты же видишь, что делают? Растащат, разломают всё, и никакой пользы, а сохранится целиком, хоть школа будет или амбулатория. Ведь ничего нет у нас!

— Я вот что скажу, в драке волос не жалеют. И добро это не наше, и нечего горевать о нём.

Наутро пришла ко мне Нюшка.

— Эх ты, чего вчера на собрание не пошла? Интересно было. Знаешь, Мочалин говорит: надо буржуазное гнездо (дом Кашиных — А.Л.) разорить так, чтобы духу его не было, а ваш Сергей взял слово и давай его крыть, это, говорит, неправильно, у нас нет школы, нет больницы, к врачу за восемь вёрст ездим. Нельзя нам громить это поместье…». (Есенина Е. А. В Константинове).

Через год в доме Кашиной была открыта амбулатория, а барскую конюшню переделали в клуб.

В это же время в селе начались перебои с керосином и солью. Вопрос о распределении керосина решался на сельском сходе. Сергей Есенин присутствовал на этом собрании, так как первую половину марта 1917 года провёл в Константинове. Г. Н. Кашин, сын Лидии Ивановны, вспоминает: «Екатерина Ивановна, моя крестная, вернувшись с собрания, с возмущением сказала: „Там насчитали, что у нас 16 ламп!“ Но когда мы стали их пересчитывать, то оказалось, что действительно — 16. Керосина же нам было выделено на 5 ламп. Но и в этом нам помог Сергей Есенин, сумевший убедить крестьян, что лампа нужна в каждой комнате. Мама была благодарна ему за это». (Кашин Г. Н. Воспоминания // Архив Л. И. Кашиной. — Госуд. музей-заповедник С. А. Есенина, Константиново Рязанской обл.).

Справедливо провести параллель между героем стихотворения «Микола» и самим поэтом, который выступал заступником за русскую землю, за русскую душу, за русского человека.

Лидия Ивановна Кашина обладала теми же душевными качествами, что и Есенин. Не могли быть несимпатичны друг другу эти люди. Духовная близость, взаимное чувство уважения связывали их…

Дети Лидии Кашиной Нина и Юра (Георгий)

Но не только на уважении строились взаимоотношения Кашиной и Есенина. Если верить, например, истории, приведённой Борисом Грибановым в книге «Женщины, которые любили Есенина», то название главы, посвящённой Кашиной, говорит за себя — «Романтическая ночь с константиновской помещицей»: «Весной 1917 года Сергей Есенин приехал в Константиново…

В барском особняке постоянно раздавались молодые веселые голоса, звучал смех, песни, комнаты были уставлены вазами с цветами.

Сын Кашиной Георгий Николаевич, уже будучи взрослым, вспоминал, что в Константиново их семья приезжала каждое лето. Бывали они там и зимой, на Рождество. «Этим же летом, — писал Г. Н. Кашин, — мы ставили какой-то водевиль, роли в котором разыгрывали я, моя сестра Нина и Тимоша Данилин (друг Есенина, домашний учитель барских детей — А.Л.)»…

Когда Есенин перешагнул порог помещичьего дома, он был поражен — его встретила статная женщина в расцвете красоты. На прелестном лице с высоким лбом светились умом лучистые глаза…

Что же касается Лидии Ивановны, то на нее, конечно, произвела сильное впечатление красота Есенина, этакого златокудрого херувима, его стихи, полные свежести, и репутация поэта, уже начавшего печататься в столице.

Их потянуло друг к другу. Есенин стал частым гостем в доме с мезонином, принадлежавшем Кашиной. Мать Сергея Татьяна Федоровна открыто выражала свое неудовольствие их дружбой…» (Грибанов Б. Женщины, которые любили Есенина. — М.: Вече. — 2006).

Сестра Есенина Катя вспоминала:

« — Ты нынче опять был у барыни? — спрашивала она (Татьяна Фёдоровна — А.Л.).

— Да, — отвечал Сергей.

— Чего же вы там делаете?

— Читаем, играем…

— Брось ты эту барыню, не пара она тебе, нечего и ходить к ней. Ишь ты, — продолжала она, — нашла с кем играть.

Сергей молчал и каждый день ходил в барский дом». (Есенина Е. А. В Константинове).

«В один прекрасный день Сергей за завтраком объявил матери:

— Я еду сегодня с барыней на Яр.

Яром назывался хутор, стоявший в четырех километрах от Константинова на опушке леса, на берегу Старицы (старого русла Оки), отделяющей луга от леса. Хутор принадлежал наследникам помещика Кулакова.

Мать ничего не ответила на слова сына — она знала, что с Сергеем спорить бесполезно.

Погода стояла прекрасная, день был ясный, солнечный. Но после обеда неожиданно разразилась гроза. Буря ломала деревья, дождь хлестал изо всей силы…

Встревоженная и злая, Татьяна Федоровна ночью несколько раз бегала на барский двор и каждый раз возвращалась все более расстроенная — Лидия Ивановна домой все еще не возвращалась…

Сергей вернулся домой едва ли не под утро и, не говоря ни слова, отправился спать на сеновал.

В семье об этом случае никогда больше не говорили. Но в сердце Есенина та ночь с бурей в качестве романтической декорации осталась, по-видимому, надолго. Примечательно уже то, что через год после любовного приключения Есенин написал стихотворение «Зеленая прическа, девическая грудь», посвятив его Л. И. Кашиной:

Сказал под звон ветвей:

«Прощай, моя голубка,

До новых журавлей…»

(Грибанов Б. Женщины, которые любили Есенина).

«Новые журавли» не заставили себя долго ждать. Нить, связавшая Сергея Есенина и Лидию Ивановну Кашину, не обрывалась. После Октябрьской революции Кашина отдала свое поместье Советской власти и переехала в Москву, где стала работать секретаршей и переводчицей. Там Есенин не только встречался с Кашиной, но одно время даже жил у нее. Об этом свидетельствует письмо поэта Андрею Белому, датированное 1918 годом. В письме Есенин сообщает, что лежит «совсем расслабленный» в постели и указывает свой адрес: «Скатертный переулок, дом 20, Лидии Ивановне Кашиной для С. Е.».

Есть еще одно любопытное свидетельство присутствия Лидии Кашиной в жизни Есенина. Надежда Вольпин, молодая поэтесса, у которой в начале 20-х годов был роман с Есениным, рассказывает в своих воспоминаниях «Свидание с другом», как осенью 1923 года она пришла на свидание с Есениным в кафе «Стойло Пегаса»: «Прихожу, как условились. Останавливаюсь в дверях. Он стоит под самой эстрадой с незнакомой мне женщиной. С вида ей изрядно за тридцать, ближе к сорока. Несомненно, провинциалка. По общему облику — сельская учительница. Тускло-русые волосы приспущены на лоб и уши. Лицо чуть скуластое, волевое. Нос с горбинкой, не восточный, а чисто славянский. «Здесь обошлось, — мелькнуло в уме, — без финской закваски». Рот, пожалуй, средний. Повыше меня, но значительно ниже собеседника. Так что говорит она с ним, несколько вскинув голову. Чем-то крайне недовольна. Слов я издалека не слышу, но тон сердитой отповеди. Почти злобы. На чем-то настаивает. Требует. Есенин с видом спокойной скуки все от себя отстраняет. Уверенно и непреложно. Мне неловко: точно я случайно подглядела сцену между любовниками… Пусть она старше его по виду на все десять лет, я склонна осудить Сергея за обиду, наносимую женщине…

Есенин подает мне знак подождать. Но с гостьей не знакомит. Женщина удалилась, бросив: «Что ж! Я ухожу!» Даже не кивнула на прощанье.

— Кто такая?

— Так, одна… из наших мест.

— Землячка?

— Ну, да.

И у меня вспыхнуло имя: «Лидия Кашина! Та, кому посвящена «Зеленая прическа»…

Многие годы спустя я увидела в одном издании портрет Л. И. Кашиной. На портрете она смотрелась моложе и красивее. Но то же решительное, властное лицо — знакомое лицо «землячки».

Впоследствии я узнала, что как раз об эту пору — в сентябре 1923 года — Кашина появилась в Москве». (Вольпин Н. Д. Свидание с другом // Юность. — 1986. — №10).

Описанная Надеждой Вольпин «ссора между любовниками» вовсе не означала, что Есенин вычеркнул Лидию Ивановну Кашину из своей памяти. В начале 1925 года он пишет поэму «Анна Снегина»:

Приехали.

Дом с мезонином

Немного присел на фасад.

Волнующе пахнет жасмином

Плетневый его палисад…

При посещении родины Есенина гости Константинова неизбежно улавливают в селе невидимое присутствие не только поэта, но и хозяйки «дома с мезонином»:

На родине поэта — тишина.

Тепло с полей восходит к небу паром.

А там, внизу, под жёлтым крутояром,

Бесшумно плещет окская волна.

Здесь всё напоминает о былом:

И улица, и сад, и дом поэта.

В кистях рябины загостилось лето —

Одаривает светом и теплом.

Придерживает низкий небосвод

Крутая крыша дома с мезонином.

И кажется, что в белом платье длинном

Вот-вот хозяйка выйдет из ворот.

Прохожего окликнет:

— Ах, Сергей!

— Неужто вы?

Надолго ль?

— Да, надолго… —

И заструится синий воздух волглый

Над шапкою есенинских кудрей.

Но нет, не воскресить былого сна.

Тех голосов давно уже не слышно.

А звуки посторонние — излишни.

На родине поэта — тишина.

(Александр Потапов. На родине поэта. 1995)

Иванкова Александра Андреевна была представлена помещице Кашиной в 1916 году при вступлении в должность учительницы Константиновской земской школы. Лидия Ивановна приняла ее тепло, обещала свое содействие. Бывшая учительница вспоминала: «И вот по прошествии небольшого времени, не помню, по какому поводу, возможно, это был день святой мученицы Софии, престольный праздник Константиновской церкви, отмечаемый в середине сентября по старому стилю, в школу приходит посыльная от Лидии Ивановны с приглашением меня на вечер в дом Кашиных. У нас, конечно, переполох. Что надеть, как причесаться? Хотя особого выбора у меня не было — жили мы очень небогато. В конечном счете мы с мамой решили, что я оденусь, как на занятия в школу».

Для Александры Андреевны одеться, «как в школу», значило — белоснежная хорошо выглаженная кофточка, отутюженная юбка, начищенные туфли и аккуратная, строгая прическа…

«Мама благословила меня, и я с трепетом переступила порог барского дома. Здесь собралась вся сельская интеллигенция: конечно, священник, учителя, фельдшер, кое-кто из чиновников. Большинство из них мне были знакомы. Лидия Ивановна, приветливо встретив, приободрила меня. Вечер прошел хорошо, и с этого раза я стала частой гостьей в ее доме. Дети Кашиных, сын Юра и дочь (не помню ее имени), учились дома. Приглашенные из города учителя обучали их по индивидуальным программам. Однако время от времени Лидия Ивановна обращалась ко мне с просьбой разрешить детям присутствовать на моих уроках. Я, конечно, с радостью соглашалась. Дети посещали уроки своих сверстников. Они садились за свободную парту, очень внимательно все слушали, с удовольствием читали и писали. Живое общение учеников с учителем и между собой было им в новинку и по-настоящему захватывало их». (Цит. по: Мостинский И. О Сергее Есенине, его родных и близких // Мир Есенина-2005).

Рассказчица была ровесницей Сергея Есенина и с 16-летнего возраста была знакома и с ним. Есенин и сёстры Иванковы, Александра и Юлия, неоднократно встречались в молодёжной компании, которую собирала Капитолина Смирнова — незамужняя дочь константиновского священника отца Иоанна, который был дальним родственником Иванковых. Александра училась в одном классе с Анной Сардановской, тоже своей дальней родственницей. Обе девушки окончили Рязанское епархиальное училище. Александра Андреевна Иванкова (в замужестве Лимонова) преподавала в начальной школе села Константинова с 1916 по 1919 гг., то есть была свидетельницей дореволюционного и послереволюционного периодов константиновской жизни Лидии Ивановны Кашиной.

Лидию Ивановну в селе любили. Она была со всеми добра, приветлива, не раз помогала нуждающимся, особенно в случае болезни. Революция не сказалась на её отношениях с односельчанами. Ни на барский дом, ни на хозяйство Кашиных никто не позарился. Все оставалось по-прежнему, пока глубокой осенью 1918 года в Константиново не приехал карательный отряд. Лидию Ивановну, по-видимому, кто-то предупредил, и она уехала из дома. Каратели стали наводить свои «революционные» порядки. Имение было отобрано. Дети вместе с их няней, экономкой и гувернанткой были выселены из дома. Их посадили на телегу, позволили взять необходимые вещи, дали продукты, корову, лошадь и отправили в Белый хутор, небольшое имение брата Лидии Ивановны. Там он жил с женой и детьми. Однако в этот момент брат тоже счел за благо скрыться от карателей.

Детей Кашиных выселили, а в их комнату в мансарде тут же в приказном порядке поселили учительницу Александру Андреевну с мамой. Вот как она описывает этот тяжелый момент: «Ох, что я там пережила-то, Господи! Вошла я в комнату, где жили дети. Валяются на полу куколки. Девочка перед выселением, видимо, играла, а мальчик читал — на его столе остались раскрытыми книжки. Внизу сразу стали что-то ломать, сколачивать. Захожу туда. На полу валяется большая фотография детей. Я не выдержала, подошла к мужикам и говорю: «Разрешите мне взять эту фотографию. Вам она не нужна, а детишкам память, какими они были маленькими». Мне не возразили: «Возьми!» И я взяла. Там же на полу валялась фотография их деда, Кулакова, но она меня не интересовала. Фотографию же детей я потом переправила в Белый хутор…

Мы с мамой стали жить в бывшей детской комнате. В углу стоял большой комод, как мне сказали, с детскими вещами. Ну, стоит и стоит. Вдруг приходит к нам няня выселенных детишек и показывает записку-разрешение властей выдать подательнице некоторые детские вещи, т.к. наступила зима, начались морозы. Я и говорю: «Да отбирайте сами. Я не смотрела, что в комоде, ничего не принимала. Так, что надо, берите». Няня взяла необходимое и ушла. Потом, какое-то время спустя, она пришла еще раз… потом еще. Дети Л. И. Кашиной прожили на Белом хуторе до лета 1919 года, а затем родители взяли их к себе в Москву. Здесь они стали учиться в обычной школе и окончили ее. Насколько я знаю, высшего образования они не получили, но как-то устроились в жизни». (Иванкова А. А. Воспоминания // Мостинский И. О Сергее Есенине, его родных и близких).

Прошло много времени, и судьба свела Александру Андреевну Иванкову с Георгием Кашиным. Вот как она об этом пишет: «Незадолго до войны мы с Юлией (с сестрой — А.Л.) приехали в Рязань и зачем-то зашли к Брежневым. Там в этот момент оказался и Юра Кашин. Лидия Ивановна уже умерла. Как выяснилось, Кашины не теряли связи с Брежневыми в течение всех прошедших лет. Юра подошел ко мне, взял мою руку и поцеловал ее: «Александра Андреевна, как мы Вам благодарны. Вы спасли нас. Приходившая к Вам наша няня брала не столько наши детские вещи, сколько спрятанные там фамильные драгоценности. На них-то мы и прожили самые тяжелые годы»…

С тех пор прошло более полувека. Не осталось в живых никого из тех, о ком вспоминала Александра Андреевна. На Ваганьковском кладбище в Москве, где похоронен Сергей Есенин, по другую сторону главной аллеи, на Мочаловской аллее стоит скромный памятник — доска с цветником. На доске написано: Кашина Л. И. 1886 — 1937, Багадурова Н. Н. 1908 — 1951, Кашин Г. Н. 1906 — 1985.

Так все константиновские Кашины перебрались сюда. Последний — Георгий, в детстве Юра». (Мостинский И. О Сергее Есенине, его родных и близких // Слово. — М. — 2001. — №1. — Январь-февраль).

Над вечным покоем Ваганьковского кладбища о чём-то своём перешёптываются берёзы. Возможно, одна из них, с густой «зелёной причёской», рассказывает о той, которой было посвящено стихотворение Поэта, покоящегося здесь же, на Ваганькове.

Стихотворение «Зелёная причёска…», написанное Есениным в 1918 году, первоначально носило заглавие «Берёзка». В нем образ белоствольного деревца сливается с образом девушки:

Луна стелила тени,

Сияли зеленя.

За голые колени

Он обнимал меня…

Заканчивается стихотворение строчками:

«Прощай, моя голубка,

До новых журавлей…»

В черновиках сохранился вариант этих строчек:

«Прощай, моя невеста,

До новых журавлей…»

«Конечно, та, кому посвящено стихотворение, невестой Есенина в прямом смысле слова быть никак не могла. Но интонация, эмоциональная откровенность невольно «подталкивают» к отождествлению лирического героя с самим автором, а трепетной березки — с вдохновившей поэта молодой женщиной…». (Лескова Н. «За голые колени он обнимал меня…» // Газета «Труд». — 2001. — 22. 11. — №216).

Какие ещё подробности жизни «берёзки», вдохновившей не одного Есенина на стихи, ей посвящённые, будут нам интересны? Какие факты, эпизоды, страницы её биографии лишний раз убедят нас в том, что Лидия Ивановна Кашина — из тех женщин, которые достойны восхищения?

Можно уточнить, что среди выпускниц Александровского института благородных девиц Лидочка Кулакова была лучшей. Она была награждена золотым вензелем (инициалом императора, имя которого носил институт). Награда эта давала право стать фрейлиной императорского двора, поэтому вручали золотой вензель самым лучшим воспитанницам института. Выпускница Лидия Кулакова не воспользовалась шансами, которые давал золотой вензель, а пошла на поводу у своего сердца, влюбившись в простого учителя гимназии. Она, как и Есенин, была «до дури честна» и правдива не только перед окружающими, но и перед самой собой.

После революции Лидию Ивановну «уплотнили»: она получила комнатку в одном из бывших доходных домов ее отца по Скатертному переулку, 20. Женщина не роптала, главное — была крыша над головой.

Лидия Ивановна сумела воспитать удивительных детей! В 1918 году у Кашиной отобрали имение, все доходные дома ее отца отошли государству. Старшему сыну Лидии Ивановны Юрочке в это время было 12 лет, а дочке Ниночке — 10. Уехав из Константинова в Москву, Кашина вынуждена была детей своих оставить в Белом Яру, в имении брата Бориса.

Игорь Бурачевский, встретившись в наши дни с 76-летним Георгием Николаевичем Кашиным, пишет: «Как-то я привез Георгию Кашину фотографию деревянного двухэтажного здания, построенного в стиле старорусского терема — с башней и высокими крутыми крышами. Кашин воскликнул:

— Да это же Белый Яр! Дом построен моим дядей — Борисом Ивановичем — в 1915 году к своей свадьбе. У меня сохранился менее выразительный снимок здания. На переднем плане профессор Кожевников, он идет купаться. Профессор любил здесь охотиться и гулять на лыжах. В 1916 году мама часто бывала в этом доме. В нем было несколько комнат — столовая, спальня, кабинет Бориса Ивановича, кухня, ванная. На второй этаж вела лестница. Там проживала экономка. Вокруг дома сплошной стеной стоял сосновый бор. Рядом с Белым Яром росла бесподобная голубика. По левую сторону от дороги, ведущей в лес, в колее и на опушке было множество маслят. Мы с сестрой в 1913 — 1917 гг. регулярно ездили туда по грибы и ягоды, а с 1917 по 1920 гг. жили там безвыездно…». (Бурачевский И. Личность Л. И. Кашиной в воспоминаниях её сына // Современное есениноведение. — Рязань. — 2006. — №5).

В Белом Яру Юра и Нина трудились с утра до вечера, как взрослые. Они выращивали овощи, ухаживали за животными, кормили себя и подкармливали маму, жившую в Москве! Детей хорошо знали в Сельцах, Криуше и Шемхине, где они обменивали на продукты атласные ленточки, которые присылала Лидия Ивановна из Москвы. Обмен давал детям пшено, молоко, яйца…

В 1919 году Кашина попала на Арбате под автомобиль и сломала руку. Пришлось ехать в Белый Яр. Чудо-дети Лидии Ивановны в течение нескольких месяцев содержали свою маму…

«Лидия Ивановна забрала детей в Москву в 1920 году. В газете «Труд» Кашина проработала с 1926 по 1930 год старшей машинисткой. Затем была уволена по сокращению штатов. За годы службы она не раз получала грамоты за честную, добросовестную работу. В трудовой книжке даже есть запись о присвоении ей звания ударника труда.

Сын вспоминал, что Кашина никогда не жаловалась на несправедливости судьбы, не хотела покинуть родину…

По воспоминаниям Юрия Николаевича, Кашину не раз вызывали в «органы», в 1937 году три недели продержали в Бутырках, спрашивали, где ее золото. А у нее из ценных вещей остался только золотой вензель, полученный за окончание Александровского института… Потом ее выпустили. 27 июля 1937 года она вернулась домой радостная: на работе дали отпуск, и она впервые в жизни едет к морю, в Гурзуф, на свои заработанные деньги. Оставались формальности: надо было пройти дежурное медицинское обследование. Во время этого обследования у Лидии Ивановны обнаружился рак. «Потом болезнь дала метастазы, — вспоминал Юрий Николаевич. — Мы с Ниной сначала кормили ее мороженой клюквой, потом мороженым, вскоре она вообще не могла ничего есть». Меньше чем через месяц, 15 августа 1937 года, Лидия Ивановна скончалась… Ее похоронили на Ваганьковском кладбище в Москве. Там же, рядом с ней, покоится прах детей — Нины, умершей в 1951 году от туберкулеза, и Юрия, который покинул этот мир в 1985-м“. (Лескова Н. „За голые колени он обнимал меня…»).

Юрий Николаевич (Георгий Николаевич) Кашин жил в Москве по адресу: Вернадского, 61. Когда сыну Лидии Ивановны Кашиной было 76 лет, с ним встретился Игорь Бурачевский. Своими впечатлениями о личных встречах с Георгием Николаевичем Бурачевский поделился в статье «Личность Л. И. Кашиной в воспоминаниях ее сына». Из воспоминаний Георгия Николаевича Кашина мы узнаём: «В 1904 году в возрасте восемнадцати лет Лидия Ивановна Кашина окончила Александровский институт благородных девиц. Как лучшая выпускница, она была награждена «Золотым шифром» (фигурной буквой «А» с наложенной римской цифрой два, что означало имя императора, которое носил институт, — Александр Второй). Была у Кашиной и другая реликвия. Двоюродный брат подарил ей брошь в виде офицерского кортика с золотой ручкой, усыпанной бриллиантами. Кроме этих двух драгоценных вещиц, у Лидии Ивановны ничего не было: она не носила ни дорогих серег, ни колец, ни браслетов.

В 1905 — 1910 гг. жила на квартире в доме Кунина (Пречистенка, 40). Квартиру из пяти комнат оплачивал отец, Иван Петрович Кулаков, так как вместе с Лидией Ивановной жил и ее брат, Борис Иванович.

Иван Петрович Кулаков, отец Лидии Ивановны, был очень богатым человеком… Вот что рассказал о своем деде Георгий Николаевич: «… Подарив своему сыну Борису ружье „Монтекристо“, он не курил сигар после обеда до тех пор, пока не возместил этого расхода. Иван Петрович не брал из института дочь домой на короткие каникулы (рождественские и пасхальные), считая, что расходы слишком велики…».

После смерти отца в 1911 году Кашина, получив наследство, приобрела в Москве в Скатертном переулке дом, выкупила у брата половину константиновской усадьбы. В двухэтажном особняке Кашиной в Скатертном насчитывалось одиннадцать комнат. На втором этаже располагался будуар Лидии Ивановны. В книжном шкафу насчитывалось около двухсот книг. В двадцатые годы библиотека Лидии Ивановны была распродана. Остались только две книги Есенина (одна из них — «Радуница») и сборник стихов Марины Цветаевой.

Коллаж. Портреты Лидии Ивановны Кашиной и её детей в «Доме с мезонином», с. Константиново

Бывая в доме Кашиной в Скатертном переулке, Есенин читал там свои стихи. Одна из комнат первого этажа была отведена под бильярдную. Известно, что Есенин любил играть в бильярд. Не исключено, что его партнером бывала сама хозяйка дома…

Георгий Николаевич вспоминал: «Мама совершенно не была похожа на светских дам того времени — «барынек». Она прививала нам любовь к труду, знаниям, добру, благородству, отвращение к пошлости. Будучи очень усидчивой и трудолюбивой, она передала эти качества мне и сестре. Мама очень хорошо танцевала, любила вальсировать в паре со мной. Танцам нас учил солист Большого театра Константин Александрович Бек, приходивший по воскресеньям. В 1963 году я сдал в Третьяковскую галерею портрет, написанный Л. О. Пастернаком с меня и сестры — «Начало танца». (Бурачевский И. Личность Л. И. Кашиной в воспоминаниях её сына).

Существуют варианты названия картины Леонида Пастернака, которую Георгий Николаевич назвал «Начало танца»: «Юра и Нина Кашины», «Приготовление к танцу», «Приготовление к чаконне», «Приготовление к шаконне». «Чаконне» — старинный итальянский танец, служивший в XVII веке заключительным номером балета. «Чаконне» — итальянское произношение названия танца, «шаконне» — так звучит название танца по-французски.

Из воспоминаний Георгия Николаевича Кашина мы узнаём: «Лидия Ивановна питала пристрастие к верховой езде. У нее была верховая лошадь — вороная рысачиха Радость. Для верховой езды Лидия Ивановна сшила костюм — синюю амазонку. Летом она регулярно каталась верхом в окрестностях села…

В 1916 году, когда я перешел в 3-й класс, Тимоша Данилин начал заниматься со мной латинским языком. Прозанимались мы недолго, вскоре Тимошу призвали в армию, и осенью он был убит на фронте…

В один из летних дней 1916 года мы всей семьей поехали в лес. Крестная и сестра сидели в одном тарантасе, в другом — я, мама и Сергей Есенин. До Белого Яра пять верст. Я был за кучера. Через Оку переправились на пароме. Посреди дороги мне наскучило держать вожжи, и наш тарантас катился кое-как. Мама сделала мне замечание: «Зачем берешься, если не можешь?» Вожжи взял Есенин…

В 1918 году им было написано стихотворение «Королева». Предполагают, что под впечатлением поездок в Белый Яр Есениным написаны и это стихотворение, и «Зелёная причёска», и «Не напрасно дули ветры…»… Усадьбу в лугах за Окой следует причислить к важным источникам впечатлений Есенина о русской природе, о родном крае…

Мы, дети, в 1916 году поехали на рождество в Константиново и до осени 1917 года пробыли там. Мама жила в Москве, наезжая к нам время от времени. Вспоминается такой случай. В 1916 году мне было десять лет. Однажды мы, дети, разыгрывали на площадке для крокета водевиль с участием моей восьмилетней сестры Нины и Тимоши Данилина. Мама послала меня пригласить на этот спектакль Сергея Есенина. Я помню — он усадил меня около окна в избе, дал в руки исписанный листок и сказал, что это стихотворение он только что написал. Я, к сожалению, не разобрал его почерк, но из вежливости похвалил. В спектакле я играл молодого помещика и его слугу, Нина — молодую барыню и ее горничную, Данилин — отца этой барыни-помещицы. Постановщиком водевиля был артист Малого театра Иван Николаевич Худолеев. Пробуя себя в режиссуре, он два лета занимался с нами и знакомыми Л. И. Кашиной. На репетициях он проявлял исключительную требовательность. Мы играли с большим удовольствием. Вместе с отцом Иваном, Капитолиной Ивановной зрителем и судьей бывал и Сергей Есенин…» (Бурачевский И. Личность Л. И. Кашиной в воспоминаниях её сына).

Игорь Бурачевский, кроме свидетельств сына Лидии Ивановны Кашиной, приводит воспоминания других знакомых Кашиной и Есенина: «По свидетельству А. Лимоновой (в девичестве Иванковой — А.Л.), учительствовавшей тогда в Константинове, Сергей Есенин, Клавдий Воронцов, Тимоша Данилин, Сергей Брежнев часто участвовали в костюмированных вечерах, проводившихся в доме Кашиной. П. Овчинников, старожил Константинова, вспоминал: «В 1912—1914 гг. мы создали нечто вроде самодеятельности. Репетировали в старой Константиновской школе. Однажды поставили спектакль. Выступали в селах Кузьминском и Федякино. Среди выступавших были Петр Студенков, Капитолина Ивановна, Клавдий Воронцов, Тимоша Данилин, Сергей Есенин».

С 1919 года Лидия Ивановна Кашина работала в Москве переводчицей в Управлении связи Красной Армии, а с 1927 года — машинисткой в объединении «Союзстанкоинструмент» (Мясницкая, 20)…

Вот как вспоминает об этом периоде жизни Л. И. Кашиной Клавдия Ивановна Дворникова: «Однажды утром к нам в бюро (стенографии и машинописи) вошла интересная женщина в коричневом костюме и отрекомендовалась машинисткой текстов на французском языке.

Столик ее был напротив моего, и мы быстро с ней подружились, несмотря на то, что она была старше меня. Кашина была эрудированным человеком. Выделялась своей стройной фигурой и внешностью. Мы никогда не обижались, если она делала нам какие-нибудь замечания: не говорить громко, не хлопать дверью, не сидеть нога на ногу и т. п. Замечания делались так мило, что на нее обидеться было нельзя. В нашем учреждении часто бывали вечера, лекции, концерты художественной самодеятельности. Их, как правило, организовывала Кашина: приглашала актеров, поэтов… Лидия Ивановна любила танцевать и танцевала красиво, грациозно, просто жила в танце. Она завоевывала симпатии своей жизнерадостностью. Я не помню ее в плохом настроении, видимо, умела скрывать его, говоря с улыбкой: «Все будет хорошо!..» Запомнилось, как красиво она ела. Обеденный перерыв мы проводили в рабочем кабинете. Согрев чай в электрическом чайнике, садились за стол, и каждый доставал свою еду. Время было тяжелое, питание — скудное. Однако, глядя на Лидию Ивановну, как она отламывает кусочек черного хлеба и красиво кладет в рот, кто-либо из нас шутил: «Вы торт едите?» Она весело отвечала: «Конечно, торт». Одевалась она очень скромно, но со вкусом. Кофточки, платья всегда выглаженные, туфли — вычищенные, вид очень аккуратный. Помню, как однажды на Новый год приколола на блузку маленькую еловую веточку, у нас это было в новинку. Получилось очень красиво, а главное, — ей шло…

В 1932 году я вышла замуж и уехала в Сталинград, наше знакомство с Кашиной прервалось». (Цит. по: Игорь Бурачевский. Личность Л. И. Кашиной в воспоминаниях сына).

Лидия Ивановна ушла в мир иной, так и не дождавшись внуков от Нины. Не дождалась потомков и сама Нина: у неё детей не было. У Юрия (Георгия) родился сын Константин. Людмила и Марина — дочери Константина, внучки Лидии Ивановны Кашиной. У них тоже есть дети…

Судя по всему, Юрий Николаевич Кашин был человеком неординарным: он, как и мама, знал несколько языков, во время войны работал переводчиком, всю жизнь увлекался орнитологией и опубликовал 25 работ по зоологической номенклатуре птиц. Даже помог английскому профессору Харрисону правильно описать один из древних видов птиц. В благодарность за помощь в важном научном открытии Харрисон назвал ископаемое в честь русского коллеги-любителя. Теперь в зоологических справочниках есть такая птица — «кашиния»… Свою маму Юрий Николаевич горячо любил, считал ее лучшей из женщин и хорошо понимал Есенина, который всю жизнь сохранял к ней светлое чувство.

«Полюбите… меня»

ОЛЬГА СНО (СНЕГИНА)

Известно, что имя литературного героя писателем, поэтом никогда не выбирается случайно. Имя «Анна» встречается во многих произведениях русской литературы: «Анна Каренина» Л. Н. Толстого, «Анна на шее» А. П. Чехова, «Анна Михайловна» В. Крестовского (псевдоним Н. Д. Хвощинской) и др.

«В поэме Есенина „Анна Снегина“ не так много антропонимов, главный из них отражен в заглавии. Чтобы понять, почему поэт именно так озаглавливает поэму, нужно обратиться к этимологии имени Анна. Это имя в переводе с древнееврейского языка означает: 1) „грация, миловидность“, 2) „благодать“. А снег в сознании русского человека ассоциируется именно с радостью, благодатью, так как во многом от него зависит предстоящий урожай. Здесь просматривается сплетение семантики имени Анна и фамилии Снегина», — считает Е. В. Куркина. (Куркина Е. В. К антропонимии поэмы Есенина «Анна Снегина» // Тезисы докладов на 40-ой научной студенческой конференции по топонимике. — Воронежский государственный университет. — 2005. — 16.03).

Анна — «грациозная, миловидная». Аннушка Сардановская вполне отвечает этим определениям, и заглавная героиня поэмы Есенина «Анна Снегина» получила имя не по случайной прихоти поэта, а пришла в поэму по прихоти памяти, хранившей имя той, которую любил автор в свои шестнадцать лет.

«В жизни самого поэта имя Анна занимало видное место. Женщины с этим именем оказали заметное влияние на его судьбу. Среди них Анна Сардановская, с которой Есенин встречался в доме отца Ивана, священника константиновской церкви и, по воспоминаниям сестры поэта Екатерины Есениной, на которой «чуть не женился». Среди Анн, «пересекавшихся» с поэтом, — Анна Алексеевна Лаппа-Старженецкая, батумская знакомая Есенина, которая часто приглашала поэта на творческие вечера, проходившие у нее дома, а также Анна Андреевна Соколова, жена Соколова Сергея Николаевича, учителя, директора школы в Константинове, которая оказала влияние на духовное воспитание Сергея Александровича. Наиболее значимое место в жизни Есенина заняла Анна Романовна Изряднова (1891 — 1946), в 1914 году вступившая с ним в гражданский брак и ставшая матерью первого ребенка поэта.

Стоит заметить, что во всей поэме автор ни разу не употребляет разговорной формы имени, называя свою героиню только Анной…

Таким образом, ономастика Есенина убедительно показывает ее реализм, поскольку ономастические названия поэмы полностью отражают реальные имена, существовавшие в эпоху поэта…». (Е. В. Куркина. К антропонимии поэмы Есенина «Анна Снегина»).

Многие исследователи считают, что прототипом Анны Снегиной была помещица Лидия Ивановна Кашина, с которой Есенин был знаком еще до отъезда в Москву. Но есениноведов интересует не только прототип, но и протономен Анны Снегиной. Имя Анны Сардановской не случайно звучит в работах исследователей есенинской поэмы. Но у героини поэмы Сергея Есенина «Анна Снегина» есть ещё и фамилия. И вот тут выплывает из «ранней» биографии Есенина ещё один женский образ… Оказывается, Есенин был знаком с писательницей, имевшей английскую фамилию Сно (по-русски — Снег), которая имела псевдоним Снегина…

Научному миру хорошо известно имя геолога и географа Павла Аполлоновича Тутковского. Родился он в 1858 году, учился на естественном факультете Киевского университета, успешно закончил его курс. С 1884 по 1902 год производил геологические исследования по поручению Киевского общества естествоиспытателей в Киевской, Волынской, Подольской, Екатеринославской, Минской, Гродненской, Херсонской и Таврической губерниях.

С 1900 года Павел Аполлонович Тутковский состоял членом-сотрудником геологического комитета, по поручению которого производил геологические исследования вдоль строившейся Киево-Ковельской железной дороги. Тутковский напечатал более семидесяти ученых работ и статей по геологии, минералогии, палеонтологии, гидрологии и физической географии, учебник описательной минералогии для студентов и длинный ряд популярных статей.

Главнейшие из результатов его научных работ трудно перечислить: это и новая гипотеза о механизме образования слоистых и массивных вулканов (принятая профессорами Мушкетовым и Шпиндлером в их известных руководствах); и выработка приемов геологической фотограмметрии и применений ее к геологической съемке и количественному изучению геологических и физико-географических явлений; и установление некоторых горизонтов артезианских вод в Юго-Западном крае; и констатирование и описание оригинальных самобытных артезианских ключей (полесских «окон») в связи с дислокационными явлениями и т.д…

Потребовалась бы не одна страница для того, чтобы перечислить все научные достижения замечательного географа и геолога. Не будем утруждать себя трудночитаемыми терминами и следующие страницы этой главы посвятим не научным успехам видного учёного, а знакомству с его дочерью, Тутковской Ольгой Павловной (1881 — 1929), Сно — по мужу, по псевдониму — Снегиной.

Александр и Инга Ломан сообщают ряд малоизвестных подробностей об Ольге Павловне Сно, до замужества Тутковской, писательнице, которая часто печаталась в одних журналах с Есениным под псевдонимами «Ольга Снегина», «О. П. Снегина», «О. Снегина», «Снежинка», «О.С.». Эти псевдонимы были вариантами перевода фамилии мужа Ольги Павловны, англичанина по происхождению, Евгения Эдуардовича Сно («Сноу» от английского «snow» — «снег»).

«Ольга Павловна Сно — писательница, автор книг «Рассказы» (1911 — 1914), «Лики любви. Повести и рассказы» (СПб., 1914).

Коллаж «Ольга Сно — Снегина (в девичестве Тутковская)». Портрет слева датируется 1914 годом

Знакомство Есенина с Ольгой Павловной Сно-Тутковской состоялось в апреле 1915 года через покровителя и друга Есенина М. П. Мурашёва, автора нескольких очерков для журналов «Женщина» и «XX век», где печаталась и Снегина». (Ломан А., Ломан И. «Товарищи по чувствам, по перу…» // Нева. — Л. — 1970. — №10. — С.197 — 200).

Мурашёв (Мурашов) Михаил Павлович (1884 — 1957), журналист, писатель, издательский работник. Он родился в Тверской губернии. По профессии был картографом, в дальнейшем занимался журналистской и литературной работой. Печатался под псевдонимом Вихрев. Сотрудничал в газете «Биржевые ведомости» и других петроградских изданиях. 9 марта 1915 года Александр Блок после встречи с прибывшим в Петроград Сергеем Есениным отобрал 6 его стихотворений и написал рекомендательное письмо Михаилу Павловичу: «Дорогой Михаил Павлович! Направляю к Вам талантливого крестьянского поэта-самородка. Вам, как крестьянскому писателю, он будет ближе, и вы лучше, чем кто-либо, поймете его».

11 марта 1915 года Сергей Есенин знакомится с Мурашёвым на его квартире (Театральная пл., д.2, кв.23), беседует с ним, остается ночевать. Мурашёв вспоминал: «Как сейчас помню тот вечер, когда в первый раз пришел ко мне Сергей Александрович Есенин, в синей поддевке, в русских сапогах, и подал записку А. А. Блока… Он казался таким юным, что я сразу стал к нему обращаться на „ты“. Есенин вынул из сверточка в газетной бумаге небольшие листочки и стал читать. Вначале читал робко и сбивался, но потом разошелся». (Мурашёв М. П. Сергей Есенин // С. А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2-х тт. — М.: ХЛ. — 1986. — Т. 1).

При прощании Мурашёв дал Есенину несколько рекомендательных писем в петроградские редакции. Так зародилась дружба Есенина с Мурашёвым. Уехав в Константиново, Сергей Есенин писал Мурашёву письма, а в апреле 1915-ого Михаил Павлович лично познакомил Есенина с Ольгой Павловной Сно, членом редколлегии журнала «Голос жизни».

Есенин был хорошо знаком с рассказами и очерками Ольги Снегиной о революционной деревне, проникнутыми народническими настроениями. Не случайно есенинская поэма «Анна Снегина» перекликается с путевым очерком Ольги Снегиной «На хуторе», опубликованном в петроградской газете «Биржевые ведомости», где нередко печатался Есенин. Недаром в вариантах поэмы «Анна Снегина» упоминается Галерная улица, где была расположена редакция этой газеты.

«Совпадает место действия „Анны Снегиной“ и очерка Ольги Снегиной — деревня и хутор, где сохранились дворянская усадьба и „княгинин парк“. Совпадают персонажи — молодой паренек Сергунька (так в кругу друзей ласково называли и Есенина); Проня Красноносый — „ленивый, шельмоватый, прямо сказать, большой пакостник“, убитый бандой анархистов; перевозчик, который требует деньги за переправу; бабка Прасковья и др. Но атмосфера революционной деревни в „Анне Снегиной“ противоположна „невыразимому спокойствию, которое веет от моря колосьев“ в очерке Ольги Снегиной, где лишь один Сергунька „очень интересуется далекой столицей и таинственной революцией“. Есенин вспоминает персонажей очерка Снегиной, типичных для деревни 20-х, внутренне не соглашаясь с их трактовкой и противопоставляя свою картину суровых и грозных лет революции». (Шубникова-Гусева Н. И. О поэме Есенина «Анна Снегина» // Литература в школе. — 2004. — №9. — С.8—16).

Итак, Ольга Сно является той женщиной, которая, возможно, не только дала есенинской героине из «Анны Снегиной» фамилию, а поэту — сюжет, но и «привела» за собой других героев.

Когда состоялось знакомство Есенина со Снегиной (апрель 1915 года), писательница была известна в широких литературных кругах. Гостями её были Фёдор Шаляпин, Илья Ефимович Репин, Леонид Андреев, Саша Чёрный. Часто она встречалась с Иваном Алексеевичем Буниным.

Есенин и Снегина «встречались» под одной обложкой в журнале «Голос жизни». Для Есенина эта публикация была особенно дорога и памятна как первая крупная подборка его стихов в петербургском журнале с первой рецензией, сопроводительной статьёй Зинаиды Гиппиус, подписанной псевдонимом Антон Крайний. А рядом был напечатан рассказ Снегиной «Тени теней».

Первая любовь, первые встречи в петербургской печати, первая оценка критики. Всё соединилось в одном образе!..

Появление у Есенина в поэме лондонской печати никак не объясняется жизненной историей Лидии Кашиной. Муж Анны — белый офицер — был убит в 1917 году. В поэме «Анна Снегина» читаем:

Убили, убили Борю.

Уйдите, уйдите прочь…

В черновом авторгафе можно прочитать:

Вчера разорвало мужа

Снарядом в бою на Двине…

Имеется в виду июньское наступление русских войск на Северном фронте.

По словам Екатерины Есениной, сестры поэта, в Константинове говорили, что муж Кашиной «очень важный генерал, но она ни за что не хочет с ним жить».

На самом деле Лидия Кашина в 1905 году вышла замуж за учителя гимназии Николая Павловича Кашина (1874 — 1939), в будущем профессора, исследователя творчества Александра Николаевича Островского.

Есенин с М. П. Мурашёвым. 10 апреля 1916 года

Героиня поэмы и её прототип Лидия Кашина расходятся в главном: героиня не приняла революцию, покинула Россию, стала эмигранткой, а Кашина передала в 1917 году крестьянам свой дом, а сама жила в Белом Яру, где бывал Есенин. Приехав в Москву, работала переводчицей, машинисткой, стенографисткой.

А вот Ольга Павловна Сно имела мужа-офицера, она эмигрировала за границу. Героиня «Анны Снегиной» тоже эмигрирует в Англию.

Увлекаясь поэзией Серебряного века, я не могла оставить без внимания стихи Владимира (Вольдемара) Шилейко, которые переликаются со стихами Анны Ахматовой, а многие из них и посвящены ей.

Владимир Казимирович Шилейко (1891 — 1930) — ученый-ассириолог с мировым именем, переводчик ассиро-вавилонского эпоса на русский язык, поэт. В1910-е годы он входил в тесный дружеский кружок вместе с Н. Гумилевым, М. Лозинским, А. Ахматовой, О. Мандельштамом. После окончания (с золотой медалью) Петергофской гимназии он поступил на восточный факультет Петербургского университета. С 1913 года состоял внештатным сотрудником Отдела древностей Эрмитажа. Вскоре он был избран членом Коллегии по делам музеев и охране памятников искусства и старины, действительным членом Российской государственной археологической комиссии, Российской Академии истории материальной культуры, профессором Петроградского Археологического института.

Шилейко общался с представителями писательских, особенно поэтических, кругов своего времени не только потому, что был мужем Анны Ахматовой, но и по склонности к поэтическому творчеству.

В 1979 году поэтика Шилейко стала предметом фундаментального исследования В. Н. Топорова, охарактеризовавшего Шилейко как «значительного и весьма оригинального» поэта, имевшего влияние на поэтов своего круга: Ахматова и Мандельштам «заметили стихи Шилейко и усвоили себе их уроки».

Шилейко собственного сборника стихов не издал, и его наследие было известно в основном по публикациям в периодической печати 1913 — 1919 годов.

По «делам литературным» он встречался с Ольгой Павловной Снегиной (Сно-Тутковской). И среди стихотворений Владимира Казимировича Шилейко есть стихи, посвящённые О. П. Снегиной. Сюжет одного из стихотворений «Душа бездетна и убога…» связан с Феодосией, куда забросил учёного-поэта водоворот Первой мировой войны:

Душа бездетна и убога-

Ты знала всё, когда входила,

Когда запела у порога

Двумя размахами кадила.

О чём же плачешь так звеняще,

В стеклянном сердце что за горе?

Когда печаль, как дым летящий,

Исчезнет в голубом просторе.

(В. Шилейко. Октябрь 1914)

Стихи, посвящённые Ольге Павловне Снегиной, написаны Владимиром Казимировичем Шилейко в 1914 году, а в 1915-ом, в апреле месяце, впервые встречаются Ольга Сно и Сергей Есенин.

К тому времени Сно печаталась в «Киевском слове», «Одесских новостях», «Биржевых ведомостях», «Образовании», «Северной Звезде». Она была автором сборников «На гастролях», «Повесть из закулисной жизни» (СПб, 1905), «Рассказы» (СПб, 1911), входила в состав редколлегии журнала «Голос жизни», где и свела её судьба (в лице Михаила Мурашёва) с Есениным…

Михаил Павлович Мурашёв был одним из учредителей литературно-художественного общества «Страда», членом которого в октябре 1915 года стал Сергей Есенин. 19 ноября 1915 года Мурашёв и Есенин выступали на первом вечере искусств общества «Страда» с чтением своих произведений. В первом литературном сборнике «Страда» (1916) были напечатаны стихи Сергея Есенина и рассказ Мурашёва «Ночь».

Ценны воспоминания Михаила Павловича о работе Есенина над стихотворениями: «Обычно Есенин слагал стихотворение в голове целиком и, не записывая, мог читать его без запинки… Читал, а сам чутко прислушивался к ритму. Затем садился и записывал… Прочитанное вслух стихотворение казалось вполне законченным, но когда Сергей принимался его записывать, то делал так: запишет строчку — зачеркнет, снова напишет — опять зачеркнет. Затем напишет совершенно новую строчку. Отложит в сторону лист бумаги с начатым стихотворением, возьмет другой лист и напишет почти без помарок. Спустя некоторое время он принимался за обработку стихов; вначале осторожно. Но потом иногда изменял так, что от первого варианта ничего не оставалось». (Мурашёв М. П. Сергей Есенин).

Для публикации в «Биржевых ведомостях» Есенин передавал автографы своих стихотворений Мурашёву. В основном это стихотворения, опубликованные в 1915 — 1916 годах: «Край любимый! Сердцу снятся…», «Я странник убогий…», «Без шапки, с лыковой котомкой…», «Пойду в скуфье смиренным иноком…», «Гой ты, Русь, моя родная…», «Черная, пóтом пропахшая выть!..», «Я снова здесь, в семье родной…», «Алый мрак в небесной черни…» и др.

При встречах с Мурашёвым Есенин рассказывал о планах создания крестьянского журнала, в котором хотел вести раздел «Деревня», чтобы познакомить читателя с сельскими проблемами. «Я бы стал писать статьи, — сказал Есенин, — и такие статьи, что всем чертям было бы тошно!..». В 1916 году Есенин прочитал Мурашёву два акта написанной пьесы «Крестьянский пир», текст которой затем уничтожил…

Мурашёва и Есенина связало творчество, дружба между Мурашёвым и Ольгой Сно тоже зародилась на «ниве творчества»: редакторского — со стороны Ольги Павловны, авторского — со стороны Михаила Павловича.

Муж Снегиной тоже пытался писать стихи, рассказы, числился литератором.

По данным Лаппеенрантского архива, «торговец Сноу упоминается в книге паспортов для торговцев, которые едут в Россию. Дата 11 декабря 1871 года. Он отмечался так каждый год до 1879-ого. В паспорте 1893 года перечисляются следующие лица:

Сын Фредрик Сно и его сыновья Джон и Георг.

Роберт Сноу, жена Матильда, сын Роберт и дочь Софи.

Александр Сно, жена Александрина и дети: Николай, Георгий, Борис, Анатолий и Александр.

Эдвард Сно и дети: сыновья Евгений и Бенедикт и дочь Лидия».

Муж Ольги Сно — Евгений Эдуардович (Эдвардович?), возможно, из этого списка.

Однажды Валерий Яковлевич Брюсов получил презабавное письмо. В конверт были вложены и стихи. Автор послания выражал восхищение символизмом, идеологом которого был Брюсов, и предлагал ему поместить в «Весах» посланные стихотворения. Против каждого произведения указывался полагающийся гонорар.

Письмо было написано неким Е. Э. Сно. Он обращался к прославленному поэту: «Хотя я иностранец, но в совершенстве владею русским языком, к тому же привязан ко всему русскому».

Стихи Сно сохранились в архиве В. Я. Брюсова, и это дает возможность понять, насколько «свободно» владел русским языком и русским стихом молодой поэт:

Желал бы я, чтобы на небе

Вдруг символы явились.

А на земле все люди Гебе

Усердно бы молились.

Желал бы я, чтобы и в нас

Не было бы затменья,

И чтоб все люди на Парнас

Ходили бы в сомненьи.

Тогда бы не было раздоров,

И символисты впереди

Без всяких глупых лишних споров

Прогресса и науки шли.

(Е. Э. Сно. Желание)

За это стихотворение Сно просил 2 рубля…

В начале 1900-х годов Сно издал несколько этнографических очерков — об Англии, Бельгии, Финляндии, Германии, Голландии и др., а затем принялся печатать небольшие книжки с юмористическими рассказами, неплохо на них зарабатывая. В начале 1910-х годов он стал членом кружка «пашутистов», объединявшего литераторов и художников, бывших завсегдатаями петербургского кабачка «Пашу» на Невском, 51. К образу Сно следует добавить и то, что его жена Ольга Павловна писала под псевдонимом «Снегина», печаталась с Есениным в одних изданиях, поэтому литературоведы считают ее псевдоним одним из возможных источников для названия есенинской поэмы «Анна Снегина».

Сно Евгений (Е.Э.Сно) был следователем НКВД и провокатором. Бахтерев рассказывает, как Евгений Сно, придя в гости к обэриутам (ориентировочно осенью 1931 года), спровоцировал Введенского на пение царского гимна «Боже, царя храни», что в следующем году превратилось в строчки обвинительного заключения. Бахтерев вообще считал Евгения Сно чуть ли не главным виновников арестов обэриутов в конце 1931 года.

Более подробные сведения об Ольге Снегиной даны в воспоминаниях Е. Н. Кореневской, которые приводятся в статье А. и И. Ломан «Товарищи по чувствам, по перу…» (Журнал «Нева». — Л. — 1970. — №10. — С. 197 — 200).

Образ главной героини поэмы Есенина «Анна Снегина» постоянно предстаёт в новых гранях, и за каждой угадывается живое лицо…

Зафиксирована дарственная надпись Снегиной на книге «Рассказы»: «Весеннему Есенину за его „Русь“. Полюбите Лизу из Морошкино и меня. 1915, апрель. Ольга Снегина». Речь идет о героине повести «Село Морошкино», помещенной в подаренной Есенину книге, которую высоко оценил Максим Горький в письме к автору.

А в начале 1916 года издаётся «Радуница» Есенина. 4 февраля 1916 года Сергей Есенин вручает сборник Мурашёву с дарственной надписью: «Другу славных дел о Руси „Страде великой“ Михаилу Павловичу Мурашёву на добрую память Сергей Есенин». Вскоре после издания «Радуницы» к Мурашёву обратился составитель энциклопедического словаря писателей С. А. Венгеров с просьбой прислать автобиографию молодого поэта. «Я сообщил Есенину об этом, — рассказывал М. П. Мурашёв. — Он начал писать её у меня на квартире». Автобиография С. Есенина осталась в архиве Мурашёва, так как энциклопедический словарь не был издан.

15 марта 1916 года Есенин посещает Мурашёва на его квартире. На подаренной фотографии

Сергей Есенин написал четверостишие:

Дорогой дружище Миша,

Ты как вихрь, а я как замять,

Сбереги под тихой крышей

Обо мне любовь и память.

Сохранился экспромт поэта, созданный при встрече Пасхи 10 апреля 1916 года на квартире Мурашёва и записанный в его альбом:

Не надо радости всем ласкостям дешевым,

Я счастлив тем, что выпил с Мурашёвым.

«Память о днях петроградской жизни», которые благодаря Мурашёву были наполнены и присутствием в них Ольги Павловны Сно, Есенин пронёс через все последующие годы. Сно уехала за границу, но оставался Мурашёв. Призыв Сергея Есенина на военную службу не разлучил друзей. Мурашёв несколько раз приезжал в Царское Село, где поэт служил санитаром военно-санитарного поезда №143. В свою очередь, Есенин, выбираясь в Петроград, навещал своего друга. 3 июля 1916 года на квартире Мурашёва встречались писатели, редактировавшие сборники «Дружба» и «Творчество». Был приглашен и Есенин. Возник спор при просмотре репродукции картины Яна Стыки «Пожар Рима». Присутствовавший скрипач выразил свое отношение игрой мелодий «Не искушай» и «Сомнение» Михаила Глинки. Взволнованный Есенин подошел к столу, взял альбом и без помарок записал стихотворение «Слушай, поганое сердце…». Через 10 дней Александр Блок, прочитав стихотворение Есенина, в этом же альбоме написал ответ «Жизнь — без начала и конца…» — отрывок из поэмы «Возмездие», над которой в то время работал.

Есенин, не застав Мурашёва дома, прочитал стихотворение и в записке выразил свой восторг: «Ой, ой, какое чудное стихотворение Блока. Знаешь, оно как бы совет мне».

Жизнь — без начала и конца.

Нас всех подстерегает случай.

Над нами — сумрак неминучий,

Иль ясность божьего лица.

Но ты, художник, твердо веруй

В начала и концы. Ты знай,

Где стерегут нас ад и рай.

Тебе дано бесстрастной мерой

Измерить все, что видишь ты.

Твой взгляд — да будет тверд и ясен.

Сотри случайные черты —

И ты увидишь: мир прекрасен.

Познай, где свет, — поймешь, где тьма.

Пускай же все пройдет неспешно,

Что в мире свято, что в нем грешно,

Сквозь жар души, сквозь хлад ума…

Но песня — песнью все пребудет

В толпе все кто-нибудь поет.

Вот — голову его на блюде

Царю плясунья подает;

Там — он на эшафоте черном

Слагает голову свою;

Здесь — именем клеймят позорным

Его стихи…

И я пою…

Созрела новая порода,

Угль превращается в алмаз.

Он, под киркой трудолюбивой,

Восстав из недр неторопливо,

Предстанет — миру напоказ!

Так бей, не знай отдохновенья,

Пусть жила жизни глубока:

Алмаз горит издалека

Дроби, мой гневный ямб, каменья!

(Александр Блок. Из поэмы «Возмездие»)

Коллаж. Обложки журнала «Голос жизни», членом редколлегии которого была Ольга Сно-Тутковская (1914 — 1915г.)

В августе 1916 года во время посещения квартиры Мурашёва Есенин набрасывает план своего нового сборника стихов (или разделов сборника) под названием «Голубая трава»…

В 1920 году поэт оставил дарственные надписи на сборнике «Плавильня слов» (1920): «Первому из первых друзей моих города Питера Мише Мурашёву. Любящий Сергей» и на книге «Ключи Марии» (1920): «Мише с памятью о днях нашей петроградской жизни. С. Есенин».

За несколько дней до отъезда в Ленинград в декабре 1925 года Есенин пришел попрощаться с Мурашёвым. Чтобы как-то развеять мрачное настроение поэта, хозяин квартиры достал из шкафа свои старые альбомы и книги с автографами. «Я знал, — вспоминал Михаил Петрович, — Есенин любил рассматривать мои альбомы, при этом он всегда оживленно вспоминал свой приезд в Питер, Блока, наши встречи (и конечно, Ольгу Сно — А.Л.). В этот раз, перелистывая знакомые страницы, он подолгу молчал. Я, не желая ему мешать, по старой своей привычке, стал рисовать большим пером и чернилами. Сам не знаю, почему-то нарисовал я обрыв и две березки. Когда Есенин увидел этот рисунок, он взял карандаш и написал: „Это мы с тобой“. Немного помолчал после этого и попросил неожиданно проводить его». Проводить в последний путь…

Есенин ушёл, но оставил прекрасные свои произведения, оставил нам поэму «Анна Снегина», которую мы не только читаем, но и до сих пор разгадываем её загадки, в том числе и загадки её антропонимов.

Кажется, один из источников фамилии героини мы нашли. Источник поразительный и «дословный». Есть и другие объяснения и предположения: нельзя скидывать со счетов исследования о семантических источниках фамилии.

На протяжении всего произведения поэт настойчиво употребляет эпитет «белый» и включает его в разные картины. Белый цвет — символ духовной чистоты, но в то же время — цвет траура в крестьянской среде.

Образ невинной девушки в белой накидке и образ помещицы Снегиной, имеющей женскую тайну — преступную страсть, а также той Анны Снегиной, которая в эмиграции вспоминает о родине и о первой любви, не совпадают и живут как бы отдельной жизнью. Таким же сложным и противоречивым оказывается отношение героя-рассказчика, изысканного и прославленного столичного поэта, к революции и деревенским персонажам…

Снег бел и чист. В народной поэзии с образом белого снега часто связаны мотивы грустной и печальной любви. В лирическом плане эпитет «белый» как бы заменяет собой фамилию и появляется там, где автор говорит об Анне, не упоминая ее имени.

«В то же время образ «девушки в белой накидке» живет в поэме как бы отдельно от образа Анны Снегиной, дочери помещика, жены белого офицера» (наблюдение С. П. Кошечкина в его кн. «Весенней гулкой ранью…». — Минск. — 1989. — С.158). Это достигается за счет использования разных ракурсов описания одного и того же объекта — внутреннего (белый цвет — символ высокой нравственности и непогрешимости в христианстве и цвет траура в крестьянской среде) и внешнего (цвет одежды). При этом одна и та же картина может «вставляться» в различные по тематике произведения:

Где-то за садом несмело,

Там, где калина цветет,

Нежная девушка в белом

Нежную песню поет…

(Сергей Есенин. «Вот оно, глупое счастье…». 1918)

Но припомнил я девушку в белом…

О чем-то подолгу мечтала

У калины за желтым прудом

(Сергей Есенин. «Сукин сын». 1924)

Эту особенность творческой манеры Есенина Е. А. Некрасова называет «отличительной чертой идиостиля Есенина». (Сб. «Очерки истории языка русской поэзии XX века». — М. — 1995. — С. 396. — 448).

Третий и, скорее всего, самый важный, источник фамилии Снегина — литературный, совпавший с первыми двумя, а возможно, и определивший их выбор, — роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». «Близость звукового облика» названий романа Пушкина и поэмы Есенина отметила М. Орешкина. Наблюдения лингвиста развил В. Турбин, который счел фамилию героини Есенина, «каламбурно перекликающуюся с фамилией пушкинского героя — О-негин и С-негина, — «индикатором традиции», о пушкинской традиции в есенинской «Анне Снегиной» пишет и Э. Мекш (см.: Турбин В. Традиции Пушкина в творчестве Есенина. «Евгений Онегин» и «Анна Снегина» // Сб. «В мире Есенина». — С. 267; Мекш Э. Б. Пушкинская традиция в поэме Есенина «Анна Снегина» // Пушкин и русская литература. — Рига. — 1986. — С. 110 — 118).

Фамилия есенинской героини, кстати, в первоначальном названии поэмы не только «каламбурно перекликалась с фамилией пушкинского героя», но была точно такой — Онегина. Первоначально Есенин назвал свою поэму именно так — «Анна Онегина».

Исследователи отмечали важную особенность деревенских персонажей «Анны Снегиной» — их разность: перед нами «разные» мужики (Прокушев Ю. Л. Сергей Есенин. Образ. Стихи. Эпоха. — М. — 1975. — С. 305).

«Есенин и его герои как бы вторгаются туда, где жили герои Пушкина, — в деревню, в обстановку дворянской усадьбы: герой-рассказчик Сергей въезжает в поэму на дрожках, Евгений Онегин „летит в пыли на почтовых“. Письмо Анны Снегиной вызывает в памяти знаменитое письмо пушкинской Татьяны к Онегину». (Прокушев Ю. Пушкин и Есенин: Письмо Анны Снегиной // Журнал «Огонек». — М. — 1979. — №41. — С. 24 — 25).

Герой поэмы Есенина, как показал В. Турбин, «изысканный, а заодно и прославленный петербуржец, своеобразный Онегин начала XX века, Онегин-крестьянин, Онегин-поэт», «герой нашего времени», ведущий «социально-лирический диалог с дворянкой». «Анна Снегина», — пишет В. Турбин, — сопоставима с романом Пушкина по многим параметрам: ирония тона повествования, обрамление рассказываемого письмами героев, их имена и их судьбы. Традиция живет, пульсирует, неузнаваемо преображается, таится и вдруг обнаруживает себя в случайных или в преднамеренных совпадениях, в мелочах» и полемически противопоставляется героям пушкинского «Евгения Онегина». (В мире Есенина: Сб. статей / Авт. А. А. Михайлов, С. Лесневский. — М.: Сов. писатель. — 1986. — С. 281).

Об особом внимании Есенина к пушкинской традиции в 20-е гг. свидетельствуют стихотворение «Пушкину», анкета журнала «Книга о книгах» (ответы Есенина к Пушкинскому юбилею), а также комментарий к «Черному человеку».

Одна из корреспонденток поэта, Л. Бутович, писала ему 22 августа 1924 года, прочитав в «Красной нови» (1924, №4) стихотворение «На родине»: «Да, у меня было такое чувство, будто я читаю неизданную главу „Евгения Онегина“, — пушкинская насыщенность образов и его легкость простых рифм у Вас, и что-то еще, такое милое, то, что находит отклик в душе… Мне кажется, что, как он, Вы владеете тайной простых, нужных слов и создаете из них подлинно прекрасное… Вы могли бы дать то же, что дал автор „Евгения Онегина“ — неповторимую поэму современности, не сравнимую ни с чем». Позже поэт сам отметил в автобиографии «О себе» (октябрь 1925): «В смысле формального развития теперь меня тянет все больше к Пушкину».

«Анна Снегина» имеет и другие, близкие по времени объекты скрытой полемики — женскую поэзию времен Первой мировой войны и прозу 10-х годов, проникнутую народническими настроениями. И снова возвращаемся к имени писательницы Ольги Сно, путевой очерк которой под названием «На хуторе», опубликованный в петроградской газете «Биржевые ведомости» (1917, 30.07), является одним из подобных конкретных источников сюжета и персонажей поэмы Сергея Есенина «Анна Снегина». Но скрытая полемика между «женской прозой 10-х годов» и произведением Есенина заключена в противопоставлении атмосферы «невыразимого спокойствия» (очерк Ольги Снегиной) и неспокойной атмосферы революционной деревни (поэма Есенина).

Образ девушки в белой накидке в «Анне Снегиной», напоминающий юную Анну Сардановскую, и образ помещицы Снегиной, который символизирует печальную тайну, страсть женщины, которыми обладала Лидия Кашина, и образ изгнанницы-эмигрантки, вспоминающей о родине, за которым угадывается история Ольги Сно, — не совпадают и живут как бы отдельной жизнью.

Была у Сергея Есенина ещё одна знакомая — Анна Лаппа-Старженецкая. Она до конца своих дней была уверена, что имя Анна Есенин дал героине в честь её, своей батумской приятельницы. Во время работы над поэмой «Анна Снегина» Есенин много беседовал с Анной Старженецкой (урождённой Чачуа), которая рассказывала ему историю своей жизни. Когда Анна Алексеевна прочитала поэму, она обнаружила в биографии героини эпизоды своей жизни.

Была ещё и пятая женщина, обращаясь к которой, Есенин сказал: «Вы всё-таки похожи на неё…». На кого? У исследователей творчества Есенина есть на этот счёт свой ответ: «На Анну Снегину…». Речь идёт о Наталье Крандиевской. Её имя логичнее было бы включить в часть «Сергей Есенин и женщины с Именами», но мы нарушим эту логику, чтобы закончить разговор о прототипах Анны Снегиной…

«Вы всё-таки похожи на неё…»

НАТАЛЬЯ КРАНДИЕВСКАЯ

Наталья Крандиевская

Наталья Крандиевская (1888 — 1963) родилась в Москве. Отец поэтессы Василий Афанасьевич Крандиевский (1861 — 928) был земским деятелем, позднее издателем «Бюллетеней литературы и жизни», публицистом, библиофилом, знал литературную Москву от Льва Толстого до Глеба Успенского и Гаршина.

С конца 1890-х Крандиевские живут в Гранатовом переулке, в доме их близкого родственника «миллионщика» Сергея Аполлоновича Скирмунта. Литературный быт был частью жизни этого семейства, частыми гостями которого были Короленко, Максим Горький.

Мать Натальи Крандиевской, Анастасия Романовна (1865 — 1938), в девичестве Тархова, — известная писательница, автор многих рассказов и повестей.

Когда накануне Первой русской революции правительство сошлет Скирмунта в Олонецкую губернию, Анастасия Романовна отправится вслед за ним, прихватив с собой и детей. И супруг возражать не будет.

Детей у Крандиевских было трое: Сева, Туся (Наташа) и Дюна (Надежда Крандиевская, появившаяся на свет 13 августа 1891 года и в будущем ставшая скульптором; умерла в 1962 году).

Наташу Крандиевскую Горький величал «премудрая и милая Туся».

С детства она прекрасно музицировала на фортепиано, училась рисованию и живописи у Добужинского и Бакста. Но делом всей её жизни были стихи, и только стихи:

…Звук воплотился в сердца стук,

И в пульс, и в ритм вселенной целой…

Туся начала писать в восемь лет (первая её публкация в журнале «Муравей» подписана Т. (Туся) Крандиевская. В тринадцать она уже печаталась в московских журналах. Талант пятнадцатилетней москвички оценил Бунин, уже в эмиграции с теплотой вспоминавший об отроческих стихотворных ее опытах: «Наташу Толстую я узнал еще в декабре 1903 года в Москве. Она пришла ко мне однажды в морозные сумерки, вся в инее, — иней опушил всю ее беличью шапочку, беличий воротник шубки, ресницы, уголки губ, — и я просто поражен был ее юной прелестью, ее девичьей красотой и восхищен талантливостью ее стихов, которые она принесла мне на просмотр, которые она продолжала писать и впоследствии, будучи замужем за своим первым мужем, а потом за Толстым, но все-таки почему-то совсем бросила еще в Париже».

В пятнадцатилетнюю Крандиевскую были влюблены и Бунин, и Бальмонт.

Вот стихотворение «Сумерки», написанное в 1903—1904 годах и не включенное автором ни в одну из трех прижизненных книг:

Тает долгий зимний день…

Все слилось во мгле туманной,

Неожиданной и странной…

В доме сумерки и тень.

О, мечтательный покой

Зимних сумерек безбрежных,

И ласкающих, и нежных,

Полных прелести немой!..

В старом доме тишина,

Все полно дремотной лени,

В старом доме реют тени…

В старом доме я одна…

Чуть доносится ко мне

Шумных улиц гул нестройный,

Словно кто-то беспокойный

Тщетно мечется во мгле!

Ночь крадется у окна…

С бледной немощной улыбкой

Тает день, больной и зыбкий.

В сердце сумрак… Тишина…

Мы улавливаем перекличку этих стихов со строчками Бориса Пастернака:

Никого не будет в доме,

Кроме сумерек.

Один

Зимний день в сквозном проеме

Незадёрнутых гардин…

Крандиевская оказалась вне поэтических направлений, вне групп и компаний молодых поэтов, хотя и печаталась, и выступала на поэтических вечерах. Первая книжка Крандиевской «Стихотворения» вышла в Москве, в издательстве Н. Ф. Некрасова в 1913 году.

«Литературный путь Наталии Васильевны интересен и сложен. Она начала свою поэтическую работу очень рано и очень счастливо… Я помню, как она выступала на петербургских литературных вечерах. Ее стихи волновали и трогали слушателей, а среди этих слушателей были Блок и Сологуб, и другие поэты, замечательные мастера и требовательные критики», — так отозвался о творчестве Крандиевской Самуил Маршак.

Первым мужем Крандиевской был преуспевающий адвокат Федор Акимович Волькенштейн, приятель Александра Керенского. 10 декабря 1908 года у Натальи Васильевны и Федора Акимовича родился Фефа (Федор Федорович) — умный и серьезный мальчик, будущий известный физик. В 1914 году знакомство Натальи Васильевны с молодым беллетристом Алексеем Толстым ставит точку в этом браке. Ей суждено было стать графиней Толстой, обращаться к графине следовало: «Ваше сиятельство». На этот счёт Крандиевская шутила: «До революции успела «посиять».

14 февраля 1917 года родился ее второй сын — Никита Толстой, в будущем физик (Никита Алексеевич Толстой умер в 1994 году). Еще один сын, Дмитрий, появится на свет в Берлине в начале 1923 года.

Весной 1917 года Сергей Есенин побывал в гостях у Алексея Толстого и Натальи Крандиевской, которая вспоминала: «У нас гости, — сказал Толстой, заглянув в мою комнату, — Клюев привел Есенина. Выйди, познакомься. Он занятный». Я вышла в столовую. Поэты пили чай. Клюев в поддевке, с волосами, разделенными на пробор, с женскими плечами, благостный и сдобный, похож был на церковного старосту. Принимая от меня чашку с чаем, он помянул про великий пост. Отпихнул ветчину и масло. Чай пил «по-поповски», накрошив в него яблоко. Напившись, перевернул чашку, деловито осмотрел марку фарфора, затем перекрестился в угол на этюд Сарьяна и принялся читать нараспев вполне доброкачественные стихи. Временами, однако, чересчур фольклорное словечко заставляло насторожиться. Озадачил меня также его мизинец с длинным, хорошо отполированным ногтем.

Второй гость, похожий на подростка, скромно покашливал. В голубой косоворотке, миловидный; льняные волосы, уложенные бабочкой на лбу; с первого взгляда — фабричный паренек, мастеровой. Это и был Есенин. На столе стояли вербы. Есенин взял темно-красный прутик из вазы. «Что мышата на жердочке», — сказал он вдруг и улыбнулся. Мне понравилось, как он это сказал, понравился юмор, блеснувший в озорных глазах, и все в нем вдруг понравилось. Стало ясно, что за простоватой его внешностью светится что-то совсем не простое и не обычное. Крутя вербный прутик в руках, он прочел первое свое стихотворение, потом второе, третье. Он читал много в тот вечер. Мы были взволнованы стихами, и не знаю, как это случилось, но в благодарном порыве, прощаясь, я поцеловала его в лоб, прямо в льняную бабочку, и все вокруг рассмеялись. В передней, по-мальчишески качая мою руку после рукопожатия, Есенин сказал:

— Я к вам опять приду. Ладно?

— Приходите, — откликнулась я.

Но больше он не пришел. Это было весной 1917 года, в Москве, и только через пять лет мы встретились снова, в Берлине, на тротуаре Курфюрстендама»… (Крандиевская-Толстая Н. В. Сергей Есенин и Айседора Дункан // С.А.Есенин в воспоминаниях современников: В 2-х тт. — М.:ХЛ. — 1986. — Т.2).

В 1917 году Крандиевская с Толстым сначала уедут в Москву, а потом в Одессу.

В одесском издательстве «Омфалос» в 1919 году выйдут «Стихотворения Натальи Крандиевской. Книга вторая». В берлинском издательстве «Геликон» в 1922 году будет издана ее третья, лучшая и последняя при жизни книга стихов «От лукавого».

Эмиграцию Крандиевская выносила с трудом. Писала мало, хотя талантом обладала истинным. Анна Ходасевич вспоминала, что еще в 1918-м, в Москве, когда поэты, разбившись по парам, стали читать свои стихи за деньги, Владислав Фелицианович Ходасевич предпочитал Брюсову и Белому общество Крандиевской. Да и знаменитая «Элегия» Ходасевича 1921 года («Деревья Кронверкского сада / Под ветром буйно шелестят…») — прямое и бережное развитие музыкальной темы «Элегии» Крандиевской, опубликованной в ее книге 1913 года: «Брожу по ветреному саду. / Шумят багровые листы».

Встретившись с Крандиевской в России, Есенин сразу же проникся к ней тёплым чувством. В 1918 году поэт подарил Наталье Васильевне свой сборник стихотворений «Голубень».

Про берлинскую встречу с Есениным Наталья Васильевна вспоминала так: «На Есенине был смокинг, на затылке цилиндр, в петлице хризантема. И то, и другое, и третье, как будто бы безупречное, выглядело на нем по-маскарадному. Большая и великолепная Айседора Дункан с театральным гримом на лице шла рядом…

— Есенин! — окликнула я.

Он не сразу узнал меня. Узнав, подбежал, схватил мою руку и крикнул:

— Ух ты… Вот встреча! Сидора, смотри, кто…

— Qui est се? (Фр.: Кто это?) — спросила Айседора.

Она еле скользнула по мне сиреневыми глазами и остановила их на Никите, которого я вела за руку. Долго, пристально, как бы с ужасом, смотрела она на моего пятилетнего сына, и постепенно расширенные атропином глаза ее ширились еще больше, наливались слезами… Она опустилась на колени перед ним, прямо на тротуар.

Перепуганный Никита волчонком глядел на нее. Я же поняла все…

Я знала трагедию Айседоры Дункан. Ее дети, мальчик и девочка, погибли в Париже, в автомобильной катастрофе, много лет назад… Мальчик — Раймонд, был любимец Айседоры. Его портрет на знаменитой рекламе английского мыла Pears`a известен всему миру. Белокурый голый младенец улыбается… Говорили, что он похож на Никиту, но в какой мере он был похож на Никиту, знать могла одна Айседора. И она это узнала, бедная». (Крандиевская-Толстая Н. В. Сергей Есенин и Айседора Дункан).

Патрик, сын Айседоры Дункан, в рекламе мыла Pears’ Soap

На этом случайная берлинская уличная встреча Есенина и Крандиевской оборвалась. Можно только догадываться, как это раздосадовало поэта. Но через некоторое время Крандиевская и Есенин всё же снова увиделись. И снова воспоминания Натальи Васильевны: «В этот год Горький жил в Берлине.

— Зовите меня на Есенина, — сказал он однажды, — интересует меня этот человек.

Было решено устроить завтрак в пансионе Фишера, где мы снимали две большие меблированные комнаты… Приглашены были Айседора, Есенин и Горький. Айседора пришла, обтекаемая многочисленными шарфами пепельных тонов, с огненным куском шифона, перекинутым через плечо, как знамя…

Разговор у Есенина с Горьким, посаженных рядом, не налаживался. Я видела, Есенин робеет, как мальчик. Горький присматривался к нему…

— За русски рэволюсс! — шумела Айседора, протягивая Алексею Максимовичу свой стакан.

— Écouter (фр.: слушайте), Горки! Я будет тансоват seulement (фр.: только) для русски рэволюсс. C`est beau (фр.: Это прекрасно), русски рэволюсс!

Алексей Максимович чокался и хмурился. Я видела, что ему не по себе. Поглаживая усы, он нагнулся ко мне и сказал тихо:

— Эта пожилая барыня расхваливает революцию, как театрал удачную премьеру. Это она зря.

Помолчав, он добавил:

— А глаза у барыни хороши. Талантливые глаза…

После кофе Горький попросил Есенина прочесть последнее, написанное им. Есенин читал хорошо, но, пожалуй, слишком стараясь, без внутреннего покоя. (Я с грустью вспомнила вечер в Москве, на Молчановке). Горькому стихи понравились, я это видела…

Позднее пришел поэт Кусиков, кабацкий человек в черкеске, с гитарой. Его никто не звал, но он, как тень, всюду следовал за Есениным в Берлине. Айседора пожелала танцевать. Она сбросила добрую половину своих шарфов, красный — накрутила на голую руку, как флаг, и, высоко вскидывая колени, запрокинув голову, побежала по комнате в круг. Кусиков нащипывал на гитаре «Интернационал». Ударяя руками в воображаемый бубен, она кружилась по комнате, отяжелевшая, хмельная Менада! Зрители жались к стенкам. Есенин опустил голову, словно был в чем-то виноват. Мне было тяжело. Я вспоминала ее вдохновенную пляску в Петербурге пятнадцать лет назад. Божественная Айседора! За что так мстило время этой гениальной и нелепой женщине?» (Крандиевская Н. В. Сергей Есенин и Айседора Дункан).

Неловкая сцена. Не только Крандиевская, но и многие другие соотечественники поэта наблюдали нечто подобное в турне Айседоры с молодым русским мужем, которому явно было не по себе во время импровизированных выступлений хмельной подруги. И сколько распинающих» Дункан воспоминаний оставили невольные зрители! А вот у Крандиевской, свидетельницы отчаянного выступления знаменитой босоножки, несмотря на то, что Наталье наблюдать эту сцену «было тяжело», нашлись главные слова об Айседоре: «божественная», «гениальная». Крандиевская была по-человечески настоящей, потому не могла, не умела судить о людях с позиций мелкотравчатого обывателя.

«Этот день решено было закончить где-нибудь на свежем воздухе. Кто-то предложил Луна-Парк. Говорили, что в Берлине он особенно хорош. Был воскресный вечер, и нарядная скука возглавляла процессию праздных, солидных людей на улицах города. Они выступали, бережно неся на себе, как знамя благополучия, свое Sontagskleid (нем.: воскресное платье)…

За столиком в ресторане Луна-Парка Айседора сидела усталая, с бокалом шампанского в руке… Вокруг немецкие бюргеры пили свое законное воскресное пиво… Есенин паясничал перед оптическим зеркалом вместе с Кусиковым… Странный садизм лежал в основе большинства развлечений. Горькому они, видимо, не очень нравились. Он простился с нами и уехал домой.

Вечеру этому не суждено было закончиться благополучно. Одушевление за нашим столиком падало, ресторан пустел. Айседора царственно скучала. Есенин был пьян, философствуя на грани скандала. Что-то его задело и растеребило во встрече с Горьким…

Это был для меня новый Есенин. Я чувствовала за его хулиганским наскоком что-то привычно наигранное, за чем пряталась не то разобиженность какая-то, не то отчаяние. Было жаль его и хотелось скорей кончить этот не к добру затянувшийся вечер». (Крандиевская Н. В. Сергей Есенин и Айседора Дункан).

Наталья Крандиевская с сыном

Никакого осуждения, никакой критики, одно человеческое понимание: «было жаль его». В этом вся «потаённая» Крандиевская — умная, прозорливая, наблюдательная и сердечная.

О встрече с Есениным в квартире Алексея Толстого в Берлине оставил воспоминания и Максим Горький: «Через шесть-семь лет я увидел Есенина в Берлине, в квартире А. Н. Толстого. От кудрявого, игрушечного мальчика остались только очень ясные глаза, да и они как будто выгорели на каком-то слишком ярком солнце. Беспокойный взгляд их скользил по лицам людей изменчиво, то вызывающе и пренебрежительно, то неуверенно, смущенно и недоверчиво. Мне показалось, что в общем он настроен недружелюбно к людям…».

О спутнице Есенина Горький написал: «Эта знаменитая женщина, прославленная тысячами эстетов Европы, тонких ценителей пластики, рядом с маленьким, как подросток, изумительным рязанским поэтом являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно…». (Горький М. Воспоминания о Есенине // С. А. Есенин в воспоминаниях современников. В 2-х тт. — М.:ХЛ. — 1986. — Т. 2).

На вечере у Алексея Толстого и Натальи Крандиевской Сергей Есенин читал монолог Хлопуши:

Сумасшедшая, бешеная кровавая муть!

Что ты? Смерть?..

Я хочу видеть этого человека!..

Где он? Где? Неужель его нет?..

Горький в своих воспоминаниях об этом вечере признался, что «Есенин читал потрясающе и изумительно искренно», что «слушать его было тяжело до слез, до спазмы в горле». Писатель удивлялся: «Не верилось, что этот маленький человек обладает такой огромной силой чувства, такой совершенной выразительностью…».

По просьбе Горького Есенин прочёл стихи о собаке.

«Я попросил его прочитать о собаке… Я сказал ему, что, на мой взгляд, он первый в русской литературе так умело и с такой искренней любовью пишет о животных. На мой вопрос, знает ли он «Рай животных» Клоделя, не ответил, пощупал голову обеими руками и начал читать «Песнь о собаке». И когда произнес последние строки:

Покатились глаза собачьи

Золотыми звездами в снег —

на его глазах тоже сверкнули слезы.

Наталья Крандиевская. Возвращение на родину. Пароход «Силезия». 1923

После этих стихов невольно подумалось, что Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой «печали полей» (слова С. Н. Сергеева-Ценского), любви ко всему живому в мире и милосердия, которое — более всего иного — заслужено человеком…

И еще более ощутима стала ненужность Кусикова с гитарой, Дункан с ее пляской, ненужность скучнейшего бранденбургского города Берлина, ненужность всего, что окружало своеобразно талантливого и законченно русского поэта…». (Горький М. Воспоминания о Есенине).

Из воспоминаний Крандиевской мы узнаём новые детали заграничной жизни Есенина: «Айседора и Есенин занимали две большие комнаты в отеле «Adion» на Unter den Linden. Они жили широко, располагая, по-видимому, как раз тем количеством денег, какое дает возможность пренебрежительного к ним отношения. Дункан только что заложила свой дом в окрестностях Лондона и вела переговоры о продаже дома в Париже. Путешествие по Европе в пятиместном «бьюике», задуманное еще в Москве, совместно с Есениным требовало денег, тем более, что Айседору сопровождал секретарь-француз, а за Есениным увязался поэт Кусиков…

Узнав, что я пишу, она (Айседора — А.Л.) усмехнулась недоверчиво:

— Есть ли у вас любовник, по крайней мере? Чтобы писать стихи, нужен любовник…

Однажды ночью к нам ворвался Кусиков, попросил взаймы сто марок и сообщил, что Есенин сбежал от Айседоры.

— Окопались в пансиончике на Уландштрассе, — сказал он весело, — Айседора не найдет. Тишина, уют. Выпиваем, стихи пишем. Вы, смотрите, не выдавайте нас.

Но Айседора села в машину и объехала за три дня все пансионы Шарлоттенбурга и Курфюрстендама. На четвертую ночь она ворвалась, как амазонка, с хлыстом в руке в тихий семейный пансион на Уландштрассе. Все спали. Один Есенин, в пижаме, сидя за бутылкой пива в столовой, играл с Кусиковым в шашки… Тишина и уют, вместе с ароматом сигар и кофе, обволакивали это буржуазное немецкое гнездо… Но буря ворвалась сюда в образе Айседоры. Увидя ее, Есенин молча попятился и скрылся в темном коридоре, а в столовой начался погром… Перешагнув через груды горшков и осколков, Айседора прошла в коридор и за гардеробом нашла Есенина…

Есенин надел цилиндр, накинул пальто поверх пижамы и молча пошел за ней. Кусиков остался в залог и для подписания пансионного счета. Этот счет, присланный через два дня в отель Айседоре, был страшен. Расплатясь, Айседора погрузила свое трудное хозяйство на два многосильных «мерседеса» и отбыла в Париж, через Кельн и Страсбург, чтобы в пути познакомить поэта с готикой знаменитых соборов». (Крандиевская Н. В. Сергей Есенин и Айседора Дункан).

Вот такая интермедия произошла «между Берлином и Парижем». Свидетелем её была Крандиевская, и никто, как она, не смог бы рассказать об этих событиях так, чтобы вместо «Какой ужас!» мы про себя произнесли «Бедный Серёжка!» и грустно улыбнулись…

В конце лета 1923 года старенький пароход «Шлезиен» («Силезия») доставил семью Толстого в Петроград. Сын Митя, появившийся на свет за семь месяцев до этого, вспоминал со слов родителей: «Отца сразу стали травить левые. Больше всех его ненавидел писатель Всеволод Вишневский. Однажды он, сильно выпивший, встретил отца в пивной и буквально набросился на него: «Пока мы здесь кровь проливали за советскую власть, некоторые там по Мулен Ружам прохлаждались, а теперь приехали на все готовенькое!»

Вернувшись в Россию, Крандиевская замолчала на 12 лет. Это была ее плата за возвращение на родину.

Наталья Крандиевская. Детское Село. Середина 20-х

«Творческая моя жизнь была придушена. Все силы были отданы семье и работе с мужем. Я была его секретарем, советчиком, критиком, часто просто переписчиком. Я вела иностранную корреспонденцию с издателями,…правила корректуры, заполняла декларации фининспектору…», — так писала Крандиевская в автобиографии.

Точней и резче звучит поэтическое объяснение, данное героиней ее поэмы «Дорога в Моэлан»: «К столу избранников меня не просят. / Ну что ж, сама отсюда убегу…».

А муж, знаменитый Алексей Толстой, творил. Он мог удовлетворенно заметить за чаем, что обставил самого Льва Толстого: тот из двух женщин (Софьи Андреевны и ее сестры Татьяны) слепил одну Наташу Ростову, а Алексей Николаевич из одной Натальи Васильевны — двух: Катю и Дашу из «Хождения по мукам».

«Через много лет Дмитрий Алексеевич Толстой, размышляя о судьбе отца, перешедшего на сторону Советской власти, запишет: «Конечно, он продал душу дьяволу, не то чтоб по сходной цене, а по самой дорогой. И получил сполна. Однако ж все-таки продал. Это не будет забыто. Пусть его осуждают. Но я не стану. Во-первых, потому, что вообще некрасиво выглядит сын, осуждающий умершего отца. А во-вторых, потому что он спас жизнь не только себе, но и всем нам. Я прекрасно знаю, какой была судьба детей и родственников врагов народа и от чего мы были избавлены…».

В августе 1935 года Толстой оставит семью. Жизнь с «первым советским графом» Наталье Крандиевской дорого обошлась. Если взглянуть на фотографии этих лет, то увидим в глазах этой женщины «пожилую усталость». (Чернов А. Утаённый подвиг Натальи Крандиевской // Наталья Крандиевская. Грозовой венок. — СПб. — 1992. — С.5).

О духовном разрыве с Толстым лучше всего, пожалуй, говорят строки из дневника поэтессы: «Зима 1929. Пути наши так давно слиты воедино, почему же мне все чаще кажется, что они только параллельны? Каждый шагает сам по себе. Я очень страдаю от этого. Ему чуждо многое, что свойственно мне органически. Ему враждебно каждое погружение в себя. Он этого боится, как черт ладана. Мне же необходимо время от времени остановиться в адовом кружении жизни, оглядеться вокруг, погрузиться в тишину. Я тишину люблю, я в ней расцветаю. Он же говорит: «Тишины боюсь. Тишина — как смерть». Порой удивляюсь, как же и чем мы так прочно зацепились друг за друга, мы — такие противоположные люди…». (Крандиевская Н. В. Дневник).

Видимо, уход Толстого из семьи — лучшее, что бывший граф мог для семьи сделать.

В дневнике Крандиевской можно прочесть: «24 марта 1939 г., Заречье.

Ночью думала: если поэты — люди с катастрофическими судьбами, то по образу и подобию этой неблагополучной породы людей не зарождена ли я? По-житейски это называется: всё не как у людей. Я никогда не знала, хорошо ли это или плохо, если не как у людей? Но внутренние законы, по которым я жила и поступала всегда, утрудняли, а не облегчали мой путь. Ну что же! Не грех и потрудиться на этой земле».

«Вечер 3 мая 1939 г., Заречье.

Осуществление идей часто бывает их искажением. Происходит это по вине осуществителей. Грубость и нечистоплотность человеческих рук уродует самые прекрасные вещи. Недостаточно утвердить идею в сознании. Чтобы воплотить ее в жизни, не изуродовав, надо, чтобы она вошла в плоть и кровь носителя и воплотителя своего, стала первопричиной его поступков и двигателем. Почему идеи христианства вели человечество в течение многих столетий? Потому, что идеи любви претворены были в жизнь Христом, и Его крестная смерть стала для людей жизненным символом жертвенной любви. Если бы Христос только проповедовал, не утвердив учения крестными своими муками, — разве идеи христианства были бы так понятны и дороги людям?»

Здесь мы наблюдаем жесткое понимание происходящего и возможность назвать вещи своими именами. Это позволяет поэту глядеть на происходящее из вечности.

Книга Крандиевской «В осаде» (о блокадном Ленинграде) — книга о бесстраши души. Это главная тема лирики Крандиевской, начиная с 1910-х годов. Но к личному прибавилось народное, и личное стало народным.

Никто из советских поэтов не написал таких строк:

…Если на труп у дверей

Лестницы черной моей

Я в темноте спотыкаюсь,

Где же тут страх, посуди?

Руки сложить на груди

К мертвому я наклоняюсь.

Спросишь: откуда такой

Каменно-твердый покой?

Что же нас так закалило?

Знаю. Об этом молчу.

Встали плечом мы к плечу,

Вот он покой наш и сила.

Автор замечательного исследования о поэзии Крандиевской Андрей Чернов отмечает: «Пушкин, ссылаясь на Дельвига, повторял: чем далее к небу, тем холодней. Но космическая, астральная и посмертная тема Крандиевской так наполнена двадцатым, если не сказать двадцать первым, веком, что возникает небывалый синтез средневекового византийца Паламы с Эйнштейном, а еще с Тютчевым и чем-то своим: она живет не просто в разомкнутой вселенной, она живет в мире, где первотолчок начала мира одушевлен, связан с собственным рождением. Через музыку, через сон, через реалии двадцатого столетия она находила одушевленную, одухотворенную смыслом явь видимой и невидимой вселенной:

Начало жизни было — звук.

Спираль во мгле гудела, пела,

Торжественный сужая круг,

Пока ядро не затвердело.

И все оцепенело вдруг.

Но в жилах недр, в глубинах тела

Звук воплотился в сердца стук,

И в пульс, и в ритм вселенной целой.

И стала сердцевиной твердь,

Цветущей, грубой плотью звука,

И стала музыка порукой

Того, что мы вернемся в смерть.

Что нас умчат спирали звенья

Обратно в звук, в развоплощенье.

Этот сонет, посвященный памяти Скрябина, писался без малого полвека: восемь строк в 1916 году (первая и третья строфы), остальное — в 1955-м. О том же и в других стихах 1910-х годов:

…и вот по воздуху, по синему

Спираль, развернутая в линию,

Я льюсь, я ширюсь, я звеню

Навстречу гулкому огню.

Меня качают звоны, гуды,

И музыки громовой груды

Встречают радостной грозой

Новорожденный голос мой.

Такого не написали ни Державин, ни Пушкин, ни Тютчев. Это о смерти как о посмертном рождении.

Средневековое, древнее и новейшее научное оказались соединены женщиной, не только не окончившей гимназии, но, как утверждает ее сын Никита Алексеевич, до конца дней не научившейся определять время по циферблату часов. Говоря словами Пастернака, вот уж действительно «заложник вечности в плену у времени»…

Да, Скрябин и Рерих в те же годы чувствовали и пытались понять те же закономерности мироздания, а Эйнштейн и Фридман (геофизик и математик, один из создателей современной теории турбулентности и динамической метеорологии, математически показал, что наша Вселенная расширяется) — описать математическую, физическую природу этих закономерностей. Но только Крандиевская сумела одушевить открывающуюся людям рубежа столетий космогонию и тем защититься от ужаса грядущих катастроф и итога «урановых открытий». Лишь постигнув такой масштаб боли и связи, она могла пережить частную катастрофу России, войну и блокаду. Истинного знания о природе вещей поэт ВСУЕ не выдает…». (Андрей Чернов. Утаённый подвиг Натальи Крандиевской // Наталья Крандиевская. Грозовый венок. — СПб. — 1992).

Имел «истинное знание о природе вещей» и Есенин.

Думается, не случайно Юрий Гагарин 19 апреля 1961 года, через неделю после легендарного космического полёта, сказал: «Люблю стихи Есенина и уважаю его как человека, любящего Россию-мать».

За 43 года до полёта Гагарина в космос, в 1918 году, Есенин писал: «Пространство будет побеждено, и в свой творческий рисунок мира люди, как в инженерный план, вдунут осязаемые грани строительства. Воздушные рифы глазам воздушных корабельщиков будут видимы так же, как рифы водные. Всюду будут расставлены вехи для безопасного плавания, и человечество будет перекликаться с земли не только с близкими ему по планетам спутниками, а со всем миром в его необъятности…».

Лишь постигнув космический масштаб Бытия, Есенин смог понять «частную катастрофу России», но не смог избежать частной катастрофы собственной жизни…

Наталья Крандиевская была мастером еще в детстве. Можно смело говорить о потаённом подвиге поэта. Как и положено в строгом каноне православия, подвиг должен быть утаен от посторонних глаз. И награда за него при жизни не обещается.

Наталья Крандиевская пережила Алексея Толстого, которого любила до самой своей смерти.

Наталья Крандиевская и Алексей Толстой. Около 1930-х

И снова Андрей Чернов: «Пережив и оплакав Алексея Толстого, которого она продолжала любить до самой смерти, написав поразительную по откровению книгу стихов о старости, зная свой путь и неся свой крест, зная цель бытия, но более полувека задавая одни и те же вопросы себе и Творцу, она умерла в литературной безвестности 17 сентября 1963 года (похоронена на Серафимовском кладбище в Петербурге — А.Л.).

Да, ее стихи ценили Бунин, Чуковский, Маршак, Слуцкий, но никто из современников не мог даже предположить, «каким поэтом мы пренебрегли».

Не менее трагично для Натальи Крандиевской было и то, что ею на склоне лет «пренебрёг» и тот, кому она служила всю жизнь, Алексей Толстой. Маститый писатель влюбился в молодую женщину, связал с ней свою судьбу. Наталья Васильевна вела себя очень достойно — так, как должна была себя вести Крандиевская.

В эти дни расставания (измены!) в её стихах звучит есенинское: «Не жалею, не зову, не плачу…»:

Люби другую, с ней дели

Труды высокие и чувства,

Её тщеславье утоли

Великолепием искусства.

Пускай избранница несёт

Почётный груз твоих забот:

И суеты столпотворенье,

И праздников водоворот,

И отдых твой, и вдохновенье,

Пусть всё своим она зовет.

Но если ночью, иль во сне

Взалкает память обо мне

Предосудительно и больно,

И сиротеющим плечом

Ища плечо моё, невольно

Ты вздрогнешь, — милый, мне довольно,

Я не жалею ни о чём!

Посмертно были изданы сборник стихов Крандиевской «Вечерний свет», книга мемуарной прозы «Воспоминания», стихотворные томики «Дорога», «Лирика».

В 1992 году вышло в свет первое бесцензурное избранное «Грозовый венок», где опубликован и роман в стихах Крандиевской «Дорога в Моэлан», над которым она работала с 1921 по 1956 год.

Валентин Катаев сокрушался: «Забытая поэтесса! Как горестно и несправедливо это звучит!». Прошло более четверти века, закончилось и столетье, и тысячелетье, но творческое наследие этого поэта, шедшего и против течения века Серебряного, и против течений «века-волкодава», до сих пор погребено под спудом нелюбопытной читательской нашей лени. И это при том, что Крандиевскую никак нельзя причислить к поэтам «второго плана». Самуил Яковлевич Маршак писал: «Поэтическая мощь лучших стихов Крандиевской вкупе и единством духовного и жизненного пути в данном случае таковы, что когда-то мы должны будем признать: и ранняя, и блокадная, и поздняя лирика Крандиевской — утаенная классика русской Евтерпы XX столетья».

«В 1918 году Есенин подписал свою книжку «Голубень»: «Н. Крандиевской с любовью Сергей Есенин. P. S. Я не ошибся. Вы все-таки похожи на нее…».

На кого? На музу? На саму любовь? На прототип Анны Снегиной?

Все три ответа верны. В мае 1922 года Есенин бывал у Толстых в их берлинской квартире. После он напишет «Анну Снегину», в которой как минимум дюжина реминисценций и полуцитат из поэмы Натальи Крандиевской «Дорога в Моэлан», опубликованной лишь в 1992-м году». (Андрей Чернов. Шапка-невидимка Натальи Крандиевской // Сайт Натальи Крандиевской).

Итак, Крандиевская была прототипом не только героинь «Хождения по мукам» Алексея Толстого (Кати и Даши), но и была похожа, в представлении Есенина, на… Лидию Кашину? («Вы всё-таки похожи на неё…»)?

Наталья Крандиевская, как и Сергей Есенин, была среди авторов изданного в мае1918 года сборника «Весенний салон поэтов». В составленном в мае 1920 года списке членов Всероссийского профессионального Союза писателей Наталья Крандиевская числилась в группе «интимистов» с Ахматовой, Цветаевой и др.

В дни, когда на книге «Голубень», подаренной Крандиевской в 1918 году, Есенин написал: «Вы… похожи на неё…», он встречался с Лидией Кашиной, дочерью «миллионщика» — с женщиной, прекрасно образованной и воспитанной, увлекающейся искусством, живущей среди творческих людей (и Есенин оказался в окружении Кашиной потому, что «успел прослыть поэтом»).

Поэма «Анна Снегина» была закончена в январе 1925 года, но её образы рождались в течение долгого времени. Почему о Лидии Кашиной мы говорим как об одном из прототипов образа Анны Снегиной? Анна — красивая, талантливая, образованная, владеющая несколькими иностранными языками замужняя зрелая женщина. Такой была Кашина. Всё это мы могли бы сказать и о Крандиевской. Более того — дополнить: Наталья Васильевна, как и героиня «Анны Снегиной», как и Ольга Сно, не приняла революцию, была эмигранткой. Кашина была старше Есенина на 9 лет, Крандиевская — на 7.

«Пленительный образ Анны Снегиной постоянно оборачивается новыми, неожиданными гранями. И за каждой угадывается живое лицо — три прекрасные женщины… (Сардановская, Кашина, Сно — А.Л.)». (Шубникова-Гусева Н. И. О поэме Есенина «Анна Снегина». — М. — Литература в школе. — 2004. — №9).

Время вносит поправки? Сегодня за образом Анны Снегиной «угадывается живое лицо» четвёртой — Анны Старженецкой? И пятой — Натальи Крандиевской-Толстой? Возможно. И тут следует обратить внимание ещё на один поразительный факт, который позволяет говорить о поэме Сергея Есенина «Анна Снегина» в связи с именем Крандиевской. В 1921-ом году Наталья Васильевна приступила к работе над поэмой «Дорога в Моэлан». В 1922-ом Есенин с Дункан были в гостях в берлинской квартире Толстых. В 1925-ом была закончена «Анна Снегина», а в 1956-ом закончена «Дорога в Моэлан» (впервые напечатана в 1992-ом).

Внимательный читатель легко обнаружит перекличку «Моэлана» со «Снегиной».

В обеих поэмах прослеживается ориентация на русскую классику, в первую очередь на Пушкина.

Итак, жанр «Дороги в Моэлан» — роман в стихах (жанр «Евгения Онегина).

В произведения Пушкина, Есенина, Крандиевской введены исторические лица (у Пушкина — имена поэтов, драматических актрис, балерин, учёных и других известных лиц его времени; у Есенина — имена политиков, общественных деятелей (Ленин, Керенский) и др.; у Крандиевской — имена Гогена, Ван-Гога, Башкирцевой, художника Роже…).

Бисьер Роже (1886 — 1964) — французский живописец-новатор. Он принадлежал к направлению Парижской школы, которое можно назвать «лирическая абстракция». Обучался в Академии художеств в Бордо, с 1910 года жил в Париже.

Наталья Игоревна Шубина-Гусева в статье «О поэме Есенина «Анна Снегина») обращает внимание на сходство сюжета «Анны Снегиной» Есенина и «Евгения Онегина» Пушкина. Да, происходит перекличка сюжетных мотивов (письмо Татьяны Онегину, письмо Анны Сергею). Наблюдается сходство фамилий главных героев: О — негин, С — негина (первоначально Есенин назвал поэму «Анна Онегина» — А.Л.). Прославленный петербургский поэт ехал в родные сельские места на дрожках, как Евгений Онегин «летел в пыли на почтовых». И т. д.

А у Кандиевской, как у Есенина, появляется белый цвет — символ чистоты, надежды и… скорби. «Конечно, в отличие от Пушкина, поэты ХХ века рисуют других героев в другой исторической обстановке, но «историческая обстановка» (время после революции) в поэмах Есенина и Крандиевской одна и та же.

Поэмы о революции, эмиграции получились поэмами о любви, не получившей взаимности. Тема эмиграции звучит в поэмах «с позиций общечеловеческих ценностей». (Гулин Д. «В сердце светит Русь…» // Литература в школе. — 2001. — №6).

В поэме Крандиевской, как и в поэме Есенина, наблюдается смелое сочетание повествовательности, диалога, эпического сюжета и лирических мотивов.

В обеих поэмах звучит мотив творчества. В «Анне Снегиной» на первом плане — образ талантливого поэта, в «Дороге» — талантливой ищущей художницы.

В обоих произведениях наблюдаем органическое сочетание различных речевых стихий. Новаторские черты «Анны Снегиной» проступают и в поэме Крандиевской.

Лексика «Моэлана», её композиционные и сюжетные особенности вызывают в памяти поэму Есенина «Анна Снегина», кроме того, постоянно чувствуется и «общий фундамент» — роман в стихах «Евгений Онегин». Сквозь строки IV главы слышатся песни пушкинских крепостных девушек, собирающих вишню в господском саду (у Крандиевской: «…монахини жали в поле, / Собирали в корзины плоды…»); вспоминается из «Евгения Онегина» кладбище с могилой Дмитрия Ларина (у Крандиевской: «…Замшелые плиты / На кладбище… / Сколько праведных…, позабытых, / Улеглось здесь за рядом ряд…»).

Поэма Есенина «Анна Снегина» имеет автобиографическую основу, недаром поэт, лирический герой поэмы, носит имя Сергей. В «Дороге на Моэлан» имя героини — Надя, даются подлинные штрихи её биографии («У папы на Поварской»). Саму Крандиевскую роднит с героиней то, что она училась в художественной студии, где познавала секреты живописи, её учителями были Добужинский и Бакст. И с Алексеем Толстым она познакомилась в художественной студии, поскольку её соседкой по мольберту была вторая жена Толстого Софья Дымшиц, отношения с которой у писателя шли к разрыву. Заглядывая в студию, Алексей Николаевич и приметил красивую Наталью Крандиевскую, подарил ей свою книгу «За синими реками». Алексей и Наталья начали встречаться, хотя Крандиевская была замужем. В их отношения на какое-то время вмешалась война. С фронта Толстой присылал Крандиевской нежные письма. И тем не менее он успел в разлуке с Натальей страстно влюбиться в семнадцатилетнюю балерину Маргариту Кандаурову. Делает ей предложение, сообщает об этом Крандиевской: «Маргарита — это не человек. Цветок. Лунное наваждение. А ведь я-то живой. И как всё это уложить в форму брака, мне до сих пор не ясно». «Укладывать в форму брака» ничего не пришлось: девушка отказала ему.

Алексей Николаевич делает предложение Наталье Васильевне. Выйдя замуж за Толстого, Крандиевская констатирует: «Творческая моя жизнь была придушена…».

Для того, чтобы творческий человек мог реализовать себя, он должен рисовать-рисовать (если он художник), петь-петь (если он певец), лепить-лепить (если скульптор), писать-писать (если поэт)… Муж Натальи Крандиевской, как Роже, писáл, писáл, писáл, писáл… А она, бесконечно талантливая поэтесса, служила ему верой и правдой, растворялась в быте и в его, мужа, творчестве. Не без гордости именитый писатель признавался: «Моя жена дала мне знание русской женщины». С горечью эта «русская женщина» осознавала: она не дала русской литературе того, что могла бы дать.

«О недовольстве собой — и о горечи, с которой эта молодая женщина (Крандиевская — А.Л.) переживала свою невстроенность в окружающую ее художественную жизнь — можно заключить и из ее неоконченной поэмы «Дорога на Моэлан» (писалась в 1921 г., была дописана в 1956 г.), полной ностальгии по творчеству, неверия в себя и зависти к тем, кто сумел реализовать себя:

Всю мишуру настало время сбросить

На этом диком, голом берегу…

К столу избранников меня не просят….

Героиня с жадностью глядит на полнокровную, раскрепощенную жизнь французской интеллигенции и задумывается о возможности для себя любви. Однако, поэма посвящена ее отказу от этого соблазна:

Я слишком замужем. И наконец,

Я слишком у иронии во власти…».

(Толстая Елена. Человек меняет вехи: Алексей Толстой на пути из Парижа в Берлин // Сб. «Шиповник». — М.: Водолей Publishers. — 2005).

Вспоминается есенинское: «Расстались мы с ней на рассвете / С загадкой движений и глаз…». И объяснение этой «загадки глаз» помнится наизусть: «Мы все в эти годы любили»… Именно так пытается автор объяснить пылкость взгляда «молодого Роже» в начале VIII главы. Можно предположить, что не один «сорвал с досады василёк» молодой поэт Сергей Есенин, прежде чем дождался своей первой романтической ночи в грозу, разразившуюся над Белым Яром. Кто знает, не порази избыточное электричество грозовой атмосферы барыню и юного поэта в ту далёкую ночь, родилась бы «Анна Снегина»? Увидел бы поэт свою героиню в привлекательности Натальи Крандиевской, на которую «она была похожа»?

«Как всё же мы от счастья далеки!» — восклицает героиня Крандиевской. Была ли «далека от счастья» сама Наталья Васильевна? На этот вопрос могла бы ответить только она. Но, без сомнения, поэту Сергею Есенину она подарила счастье общения с ней. Эти люди одинаково чувствовали жизнь. Не случайно при первой встрече Крандиевская поцеловала Есенина в «бабочку на лбу», а он, держа её руки, долго в смущении раскачивал их, не хотел обрывать эту минуту счастья.

Утончённая, женственная, красивая, любящая, талантливая, умная, безропотно переносящая беды и жизненные трудности, сохраняющая достоинство в любой ситуации. Кто это? Это Анна Снегина. Это Кашина… Это Крандиевская!

Наталья Васильевна Крандиевская

Мария Бальзамова «Относилась ты ко мне навсегда»

Борис Грибанов в главе «Любовные забавы юных лет» (кн. «Женщины, которые любили Есенина») справедливо заметил: «Не стоит думать, что Есенин, пользуясь своим обаянием, стал записным ловеласом. Если судить по воспоминаниям его земляков, на вечеринках и посиделках он вёл себя скромно, во время прогулок с девушками читал стихи, чаще не свои, а Лермонтова, и никогда не хвастался своими победами, которых было, надо полагать, не мало, но не так уж много. Очень часто он довольствовался чисто платонической любовью».

В 1912 году, когда Есенину было 17 лет, Аня Сардановская познакомила его со своей подругой Марией Бальзамовой… Сохранились письма семнадцатилетнего Сергея Есенина, из которых вырисовывается облик чувствительного юноши, открытого для любви и нежной дружбы.

Уместно отметить, что стилистика писем Есенина к Марии Бальзамовой восходит к стилистике писем поэта Ивана Саввича Никитина к дочери отставного генерала Наталии Антоновне Матвеевой: «Вы уехали, и меня окружила пустота, которую я не знаю чем наполнить. Мне кажется, я еще слышу Ваш голос… Как до сих пор живы в моей памяти — ясный солнечный день и эта длинная, покрытая пылью улица, и эти ворота, подле которых я стоял с поникшей головой, чуждый всему, что вокруг меня происходило, — видя только одну вас и больше никого и ничего! Как не хотелось, как тяжело было мне идти назад! Как живо все это я помню!..

Я содрогаюсь, когда оглядываюсь на пройденный мною, безотрадный, длинный-длинный путь… Неужели на лице моем только забота должна проводить морщины? Неужели оно должно окаменеть с своим холодным, суровым выражением и остаться навсегда чуждым улыбке счастья? Кажется, это так и будет!.. Теперь вопрос: зачем я писал вам эти строки? Мало ли кому грустно, да вам что за дело до всех скорбящих и чающих движения воды? Но будьте немножко внимательны: у меня нет любимой сестры, на колени которой я мог бы склонить свою голову, милые руки которой я мог бы покрыть в тяжелую для меня минуту поцелуями и облить слезами. Что же, представьте себе, что вы моя нежная, моя дорогая сестра, и вы меня поймете».

Данное послание написано Иваном Саввичем Никитиным 19 апреля 1861 года (впервые опубликовано в 1911 году).

В июле 1912 года Есенин пишет Бальзамовой:

«Маня!..

Ну, вот ты и уехала… Тяжелая грусть облегла мою душу, и мне кажется, ты все мое сокровище души увезла с собою. Я недолго стоял на дороге, как только вы своротили, я ушел… И мной какое-то тоскливое-тоскливое овладело чувство. Что было мне делать, я не мог и придумать. Почему-то мешала одна дума о тебе всему рою других. Жаль мне тебя всею душой, и мне кажется, что ты мне не только друг, но и выше даже. Мне хочется, чтобы у нас были одни чувства, стремления и всякие высшие качества. Но больше всего одна душа — к благородным стремлениям. Что мне скажешь, Маня, на это? Теперь я один со своими черными думами! Скверное мое настроение от тебя не зависит, я что-то сделал, чего не могу никогда-никогда тебе открыть. Пусть это будет чувствовать моя грудь, а тебя пусть это не тревожит. Я написал тебе стихотворение, которое сейчас не напишу, потому что на это нужен шаг к твоему позволению.

Тяжелая, безнадежная грусть! Я не знаю, что делать с собой. Подавить все чувства? Убить тоску в распутном веселии? Что-либо сделать с собой такое неприятное? Или — жить — или — не жить? И я в отчаянии ломаю руки, что делать? Как жить? Не фальшивы ли во мне чувства, можно ли их огонь погасить? И так становится больно-больно, что даже можно рискнуть на существование на земле и так презрительно сказать — самому себе: зачем тебе жить, ненужный, слабый и слепой червяк? Что твоя жизнь? «Умрешь — похоронят, сгниешь и не встанешь» (так пели вечером после нашей беседы; эту песню спроси у Анюты (Сардановской — А.Л.), ты сама ее знаешь, верно, и я тоже. «Быстры, как волны… Налей, налей, товарищ» — это сочинил Серебрянский, друг Кольцова, безвременно отживший). Незавидный жребий, узкая дорога, несчастье в жизни. Что больше писать — не знаю, но от тебя жду ответа… Пока остаюсь; преданный тебе Сережа.

Не знаю, что тебе сказать: прощай или до свидания.

Р.S. Стихотворения напишу в следующий раз. Не в духе я…». (Есенин С. А. Письмо Бальзамовой М. П. от 23 июля 1912 года. Константиново // Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 тт. — М.: Наука; Голос. — 1995—2002. — Т. 6. — Письма. — 1999. — С. 10—11).

Публикация писем к Марии Бальзамовой, подготовленная Д. А. Коноваловым, осуществлена в журнале «Москва» (1969, №1).

В одном из писем указаны день первой встречи Есенина с Бальзамовой в Константинове (8 июля 1912 года, в празднование явлению иконы Пресвятыя Богородицы во граде Казани, в обиходе именуемой иконой Казанской Божией Матери) и время отъезда Бальзамовой из села («через три дня», т. е. 11 июля).

Мария Бальзамова (слева) и Анна Сардановская. 1912 год

Из письма конца 1912 года из Москвы:

«Ох, Маня! Тяжело мне жить на свете, не к кому и голову склонить, а если и есть, то такие лица от меня всегда далеко, и их очень-очень мало, или, можно сказать, одно или два… Зачем тебе было, Маня, любить меня, вызывать и возобновлять в душе надежды на жизнь. Я благодарен тебе и люблю тебя, Маня, — как и ты меня… Прощай, дорогая Маня; нам, верно, больше не увидеться. Роковая судьба так всегда шутит надо мною. Тяжело, Маня, мне! А вот почему?».

В одном из писем к Марии Бальзамовой (конец 1912 года) Есенин пишет: «Я выпил, хотя и не очень много, эссенции. У меня схватило дух, и почему-то пошла пена; я был в сознании, но передо мною немного всё застилалось какою-то мутною дымкой. Потом — я сам не знаю, почему, — вдруг начал пить молоко, и всё прошло, хотя не без боли. Во рту у меня обожгло сильно, кожа отстала, но потом опять всё прошло…

Живу я в конторе Книготоргового товарищества «Культура», но живётся плохо. Я не могу примириться с конторой и с её пустыми людьми. Очень много барышень, и очень наивных. В первое время они совершенно меня замучили. Одна из них, — чёрт её бы взял, — приставала, сволочь, поцеловать её и только отвязалась тогда, когда я назвал её дурой и послал к дьяволу… Я не могу придумать, что со мной, но если так продолжится ещё, — я убью себя, брошусь из своего окна и разобьюсь вдребезги об эту мёртвую, пёструю и холодную мостовую».

В другом письме читаем: «Зачем ты мне задаёшь всё тот же вопрос? Ах, тебе приятно слышать его? Ну, конечно, конечно, — люблю безмерно тебя, моя дорогая Маня! Я тоже готов бы к тебе улететь, да жаль, что все крылья в настоящее время подломаны. Наступит же когда-нибудь время, когда я заключу тебя в свои горячие объятия и разделю с тобой всю свою душу. Ох, как мне будет хорошо забыть свои волнения у твоей груди! А может быть, всё это мне не суждено! И я должен плавить те же силовые цепи земли, как и другие поэты. Наверное, — прощай, сладкие надежды утешения, моя суровая жизнь не должна испытать этого»…

Сохранилась фотография 1912 года, на которой изображены Анна Сардановская (справа) и Мария Бальзамова. Девушки сфотографированы на фоне зимней декорации, одеты по-зимнему: в перчатках, в зимних шапках, у обеих через левое плечо перекинуты концы длинных белых шарфов. На концах шарфа Сардановской — бахромы из кисточек, концы шарфа Бальзамовой украшены большими кистями. И то, как стоят девушки (их позы одинаковы: левая рука согнута в локте), и то, как сидят на них шапочки (сдвинуты назад и чуть-чуть заломлены вправо), и одинаковые выражения лиц (серьзёзные, сосредоточенные, немного надменные) — всё свидетельствует о том, что это близкие по духу люди, во всём подражавшие друг другу. Сардановская держит Бальзамову под руку, плотно прижалась к ней правым боком. Фотография подсказывает: не было бы ничего удивительного в том, если бы эти девушки вздыхали по одному молодому человеку. Так оно и было. И этим молодым человеком, как нам уже известно, был Сергей Есенин.

После публикации переписки Сергея Есенина с М. П. Бальзамовой (журнал «Москва». — 1969. — №1; журнал «Вопросы литературы». — 1970. — №7) юношеский роман Есенина обрёл свою фабулу.

С Марией Пармёновной Бальзамовой (1896 — 1950) Есенин встретился в Константинове 8 июля 1912 года. Встретился, чтобы через несколько дней расстаться. Бальзамова должна была работать сельской учительницей на Рязанщине. Поиски литературных путей увели Есенина сначала в Москву, а затем в Петербург. Однако дружба, возникшая при встрече, не стала мимолётной, а положила начало трёхлетней переписке. Уезжая, Бальзамова оставила Есенину в Константинове письмо, на которое поэт ответил 12 сентября 1912 года уже из Москвы. Устроившись, он прислал ей 14 октября того же года второе письмо с адресом для постоянной переписки.

О встрече с Бальзамовой Есенин сообщил своему другу Г. А. Панфилову ещё в августе 1912 года: «Встреча эта на меня также подействовала, потому что после трёх дней она уехала и в последний вечер в саду просила меня быть её другом. Я согласился. Эта девушка — тургеневская Лиза („Дворянское гнездо“) по своей душе и по всем качествам, за исключением религиозных воззрений. Я простился с ней, знаю, что навсегда, но она не изгладится из моей памяти при встрече с другой такой же женщиной».

А вот отрывок из письма Есенина, написанного знакомой барышне Марии Бальзамовой в 1913 году: «Жизнь — это глупая шутка. Всё в ней пошло и ничтожно. Ничего в ней нет святого, один сплошной и сгущённый хаос разврата… К чему мне жить среди таких мерзавцев, расточать им священные перлы моей нежной души. Я — один, и никого нет на свете, который бы пошёл мне навстречу такой же тоскующей душой…».

«Впрочем, насчёт «я один, и никого нет на свете» Сергей немного кривит душой: в типографии Сытина он уже познакомился с корректоршей Анной Изрядновой, которая вскорости станет его первой женой…». (Дмитрий Корель. Мёртвая петля Есенина // Частный корреспондент. — 2010).

«При знакомстве с автографами писем Есенина к Бальзамовой убеждаешься, что первое впечатление поэта осталось наиболее точным. Очевидно, что короткие и резко контрастные отзывы его о Бальзамовой, содержащиеся в более поздних письмах к Панфилову, были мимолётными и далёкими от действительности.

Роман в письмах, сначала казавшийся Есенину «игрой, в которой лежит догадка, да стоит ли она свеч», позднее захватывает его целиком. Оскорблённый медлительностью, с которой поступают ответы на письма, поэт в небрежных выражениях сообщает Панфилову о том, что в Бальзамовой он «прикончил чепуху». Но первое же её письмо заставляет Есенина изменить решение. Он продолжает переписку. Сообщает ей, что «разорвал все… письма», что написал Панфилову: «Всё кончено». И тут же поясняет: «Я так думал». Содержание последующих писем не оставляет сомнений в силе чувств, продолжавших властвовать над юношей.

Любопытно, что в 1914 году, когда двухлетний роман с Бальзамовой действительно закончился и перестал интересовать Есенина, поэт не порвал отношений с рязанской учительницей. Год спустя, в марте 1915 года, у Есенина появилась возможность издать книгу «Рязанские побаски, канавушки и страдания», и он обращается к Бальзамовой с просьбой помочь собрать «побольше частушек». А в апреле 1915 года, когда поэту пришлось выехать из Петрограда в Константиново в связи с призывом в армию, он написал ей ещё письмо с просьбой встретиться по поводу сбора материалов для этой книги“. (Владимир Белоусов. „Отоснилась ты мне навсегда…»).

Найдено пока семнадцать писем Есенина к Бальзамовой, шестнадцать из них хранятся в Рязанском областном краеведческом музее и одно — в Государственном литературном музее (Москва).

Тринадцать писем были частично (с купюрами) опубликованы журналом «Москва», одно письмо — журналом «Вопросы литературы».

Познакомимся с тремя неизвестными ещё (в 1995 году — А.Л.) читателю письмами Есенина к Бальзамовой.

1. (Москва, 14 октября 1912 г.)

«Маня! Прости за всё. Посылаю тебе адрес свой: г. Москва, Большой Строченовский пер., д. Крылова, 24, кв. 11. После этого всё пойдёт по-настоящему, а то я никак не мог устроиться. Приготовься к знакомству с Панфиловым (в письмах). И не говори, что для тебя всё удовольствие — танцы, как проговорилась мне. Он не будет тогда представлять себе тебя в чистом, возвышенном духе. Прости за скверное письмо и пошли его к самому аду. С. Е. Нет времени. Объясню после».

Автограф хранится (без конверта) в Рязанском областном краеведческом музее.

Письмо датируется 14 октября 1912 года (письмо поэтом не датировано) по совокупности следующих соображений: а) в нём сообщается адрес, по которому Есенин был прописан в Москве 18 августа 1912 года (см. В. Белоусов. Сергей Есенин. Литературная хроника. — М.: Сов. Россия. —

1969. — Часть 1. — С. 37), следовательно, оно не могло быть отправлено поэтом раньше чем в августе 1912 года; б) в нём впервые в переписке Есенина с Бальзамовой появляется имя Панфилова, который, видимо, известен уже адресату либо по другому, утраченному письму, либо по устному рассказу поэта, имевшему место до переписки. Бальзамовой делается предложение: «приготовься к знакомству с Панфиловым (в письмах)». Это предложение могло быть внесено поэтом лишь после консультации с Панфиловым, которая действительно имела место в сентябре 1912 года. Из всего этого явствует, что данное письмо не могло быть написано ранее октября 1912 года; в) по содержанию судя, письмо это является вторым в переписке Есенина с Бальзамовой. Из сохранившихся в этой переписке конвертов второй по порядку имеет почтовый штемпель: «Москва, 54-е гор. почт. отдел., 14.10.12»; г); письмо и адрес на конверте написаны чёрными чернилами с помощью тонко пишущего одного и того же пера. По характеру почерка письмо и конверт относятся к одному и тому же периоду времени.

2. (Москва, 10 декабря 1913 г.)

«Маня! Забывая все прежние отношения между нами, я обращаюсь к тебе, как к человеку: можешь ли ты мне ответить? Ради прежней святой любви, я прошу тебя не отмалчиваться. Если ты уже любишь другого, я не буду тебе мешать. Но я глубоко счастлив за тебя. Дозволь тогда мне быть хоть твоим другом. Я всегда могу дать тебе радушные советы.

Сейчас я не знаю, куда преклонить голову: Панфилов, светоч жизни, умирает от чахотки. Жду ответа, хотя бы отрицательного…

Москва, Пятницкая ул. Типолитография Сытина. Корректорская. С. А. Есенин.

Жду до 16».

Автограф хранится в Рязанском областном краеведческом музее. Письмо вложено в конверт с почтовым штемпелем: «Москва. 54-е гор. почт. отдел., 8. 6. 13». Письмо датируется 10 декабря 1913 года по следующим соображениям: а) в письме отмечается тяжёлое состояние Панфилова (умер 25 февраля 1914 года). В переписке Есенина с Панфиловым вопрос об обострении болезни последнего возникает в письме поэта, написанном в январе 1914 года. В переписке Есенина с Бальзамовой сохранился конверт с ближайшим к этому периоду штемпелем: «Москва. 54-е гор. почт. отдел., 10. 12. 13»; б) адрес для переписки, указанный в письме, подтверждает, что оно относится к концу 1913 года, когда за поэтом было установлено полицейское наблюдение, и он в целях обеспечения неприкосновенности переписки просил друзей писать ему по месту работы; в) в 1913 году письма из Москвы до Рязани доходили, судя по почтовым штемпелям на конвертах, в 1—2 дня. Есенин просит ответить ему до 16 (декабря 1913 года), что хорошо согласовывается с установившимися сроками доставки писем и временем отправления, принятым для данного письма.

3. (Москва. Февраль 1914 г.)

«Маня! Я не понимаю тебя. Или ты хочешь порвать между нами всё, что до сих пор было свято сохраняемо в груди моей? Я писал тебе и добрые, и, наконец, злые письма, но ответа всё нет как нет. Но неужели ты мне так и не скажешь? Или, может быть, тебе неинтересно продолжать что-либо со мной, тогда я перестану писать тебе что-либо.

Так как я тебя сейчас смутно представляю, то я прошу у тебя твою фотографию. Я тебе её пришлю обратно, если она нужна. Если ты не считаешь нужным присылать мне, то перешли мне мои письма и карточки по почте наложенным платежом. Я здесь заплачу за пересылку. В ожидании того или другого ответа С. Есенин.

С Анютой (Сардановской — А.Л.) я больше не знаком. Я послал ей ругательное и едкое письмо, в котором поставил крест всему.

Если мы больше с тобой не сойдёмся, то я тебе открою: я печатаюсь под псевдонимом «Метеор», хотя в журнале «Мирок» стоит «Есенин».

Автограф хранится в Рязанском областном краеведческом музее. Письмо вложено в конверт с почтовым штемпелем: «Москва. 54-е гор. почт. отдел., 14. 10. 12».

Письмо датируется: февраль 1914 года — по содержанию. Поэт пишет Бальзамовой: «В журнале «Мирок» стоит «Есенин». Такая фраза в письме могла появиться не ранее февраля 1914 года, когда в журнале «Мирок» (№2) были напечатаны первые за подписью поэта (без псевдонима) два стихотворения: «Воробышки» и «Пороша».

Из этого следует, что письмо вложено в конверт другого письма».

В одном из своих писем Мане Бальзамовой (весной 1913 года, из Москвы) Есенин писал:

«Маня, милая Маня, слишком мы мало видели друг друга. Почему ты не открылась мне тогда, когда плакала? Ведь я был такой чистый тогда, что не подозревал в тебе этого чувства любви. Я думал, так ты ко мне относилась из жалости, потому что хорошо поняла меня. И опять, опять: между нами не было даже символа любви, — поцелуя, не говоря уже о далёких, глубоких и близких отношениях, которые нарушают заветы целомудрия, и от чего любовь обоих сердец чувствуется больнее и сильнее».

В октябре 1913 года, после посещений поэтом публичных домов в Москве, «просветившийся» Есенин пишет Бальзамовой: «…Ничего в жизни нет святого, один сплошной и сгущённый хаос разврата. Все люди живут ради чувственных наслаждений. Люди нашли идеалом красоту — и нагло стоят перед оголённой женщиной, и щупают её жирное тело и разражаются похотью. И эта-то, — игра чувств, чувств постыдных, мерзких и гадких, — названо у них любовью. Вот что ждут люди с трепетным замиранием сердца. «Наслаждения, наслаждения!» — кричит их бесстыдный, заражённый одуряющим запахом тела, в бессмысленном и слепом заблуждении, дух. Люди все — эгоисты. Все и каждый только любит себя и желает, чтобы всё перед ним преклонялось и доставляло ему то животное чувство, — наслаждение.

Я не могу так жить, рассудок мой туманится, мозг мой горит, и мысли путаются, разбиваясь об острые скалы жизни, как чистые, хрустальные волны моря.

Я не могу придумать, что со мной, но если так продолжится ещё, — я убью себя…».

Как гимн «прежней святой любви» к тем, с кем разлучился, звучат стихи Есенина:

Не бродить, не мять в кустах багряных

Лебеды и не искать следа.

Со снопом волос твоих овсяных

Отоснилась ты мне навсегда.

С алым соком ягоды на коже,

Нежная, красивая была

На закат ты розовый похожа

И, как снег, лучиста и светла.

Зерна глаз твоих осыпались, завяли,

Имя тонкое растаяло, как звук,

Но остался в складках смятой шали

Запах мёда от невинных рук…

Пусть порой мне шепчет синий вечер,

Что была ты песня и мечта,

Всё ж кто выдумал твой гибкий стан и плечи-

К светлой тайне приложил уста…

Осенью 1914 года между Есениным и Марией Бальзамовой что-то произошло. Он пишет:

«Милостивая государыня, Мария Пармёновна!

Когда-то, на заре моих глупых дней, были написаны мною к Вам письма маленького пажа или влюблённого мальчика.

Теперь иронически скажу, что я уже не мальчик, и условия, — любовные и будничные, — у меня другие. В силу этого я прошу Вас или даже требую (так как я логически прав) прислать мне мои письма обратно».

Возможно, в письмах Есенина к Марии Бальзамовой был налёт игры, которая Сергею надоела. Возможно, сыграла роль другая причина — увлечение другой девушкой.

Обнаружено письмо Сергея Есенина к Лидии Мацкевич, знакомство с которой приписывается исследователями к периоду между 1912 — 1916 годами.

Письмо написано предположительно в ноябре 1916 года на московский адрес Лидии:

«Лида!

Давно уже было, когда мы виделись. Мне хотелось бы хоть раз еще повидаться. Если вы хотите, пусть это свиданье будет последним и первым после того. Сообщите, где можем встретиться. Я сейчас совершенно одинок, и мне хотелось бы поговорить с вами. Так, о прошлом хоть вздохнуть. Если вам некогда, то тоже сообщите. Я могу тогда куда-либо поехать. Одолела хандра. Вероятно, вследствие болезненности. Если не можете, то отказом не стесняйтесь. Ведь вы от этого ничего не потеряете.

Адрес для ответа: Б. Строченовский пер., д. 24.

С. А. Е.». (Есенин С. А. Письмо Мацкевич Л. Л. Москва // Есенин С. А. Полное собрание сочинений: В 7 т. — М.: Наука; Голос. — 1995—2002. — Т. 6. — Письма. — 1999. — С. 88).

Письмо адресатом было передано в Музей Есенина, из которого Лидия Мацкевич получила слова благодарности: «Музей приносит Вам свою большую благодарность за чрезвычайно ценные Ваши пожертвования. Хранитель Музея».

Некоторые особенности почерка письма Есенина близки характеристикам почерка рукописей поэта второй половины 1916 года. Если Есенин писал свое письмо именно в этот промежуток времени, то месяцем, когда оно было написано, мог быть только ноябрь, поскольку в Москву во второй половине 1916 года Есенин выезжал из Царского Села лишь однажды, 3 ноября, а назад вернулся до 20 ноября.

Письма, автографы, инскрипты — отсвет живой души поэта. Горение — остуда, надежда — разочарование, тёплый привет — холодная отповедь… Сколько оттенков чувств хранит бисер есенинского почерка! Мы пишем отдельно каждое слово, он отделял одну от другой каждую букву, будто бы придавал особый вес написанному. Время назначило высокую цену каждой есенинской букве. В этом смысле «Роман в письмах» с Бальзамовой, с отдельными страницами которого мы познакомились, бесценен.

Есть сочинения Есенина, не вошедшие в сборники стихотворений, среди них — и стихотворение, посвящённое Марии Бальзамовой. В одном из писем 1913 года Есенин пишет девушке (ГМЗЕ, ОНФ, инв. №54/12): «Стихотворение тебе я уже давно написал, но как-то написать в письме было неохота. Я, признаться сказать, не люблю писать письма, читать их люблю… Ну да ладно. Вот тебе стихотворение:

…Умчалась ты в далёкие края,

И все мечты увянули без цвета,

И вновь опять один остался я

Страдать душой без ласки и привета.

И часто я вечернею порой

Хожу к местам заветного свиданья,

И вижу я в мечтах мне милый образ твой

И слышу в тишине тоскливые рыданья…

(С. Есенин. «Ты плакала в вечерней тишине…». 1913).

Это стихотворение не вошло в «Собрание стихотворений» Есенина, но включено в 4-й том полного собрания сочинений поэта: Есенин С. А. ПСС: В 7 т. — М.: Наука. — 1995 — 2002.

Текст стихотворения был опубликован Коновалов Д. Новое о Сергее Есенине. Найдены неопубликованные письма поэта // Газ. «Приокская правда». — Рязань. — 1967. — 18 августа. — №194.

Вспомним письмо Есенина к Бальзамовой, написанное весной 1913 года:

«Маня, милая Маня, слишком мы мало видели друг друга. Почему ты не открылась мне тогда, когда плакала? Ведь я был такой чистый тогда, что не подозревал в тебе этого чувства любви. Я думал, так ты ко мне относилась из жалости, потому что хорошо поняла меня…».

Нет сомнения, что выделенные слова приведённого письма «приютились» в стихотворении Сергея Есенина «Ты плакала в вечерней тишине…».

В этом же письме есть слова: «…я был такой чистый…». Можно добавить: в годы знакомства с Бальзамовой Есенин был ещё не только «чистым», но и не искушённым в поэзии.

Несмотря на то, что «слёзы… на землю упадáли», а влюблённые «друг друга не поня́ли» (в первой строфе), а лирический герой «вновь опять один остался» (вторая строфа), Марию Бальзамову мы можем назвать адресатом лирики Сергея Есенина. Лирики ранней, ещё беспомощной, но искренней…

В №4 журнала «Современное есениноведение» (2006) помещена статья Николая Обыдёнкина «По тающим следам С. Есенина. Род Бальзамовых». Ссылаясь на её содержание, приведу некоторые сведения, связанные с именем той, чей «милый образ» видел поэт в своих мечтах: «Родилась Мария Пармёновна Бальзамова в селе Дединове Рязанской губернии (ныне Луховицкого р-на Московской обл.) и была в многодетной семье Бальзамовых первым оставшимся в живых ребенком и единственной девочкой. До её рождения в семье были еще три младенца, но все они вскоре скончались. После неё в семье родились еще семь братьев.

Отец, Пармен Степанович (1870 — 1924), был дьяконом Дединовской, а затем (1910) Троицкой и Недостоевской церквей Рязанской губернии. Похоронен в Рязани. Мать, Лидия Терентьевна (1875 — 1941), — домохозяйка. В годы Великой Отечественной войны во время эвакуации она пропала без вести. Дочь, Мария Парменовна (1896 — 1950), — учительница, похоронена в Москве. Братья Марии: Григорий Парменович (1898 — 1947) — военнослужащий, Анатолий Парменович (1900 — 1941), кандидат географических наук, погиб в боях под Москвой, будучи в народном ополчении; Дмитрий Парменович (1902-?), экономист, похоронен в Москве; Михаил Парменович (1904 — 1928), железнодорожный машинист; Сергей Парменович (1907 — 1994), художник (на сайте «Картинная галерея города Красноармейска» указаны годы жизни Сергея Пармёновича Бальзамова: 1906 — 1983 — А.Л.); Леонид Парменович (1909 — 2003), экономист; Валентин Парменович (1913 — 1989), военнослужащий».

Автопортрет. Художник Сергей Бальзамов, брат Марии Пармёновны Бальзамовой

Дети Бальзамовых не были обделены талантами и славой. Прославила свою фамилию дочь Мария, которой Сергей Есенин написал около ста писем. Внёс свой вклад в русскую культуру брат Марии Сергей. Бальзамов Сергей Пармёнович учился в Рязанской художественной школе (1923 — 1924), а также на курсах Ассоциации художников России у И. Машкова и Ф. Невенсина (1927 — 1930). В картинной галерее г. Красноармейска хранится более 40 живописных и графических произведений Бальзамова.

В 1910 году семья Бальзамовых переехала в Рязань. Отец стал служить священником, дьяконом в Троицкой церкви, а позднее — в церкви села Недостоево. С 1906 по 1912 год Мария Парменовна вместе с Анной Алексеевной Сардановской училась в Рязанском женском епархиальном училище.

Маша была светловолосой, красивой, веселой, жизнерадостной девушкой…

Летом 1912 — 1913 гг. Мария вместе с Анной неоднократно бывали в поселке Солотча, где старшая сестра Анны Серафима работала учительницей. Неоднократно к ним в гости приезжали брат сестер Сардановских Николай, Сергей Есенин и Сергей Брежнев. Иногда они привозили с собой гармошку, и тогда в поселке долго звучали их песни и частушки.

«Вспоминала Александра Андреевна (Иванкова, учительница, землячка Есенина — А.Л.)… об одном разговоре с Татьяной Федоровной (матерью Есенина — А.Л.). Та как-то ехала на пароходике в Рязань. На скамейке напротив сидела дединовская учительница с сынишкой. Белобрысенький, он был очень похож на маленького Сергея в таком же возрасте. Вернувшись домой, Татьяна Федоровна спросила сына, а не его ли этот ребенок. «Мать, — ответил Сергей, — если моих детей привести тебе в дом, у тебя лавок не хватит усадить их»… «Вот это, по-видимому, и был Бровкин, — подытожила Александра Андреевна и продолжала: Мать его, Мария Парменовна Бальзамова, хорошо знакомая мне еще по Рязанскому епархиальному училищу, была замужем, рано умерла и все «сугубо личное» оставила сыну. Только недавно журналисты вышли на него. Серафима Сардановская их направила. А к ней в Солотчу направляла их я (Шура Иванкова в бытность воспитанницей Рязанского епархиального училища дружила с Анютой Сардановской, сестрой Серафимы — А.Л.). Оказалось, что Серафима, парализованная, вывезена из Солотчи и лежит в больнице в Рязани, где журналисты и виделись с ней…». На этом заканчиваются воспоминания Александры Андреевны Иванковой (после неудачного замужества в 20-х годах — Лимоновой) о Сергее Есенине, его родных и близких». (Мостинский И. О Сергее Есенине, его родных и близких // Слово. — М. — 2002. — №1. — Январь-февраль. — С. 150 — 165).

Большую работу по изучению связей Сергея Есенина с Марией Бальзамовой проделал известный рязанский краевед Дмитрий Акимович Коновалов (1918 — 1993). Ему удалось отыскать и опубликовать 17 писем Есенина к Бальзамовой (а всего их, как известно, было около ста). Найденные письма и открытки написаны в 1912 — 1915 гг.

В 1916 году Есениным было написано стихотворение «Не бродить, не мять в кустах багряных…». Многие есениноведы считают, что оно было посвящено Марии Бальзамовой…

Племянник Марии Пармёновны Валентин Леонидович Бальзамов также считает, что стихотворение «Не бродить, не мять в кустах багряных…» Есенин посвятил подруге своей юности Марии Бальзамовой. По этому поводу им написано стихотворение «Десять верст», включенное в его сборник 1997 года (сборник называется «И пусть всегда — рассвет» — А.Л.).

Моей любимой тётушке Марии Бальзамовой Он — в 1916, я — в 1996 году посвящаю:

Константиново сегодня не забыло,

Вспоминает окская волна,

Я — свидетель, это с ними было,

Это рассказала мне она.

Все Бальзамову Марией называли,

Об истории о той напомню вновь:

Десять верст меж селами лежали,

Десять верст и светлая любовь.

Даже сельская припоминает школа,

Где тогда вела Мария класс,

Как влетал вихрастый и веселый

И стихи раздаривал не раз.

А однажды в поле у разлива,

Там, где происходят чудеса,

Встретились его густая грива

И её овсяная коса.

Тихий час, заря и синий вечер,

Родинка брусничкой на щеке,

И мечта, и свет зари, и плечи

Со снопом волос в его руке.

На пригорке поле колосилось,

От зари скрывая тайны взгляд.

Почему «навеки отоснилась»,

Знает только розовый закат.

Их совсем недавним отголоском

Сблизила московская среда.

Он — в Ваганьковке, она — на Богородском.

Десять верст меж ними навсегда.

(В. Бальзамов. Десять вёрст)

«В 1921 году Мария вышла замуж за жителя Рязани Сергея Николаевича Бровкина (1900 — 1952), инженера по специальности, и затем переехала с ним в Москву. Сначала работала в библиотеке, а потом на дезинфекционной станции. Здесь в 1925 году у них родился сын Пармён

(В. Бальзамов. Десять вёрст)

«В 1921 году Мария вышла замуж за жителя Рязани Сергея Николаевича Бровкина (1900 — 1952), инженера по специальности, и затем переехала с ним в Москву. Сначала работала в библиотеке, а потом на дезинфекционной станции. Здесь в 1925 году у них родился сын Пармён Сергеевич, впоследствии — медицинский работник. Он также работал на дезинфекционной станции. Во время Великой Отечественной войны был танкистом, несколько раз горел в танке, но дошел до Берлина. Можно отметить такую интересную деталь: сын другой подруги юности Сергея Есенина, Анны Сардановской, Борис, также был танкистом, тоже не раз горел в танке, погиб во время Великой Отечественной войны.

После войны Пармён Сергеевич работал в Боткинской больнице. Так что далеко не прав был Есенин, когда в одном из писем Марии Бальзамовой в 1914 году писал: «Пойдут дети, вырастите какого-нибудь подлеца и будете радоваться, какие он получает деньги, которые стоят жизни бедняков…». Скончался Пармён Сергеевич в апреле 1991 года, похоронен в Москве, на Богородском кладбище, рядом с могилой своей матери. Несколько позже скончалась и его супруга, Лидия Григорьевна. Детей у них не было.

В послевоенные годы рязанский краевед Дмитрий Акимович Коновалов встретился в Москве с сыном М. П. Бальзамовой П. С. Бровкиным. Это он передал краеведу хранившиеся у его матери адресованные ей 15 писем и открыток С. Есенина, написанных в 1912 — 1915 гг., а также широко известную ныне фотографию, где она сфотографирована в юности вместе со своей подругой А. А. Сардановской. Из писем М. П. Бальзамовой узнаем, что свой трудовой путь после окончания женского епархиального училища она начала в сельской школе села Калитинка (ныне Рязанского района Рязанской области). Здесь она проработала учительницей два учебных года: с 1912 — 1913, 1913 — 1914.

В Рязани Коновалов нашел двух бывших учеников Бальзамовой. Один из них, Н. В. Колядов, рассказывал: «В трехклассном церковно-приходском училище я учился последний год у Марии Пармёновны. Молодая, красивая, веселая и бодрая — покорила нас совершенно. Любила она детей. Соберет, бывало, нас в перемену, возьмет в руки балалайку и скажет: „Пляшите, ребята!“ Играла она замечательно, и мы наперебой включались в пляску: зимой в лаптишках, летом — босиком. „А теперь распевайте частушки“, — и подыгрывает нам. Потом предупреждала: „Батюшке об этом не говорите“. Молчали мы, конечно».

«Очень заботилась Мария Парменовна о своих лучших учениках, среди которых был и я, — дополнил рассказ своего друга М. П. Косягин. — После занятий в школе она часто приглашала нас в свою комнату, которая находилась при школе, о многом рассказывала, давала нам читать книги. Когда я окончил школу и получил похвальный лист, она обняла, расцеловала меня и назвала героем дня».

Стараясь побольше узнать о М. П. Бальзамовой, Дмитрий Акимович Коновалов ездил в село Мощены Рыбновского района, где когда-то в местной школе работала Мария Парменовна. Сергей Есенин в Мощенах был не раз и участвовал в проведении школьных вечеров. Об этом рассказал Д. А. Коновалову брат Марии Пармёновны Л. П. Бальзамов… Отцу, Пармёну Бальзамову, доводилось отвозить его (Есенина — А.Л.) на станцию Дивово на лошади…

Отдельные материалы о М. П. Бальзамовой и А. А. Сардановской представлены в Дединовском краеведческом музее и опубликованы в Луховицкой районной энциклопедии. В них подчеркивается роль этих замечательных женщин в развитии просвещения и культуры благодатного подмосковного края…». (Обыдёнкин Н. Род Бальзамовых // Современное есениноведение. — 2006. — №5).

Род Бальзамовых… Талантливые люди! Племянница Марии Пармёновны Бальзамовой, дочь брата Анатолия Валентина Попова окончила Московский институт иностранных языков. По профессии она переводчик с немецкого языка, а ещё Валентина Анатольевна Попова пишет стихи. Она является членом Союза писателей Москвы, автором поэтических книг «Первое письмо» (1993), «Колыбельная луне» (1998), «Мосток» (2000), «Свеча в рукаве» (2002)…

Сергей Есенин, оставивший яркий след в биографии Марии Бальзамовой, обнаруживает своё влияние и на стихи Валентины Поповой, московской поэтессы, представительницы рода Бальзамовых:

…Меня уют не держит дома,

На новизну нацелен глаз,

Но всё мне кажется знакомым,

Хоть вижу это в первый раз.

Теперь я повторять готова,

Заверив клятвою своей,

Что под луной ничто не ново,

Да и под солнцем не новей…

(Попова В. А. «И счастье знала я, и горе…»

/ Попова Валентина. «Между звездой и зарёй» // Ж. «Истина и жизнь». — М. — 2006. — №11).

«Была ты песня и мечта», — так писал Есенин о Марии Бальзамовой. Слова Поэта «женщина-мечта» дорогого стоят. Мария Пармёновна Бальзамова была достойна этих слов.

«Береги сына…»

АННА ИЗРЯДНОВА

Вот как описывает своего будущего супруга Анна Романовна Изряднова (1891 — 1946): «Он только что приехал из деревни, но по внешнему виду на деревенского парня похож не был. На нём был коричневый костюм, высокий накрахмаленный воротник и зелёный галстук… Был он очень заносчив, самолюбив, его невзлюбили за это. Настроение было у него угнетённое: он поэт, а никто не хочет этого понять, редакции не принимают в печать». (Изряднова А. Р. Воспоминания о Есенине // С. А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2-х тт. — М. — 1986. — Т. 1. — С. 144 — 146).

Работа в московской мясной лавке, куда устроил Сергея отец Александр Никитич Есенин, не нравилась будущему поэту. Он нашёл работу в типографии Сытина, где и произошло его знакомство с Анной Изрядновой, будущей гражданской женой. Есенин занимается самообразованием, пишет стихи. Энергии и желания участвовать в «новой» жизни у молодого человека с избытком. Он включается в «революционную борьбу»: подписывает коллективное письмо сознательных рабочих в поддержку фракции большевиков в Государственной думе. В Московском охранном отделении молодого поэта берут на заметку.

Из секретного донесения (5 ноября 1913 года): «В 9 часов 45 мин. вечера вышел из дому с неизвестной барынькой. Дойдя до Валовой ул., постоял мин. 5, расстались. «Набор» («кличка наблюдения» Есенина) вернулся домой, а неизвестная барынька села в трамвай… Кличка будет ей «Доска».

Набор мог стать профессиональным революционером, но судьба подсказала, в каком направлении должен следовать юный стихотворец: в январе 1914-го в журнале «Мирок» печатают его стихотворение «Берёза». Магия печатного слова воодушевляет Есенина. В том же месяце (в январе 1914-ого) Сытинскую типографию посещает Максим Горький. На Есенина Горький производит неизгладимое впечатление: «Когда в 1914 году… сытинские рабочие отнесли Горького из типографии на руках до его автомобиля, Есенин, обсуждая этот случай, зашёл в своих выводах так далеко, что, по его мнению, писатели и поэты выставлялись как самые известные люди в стране…». (Н. Сардановский. О моих воспоминаниях о Сергее Есенине).

Есенин решает стать писателем. Он уходит с работы, чтобы было время заниматься сочинительством. Появляются стихи о деревенской жизни, в которых звучат гармошки, описываются сенокосы, пестрят цветами луга, ржут кони, вздыхают коровы, грустят белоствольные берёзы. Написанное рассылается по редакциям, но его практически не печатают.

Без связей в писательском мире пробиться трудно. Есенин решает рискнуть. Н. Ливкин вспоминал: «Мы шли из Садовников, где помещалась редакция, по Пятницкой… Говорил один Сергей: «Поеду в Петроград, пойду к Блоку. Он меня поймёт». (Ливкин Н. Н. В «Млечном Пути» // С. А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2-х тт. — М.: ХЛ. — 1986. — Т. 1).

В начале 1913 года в письме другу Панфилову Сергей Есенин признаётся: «Вопрос о том, изменился ли я в чём-либо, заставил меня подумать и проанализировать себя. Да, я изменился. Я изменился во взглядах, но убеждения те же и ещё глубже засели в глубине души…

На людей я стал смотреть тоже иначе. Гений для меня — человек слова и дела, как Христос. Все остальные, кроме Будды, представляют не что иное, как блудники, попавшие в пучину разврата».

В другом письме Панфилову Есенин делится сокровенным: «Гриша, в настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для себя нового… Христос для меня совершенство. Но я не так верую, как другие. Те веруют из страха, что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одарённого светлым умом и благородною душою, как в образец в последовании любви к ближнему. Жизнь… Я не могу понять её назначения, и ведь Христос тоже не открыл цель жизни. Он указал только, как жить, но чего этим можно достигнуть, никому не известно»…

Друг Григорий Панфилов понимал Сергея, а друг Николай Сардановский пытался оценить его поведение: «Поведение Сергея… какими-то скачками отличалось. В 1911 и 1912 году он проявил себя как рьяный вегетарианец и толстовец. С 1913 года свои убеждения в этой области бросил, начал покуривать и выпивать. Все время, сколько я его помню, был он крайне влюбчив и женолюб. В 1913 году начал он жить с какой-то служащей типографии Сытина». (Николай Сардановский. О моих воспоминаниях о Сергее Есенине).

В дни раздумий о смысле жизни Есенин встретился в Москве «со служащей типографии Сытина», с Анной Романовной Изрядновой, которая работала корректором. Сергею было 18, ей — 23.

«В начале ХХ века московская типография «Товарищества И. Д. Сытина» была самой крупной в дореволюционной России. Каждая четвёртая русская книга печаталась здесь.

В один из обычных дней в типографию, на работу грузчиком-экспедитором, был принят молодой человек, который почти тут же влип в неприятную для себя историю. А именно: поставил подпись под письмом «сознательных рабочих Замоскворецкого района». Выдержки из письма: «Мы, нижеподписавшиеся… Мы глубоко возмущены… Если они будут уклоняться и дальше от старопрограммных требований… и, прикрываясь единством, а в принципе производя раскол.., то мы их более не можем признать как принадлежащих к партии социал — демократов…». И так далее.

Письмо попало в охранку. Поиском «сознательных рабочих» занялась полиция. Одна из фамилий, поставленных под письмом, была: Есенин. Найти этого «подписанта» оказалось не так-то просто. Адресный стол сообщил охранному отделению, что в Москве проживает 200 Есениных. И всё же через некоторое время полиция нашла молодого человека, грузчика типографии. За ним была установлена слежка. И заведён журнал наружного наблюдения. На обложке журнала значилось: «1913 год. Кличка наблюдения: Набор. Установка: Есенин Сергей Александрович. 19 лет».

Неделю — не меньше и не больше — сотрудники московской охранки записывали в журнале: во сколько Есенин С. А. вышел на работу, во сколько вернулся. И когда к нему на свидание приходила его девушка. Фамилия: Изряднова. Имя: Анна. Возраст: неполных двадцать три года.

Потом записывать перестали, произвели — на всякий случай — обыск, но ничего не нашли: ни социал-демократической литературы, ни прокламаций. Одни стишки. «Поёт зима — аукает…». Или ещё: «Там, где капустные грядки / Красной водой поливает восход, / Кленёночек маленький матке / Зелёное вымя сосёт». Какая чепуха!..

А московская барышня — «Изряднова Анна, по виду курсистка», — и девятнадцатилетний «Есенин С. А.» продолжали встречаться. А потом и поженились. И, сняв комнату, шагнули в самостоятельную семейную жизнь.

Но вскоре выяснилось, что Сергей вовсе не из тех, кто ищет и обретает счастье в семейном очаге, в налаженном быте… Да и с деньгами — туго. А те гроши, которые всё же платила типография, по словам Анны, «тратил на книги, журналы, нисколько не думая, как жить». (Кукушкин Н. Юра Есенин // Курьер. — Рязань. — 1997. — 2 октября).

А думать, между тем, было надо: Анна ждала ребёнка. Он появляется на свет в конце декабря 1914 года. Молодые родители дают ему имя Юра (по святцам — Георгий).

Вернувшаяся из родильного дома Анна растрогана. «У него (у Есенина — А.Л.) был образцовый порядок. Везде вымыто, печи истоплены, и даже обед готов и куплено пирожное, — ждал. На ребёнка смотрел с любопытством, всё твердил: «Вот я и отец…».

По белым оснежьям бреду сквозь туман,

Есенин мне шепчет, что жизнь — лишь обман.

Зачем же обман тот чарует, зовёт?

Охраной волчица за мною бредёт.

Всю ночь она выла, предвидя года,

О тех, кто придёт и уйдёт навсегда.

Сиренево сыпался иней с берёз.

И в душу мне падали крестики звёзд.

(Татьяна Смертина)

«Крестик звезды», воссиявший в декабрьском небе над рождённым младенцем, быстро потух на небосклоне его судьбы. Жизнь у первенца Есенина была короткой и драматичной.

Было бы интересно проследить, как мальчик Юра Есенин рос, взрослел, развивался, мужал… В 1927 году, по истечении первого десятилетия советской власти, ему исполнилось 13 лет. Второе десятилетие сформировало тревожный фон жизни не только для Юры, но для тысяч его современников.

Да, ещё можно было услышать поэта-имажиниста Вадима Шершеневича:

И в воздухе, жидком от душевных поллюций,

От фанфар «Варшавянки», сотрясающих балкон,

Кто-то самый умный назвал революцию

Менструацией этих кровавых знамён.

Но обществом уже овладевала иная мораль, иная религия:

Кровью плюём зазорно

Богу в юродивый взор.

Вот на красном — чёрным:

«Массовый террор!»

(Анатолий Мариенгоф).

А отсюда — один шаг (уже сделанный) до подвалов ЧК, массовых репрессий, переполненных лагерей. До насилия, ставшего идеологией и повседневностью. И если стихи, то почему бы не эти и не такие, какие писал, печатал и издавал один из членов коллегии ВЧК?

Нет большей радости, нет лучших музык,

Как хруст ломаемых костей и жизни.

Вот отчего, когда томятся наши взоры

И начинает бурно страсть в груди вскипать,

Черкнуть мне хочется на вашем приговоре

Одно бестрепетное: «К стенке! Расстрелять!».

В 1925 году при обстоятельствах, продолжающих оставаться для исследователей предметом споров, Сергей Есенин погиб. Ему было всего 30 лет. А у Юрия, сына Есенина, в это время заканчивалось детство, взрослеть ему пришлось под неслышимый миру «хруст ломаемых костей».

Сохранилось большое письмо Николая Клюева к Есенину: «Порывая с нами, советская власть порывает с самым… глубоким в народе».

Приехав в 1925 году в Ленинград, Есенин пошёл к Клюеву, а потом привёл Николая Алексеевича к себе в номер «Англетера». Друзья поссорились, потом помирились, расстались — навсегда: через два дня Есенина не стало.

Тяжёлое предчувствие продиктовало Клюеву строки:

Стариком, в лохмотьях одетым,

Притащусь к домовой ограде…

Я был когда-то поэтом,

Подайте на хлеб Христа ради!

Клюев пережил друга на 12 лет, но последние годы жизни оказались ужаснее, нежели в стихах-предчувствии. Долгое время судьба поэта была неизвестна. Теперь обнародованы трагические обстоятельства гибели Николая Клюева в лагере, установлена дата гибели: 1937 год.

Литсотрудник «Красной газеты» Георгий Устинов, снявший для Есенина 5-й номер в гостинице «Англетер», повесился в 1932 году. Он оставил записку, содержание которой не известно по сей день.

Вольф Эрлих — последний человек (?), видевший Есенина живым, в 1937 году расстрелян.

Н. Горбов — участковый надзиратель 2-го отделения Ленинградской милиции, вызванный в гостиницу и составивший протокол о самоубийстве, в начале 30-х годов был арестован и бесследно исчез.

Управляющий гостиницей «Англетер» старый чекист В. М. Назаров, отсидев срок в нескольких лагерях, умер на второй год войны.

Жена А. Г. Гиляревского, судмедэксперта, составившего акт вскрытия, была арестована, погибла в лагере.

Дубровский К. Н. — санитар, прибывший с врачом в «Англетер», был арестован и заключён в лагерь.

Юра Есенин с двоюродной сестрой

Зинаида Николаевна Райх, вторая жена Есенина, была зверски убита в 1939 году у себя дома.

Галина Бениславская, гражданская жена и литературный секретарь Есенина, сотрудничавшая с «органами», но искренне любившая Сергея Александровича, «из-за нескладности и изломанности отношений с С.А.» не раз хотела уйти от него, но поняла, что ей от «С.А. не уйти». Через год после смерти Есенина Бениславская застрелилась на его могиле.

Подруга Бениславской, узнав о её самоубийстве и придя к ней на квартиру, обнаружила открытый шкаф, вываленные на пол платья и сущий разгром в комнате. Всё говорило о том, что здесь недавно производили обыск…

Круг жертв первых двух десятилетий советской власти, причастных к жизни Есенина, можно было бы расширить. В этот круг вошёл и сын поэта Юрий, он тоже стал жертвой «кровавой мясорубки»…

Юра, сын Есенина и Анны Изрядновой

Вернёмся в 1925 год.

Анну Изряднову Есенин помнил всегда. В последнюю свою осень он пришёл к ней в её полуподвальную комнатку и попросил затопить печь. Потом вытащил свёрток с бумагами, бросил в пламя. Он стоял возле плиты и тщательно следил, чтобы ничто не осталось несгоревшим. Что было сожжено — неизвестно.

Анна Изряднова вспоминала: «В сентябре 1925 года пришёл с большим белым свёртком в 8 часов утра, не здороваясь, обращается с вопросом:

— У тебя есть печь?

— Печь, что ли, хочешь?

— Нет, мне надо сжечь.

Стала уговаривать его, чтобы не жёг, жалеть будет после, потому что и раньше бывали такие случаи: придёт, порвёт свои карточки, рукописи, а потом ругает меня — зачем давала. В этот раз никакие уговоры не действовали, волнуется, говорит: «Неужели даже ты не сделаешь для меня то, что я хочу?».

В последний раз — в конце декабря 1925 года — они встретились перед его гибелью, перед отъездом в Ленинград. «Сказал, что пришёл проститься. На мой вопрос: «Что? Почему?» — ответил: «Смываюсь, уезжаю, чувствую себя плохо. Наверное, скоро умру». И просил «беречь сына»…

В 1937-м Юру арестовали. Ему было предъявлено обвинение как предполагаемому участнику антисталинского заговора. Нужно было быть сумасшедшим, чтобы к 37-ому году предположить, что у кого-то могла появиться хотя бы идея такого задуманного и организованного уже заговора. Наоборот! Это Сталин к 37-му году задумывал и организовывал заговор за заговором…

Били Юру на допросах или не били? Как всех: били и били, выбивая придуманные показания. И полуживых расстреливали или отправляли по лагерям.

Но чем же всё-таки Юра Есенин, сын Анны Изрядновой, провинился перед ЧК? (А чем провинилась сестра Есенина Катя? Её посадили. Чем провинился муж Кати? Его расстреляли). Юрий Есенин провинился тем, что был сыном Есенина.

Летом 1937 года, в возрасте неполных двадцати трёх лет, Юра был расстрелян по обвинению в подготовке покушения на жизнь товарища Сталина…

О первой гражданской жене Сергея Есенина Анне Изрядновой дочь Есенина и Райх Татьяна писала так: «Анна Романовна принадлежала к числу женщин, на чьей самоотверженности держится белый свет». Так же отзывался о ней и сын Есенина и Райх Константин, в судьбе которого Изряднова принимала большое участие в предвоенные и военные годы: «Удивительной чистоты была женщина. Удивительной скромности» (Есенин К. С. Воспоминания о Есенине // С. А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2-х тт. — М.: ХЛ. — 1986. — Т. 2. — С. 278).

Сын Изрядновой и Есенина Юрий уже был расстрелян, а в народе бытовали слухи о встречах с ним разных людей в разных лагерях. Драматург Александр Константинович Гладков в своих дневниках писал: «Вечером слушаю (по Би-Би-Си) еще одну главу из мемуаров И. Бергера («Кораблекрушение поколения») «Молодые бунтари» о встречах в тюрьме с Юрием Есениным…

Юрий Есенин в компании как-то сказал, что достаточно «взорвать Кремль» и Сталин падет. Через какое-то время его взяли в Хабаровске, где он служил в армии. Бергер сидел с ним несколько недель. Юрий читал и пел стихи отца. К нему все относились отлично. Следователи первое время льстили ему и говорили, что ему лично, как сыну Есенина, ничего не будет, если он расскажет о других участниках вечеринки. Он стал рассказывать, а когда всех как-то оговорил, понял, что и себя тоже. Ему предъявили пункт 8-й 58-й статьи. Потом взяли на суд, и он не вернулся в камеру. Бергер думает, что его расстреляли, так как иначе в лагерях что-то о нем бы знали. Но я что-то слышал о нем, и именно в лагере: кто-то рассказывал, что с ним сидел. Надо поговорить с Костей (Есениным): может быть, он знает». (Гладков А. К. Дневники. Запись от 23 июня 1970 года).

Писатель-эмигрант С. С. Максимов (настоящая фамилия Пашин: 1917—1967), бывший, по собственным словам, «близким другом Юрия с первого класса школы и до 20-летнего возраста», писал: «Сына Есенина — Юру — застрелили при попытке к бегству из концлагеря». (Новое русское слово. — Нью-Йорк. — 1956. — 29 апреля). Но это неверно. Материал о расстреле Юрия (Георгия) Сергеевича Есенина 13 августа 1937 года, извлеченный из архива КГБ, опубликован двоюродной сестрой Юрия Татьяной Петровной Флор-Есениной (Литературная Россия. — 1989. — 22 декабря). Показания Георгия (Юрия) Сергеевича Есенина по делу Ивана Приблудного от 27. 06. 1937 года опубликованы С. Волковым (Наш современник. — 1992. — №3. — С. 188—189).

Возвращаясь к последним дням жизни Сергея Есенина, обратимся к газете «Комсомольская правда» (за 11 сентября 1997 года). Газета опубликовала интервью Р. Попова с петербургским филологом Виктором Кузнецовым под заголовком «Есенин не повесился: поэта убили троцкисты из ГПУ!»:

« — Так что же произошло с Сергеем Есениным на самом деле?

— Его арестовали… Акт вскрытия, подписанный Гиляревским, фальшивка… Уборщица гостиницы «Англетер» Варвара Васильева перед смертью рассказала, что она видела, как какие-то пьяные негодяи тащили в пятый номер мёртвое тело…».

Справедливости ради надо отметить, что среди исследователей жизни и творчества Есенина многие уверены в том, что Есенин совершил самоубийство. Была в этом уверена дочь Есенина Татьяна Сергеевна. Уверен в этом Владимир Андреевич Божко (Харьков), который утверждает, что даже если бы были основания для убийства Есенина, то этого бы не сделали, поскольку все знали, что поэт был тяжело болен, и врачи утверждали, что ему осталось жить не больше года. Когда он сбежал из больницы, врачи искали его по всей Москве у друзей и родственников, говоря, что он вряд ли выживет один, поскольку склонен к суициду. Через две недели после побега его нашли повесившимся.

Снежная равнина, белая луна,

Саваном покрыта наша сторона.

И берёзы в белом плачут по лесам.

Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?

(Сергей Есенин. 1925 год)

Как бы там ни было, перед гибелью своей Сергей Есенин посетил Анну Изряднову…

«Три сестры — Анна, Серафима и Надежда Изрядновы, жившие в Москве, были типичными «прогрессивными» девушками эпохи. Сами зарабатывали себе на жизнь, бегали на лекции и митинги, увлекались модными поэтами Бальмонтом, Северяниным, Ахматовой.

Конец ознакомительного фрагмента.