Обреченный

Андрей Дышев, 2022

С войны Стас Шелестов вернулся с тяжелой формой амнезии. Там он был ранен в голову и полностью забыл самые жуткие эпизоды. Но следователь прокуратуры пытается изо всех сил «расколоть» молодого офицера на признание, потому как уверен, что Шелестов всего лишь ловко симулирует потерю памяти. А вменяются ему страшные вещи: будто там, на войне, он убивал детей… Но вдруг происходит событие, которое становится триггером, и память начинает возвращаться к Стасу, а вместе с ней и понимание того, что его жизнь сложилась совсем иначе, чем казалось…

Глава 2

Генка не позвонил ни утром, ни вечером. Алла тоже не звонила. В мрачном настроении Шелестов провел дома полдня, перестирал кучу рубашек, простыни смотал в клубок, завернул в бумагу и отнес в прачечную. Закончился его третий отпускной день тем, что он вылил себе на джинсы чашку с кефиром и в очередной раз вынужден был заняться стиркой. Выворачивая карманы, Шелестов обнаружил измочаленную записку нейрохирурга, аскета высшей категории. А почему бы и нет, подумал Шелестов. Если я не уеду из Москвы, то просто сопьюсь с Аллой и Генкой.

Уже после первого звонка трубку сняли.

— Говорите!

Шелестов узнал этот молодой женский голос. Это была та самая девушка, с которой он встретился в туристском клубе.

— Звоню по объявлению, — сказал Шелестов… — Подопытный кролик для научных исследований нужен?

— Лично мне нет. Перезвоните позже, Стаса сейчас нет дома…

И короткие гудки.

Не было печали — Алла заявилась. Она стояла на пороге с мокрым зонтиком под мышкой и криво усмехалась.

— Проходила мимо, думаю, надо проведать. Головка не болит? Не забыл о том, что у тебя в штанах?

Шелестов не стал отвечать на идиотские вопросы, он думал о другом. В буфете у тетки Зины был припрятан графинчик с очищенной молоком самогонкой. Хозяйка не возражала, когда Шелестов менял пол-литра этой божьей слезы на пять кило сахара.

Он вышел на кухню, долго ковырялся в буфете, испытывая нарастающее отвращение к самому себе. Потом долго нарезал сыр, долго открывал банку с огурцами, тянул время, надеясь на то, что сейчас привалит хозяйка и тем самым предотвратит развитие греха. Но хозяйка не приходила, и Шелестов поставил на стол графинчик и рюмки.

Алла выпила первую рюмку залпом, скрутила сырок в трубочку, как сигарету взяла его губами. У Шелестова снова начала болеть голова. Некстати и Алла закурила.

— Мне жаль тебя, — сказала она, стряхивая пепел в раковину. — Тридцать лет, а за душой ничего… Хочешь, познакомлю тебя со своей подругой? Работает бухгалтером в приличной фирме. Разведенная, без детей. Хата, тачка — все, что полагается.

— На кой ляд ей сдался мужик в голову раненый?

— Так это же преимущество, зайчик! Главное, что ты в другое место не раненый. А память… — Она махнула рукой и оставила петлю дыма.

Затягиваясь, она щурилась, вокруг накрашенных глаз вспыхивали лучики морщинок. Стареешь, кобылка, подумал в отместку Шелестов и снова налил.

— Не гони лошадей, Шура.

— Через полчаса тетка привалит.

Алла усмехнулась.

— Тогда я пошла в ванную… Полотенце не надо, я взяла свое.

* * *

— Здорово, Саша! Садись, кури!

С этих слов начиналась каждая встреча Шелестова со следователем военной прокуратуры. Морской пехотинец, капитан по званию, но уже лысый и тучный, «следак» выбрал для себя роль рубахи-парня, полагая, что так ему будет легче войти в доверие Шелестову и расколоть его. Заключение медицинской комиссии о тяжелой форме амнезии подозреваемого лежало у него под стеклом на рабочем столе; это заключение уже впору было повесить в рамку рядом с портретом Главного Официального Кумира как нечто монументальное и незыблемое, как строки из Конституции или Библии. Но капитан этой бумажке не верил, он за свою службу навидался симулянтов, прикрывающихся медицинскими справками.

— Ничего не вспомнил? — как бы между делом спросил следователь, роясь в ящике стола.

— Ничего, — ответил Шелестов.

Он был спокоен. Допрос давно перестал быть для него раздражителем нервной системы, ибо все прежние встречи со следователем были похожи на многочисленные дубли одного и того же эпизода, и Шелестов привык к ним, как привыкаешь к ежедневной давке в автобусе или метро.

— А вот мне передали показания свидетеля Лискова, — сказал следователь, не поднимая глаз. Он отхлебнул чая из ржавой кружки и застыл, глядя на бумагу.

Это было что-то новое. Шелестов первый раз слышал, что в его деле Лисков выступает в качестве свидетеля.

— И он утверждает, — продолжал следователь, — что у тебя в руке был кусок стекла. Ты им размахивал… И было много крови… И тебя трое бойцов с трудом держали, потому как ты порывался другие дома поджечь…

«На пушку берет, — подумал Шелестов. — Лисков тут при чем?»

— Вы можете утверждать, что я разрушил Карфаген, — сказал Шелестов, и эта несмешная шутка с Карфагеном тоже уже звучала здесь. — Но я ведь этого не помню. Как я могу признать то, чего не помню?

Хлоп! — ящик стола со стуком въехал в глубь стола. Шелестов поймал лукавый взгляд следователя.

— В прошлый раз, кажется, в пятницу, ты мне сказал, что у тебя случаются прозрения…

— Это было не в пятницу, а в четверг, — поправил Шелестов.

— Правильно. В четверг, — обрадовался следователь. — Выходит, что-то в твоей памяти удерживается? Какая же это амнезия? Это брехня, Саша… Долго упрямиться будешь?

— Когда я проходил экспертизу вменяемости у психиатров, — сказал Шелестов, — меня проводили через наркоанализ для распознавания симуляции. Результат был отрицательный… Вы почитайте в справке, там все написано…

— Пропуск! — прорычал следователь.

— Что? — не понял Шелестов.

— Пропуск давай, я отмечу, чтобы тебя в последний раз выпустили!

Какой это был по счету дубль? Шелестов, выйдя из здания военной прокуратуры, пытался сосчитать, сколько раз он уже сюда приходил. Двадцать? Это был затянувшийся бред. И бред был настолько бредовым, что Шелестов даже краешком, даже тенью не принимал его близко к сердцу. Как если бы его подозревали в том, что он — инопланетянин.

А подозревали его в чем-то страшном, будто он там, на Войне, убивал детей, стариков и женщин.