Старые тетради

Андрей Петрухин, 2023

О существовании записок отца я знал давно, хотя при его жизни их не читал, а вот теперь всё прочитал… В них он рассказал о своих первых двадцати пяти годах жизни, которые пришлись на 30-40 гг. прошедшего века, сурового и необычайно трудного для всей нашей страны. Они оказались полны драматичных событий, таких как голод, мор, скитания, тюрьма, война, бомбёжки, атаки, артобстрелы… Прочитал я записки и, исполняя желание отца, написал по ним книжку – в результате получилась документальная историческая повесть. Документальная потому, что строки, вышедшие из-под руки отца, являются для меня несомненным свидетельством подлинности описанных событий, а историческая – эти события, как и само время, когда они происходили, для нас уже история, не всем, к сожалению, известная, не всем, к сожалению, понятная, не всегда ласкающая восприятие. Впрочем, получилась у меня повесть или нет, не мне судить…

Глава третья — Махачкала

Махачкала, 1939 год

По приезде в Махачкалу мать по знакомым следам снова устроилась на работу в порт уборщицей, а жилищем у нас опять стал подвал. Но в этот раз в подвале мы прожили недолго, вскоре ушли на квартиру к моему двоюродному брату Данилову Андрею, он родной брат Марии Даниловой, что живет в Ставрополе, в семье которой мы с матерью, бывало, также получали приют в своих скитаниях. Так вот у него в коридоре мы и жили.

Наступила осень 1939 года, я пошёл в пятый класс в школу, что находится на горке недалеко от маяка. Учился я там совсем недолго, что-то около месяца или полутора, с самого начала занятий начались у меня с ними нелады, тогда мы как раз начали изучать немецкий язык, предмет, который мне совсем не давался и не нравился, тут и пошли мои невыполнения уроков, пропуски занятий, вызовы матери в школу и прочие известные неприятности. Я сперва держал позицию, мальчишечьего упрямства хватало, не буду, говорил, его учить, а потом и вовсе перестал ходить в школу. Уж как ни уговаривала меня мать продолжить учёбу, не смогла уговорить, я наотрез отказался и заявил, что пойду работать. Думаю, в такой моей неприязни к школе свою роль сыграло также и то обстоятельство, что я к тому времени ростом вымахал почти вдвое выше других мальчишек и девчонок, рядом с которыми приходилось сидеть за партой, тогда как ребята мои ровесники учились уже в восьмом-девятом классах.

Вот на этом и завершилось моё образование, начались безделье и праздное шатание по городу, чтобы иметь при этом какой-то минимум для самоличных расходов, я стал учиться совмещать приятное с полезным — подрабатывать, гуляя. Была у меня с самого детства заветная мечта — уж очень я хотел стать металлистом, то есть слесарем или токарем, и по этой причине часто околачивался около управления большого завода, которому позднее, уже после войны, присвоили имя известного героя-подводника Магомеда Гаджиева. Ходил я туда узнавать, какие у проходной висят объявления, кто требуется на работу, попутно же заглядывал на металлосвалки, каких около завода было достаточное количество, и собирал цветной металлолом. Ещё поживиться брошенным металлом, в том числе и свинцом, можно было в порту вокруг мастерских. Тогда в городе функционировали пункты по приёму вторичного сырья: меди, бронзы, свинца, всяких тряпок, костей, старых галош, но самым ценным считался, конечно, металл, особенно цветной. Бывало, соберу по городу да сдам на пункт металлолом — глядишь, заработал рубль-полтора. Когда металла не было и свалки пустовали, я занимался рыбалкой, ловил бычков и тарашку⁷ с баржи, которую выбросило штормом на берег около «дома грузчиков», рядом с которым мы жили.

Частенько вместе с другими мальчишками мне доводилось занимался рыбным промыслом совсем иного рода. На месте нынешнего городского пляжа Махачкалы, большом песчаном участке побережья правее морского порта, в то время был рыбный промысел, на берегу стояли вкопанные в песок воротушки, которыми вытаскивали невод, они были похожи на старинные корабельные приспособления для наматывания якорной цепи. Много раз случалось наблюдать, как ловят неводом рыбу, доводилось даже помогать крутить эти воротушки.

Невод был огромный, его сначала целый день собирали на бáйду, такую большую грузовую лодку, потом ту гружёную байду тащили медленно на буксире прочь от берега одна или две вёсельные лодки, тогда моторки были ещё очень большой редкостью, и часа три-четыре ссыпали этот невод в воду, уходя в море на километр-полтора, потом на середине снасти путь закругляли в обратную сторону и укладывали огромную сеть уже в направлении берега. Таким образом этим неводом огораживали с квадратный километр водного пространства, а то и больше вместе с находившейся в нём рыбой, когда же заканчивали заброс, то оба конца сети закрепляли на воротушки и начинали их вращать, подтягивая содержимое этого квадратного километра к берегу. Вытаскивали невод почти так же долго, как и забрасывали, но когда подводили его поближе, то вода внутри огороженного им пространства начинала кипеть от улова, и чайки тучей кружили над ним, когда же невод подтаскивали уже совсем к берегу, внутри него образовывался котёл, набитый рыбой, а уж тогда начинали черпать эту рыбу зюзьгáми, такими черпаками из сеток, и насыпать её в тачки, которые грузчики по настилам из досок возили в лабаз.

Вот тут и начиналась наша ребячья работа. На стыках настила тачки прыгали, рыба из них выпадала, а мы её хватали и складывали в свои сумки, а порой и выхватывали прямо из тачек по рыбине или по две. Иной грузчик цыкнет на тебя — убежишь, а другие молчали, даже подсказывали, какую покрупнее взять, ведь промысел от этого не обеднеет. Случалось нередко так, что один день невод закидывали да вытаскивали, а потом два-три дня а то и четыре вычерпывали и вывозили рыбу — вот столько её было в те годы, не то, что сейчас…

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

7

Тарашка — так называют на Каспии некрупную воблу.