Мёртвый поводырь

Галина Клюс

У провинциальной журналистки внезапно погибает муж. Несмотря на усилия следователя прокуратуры, загадочное убийство долго не раскрывается. В это время в жизни молодой вдовы происходят таинственные вещи. Её запутанная жизнь как бы раздваивается, во сне и наяву. У журналистки завязывается роман со следователем прокуратуры, но мёртвый супруг всё время встаёт на их пути. Роман о любви и о том, какая страшная кара постигает тех, кто вольно или невольно становится убийцей.

© Галина Клюс, 2023

ISBN 978-5-0051-0833-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Первая часть

Глава первая

Прохладной весенней ночью, когда после долгого перерыва вдруг сердито заворочалось утомлённое небо, посылая на рыхлую от ноздреватого снега землю страшный грохот, Ксении Бутыриной снился весьма странный, загадочный сон: будто муж её Алексей с несколько ироничной и натянутой улыбкой стоял у её изголовья и как-то неуклюже примерял не то балахон, не то какой-то чёрный просторный пиджак, с большим отложным воротником и широкими карманами. Такого в его скромном гардеробе отроду не было, он даже на их свадьбе был одет в невзрачный поношенный серый костюм. Однако, она это прекрасно знала, он всегда мечтал именно о чёрном. Алексей, облачённый во сне в нелепый чёрный пиджак, казалось, что-то беззвучно шептал умоляюще жене сухими бескровными губами, то ли манил её куда-то, то ли о чём-то предостерегал. Во всяком случае, она ровным счётом ничего не поняла, проснулась вся в холодном поту и затрепетала, как курица под топором. С сильно бьющимся сердцем трясущимися руками она налила в стакан студёной колодезной воды, а когда жуткий страх от ночного кошмара несколько поулёгся и сердце забилось ровнее, она стремительно, насколько способна женщина в её летах, подскочила к окну и резким движением отдёрнула оранжевые, с кисточками, шторы.

День ещё только робко проклёвывался, а небо ещё не освободилось от свинцовых туч, в полуоткрытое окно дохнуло приятной послегрозовой прохладой. Она зябко поёжилась и передёрнула плечами. Утренний свет отчасти поуспокоил её, тем не менее, как она ни старалась взбодриться, непонятное волнение до конца её не покидало. Она чувствовала себя так, как обычно чувствовала перед надвигающейся грозой, когда её сковывал дикий ужас, скорее всего животный страх перед смертью, и она казалась себе просто деревянной куклой.

Ох, уж эти таинственные, зловещие сны, в которых так навязчиво фигурировал чёрный цвет, кто-то, а она слишком хорошо знала, что это не что иное, как дурное предзнаменование. Два года назад к ней во сне явился её старый добрый отец, только не в чёрном пиджаке, а в чёрной потрёпанной рубашке. И что же за этим вскоре последовало? В тот же год он неожиданно слёг от рака лёгких, чтобы уже никогда не встать. А ещё пятью годами раньше ей приснился шустрый глазастый племянник Колька, сестры Клавдии сын, как он лихо катался с крутой горки на огромных чёрных санях. Как она тогда перепугалась! На следующий день рысью помчалась на переговорный пункт, позвонила в город, где жила Клавдия. И услышала вдруг в телефонной трубке тихие всхлипы: несчастный мальчик был раздавлен машиной.

Мнительная Ксения с тех пор стала панически побаиваться своих жутких вещих снов. Кстати, по этому поводу она как-то даже к местному психиатру Орехову, поборов смущение, обращалась. Тот, неопределённо хмыкнув, заглянул в её ярко-синие, с поволокой, глаза, затем заставил вытянуть вперёд руки, постучал слегка по спине, потом, важничая, прогундосил:

— Однако, сударыня, вы, между прочим, экзальтированная особа и романтичная натура. А такие люди, сдаётся мне, как раз-то и склонны, представьте себе, к богатому воображению.

Он помолчал и вдруг как-то неловко засуетился, схватился обеими руками за нос, напрягся, но не удержался и тонко чихнул, словно пропищал где-то котёнок.

— Гм, извиняюсь, проклятый насморк замучил… словом, советую вам на ночь, сударыня, ни в коем случае не читать никаких вредных книжонок, да и жуткими фильмами тоже слишком не перегружайте психику, то есть, поменьше эмоций. А ещё, — сентенциозным тоном продолжал он и опять тоненько чихнул, будто всхлипнул, а потом отвернулся, стоя вполоборота, сухо бросил:

— Вам, сударыня, однако, надо жить активной половой жизнью.

Застенчивая пациентка после его откровенных советов, стыдливо зарделась, как невеста, и потупила голову. Психиатр, возможно, сам того не подозревая, нажал на её больную мозоль. Дело в том, что с некоторых пор, как муж её стал весьма увлекаться водочкой, на половой почве у супругов образовалась довольно внушительная брешь: что-то у Алексея, видимо, разладилось в когда-то могучем организме, и даже когда он, будучи трезвый, подступал к ней с кротким видом, выпрашивая, как собака кость, скупые ласки, то чаще всего, увы, терпел полнейшее фиаско, за что она жестоко поднимала его на смех..Почувствовав резкое охлаждение к мужу, она завела себе к тридцати годам любовника, правда, в связи с этим испытывала чрезвычайное неудобство. Встречались они крайне редко, от силы раза четыре в год, так как живёт он в ста километрах от неё, но дело даже не в этом, просто он был слишком пассивен для того, чтоб, сломя голову, мчаться к ней. Наверное, недостаточно её любил и был чертовски предан своей жёнушке, даром что изменял.

В этот раз, когда приснился ей Алексей в чёрном костюме, Ксения сначала подумала, что, быть может, причиной дурного сна было то, что она вчера на радостях с мужниной зарплаты накупила своей любимой докторской колбасы и, не удержавшись, весьма плотненько поужинала, что с ней редко бывало по той простой причине, что она изо всех сил соблюдала фигуру, так как хотела ещё сильно нравиться представителям противоположного пола. Да ещё, кроме того, пивка на ночь с удовольствием употребила; этот напиток, как ни странно, был вообще её слабостью. Когда она была беременна Дениской, то всё время капризно требовала от мужа, чтобы ей непременно ежедневно покупали три литра пива, мол, ребёнок этого хочет. А ещё она вспомнила, что спала сегодня на левом боку и всю ночь забывала перевернуться. Вот и прокрутилась в мозгу, успокаивала она себя, вся эта глупая чертовщина, как в фильмах ужасов, которые то и дело гоняет их шестнадцатилетний сын.

Уцепившись за эту спасительную мысль, она лениво подошла к зеркалу, прищурилась, покрутилась по привычке, но то, что она там узрела, ещё больше повергло её в дурное настроение. Причиной расстройства были в который уже раз противные морщинки вокруг всё ещё прекрасных неувядаемых лучистых синих глаз, — за это природное её украшение, вероятно, некоторые женщины втайне желали ей смерти, — и у резко очерчённых слегка выпуклых полных губ, и ещё эта мерзкая глубокая складка, по-хозяйски примостившаяся на её пока ещё нежном белокожем миловидном лице, которому недавно уже стукнуло, увы, 40 лет. Возраст, хоть и воспетый великим Бальзаком, но, что ни говори, довольно критический, ибо ты уже твёрдо знаешь, что через какой-то ничтожный миг, называемый десяткой, тебе будет вовсе не тридцать, когда ещё можно, не моргнув глазом, смело врать, что только минуло 25, а целый мерзкий полтинник.

Сорок лет, это когда госпожа старость ещё не пришла, а уже умудрилась кое-где проказница порядком наследить, когда ни с того ни с сего у представительницы прекрасного пола вдруг прорезывается удивительно нежный тонкий голосок и она ещё полна романтических грёз. Кроме чудесных синих глаз, Ксения была ещё и обладательницей холёных пружинистых алебастровых ручек, во всяком случае, такое определение дал влюблённый в неё муж, а он понимал толк в женской красоте.

Созерцая себя в зеркало, она нашла ещё один повод для грусти. Когда вспомнила о своём неблагодарном любовнике, которого ей так и не удалось приручить, и, несмотря на то, что она отдала ему свои лучшие годы, безбожно обманывая ничего не подозревающего мужа, он стал посматривать на неё в последнее время как на примелькавшийся уже, но всё ещё полезный в жизни предмет.

За этими минорными мыслями и застала нашу обаятельную героиню её мать, Пелагея Петровна, рыхлая пожилая женщина, любившая поучать свою дочь. Взглянув на часы, она всплеснула своими пухленькими ручками и громко заохала:

— О — е-ёй, уже девятый час, а ты, девонька, всё у зеркала торчишь! Чай, не невеста! Ну чего ты скукожилась, али раздумала ехать?

С губ Пелагеи Петровны чуть было не слетело бранное словечко, но, взглянув на побледневшее лицо дочери, она тут же прикусила язычок.

Глава вторая

Было уже 31 марта, но весна ещё робела, как стыдливая невеста, прячущаяся от жениха. С моря дул промозглый колючий ветер, так что дочке с матерью приходилось, чтобы спастись от холода, прятать лица в воротники и разговаривать, прикрывая варежкой рот. Ксения недавно перенесла грипп и теперь панически боялась застудить горло. Портовый город, как и обычно в неустойчивый переходный период, был какой — то нахохлённый, взъерошенный и вкупе с нагими мрачно серыми деревьями, с понуро обвисшими ветвями напоминал чем-то ободранную злую кошку. И этот грустный городской колорит ещё больше усугубил меланхоличное настроение Ксении. Наша героиня как-то машинально, словно автомат, покупала шикарные вещи себе, сыну; на Алексея, несмотря на то, что они отоваривались, как всегда, на его зарплату, денег не хватило. Впрочем, он вообще в этом плане был нередко обделён.

— Ну куда ему ходить нарядному, на бал что ли! Работа у него шибко грязная, а на рыбалку и ватник сойдёт, — внушала дочери несколько скуповатая Пелагея Петровна, весьма недолюбливающая непутёвого, по её мнению, зятя, хотя она никогда не отказывалась похлебать его ушицы. Дело в том, что Алексей был заядлым рыбаком, он не только сам ловил, но и с удовольствием готовил для своих домочадцев аппетитные рыбные блюда.

Загрузившись покупками, уместившимися в двух больших сумках, женщины, продрогнув, вскоре отправились на электричке домой. Уже дорогой, подходя к дому, Ксения с недоумением заметила, что их поскрипывающая калитка была почему-то настежь распахнута, и дверь входная тоже была широко открыта. Что это означало? Может, Алексей забыл её притворить? Но это абсурд. Он даже когда пьяный возвращался с работы, то был на удивление щепетилен в таких, казалось бы, мелочах, как закрыть калитку, снять и поставить на положенное место обувь. Бутырина интуитивно чувствовала, что беда-то уже, наверное, как воровка, успела прошмыгнуть в их дом, и что всё-таки они с матерью допустили ошибку, что поехали в город, а надо было быть им здесь начеку и стеречь то грозное нечто, что надвигалось неумолимо тихой сапой.

У неё лихорадочно дрожали руки и ноги, по всему телу пополз прилипчивый страх, а сердце гулко стучало где-то уже у самого горла, вовсю пульсировало в висках, когда она, пошатываясь, ступила на порог. И чуть не споткнулась. У входа, весь как-то скрючившись, лежал Алексей, уткнувшись во влажный от крови пол, так что она сразу не могла разглядеть, что оно сейчас выражало его при жизни добродушное, бесхитростное лицо. Щуплое длинное тело его сейчас было жалким, съёжившимся, он в этот момент напоминал крепко спящего подростка. Голова его покоилась рядом с печкой. На полу расползлась огромная кровавая лужа, залившая ветхие мужнины ботинки, в которых он обычно ходил на работу. Алые пятна были повсюду: на одежде Алексея, на стене, на полу и на столе, словно тут ещё совсем недавно шла какая-то чудовищная схватка, и даже старый проказник кот Кешка, полосатый любимец мужа, на морде которого сейчас было написано удивление, смешанное с любопытством, когда он совсем по-человечьи смотрел на хозяина, лежащего в необычной позе, и тот был перемазан в крови.

Несчастная Ксения, пока ещё владевшая ситуацией, робко перевернула мужа и невольно в ужасе отшатнулась, изо рта у неё вырвались гортанные звуки. Лицо у Алексея было удивленно-глуповатым, точь — в — точь, как на их свадьбе, осенью, семнадцать лет назад. Она с ужасом обнаружила, что он лежал в знакомом чёрном пиджаке, в котором он ей сегодня приснился, она его сразу узнала — странный широкий пиджак из сна.

— О, господи! Может, и это не явь, а навязчивый дурной сон, просто сон, стоит только открыть глаза!

И тут её пронзила, как током, страшная мысль: Дениска! Он ведь ничего ещё не знает про неожиданную смерть отца. Сын, как обычно, проводил каникулы в городе, у сестры Клавдии, и вот-вот должен подъехать, может, даже завтра. «Мальчик такой впечатлительный, его нельзя расстраивать». Тут ей стало по-настоящему дурно; и пол, и потолок, и стулья, и это безжизненное тело со знакомым выражением на лице, застывшее в скрюченной позе, — всё поплыло перед глазами, и она рухнула рядом с покойником.

А тем временем некстати застрявшая в туалете, — подобное с ней частенько случалось в связи с паршивой работой пищеварительного тракта, — ничего не подозревающая Пелагея Петровна наконец-то, кряхтя, выбралась из примитивного дворового сооружения и, одёргивая на ходу юбку, зашла в дом. Она буквально остолбенела и, в страхе вытаращив свои рачьи глаза с выцветшими ресницами, истошно завопила:

— Караул! Люди добрые! Спасите! Убили!

Бедной женщине показалось, что несчастная дочь её мертва, а что зять уже труп — это не произвело на неё особого впечатления, так как дальновидная тёща давно считала его пропащим человеком и всем при случае говорила, что он, де, не жилец. На этой почве у неё с дочерью случались крупные перебранки.

Продолжая голосить и звать соседей на помощь, Пелагея Петровна, несмотря на кровавое зрелище, в силу своей практичной натуры между тем успела выносить мерзкую мыслишку: каким же образом она похоронит сразу два тела, если за душой у неё в настоящее время нет ни копейки. Это одно. А второе, забеспокоилась она, если дом этот, в котором они проживают, записан на имя зятя, то, как же так сделать, чтобы переписать его поскорее на своё имя, чтобы не оказаться на старости лет на улице. Грузная, она бестолково суетилась и громко проклинала зятя, который, по её мнению, так некстати наделал хлопот, да ещё уложил её дочь.

За окном между тем уже стемнело, мерцали одиночные звёзды. Пелагея Петровна стояла в кромешной тьме, и выступающая из черноты картина всё более принимала зловещие очертания. В соседнем доме внезапно резко хлопнула дверь, чертыхаясь, в одном нижнем белье, словно привидение в саване, выскочил во двор пожилой, но ещё крепкий коренастый мужчина Федот Егорович Моисеев. Забавное зрелище представлял он собой: одной рукой он придерживал светлые кальсоны, в другой держал на всякий случай кочергу. Спросонок он абсолютно ничего не понял, подумал, что у Бутыриных приключился пожар, а надо сказать, он ничего на свете так смертельно не боялся, как огня, это был его враг номер один.

Федоту Егоровичу, прозванному за маленький рост Пырсиком, пожар, в силу, видимо, нездоровой психики мерещился постоянно, ему казалось, как языки пламени жадно подлизывают его недавно добротно сколоченный дощатый сарай, в котором размещались по дешевке купленные на рынке шелудивые поросята, он мечтал на этой хрюкающей троице бог знает какими путями разбогатеть.

Убедившись, что добру его со стороны Бутыриных ничего не грозит, Пырсик исключительно ради любопытства отправился в их дом. Там было до того темно, что ни зги не было видно; споткнувшись о порог, Пырсик чуть было не растянулся, но удержался, ухватившись за косяк, и смачно заматерился. С похмелья он совершенно запутался: кого, собственно говоря, надо спасать: то ли бившуюся в истерике Пелагею Петровну, горевавшую больше о самой себе, то ли Алексея, то ли его жену, либо всех вместе сразу. Нащупав выключатель, он набрал полведра воды и для подстраховки всех по очереди окатил, отчего Ксения сразу медленно приподнялась, но, вспомнив, что произошло непоправимое, тупо на всех посмотрела и стала тихо всхлипывать. Пырсик, несмотря на свой почти карликовый рост, обладал громовым голосом, он что есть мочи заорал:

— Заткните свои варежки, мать вашу… может, он ещё живой! «Скорую» надо вызывать и милицию, а не сырость разводить!

Он ещё раз со всего маху зачерпнул ковш воды и с силой вылил на посиневшее и по-прежнему удивленное лицо Алексея, который словно силился произнести следующее:

— И чего вы так, чудаки, всполошились!

Поняв, что никакого толку нет от этих «дур», Пырсик сам живо принялся хлопотать, и вскоре к дому Бутыриных бесшумно подкатила машина с красным крестом, а за ней и милицейская лихо подъехала. Фельдшер, дородная немолодая женщина со скучным прыщеватым лицом и бесцветными тусклыми глазами, на которые свисала прядь жидких жирных волос, с брезгливой миной пощупала руку у Алексея, покачав головой, констатировала смерть.

— Но от чего? — отчаянно воскликнула дрожащим голосом полуживая Ксения

Молоденький милиционер, с острым конопатым лицом, с еле заметным желтоватым пушком над толстой верхней губой, важничая, старательно осматривал каждый угол в доме, затем, высокомерно оглядев всех, выбежал во двор, тщательно обшарил туалет, немного походил вокруг забора, но ничего, похоже, не обнаружил и разочарованно вздохнул. Впрочем, вскоре встрепенулся, когда небрежно перевернул мертвеца. Под ним лежали две пустые полуразбитые бутылки из-под водки. Повертел их в руках, осмотрел рану, откуда натекла кровь, и сделал глубокомысленное заключение:

— Мужчину вашего, по всей вероятности, убили острым предметом, или… — он посмотрел в потолок. — А может, ещё чем-нибудь, словом, в доме произошло убийство. А покойника надо определять в морг, — равнодушно бросил он и проворно повернулся к выходу. За ним, подхватив сумочку, поспешила с недовольным лицом и фельдшер. Ей было очень досадно, что её так некстати оторвали от аппетитного ужина, на который больные торжественно преподнесли ей жирную копчёную курочку.

А между тем от Алексея уже слегка дурно попахивало, что вовсе не удивительно, так как в доме с утра было жарко натоплено. Пелагея Петровна, брезгливо зажав нос, проворно сбегала в сарайчик, принесла ведро с извёсткой, поставила его рядом с телом — это был старинный способ, с помощью которого отгоняли тошнотворный мертвецкий дух.

Пока женщины бестолково суетились, Пырсик, весьма ценивший Алексея за то, что тот был, во-первых, мастеровым мужиком — в их околотке, пожалуй, никто не умел так заправски столярничать — а, во — вторых, если он выпивал, то и Пырсика всегда за компанию приглашал, сам повёз покойника в морг.

Убитую горем Ксению стали терзать загадочные вопросы. Странно, но она в этот момент вовсе не задумывалась над тем, кто и за что убил мужа, кому всегда смирный Алексей мог перейти дорогу; её больше волновало то, почему вдруг жуткий сон перешёл в реальность. Какая-то мистика, а, может, простое совпадение? Но тогда откуда у мужа взялся чёрный костюм, она ему никогда его не покупала, только собиралась это сделать, но всякий раз откладывала из-за других неотложных покупок. Она деревянно двигалась по комнатам, вяло взяла тряпку и принялась машинально стирать пыль с подоконника, как будто чистота в доме была сейчас самой важной заботой.

Мать горестно всплеснула руками, наблюдая за этой странной для данных обстоятельств картиной, покачала косматой головой и посоветовала дочке хорошенько проплакаться, чтоб не тронуться умом. Упрёки в адрес зятя посыпались из неё, как из дырявого мешка.

— Говорила я тебе, девка, как был он непутёвый, так непутёвым и богу душу отдал, — сердито ворчала она, фыркая заложенным носом, — ну да разве тебе в голову вдолбишь это. Почему, спрашивается, бутылка около него валялась? Ясное дело, запил! А ведь лечился! Нет, всё же правильно люди говорят, что на лечёном коне далеко не уедешь. Без царя в голове был покойник, ой, без царя!

Готовая заплакать, дочь с досадой перебила её:

— Ты всегда, мама, предвзято относилась к Алексею! Что он тебе худого сделал? Зачем ты его проклинаешь? Его и так, бедного, убили!

— Да собутыльник его какой-нибудь и укокошил! Знать надо, с кем пить. Ему-то всё одно таперича, а мы — ломай голову, прости господи, за какие шиши хоронить. Много твой муженёк накопил? Вошь на аркане, да клоп в кармане, — не унималась сварливая старуха.

Надо сказать, что Пелагея Петровна привыкла делить всех людей на деловых и хватких и на тех, кто, по её мнению, ни богу свечка, ни чёрту кочерга, а ещё, как она их называла, — ни тень, ни телелень. Невезучим людям, кто за свою жизнь не сумел сколотить даже маленького капитальца, лучше бы не родиться, думала она. К подобным « пентюхам» она причисляла и зятя, и своего покойного мужа, который имел несчастье всю свою жизнь пребывать у своенравной жёнушки под каблуком. Когда в стране началось повальное увлечение бизнесом, на этой волне занесло и Пелагею Петровну? Впрочем, сама она желала лишь командовать, а деньги чтобы сами как-нибудь плыли ей в руки. Как ни старалась сметливая баба, но мужа, который был совершенно не приспособлен к тому, чтобы, как другие вёрткие люди, делать из денег деньги, бизнесменом так и не сделала. Бедный супруг, кроткий, как агнец, по приказанию жены крутился аж на четырёх работах, но вместо состояния заработал язвенную болезнь желудка, перешедшую затем в рак.

Помешанная на мысли, как бы разбогатеть, Пелагея Петровна изобрела на этой почве свою нехитрую философию, разбавленную сплошь пословицами и поговорками: « богатый с рублём, бедный со лбом», «на богатого ворота настежь, на бедного запор», « богатый, как хочет, а бедный, как может», « богатый и в будни пирует, а бедный и в праздник горюет». Разочаровавшись в коммерческих способностях мужа, неугомонная Пелагея Петровна сама засучила рукава, заделавшись в некоторой степени ростовщицей. Вырученные деньги от реализации деревянного дома, доставшегося ей от матери по наследству, она одалживала желающим под бешеные проценты, тем не менее, люди шли к ней, хотя и прекрасно понимали, что изворотливая баба раздевает их донага. Но однажды двое приличных с виду должников надули свою благодетельницу самым бессовестных образом, подсунув ей солидную пачку фальшивых банкнот.

Поняв, что осталась с носом, Пелагея Петровна готова была на себе рвать волосы от горя. Она забегала по всем инстанциям, чтобы поймать жуликов, однако в ходе расследования выяснилась весьма пренеприятнейшая деталь, что и паспорта у них были ненастоящие, словом, пока она охала и ахала, ловких клиентов и след простыл. Впрочем, позорно промотав наследство матери, неудачница, как с дорогим подарком, не хотела ни за что расставаться с мыслью о богатстве и при каждом удобном случае любила делать нравоучения на этот счёт дочери и зятю, считая их вертопрахами.

Вот и сейчас, когда она давала убийственную характеристику несчастному зятю, у Ксении от такой несправедливости брызнули слёзы.

— Ну и память у тебя, мама, как дырявое решето. Забыла, в чьём доме мы живём? Разве не Лёша выстроил его собственными руками? Если б не он, так и прозябала бы в старой халупе.

Всю ночь Ксения проворочалась в холодной постели с открытыми глазами, лишь к утру она забылась. Ей было бесконечно жаль своего простодушного супруга, который, подумать только, не дотянул и до 45. А больше всего ей было обидно за саму себя, за своё постылое одиночество, как бы там ни было, а за мужем она чувствовала себя как за каменной стеной, он всегда нянчился с ней, как с малым дитём, за его крепкую спину она любила прятаться от нудных житейских забот.

У неё было сейчас такое ощущение, что с неё кто-то бесстыжим образом сорвал всю одежду, и она осталась в чём мама родила, куцая и жалкая. Кто теперь, спрашивала она себя, позарится на неё, скучную вдову? Ей прекрасно было известно, что именно женщины при мужьях являют собой вечную загадку для представителей сильного пола, именно перед ними готовы были пасть ниц ловеласы всех времён, а она, чего греха скрывать, всё ещё жаждала бурных приключений на любовной стезе, но с этой мыслью теперь, однако, надо распрощаться.

А между тем положение было архисложное, трагедию никто не ожидал, а потому денег в запасе никаких не было, зарплату Алексея они всю увезли в город. А до получки в редакции районной газеты, где работала Ксения, ещё было далековато. В обед, чего она так панически боялась, приехал от тётки Дениска. Он долго растерянно и удивленно смотрел на мать с бабкой, с удрученными лицами слонявшимися по дому.

— Да что вы, блин, с ума сошли, что ли! — воскликнул он обиженно, усаживаясь за пустой стол, — я голодный с дороги, как волк. А где отец? — спохватился вдруг он.

Мать сделалась белее полотна, заметалась, залилась слезами, потом, закрыв лицо полотенцем, опрометью выбежала на улицу.

— Отец твой вчерась наделал делов, взял и преставился, — Пелагея Петровна как-то театрально всхлипнула.

— Как так преставился? — испуганно вытаращил глаза на бабку Дениска.

— Да вроде как убили его, — нехотя пояснила Пелагея Петровна, почесав хрящеватый пористый нос.

Надо сказать, между Денисом и отцом, как это иногда бывает, сложились довольно прохладные отношения. Алексей нередко укорял жену, что она излишне балует парня, то мокик японский купила ему, когда мальчишке было всего 12 лет, а в последнее время уже и про машину заикаться стала, хотя толком не знала, откуда, собственно, возьмутся у них деньги. Если постоянно не сводили концы с концами. В душе, Ксения это отлично знала, внешне суровый муж, без памяти любил сына, правда, по-мужски, грубовато и неуклюже. Однажды мальчик после купания холодной осенью в озере слёг с сорокаградусной температурой, муж, сразу постаревший, с осунувшимся лицом, лихорадочно бегал ночью по дворам, добывая лекарство, и сам целую неделю, не смыкая глаз, неотлучно находился подле его постели.

«Но где же всё-таки раздобыть денег, не вечно же бедный муж будет в морге!» — мучительно раздумывала между тем Ксения, укоряя себя за излишнюю неповоротливость и непонятную флегматичность, из которой она, как из гипноза, никак не могла выбраться.

Она вдруг подумала о том, что если б, к примеру, вперёд Алексея умерла бы она, то он наверняка бы из-под земли достал нужную сумму и похоронил бы её по-человечески. У неё ещё, правда, оставалась зыбкая надежда на мужнино производство. Надо идти туда, в конце концов не за милостью она обратится, по закону ей просто обязаны беспрекословно выдать нужную похоронную сумму, да и бедный муж, когда у них на стройке кто-то умирал, никогда не увиливал, последние деньги иной раз сдавал.

В бухгалтерии, куда Ксения пришла, сидела женщина невзрачной внешности, но сильно разряжённая во всём белом. Темнокожая, широколицая, с шагреневым лицом, тусклыми навыкате глазами, она была похожа на жабу, обмакнутую в сметане. На просьбу Ксении о деньгах главный бухгалтер с невозмутимым спокойствием стала нудно объяснять, вызывая раздражение у посетительницы.

— Понимаете, если б Алексей умер, пардон, если б его убили, как раз перед получкой, то мы бы наскребли, конечно, а так успели всё до копейки выдать людям. Вы уж извините, — скрипучим голосом добавила она, давая понять, что разговор окончен, и выразительно посмотрела на дверь.

— Ну так соберите со всех понемногу!

Голос у Ксении от обиды, как струна, зазвенел, а ясные глаза потемнели, она едва сдерживала глухое раздражение.

— Понимаете, — монотонно продолжала бухгалтер, — бесполезно, наверное, как пить дать, все в долгах, как в шелках, вы же знаете, мы три месяца не получали, впрочем, ваш муж позавчера вместе с зарплатой получил ещё и премию, два миллиона, разве он вам об этом не сказал?

— Какая ещё премия?

Ксения с силой хлопнула дверью. На улице она немного постояла, с жадностью хватая ртом сырой воздух. Её душили спазмы, она никак не могла сглотнуть подступивший к горлу комок. Эх, жизнь! Мерзкая ты, однако, штука! И тут она вспомнила, что когда-то они с мужем здорово выручили давнишнего его приятеля Серёгу Викентова, он работал в то время заведующим магазином и однажды сильно влип в неприятнейшую историю. Над ним, как дамоклов меч, повисли крупные долги. Тогда они с Алексеем копили деньги ей на шубу, но пришлось, когда Серёга с жалким видом заявился к ним, некоторой суммой пожертвовать ради такого экстренного случая. Люди судачат, что бывший банкрот теперь решительно зажил на широкую ногу. Жена его с шестиклассным образованием сделалась вдруг бизнесменкой, то и дело мотается в Китай, возвращаясь с баулами, как навьюченная лошадь, приторговывает азиатскими шмотками, на которые в России одно время был бешеный спрос, несмотря на их весьма сомнительное качество. Сам хозяин сейчас — директор престижной торговой фирмы.

Но делать нечего, Ксения поплелась к новоявленным бизнесменам. Она робко подошла к шикарному трёхэтажному коттеджу, где проживают супруги Викентовы, и несмело нажала на кнопку звонка. Во двор вразвалку вышел сам хозяин, раздобревший, полысевший, так что она с трудом признала в этом толстяке прежнего мозглявого мужичонку. Он бережно, как сокровище, поддерживал короткими пухлыми бабьими руками солидное брюшко, такое круглое, напоминающее надутый шар, который забыли раздуть. Он сытно рыгнул, видимо только что плотно покушал, и в ответ на её робкую просьбу занять денег ухмыльнулся.

— Кто ж нынче вот так, за здорово живёшь, даст тебе мильён?

Толстяк принялся сверлить её своими похотливыми свиными глазками.

— Да через три месяца я непременно верну, — упавшим голосом пролепетала она.

«Сам, скотина такая, нам только через полгода вернул долг», — вспомнила она, — господи, какая куцая у людей память, особенно, когда делаешь им добро».

Викентов через какое-то мгновение вдруг смягчился:

— Дам я тебе, голубушка, мильон, но только, ягодка моя, под процентики, просто так, понимаешь, мне не резон. Усекла? Интересно, почему твой Лёха ни с того ни с сего взял и скочевряжился! Всё надо мной насмехался, мол, куда это я столько денег гребу. А сам сыграл в ящик, а за душой ни хрена, ко мне вот пришли просить, вот и Викентов пригодился. Есть у меня, конечно, и другой, более приятный для тебя вариантик, — многозначительно добавил он и, понизив голос, облизнулся, окинув её водянистыми глазами. Бутырина, стройная и всё ещё привлекательная, с нежным овалом лица, выразительными васильковыми глазами, пышной соблазнительной грудью, давно сводила с ума падкого до смазливых женщин Викентова. Разумеется, до такой степени, когда подобные тостокожие натуры при всём своём влюблённом состоянии нисколько не теряют аппетита, более того, страсть помогает им то и дело набирать вес. Продолжая пожирать Бутырину поросячьими глазками, Викентов затеял торг:

— Если ты сейчас, моя лапочка, зайдёшь ко мне в дом, супруга, между прочим, отсутствует, то так и быть, забирай свой мильён без процентов… — расщедрился добряк, подмигивая ей. Ксения брезгливо посмотрела на его женоподобное лицо.

— Да я с тобой, козёл, близко с… не сяду!

В отчаянии Ксения совершенно не знала, что ей делать, вдобавок у неё сильно кружилась голова и слегка подкашивались ноги, она почувствовала тошноту, подкатывающуюся к горлу, что, впрочем, не удивительно, третий день во рту у неё не было ни крошки, к тому же она три ночи подряд почти бодрствовала.

— Ну и фотография, должно быть, у меня омерзительная, — с беспокойством подумала она, представляя своё унылое осунувшееся лицо.

Что ж, женщина и в критические минуты остаётся женщиной, особенно если она прекрасна даже в летах, такова её природа.

Когда Ксения вернулась домой, там вовсю уже хозяйничала её младшая сестра Клавдия, которая, кстати, весьма обожала Алексея и в душе сильно завидовала красавице Ксении, что та отхватила такого смирного покладистого работящего мужика, да ещё и понукала им всё время с матерью. « Так и знала, что эти ужасно сварливые бабёнки рано или поздно уложат бедолагу в гроб», — пронеслось у неё в голове, когда она узнала о его смерти. Сёстры обнялись, глаза, что у той, что у другой увлажнились, впрочем, Клавдия полагала, что коварная Ксенька разыгрывает фальшивый спектакль, что сама, небось, хоть сегодня готова, получив долгожданную свободу, вилять хвостом налево и направо.

У младшей сестры была довольно веская причина сильно недолюбливать старшую, просто потому, что Ксению природа наградила всем, чем можно. Правда, она считала себя гораздо умнее заносчивой Ксеньки, а вот насчёт женского обаяния, тут уж природа вовсю отыгралась на ней.

Спрашивается, разве заслужила она такую омерзительную мужиковатую внешность за что даже родная мать её, как только облегчилась её утроба, и дочурка кошачьим писком известила о том, что собственной персоной прибыла на белый свет, приняла её с перепугу бог знает за кого, но только не за девочку, и всё время не скрывала неприязни к невинному созданию. А вот отец, видимо, из жалости, больше обласкивал вниманием невзрачную Клавдию, нежели белокурую и синеокую старшую дочь, считая, что последней и так повезло в жизни. Одноклассники, сговорившись, наградили Клавдию обидной кличкой « дай закурить». Тем не менее, бойкая вёрткая девчонка старалась не давать себя в обиду и при возможности награждала докучливых сверстников крепкими тумаками и подзатыльниками, благо хоть по этой части бог её не обидел.

Впрочем, подобно всем женщинам с убогой внешностью, Клавдия задней мыслью всё же допускала, что она не столь уж и безобразна, что если не полениться и хорошенько к ней приглядеться, то можно заметить и кое-какую привлекательность в ней. Да, она нескладная и угловатая, ну и что с того, зато у неё ноги средней плотности, а кроме того, они у неё гладкие-гладкие, будто отполированные, в то время, как у некоторых её приятельниц, покрыты, как у мужиков, отталкивающей растительностью.

Смуглая, как цыганочка, Клавдия пережила сразу двух своих мужей, которые, крепко попарившись в баньке, уснули и не проснулись. Несмотря на пятилетнюю возрастную дистанцию, младшая сестра постоянно опекала старшую и даже частенько беззлобно отчитывала её, считая неприспособленной к жизни. Вот и сейчас, не успев как следует после разлуки расцеловаться со своей сестрой, она принялась её усердно пилить за то, что она « клуха несчастная» прокараулила бедного мужика, всегда держала его в чёрном теле, стреляла бесстыжими глазками напропалую.

Не обращая на неё внимания, Ксения незаметно проскользнула в небольшую узкую, как купе, спаленку, где царил полумрак. Здесь, в углу, висела любимая её картина « Знойный день», её пять лет назад подарил один знакомый художник. Она вдруг вспомнила слова, произнесённые сегодня бухгалтером, что муж якобы получил на днях премию. А вдруг правда?

На память ей пришёл один эпизод. Несколько лет назад, когда они дурачились, кувыркаясь в постели, и, как нежные любовники, торжественно клялись в вечной верности, он как-то странно на неё посмотрел и, отвернувшись, глухо проговорил:

— Ты только не пугайся, прелесть моя, только я стал почему-то задумываться о смерти. Не знаю, что на меня вдруг накатило, только никак не могу избавиться от чёрных мыслей. Вдруг ни с того, ни с сего умру, и больше всего чего боюсь? Что у тебя не будет ни копейки на мало-мальские мои похороны. Она тогда хотела беззаботно рассмеяться в ответ на его мрачные мысли и обратить всё в шутку, но тут же спрятала улыбку, глядя на его сразу постаревшее осунувшееся лицо и незнакомый отчуждённый взгляд, словно он уже смотрел в потусторонний мир.

— Что за вздор приходит тебе в голову, дурачок? — она ловила его взгляд, думая, что он её просто-напросто разыгрывает.

— Тебе-то, глупенький, не всё ли равно будет, как тебя похоронят, — шутливо добавила она и, как девчонка, вскарабкалась к нему на колени, чтобы отвлечь его от замогильной темы. Однако он, мягко отстраняя её, не меняя тона, возразил:

— Да не во мне дело, а в тебе! Ты будешь на бобах, а люди осудят. Так вот, — в голосе у Алексея прозвучала решимость, и он окинул жену странно посветлевшими глазами, пугая её всё больше и больше, — если у меня когда-нибудь будет нехорошее предчувствие о близкой смерти, то имей в виду, деньги найдёшь вот под этой картиной.

Вздрогнув при воспоминании об этой странной сцене, Ксения взмолилась: « Господи, помоги!» Неверными шагами она подошла к этой картине и стала осторожно приподнимать её. Картина с грохотом полетела на пол, а вместе с ней — она не поверила своим глазам — упал какой-то увесистый бумажный свёрток. Трясущимися руками она развернула его — и вот они, господи, два миллиона, ровно столько, сколько не хватало на похороны. Значит, лихорадочно думала она, Алексей не зря подозревал, что вскоре умрёт? Но кто же его убийца? Ей было абсолютно ясно, что ничего не ясно, что тут кроется какая-то зловещая тайна. Докопается ли она когда-нибудь до неё? Бог весть.

Глава третья

На сельском заброшенном кладбище мимо внимания любопытной траурной процессии не ускользнул тот поразительный факт, что жена Алексея, чьё тело покоилось в хорошо сколоченном гробу, вела себя как-то весьма странно. В глазах людей, привыкших, чтобы всё текло по раз и навсегда установленным правилам, Ксения была чуть ли не преступницей. И хотя не время было для разного рода склок, многие, не стесняясь, громко бранили её. « Сука! Прос… а порядочного мужика и хоть бы слезинку выдавила!»

Совсем посторонние подходили к гробу и скорбно, как полагается, вопили, а Ксения стояла молча, как кукла, и даже для приличия не поплакала. Впрочем, на ней было длинное чёрное платье, которое она одевала, когда провожала в последний путь отца, с глухим воротом, с жёлтой застёжкой на спине. Ксения будто одеревенела, всё время тупо глядела в неопределённую сторону. А когда мужа стали закапывать и уже вырисовывался скорбный бугорок, вдова и вовсе выкинула номер. Как ни в чём не бывало она стала медленно расхаживать по кладбищу, как по музею, словно всё происходящее здесь её никоим образом не касалось, и с интересом изучать чужие надмогильные надписи. Люди, задетые за живое, уже стали показывать на неё пальцем, полагая, что с головой у Бутыриной, должно быть, не в порядке.

На самом же деле моя героиня, если хорошенько вникнуть в её тонкую романтичную натуру, была далеко не каменная женщина. Просто она не хотела соблюдать никаких этикетов, а на чужое мнение в эту минуту ей было глубоко наплевать. Конечно, она могла бы запросто выдавить из себя слезу, но слеза та была бы совершенно искусственной, потому что так уж она была устроена, что горе умела загонять далеко внутрь, а если и плакала, то обычно наедине сама с собой, не иначе. Вообще она всегда жила богатым внутренним миром, не желая туда никого впускать, даже самых близких, там, в своих тайничках, она чувствовала себя полновластной хозяйкой, лепила сюжеты так, как ей хотелось.

То, что люди из похоронной процессии так уж сильно якобы убиваются по её супругу, её не очень-то занимало, она прекрасно знала, что перед ней разыгрывают просто спектакль. Люди, долго не получающие зарплату, — а это в девяностые годы стало повальным явлением по всей России, — просто-напросто хотели есть, а ещё пить, и, глядя в гроб, с удовольствием видели уже поминальный стол.

«Странно, — с тоской размышляла она, разглядывая покосившийся памятник на чьей-то заброшенной могиле, — и почему я раньше не замечала, как Алексей меня крепко и бескорыстно любил. Правильно говорят, что имеем, не храним. Впрочем, а разве я была к нему равнодушна?» По молодости у них, на зависть другим, вообще была безумная любовь, как вихрем, закрутившая обоих. И ей, и ему, пребывавшим в её плену, страшно было даже представить, что чувство это, как захватывающая книга, рано или поздно может иссякнуть. И что тогда? Когда они ещё не были женаты, и отношения их строились исключительно на целомудренной основе, он, как сумасшедший, мчался к ней, — а жил Алексей в другом посёлке, — прямо ночью, лишь только затем, чтобы много раз услышать от неё два вожделенных слова: « Я люблю!» Чудак! На память ей пришёл один эпизод, когда они с мужем как-то хмурым летним днём, взяв с собой пятилетнего сына, отправились на рыбалку. И вдруг небо покрылось внезапно свинцовыми тучами и со страшной силой разразилась гроза; всё кругом сверкало, громыхало, как на войне, мост, по которому они собирались перейти речку, вдруг рухнул, а вода забурлила, превратившись в сплошной мутно-жёлтый поток.

Она задрожала, как осиновый лист, и хотя не была суеверная, подумала, что это не что иное, как светопреставление. Глядя на её бледное, как полотно, перепуганное лицо, муж весело расхохотался, наверное, чтобы её успокоить; одной рукой он крепко прижал к себе хныкающего сынишку, другой бережно подхватил её и по пояс в воде, осторожно ступая, понёс две драгоценные ноши через бушевавшую речку, и в мгновение ока они очутились в безопасном месте. Как маленькая, ухватившись за его крепкую загорелую шею, она, успокоенная, подумала, что муж у неё, как сказочный великан, сильный, надёжный, и ничего на свете с ним не страшно.

А что если это и есть подлинное бабье счастье? Думала она тогда с трепетом. А те изумительные волшебные дни в солнечной Болгарии, в чудесном портовом городе Варне, куда они, когда им было по тридцать лет, поехали по журналистской семейной путёвке, которую она буквально с боем вырвала. Ей показалось странным, что даже там, средь тёплых райских золотых песков, когда, казалось, вся ослепительно яркая сказочная природа и люди были в одинаковом сладостно томительном ожидании счастья, для Алексея вовсе не существовало ни одной женщины, кроме неё. Другие мужчины сплошь и рядом буквально под носом зорко стерегущих жён умудрялись заводить банальные романы, откровенно подтрунивали над ним, считая его неисправимым чудаком. Когда она беззаботно нежила под палящим солнцем своё гибкое тело, наблюдая лениво, как бестолково суетились доверчивые чайки, как, переваливаясь с боку на бок, как утки, двигались кругом пухлозадые потные пожилые тела, как легко порхали почти обнажённые стройные упругие девушки, кокетничая своей молодостью, а главное тем, что можно порядком порастрясти престарелых своих донжуанов, Алексей со счастливой улыбкой мчался к ней. Как робкий любовник он смущённо преподносил жене то огромную охапку дорогих пахучих цветов, то целую корзину с мороженым.

Он где-то всё бегал, хлопотал, выбивал тогда ещё дефицитные билеты на концерты заезжих знаменитостей, а то вдруг как избалованного ребёнка усаживал её на качели, и она стремительно взмывала вверх. Столь трогательное ухаживание его не могли не заметить вездесущие окружающие; какая-то остроносая, с пёстрым кукушечьим лицом пожилая чопорная полячка, не без зависти глядя на красивую синеглазую соседку, с лёгким акцентом уточняла:

— — Это, милочка, ваш жених, или любовник?

— Муж, — буднично поясняла Ксения, и ей становилось почему-то стыдно за чересчур уж раболепную готовность Алексея во всём угадывать её желания.

Постепенно как-то любовь в скучных сереньких буднях с её стороны всё больше хирела, превращаясь просто-напросто в нудную супружескую лямку, да и вообще в её представлении страстно любить будучи в брачных узах по меньшей мере глупо. Любовь — это загадка, это страдания, это мимолётные таинственные встречи. А какая, скажите на милость, тайна между мужем и женой, если она растворилась в кастрюле с борщом! В Алексее с годами она, откровенно говоря, видела покорного бычка, которого при удобном случае можно легко водить на верёвочке.

После похорон к Бутыриным стал, как и ожидалось, захаживать опытный следователь из районной прокуратуры. Когда он первый раз нанёс визит, то примерно часа два всё изучал их дом, тщательно обследовал все ближайшие закоулки. К соседям ходил, дотошно допытывался, не слышали ли они какого-нибудь шума в доме у Бутыриных в тот роковой день, или, быть может, видели, с кем проводил последнее время Алексей. Однако никто ничего толком не знал, и сыщик, собрав ближайших родственников покойного, поочерёдно задавал им один и тот же вопрос: где они тогда находились? Когда вдова скупо пояснила, что они с матерью ездили в город, а сын в это время гостил у тётки и что в доме был только кот Кешка, следователь, задержав на ней свой взгляд, почему-то очень смутился. Затем он решительно встал и направился к выходу, но потом передумал и вновь сел, стараясь поймать взгляд Ксении, отчего щёки её стали пунцовыми, и она, нарочно зевнув, отвернулась.

— А признайтесь, вы, наверное, не очень хорошо с мужем жили?

Она насмешливо посмотрела на него сверху вниз и ехидно спросила:

— А это тоже к делу относится? Может, ещё вам нужно знать, как мы спали?

— Знаете, у меня глаз намётанный, всё-таки вы жили скверно, — не обращая внимания на её насмешливый тон, продолжал он, — около него обнаружили бутылку, тут логика, по — моему, проста, человек он был пьющий, а раз пьющий, то в семье, видимо, были раздоры.

— Ваше дело искать убийцу, а не разводить тут философию! Да только кишка тонка у вас, сыщиков, вряд ли отыщите, — сердито отрезала вдова и демонстративно повернулась к нему спиной, давая понять, чтобы гость как можно скорее убирался из дому. Однако следователь, нисколько не смущаясь, поудобнее сел и на сей раз обратился к Пелагее Петровне:

— Не припомните, кто-нибудь угрожал вашему зятю и вообще были ли у него враги? Ну, может, он крупно накануне с кем-то поссорился?

— Да кому он, прости господи, нужен! — пренебрежительно отозвалась с кухни, гремя посудой, Пелагея Петровна, — это богатеньких у нас подстреливают, как бешеных собак, — добавила она, поджимая губы, — а наш гол, как сокол, простой работяга! Не пара был моей дочке, ой, не пара, она, дурёха, могла бы выгодную партию сделать, так нет же потеряла голову от этого голоштанника. А водочку он, гражданин следователь, шибко уважал, вы это себе пометьте.

— Мама, при чём здесь это! — недовольно поморщилась дочь, — во-первых, в последнее время Алексей ни капли в рот не брал, а что бутылка валялась, то, может, как раз она не его. А, во-вторых, извините, уже десятый час, а мне завтра рано вставать.

Она опять притворно зевнула и, плавно покачивая крутыми бёдрами, направилась, не попрощавшись с гостем, в маленькую комнату.

— Господи, какой самоуверенный хлыщ, а глазами меня так и буравил, — с неприязнью подумала она, ворочаясь на холодной постели.

Шли дни, а между тем дело об убийстве совершенно не продвигалось ни на йоту, несмотря на то, что следователь Дмитрий Кустов считался одним из лучших специалистов в крае. Правда, он не сидел, сложа руки, а буквально за несколько дней обошёл всё село в поисках хоть какой-то зацепки, попутно наводил нужные справки о том, как жил в последнее время Алексей. Там, где Бутырин работал, ему дали весьма положительную характеристику, что он нрава довольно-таки миролюбивого, ни с кем никогда не ссорился, старался держаться в стороне от скандалов и драк, и что теперь такому путёвому механику очень трудно найти подходящую замену. Соседи взахлёб хвалили его.

— Итак, что мы имеем в нашем арсенале? — с досадой на себя подытоживал, сидя в своём кабинете, Кустов, и заносил в блокнот по привычке кое-какие пометки. — Да ровным счётом ничего. Жил себе потихоньку добродушный человек, добросовестно работал на производстве, вкалывал на семью, никого не трогал и, по всей вероятности, безумно обожал свою красавицу жену. Впрочем, как не любить такую шикарную женщину! Будь я на его месте… — он представил на миг Ксению. — До чего чертовски хороша эта Бутырина! Какие у неё изящные манеры, а глаза просто колдовские, способные свести с ума, как два озерца, удивительные глаза, господи, да в них утонуть можно! Я за свои сорок лет ни у кого ещё не встречал подобных глаз. Представляю, сколько мужиков у её ног стелились. И потом эти чудные ямочки на щеках, да и вся она, такая грациозная и наверняка сексуальная. Любопытно, сколько ей лет? Судя по сыну, сорок, пожалуй, будет, но как моложава… чёрт побери, не хватало мне отвлекаться на баб! Хотя, чем чёрт не шутит, может, в красоте этой женщины, её неземных глаз как раз-то собака зарыта. А что, если у неё есть любовник, который и убрал хладнокровно мужа с дороги. Банальный треугольник. Вполне возможно, что она сама об этом ничего не подозревала.

Мне надо узнать первым долгом, кто увивался за этой заносчивой особой в последнее время? А в том, что у неё есть любовник, нет никакого сомнения. Словом, пока что в моём досье, чёрт побери, нет ничего, кроме дурацких рассуждений. Да, упустил одну любопытную детальку. По всему видно, что сварливая и недалёкая тёща страшно недолюбливала зятя, у неё даже к мёртвому какая-то паталогическая ненависть, чего, впрочем, она и не скрывает. Ясно, как день, что несчастный мужик был у обеих баб под каблуком. Но скажите на милость, есть ли в мире тёщи, питающие любовь к мужьям своих дочерей! А что если это она отправила ненавистного зятька своего на тот свет? Кустов даже рассмеялся при этой мысли. — Придёт же такое в голову! Не могла же она, чёрт побери, разорваться на две половины, если точно установлено, что в тот момент отлучалась в город.

Дмитрий был чрезвычайно зол на самого себя: за месяц не добыть существенных улик! Такого в его практике ещё не бывало. Он знал, что было бы намного проще расследовать дело, если б тут явно пахло ограблением. Однако в доме у Бутыриных не пропало ни одной даже мелкой вещицы. Во всяком случае, так утверждали мать и дочь, а какой им смысл врать?

Через неделю в дверь к нему кто-то по-мышиному поскрёбся. На пороге стоял мозглявый мужичонка, без возраста, с испитым лицом, кирпичного цвета, был он в каком-то ветхом не то балахоне, не то в пиджаке, не то в женской кофтёнке. Это был бомж по прозвищу Культя, впрочем, руки и ноги у него были на месте. А прозвали его так за то, что когда он клянчил милостыню, то притворялся, будто у него нет одной ноги. Культя нерешительно, бочком, прошёл в кабинет следователя, запыхтел, как старый паровоз, вытащил из карманов своего зипуна тощие сморщённые руки, растопырил очень тонкие, как клешни у краба, пальцы, деловито покашливая, снял с себя не то шапку, не то платок, что-то рыжее, лохматое. Высморкавшись в маленький, как у ребёнка, сухонький кулачок, он козлиным голоском протянул, отступая на всякий случай от Кустова на несколько шагов:

— Слыхал я, гражданин следователь, что Лёху Бутырина укокошили, так щас хочу вам сообщить кое-чего, авось, пригодится, только, чур, не выдавайте, что от меня информация.

Культя боязливо оглянулся, мелко хихикнул и без приглашения плюхнулся в старое кресло, которое по слухам стоит здесь уже лет 40. Кустов с отвращением поморщился: мужичонка издавал такие ароматы, что впору противогаз одевать. Культя, ободрённый что ему не указали на дверь, пожевал беззубым ртом, показывая мерзкие гнилые обломки, и с воодушевлением начал свой рассказ.

— Я, гражданин, товарищ следователь, иногда хожу рыбку удить, ёли — мотали, на одних бутылках нынче особо не разжиреешь. А мне питаться надо, как его… меню особое, доктора чахотку признали, наверное, скоро к едрене-фене лапти откину, да вы не шарахайтесь от меня, у меня покуда закрытая форма-то. — Культя замигал водянистыми глазками, тщетно пытаясь выдавить слезу.

— Гражданин, ближе к делу! — Дмитрий нетерпеливо забарабанил пальцами по столу, еле сдерживая желание выпихнуть сего одиозного субъекта в шею.

— Да я и так, гражданин, товарищ следователь, к делу перехожу, — невозмутимо продолжал посетитель, приходя в хорошее расположение духа. Он почесал затылок, закинул ногу за ногу. — Так вот, жрать было нечего, в рот мне сигарету, пошёл я на речку подцепить какую-нибудь дохлую рыбёшку к едрене-фене. Только хотел со своими манатками под мостом примоститься, глядь, а моё коронное место занято. Двое мужиков стоят, калякают. В одном я признал, кого бы вы думали? Лёху Бутырина.

Культя торжествующе посмотрел собачьим взглядом снизу вверх на бесстрастно глядевшего на него Дмитрия.

— Другого я вначале не разглядел, а потом, в рот мне сигарету, признал. С ним был Денисов Николай, вот кто! — Культя издал дребезжащий смешок. Поперхнувшись, выматерился, в груди у него всё время, как в кипящем котле, что-то булькало, клокотало, а в горле певуче переливалась мокрота.

Кустов опасливо отодвинулся подальше. « Не хватало мне от этого дурно пахнущего субъекта ещё чахотку подцепить, однако, этот шельмец, видимо, мне пригодится», — подумал он и строго взглянул на мужика.

— Ну и что с того, что вы видели Бутырина на рыбалке?

Ёрзая в кресле, гость поднял вверх прокуренный указательный палец и торжествующе заключил:

— А то! День-то какой был? Как раз тогда Лёха и в ящик сыграл, к едрене-фене. И ещё я слыхал тогда на берегу, что Лёха с Николаем не сколько рыбу ловили. сколько собачились. В рот мне сигарету, если вру. Сцепились рыбаки между собой, как две шавки, особенно Лёха шибко ругался, гадом буду, если брешу, я, грешным делом, подумал, что мордобой щас будет и попятился оттуда, что б меня ненароком не зашибили.

— Что ж, — подумал явно заинтересованный Дмитрий, — если данный субъект не заливает, то информация эта весьма полезная.

Он решительно поднялся, намереваясь сейчас же идти к Денисову, не обращая внимания на чего-то выжидавшего Культю, глаза у которого тотчас плутовато забегали.

— — Постойте, маненько, я, гражданин, товарищ следователь, — начал с придыханием Культя, — зарплату, ёли-мотали, как вы, не получаю. Чё я, в рот мне сигарету, зря, как её, инергию тратил! За моё сообщеньице, я так кумекаю, вознагражденьице полагается.

Впервые столкнувшись с подобным нахальным вымогательством, Кустов чертыхнулся, но, чтобы избавиться от навязчивого гостя, он торопливо порылся в своих карманах и со вздохом протянул повеселевшему сразу Культе пятидесятитысячную купюру. Тот, ожидавший награду в два раза меньше, радостно напялил свой причудливой формы головной убор, стал рассыпаться в благодарностях, затем с достоинством удалился.

Прежде, чем заняться Денисовым, Дмитрий решил проверить ещё раз обстановку у Бутыриных. В этот раз дома была одна Пелагея Петровна. А Ксения, которую он страшно хотел увидеть, задерживалась ещё на работе. Пока он её терпеливо ждал, Пелагея Петровна, у которой ещё в первый его визит созрели кое-какие дальние виды на него, уселась рядом и затянула старую песню о том, какую приличную партию могла в своё время сделать её дочка, если б не охмурил её ничтожный человек.

— А Ксенька моя как-никак университет кончила, такие невесты на дороге не валяются, — похвасталась она и добавила с огорчением, — нет, не пара был ей покойник. Ой, не пара, прости господи. Давайте я вам чайку налью, сами-то женаты, али как?

Дмитрий неопределённо хмыкнул, затем хотел перевести разговор снова на Алексея, однако бесцеремонная хозяйка перебила его:

— Щас все хорошие мужики за жёнами, а посмотришь на иную, тьфу, ни спереди, ни сзади, один форс глупый, а муж — король. Такого бы мужика путёвого моей Ксеньке, уж её-то с жёнами ихними, пигалицами, никак не сравнишь. — Пелагея Петровна умолкла, украдкой рассматривая Дмитрия, которому, откровенно говоря, непонятна была её тирада. Тем не менее, насчёт Ксении, которую ему просто смертельно захотелось сию минуту увидеть, он был вполне согласен, что она действительно птица высокого полёта.

Наконец пришла раскрасневшаяся от быстрой ходьбы Ксения. Не ожидавшая Кустова, она немного смутилась, но потом, едва кивнув ему, скрылась в комнате сына, тот в это время уныло корпел над сочинением.

«Чего опять притащился этот чванливый гусак?» Ксения пыталась сдержать закипавшее в ней раздражение, что, впрочем, у неё плохо получалось. « Господи, всё вынюхивает чего-то, а ведь, как пить дать, не найдёт всё равно убийцу, только нервы проклятый ищейка все вымотает!»

Кустов вёл себя с ней с учтивой любезностью. Он довольно корректно обратился к ней с вопросом:

— Вы припомните, пожалуйста, какие отношения у вашего мужа были с Денисовым?

Она удивленно пожала плечами.

— Да вроде бы никаких!

— Понимаете, это очень важно, — настаивал Кустов, и только сейчас она с удивлением разглядела, что следователь, пожалуй, недурён собой. Волевой подбородок, глаза большие, выразительные, несколько грустные, губы яркие, как у накрашенной женщины, и никакого животика, какие распускают обычно многие мужчины в его возрасте. Он, правда, был небрежно выбрит, но это ему даже шло, самое главное, что Кустов был высокого роста, что ассоциировалось с её покойным мужем, а ей не импонировали мелкие мужчины. Был он чуть-чуть сутуловат, однако это его нисколько не портило, наоборот придавало мужественность его облику. Она отметила его орлиный нос и необыкновенно красивые бархатистые, тёмные, дугой, будто нарисованные брови, заострила внимание на крупных геркулёсовских руках, и внутри у неё что-то сладко заныло. Но она не подала виду, что её заинтересовала его внешность, и как можно безразличнее смотрела на него, прикидывая, сколько же ему лет. « Если тридцать пять, то он младше меня. Женат ли он, а может, вдруг холост… нет, такие интересные мужчины, как правило, свободными не бывают, хотя всё может быть… вдруг его жена умерла! Нет, наверное, ему все сорок, у глаз гусиные лапки и у рта крупная складка.»

«Господи, — опомнилась она, — а мне-то какое дело, да, но

почему он буквально пожирает меня глазами?» Последняя деталь чрезвычайно тешила её самолюбие.

Тут со свойственной ей непринуждённостью вмешалась зорко следившая за ними Пелагея Петровна.

— Как так, никаких отношений! Ты, девка, поди, запамятовала! Сколько раз они, голубчики, водку вместе лакали!

Ксения вспыхнула, как спичка: « Господи, как матери в самом деле не стыдно! Бедный Лёша, ему и мёртвому нет от неё покоя!»

А тем временем сын, вслушиваясь в разговор взрослых, оторвавшись от тетради, тоже подал свой голос.

— Мама, — напомнил он, — а помнишь, к нам приходил ещё в прошлом году дядя Коля, и отец дал ему взаймы денег? Потом папка всё ворчал, что он долго не возвращает долг. Припомни-ка!

Ксения порылась в памяти и подтвердила сказанное сыном.

— Алексей, кажется, ему 50 тысяч одолжил, он нам их так и не отдал. Вообще, вы знаете, мой муж был кроткий, как голубь. У него была характерная черта — не жалеть, извините за каламбур, ни черта для чужих людей. Я его часто за это пилила, иногда сами сидим на мели, а он последнее отдаёт.

Направляясь к Денисову, жившему через дом от Бутыриных, заметно повеселевший Кустов тихонько насвистывал. «Кажется, кое-что забрезжило на горизонте, хотя выводы делать рановато», — думал он. Через некоторое время он постучал в дверь к Денисовым, представляя, как хозяин, должно быть, растеряется, и совсем тёпленького его нетрудно, пожалуй, будет припереть к стенке.

Дверь тихо скрипнула и с недовольным видом вышла, зевая во весь рот, жена Николая. К удивлению Дмитрия, была она совсем пожилая, почти старуха, но ещё грудастая. Сморщённое лицо у неё было вдобавок ещё изрыто оспой, точно в неё в упор выстрелили дробью; она была в грязном застиранном платке, в рваных тапочках на босу ногу. Колючие маленькие глазки хозяйки недоброжелательно шарили по лицу гостя, а нависшие косматые седые брови делали её совсем похожей на бабу — ягу. Злые языки утверждали, что жена Николая была вовсе не на 10 лет старше мужа, как она всем говорила, а на целых 20, и что живёт он с ней исключительно по той причине, что негде жить. На вопрос Кустова, где Николай, она сердито пробурчала:

— Не знаю, где черти его носют!

По её словам, он исчез в тот же день, когда Алексей был обнаружен мёртвым. Что это? Простое совпадение? Или нечто большее? Гадал Дмитрий.

— Да он и раньше пропадал, — равнодушно бросила Денисова, — я в милицию, дура, прежде заявляла. А он пропьётся и с бесстыжими зенками и, прости меня господи, голыми му… ми приходит.

— « От такой жены поневоле сбежишь». — Дмитрию было досадно, что предстояли нудные хлопоты, связанные с поиском Николая, где, как ему казалось, и была зарыта собака.

«Чёрт знает, где он есть, коли даже жене родной неизвестно его местопребывание. А тот плюгавый пьянчужка, выходит, не зря болтал, что видел Алексея с соседом… удивительно, что Бутырина сегодня вроде как потеплела ко мне, или мне показалось?»

Он опять поймал себя на мысли, что ужасно хотел бы увидеть ещё раз Бутырину. И не по делу, как обычно, а просто так, чтобы заглянуть в её глубокие, как озера, редчайшие синие глаза, счастливчик муж мог каждый день ими любоваться. « А мать у неё настоящая змеюка, не дай бог такую тёщу! Лучше сразу петлю на шею».

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

После смерти зятя практичная Пелагея Петровна только и занималась тем, что чуть ли не каждый день назойливо внушала своей « дурёхе бестолковой», что надо немедленно бежать к нотариусу и переписывать дом на своё имя. Как будто его куда-то на подъёмном кране собирались утащить.

— Досидишься ты, девка, прозеваешь дом, как пить дать, прозеваешь! Ну что уши растопырила? Будешь потом по судам таскаться, — пилила она дочку, на что та, занятая грустными мыслями, никак не реагировала. Да и вообще как-то незаметно в последнее время мать и сын отошли на задний план. Ей уже без мужа, которого она похоронила как во сне, становилось тоскливо и скучно. Теперь рядом с ней не было безотказного добродушного человека, перед которым ей необычайно нравилось превращаться в хорошенького капризного ребёнка.

Алексей к ней неожиданно вдруг явился во сне. Снилось ей, будто они переехали жить в какое-то причудливое незнакомое место. Во сне она, кстати, всегда куда-то переезжала, в какие-то диковинные экзотические края, и переезды эти почему-то непременно сопровождались счастливым плачем. В этот раз она как будто очутилась на высоких крутых горах, а внизу была чудовищная бездна. Она с трепетом туда заглянула, похолодела и от страха зажмурилась. Потом стала вдруг стремительно падать, вместе с ней покатились вдруг камни, она с ужасом почувствовала, что спасения нет. И тут вдруг Алексей откуда-то сверху протянул ей с улыбкой свою крепкую руку, легко, легко, как пёрышко, потянул к себе и буквально вырвал её уже из пропасти. А потом они мирно сидели вдвоём на берегу какого-то живописного широкого озера и, как в молодости, беззаботно дурачились. Она изо всех сил резвилась, как молоденькая козочка, то и дело прыгала на него, стараясь свалить, а он, снисходительно улыбаясь, притворно ловил её и заключал в свои нежные объятья.

— Не очень-то ты, малышка, обо мне горюешь, — обидчиво бросил он ей, и на подбородке у него явственно обозначилась небольшая знакомая ямочка, которая её всегда приводила в восторг.

— Ну что ты, Лёша! — виновато утешала она и потянула шаловливо его за ухо, поглаживая русые волнистые волосы. — С чего ты, дурачок, взял? Что не плачу? Да? Но это ровным счётом ничего не означает. Разве ты не знаешь, что я и раньше была не слезливой. Просто я думаю, что твоя неожиданная странная смерть — это кошмарный сон. Не более того, — оправдывалась она смущённо и нехотя пояснила, — вроде ты уехал в командировку, и сейчас далеко — далеко.

— А вот если б твой драгоценный хахаль умер, ты бы, наверное,

оплакивала его день и ночь напролёт, — обиженно высказывал он и отвернулся, хмуро глядя в сторону. Она оторопела:

— Разве ты знал, что у меня был любовник?

— Я что, слепец, по-твоему? Ты ведь с ним переписывалась,

ничуть не заботясь о том, что его пылкие послания я случайно могу обнаружить.

— И ты знал и молчал!

Краска стыда залила её лицо, но вскоре она утешилась мыслью, что это только сон и что не перед кем ей, собственно, отчитываться за своё бурное прошлое. Она скептически усмехнулась, не хватало ещё краснеть перед призраком!

— Ты думаешь, это сон и что я — только жалкая тень? — он как будто прочитал её мысли. — Вот сейчас, — оживлённо сказал он, и голос его при этом, как струна, странно зазвенел, — я тебе докажу, что я вовсе не призрак, что безумно люблю тебя по — прежнему, и никогда, ты слышишь, никогда, не избавишься от моей сумасшедшей любви.

Она выжидательно с замирающим сердцем следила за ним. Не было никакого испуга, а было только жутко любопытно, что же он намерен делать дальше? А он между тем очень — очень нежно, как в первые дни после свадьбы, притянул её к себе и стал торопливо, словно боясь, что она исчезнет, осыпать её лицо жаркими поцелуями. Он как-будто воровал их, потому что то и дело оглядывался. Губы у него были мягкие, сладковато-горьковатые, требовательные, и если раньше он с ней вёл себя как целомудренный юноша, деликатно, даже в постели, теперь стал неузнаваем. Она чувствовала, что в нём кипела бурная страсть, да и её саму вдруг охватила жаркая истома. В страстном порыве нетерпеливо срывал он с неё тонкое кружевное бельё, а она в свою очередь торопливо помогала ему раздеться, а когда они вдруг остались в чём мать родила, то яростно налетели друг на друга, как два голодных зверя. Ей было чрезвычайно хорошо, как никогда раньше ни с самим Алексеем, ни с любовником. Наконец-то она узнала, что такое вообще иметь мужчину. Странно только, что случилось это во сне.

— Но почему ты раньше так не делал? — лепетала она, когда их жаркие дыхания слились в одно. Она холодела от мысли, что чудное видение это, как и сама волшебная ночь, вскоре уйдут в небытие.

— Ты не хотел, чтобы я познала наслаждение? — допытывалась она с беспокойным любопытством.

— Ты сама, милая, в первую очередь не хотела меня по — настоящему, — печально упрекал он её, когда они, утомлённые после любовных оргий, умиротворённо отдыхали на влажном горячем золотистом песке.

Но вот через некоторое время он стал как-то постепенно таять, превращаясь в сгусток тумана, и когда его грустное лицо совсем уже начало стираться, она успела вслед ему с надеждой крикнуть:

— Мы ещё увидимся?

Он ей ласково кивнул, но тут она вдруг почувствовала, что сейчас вот-вот задохнётся, и открыла глаза. И что же? Проказник Кешка по-хозяйски расположился на её шее и, как мужик, звучно храпел. Она осторожно сняла своего лохматого любимца. Ксения вспомнила про свой чудный сон и весьма смутилась, беспокойно ёрзая на кровати. Ей показалось, что как-будто чего-то не хватает на ней, ощупав себя всю, она крайне удивилась. Она была совершенно нагая, хотя она прекрасно помнила, что ложилась спать в нижнем белье, вообще у неё не было привычки ложиться голой, как это делают другие женщины.

Она воровато оглянулась на дверь, прикрыла грудь одеялом, быстро соскользнула с кровати и увидела, к своему изумлению, что бельё её как попало разбросано на полу. « Странно, очень странно», — повторяла она про себя, глядя на этот страшный беспорядок, и вспомнила, задыхаясь от счастья, как она с мужем во сне занималась любовью. Теперь у неё, по крайней мере, была маленькая тайна, которую она не хотела никому открывать, а хранила трепетно в себе, как бесценное сокровище. Ксения, как кошечка, сладко потянулась, прижмурившись от брызнувшего через щель в шторах яркого утреннего света, и с грустной усмешкой подошла к зеркалу, чтобы сделать окончательную ревизию, какую злую шутку сыграли с нею годы. Она покосилась на своего поблекшего противника, который со злорадством выдал её правдивое унылое отражение, повергшее её в неописуемый ужас, словно она встретилась с самим сатаной. Эти мелкие предательские морщинки, избороздившие лоб и подбородок, подкрались к ней внезапно, видимо, со смертью Алексея.

— Всё-таки, — подумала она, — пора, моя дорогая, сходить на могилку!

В последний раз она проведала её в прошлом месяце. С нетерпением дождалась она субботы и, принарядившись, подкрасившись, словно отправлялась на любовное свидание, пошла на кладбище пешком. Приют для усопших находился неподалеку от их дома, через три переулка, но дорога была сплошь в выбоинах, и она с запоздалым сожалением подумала, что зря потащилась в новеньких туфлях, на высоких каблуках.

Был ясный майский день, она ещё издали уловила сладковато-приторный запах приодевшихся деревьев. Ощутив спазмы в горле, Ксения несмело толкнула маленькую, точно игрушечную калитку и по извилистой тропинке направилась в обиталище мёртвых. Безбрежное небо в этот день было синее-синее, а солнце лучезарное, казалось, природа ненасытно упивалась своей жизнерадостностью, отовсюду доносилось беззаботное щебетанье разных пташек, которым было совершенно безразлично, что кружат они в очень скорбном месте. А жизнь-то продолжается, а жизнь — прекрасная штука! Ликовала бесстыдно природа. Ксения, охваченная грустными мыслями, медленно-медленно, словно несла с собой тяжёлый груз, щла по тропинке, змейкой вьющейся среди могил, равнодушно скользя взглядом по чужим бугоркам.

— Но что такое смерть? — в который раз задавала она себе этот неподдающийся вопрос. И что это обозначает — человека нет? Вот вечная загадка, которую, может в наказание подбросила человечеству жизнь. Нет её мужа, но ведь во сне он приходил. Значит, он всё-таки есть. Допустим, он лежит неподвижно в своей могиле, значит, он всё-таки есть, просто засыпан землёй и не участвует в этой суетной жизни. Полная скорбных раздумий, Ксения храбро приближалась к родному бугорку. Если б кто-нибудь раньше сказал ей, что наступит момент, когда она совершенно спокойно, в полном одиночестве, героически будет бродить среди могил, всё равно как по многолюдной улице, она, трусливая от природы, посчитала бы такого человека почти сумасшедшим. С детства, начитавшись страшных сказок про вампиров и мертвецов, она до смерти боялась покойников. Странно, но теперь ей здесь, среди усопших, было куда спокойнее, чем среди живых. Где-то она читала, что от могилы, где скрыт близкий человек, исходят вроде бы какие-то благотворные импульсы, вернее, флюиды, как знать, может, правда.

Долго, как изваяние, стояла она, не шелохнувшись, на могиле мужа и всё к чему-то прислушивалась. Ей казалось, что Алексей исподтишка за ней наблюдает. Бугорок, где покоился её супруг, как-то сиротливо съёжился, а ёлочки скрючились, наверное, оттого, что она их не поливала. Примитивный памятник, наспех сколоченный, вообще свернулся жалко на бок, словно поверженное бурей дерево. И в который уже раз она вяло подумала о том, что надо бы мраморный заказать и тут же спохватывалась, оправдывалась, что как-нибудь потом, что сейчас всё равно денег нет. Да и не всё ли равно ему теперь?

Она вспомнила, как они часто, как только поженились, беседовали о смерти, которая тогда казалась им чем-то нереальным, во всяком случае, к ним не имеющем никакого отношения. Они наивно верили, что кому — кому, а им эта мерзкая штучка ни в коем случае не грозит.

Вообще, как ни крути, а всё же весьма туманны эти странные понятия: жизнь и смерть. Впрочем, жизнь в её представлении, это не что иное, как затянувшийся спектакль, а для кого-то, возможно, и забавный водевиль, где наперёд распределены абсолютно все роли. Со смертью сложнее. Ксения никак не могла взять в толк, что такое ничего. Да и жизнь, откуда она, собственно, взялась, какая умная голова может дать чёткий ответ на этот таинственный вопрос?

Самое главное, сколько она помнит себя, она мучится над понятием « ничего». В самом деле, когда не было жизни, но было « ничего», но чем-то это « ничего» всё равно должно быть обозначено? Если было только пространство, то это уже не « ничего», а « что-то». А что, любопытно было, когда не было даже пространства? Бездна? Пылинка? Но и они ведь откуда-то взялись? Если из «начала», то что это такое «начало»? И что было до «начала»? От этих мыслей ей стало невыносимо дурно, голова у неё, закружилась и стала какой-то пустой, как выпотрошенная рыба.

А вообще, в который раз задавала Ксения себе один и тот же вопрос, какой смысл копаться во всём этом нелепом хаосе? Для неё сейчас есть только одна истина: жил близкий человек, любил, смеялся, радовался жизни, думал, как и она сейчас, о смерти, и вот что от него осталось. Ничтожный бугорок. Эта мысль давила её всё сильнее, как давит гиря, привязанная к ногам.

Глава пятая

Жизнь у Ксении Бутыриной, чего она не ожидала, стала как-то странным образом раздваиваться после той пылкой шальной ночи, когда приснился ей Алексей. Дело дошло до того, что ночью она уже не могла принадлежать самой себе. Погружаясь в сон, она окунулась в иной мир, с другими измерениями и ценностями, там, в этом иллюзорном мире, она не была одинока, с ней был добрый живой Алексей. Всякий раз в предвкушении неземного сладостного счастья она с замирающим сердцем дожидалась ночи, как ждёт путник в знойной пустыне желанный родник, чтобы утолить жажду. Сонная жизнь, в которой они с мужем так нежно и трепетно занимались любовью, как никогда прежде, её не только устраивала, она уже, как хищница, ощущала в себе животную потребность чувствовать тепло мужа, его ищущих сильных рук, всё его упругое худощавое тело. А что, если он к ней больше не придёт? Эта мысль повергала её в панику, она катастрофически боялась, что этот хрупкий, как хрустальная ваза, искусственный мир любви вдруг рухнет, и она потеряет мужа, её единственную опору, во второй раз и окончательно.

Как ни странно, но Алексей теперь приходил в её сон совсем непринуждённо, по-свойски, по-хозяйски, где-то раза два в неделю, и жадно, но с присущим ему тактом требовал от неё раскованной любви. Эта его необузданная сумасшедшая страсть, его смелые любовные упражнения, отличающиеся всякий раз новизной и трепетной нежностью, о которых при жизни он постеснялся бы и заикнуться, приводили её одновременно и в недоумение, и в восторг. Безумные эротические сны, доводившие прежде несколько фригидную Ксению до чудного экстаза, и радовали её, и утомляли. Она блаженствовала, была на седьмом небе от счастья, самое главное, в ней проснулась наконец-то женщина. Словом, чаша любви её была наполнена доверху и, поглощённая новой стороной жизни, она, как ни странно, отодвинула на задний план всё реже всплываемую мысль о том, от чьих, собственно, рук погиб Алексей. Её это уже мало занимало, как и то, что она неожиданно нашла под картиной деньги, пригодившиеся на похороны, хотя тут, видимо, без какой-то мистики не обошлось. Нашла и нашла, подумаешь, разве мало в этом бренном мире совпадений!

Между тем, только слепой не заметил бы явных изменений во внешнем облике этой сорокалетней женщины, которая при всём её старании тщательно маскировать их ультрасовременными косметическими средствами, была бессильна совладать с ними. Во-первых, она катастрофически худела, и худоба эта имела ярко выраженный нездоровый характер, чего, конечно же, не могли не заметить проницательные сельские кумушки. Щёки у Ксении, увы, слегка обвисли, отчего лицо её приняло скорбно-жалкое выражение, а вокруг всё ещё прекрасных глаз, к её огорчению, начала шелушиться тонкая сухая кожа, вследствие чего обозначились мелкие морщинки. Кроме того, у неё сильно заострился нос, а талия стала почти что осиная, что, разумеется, было бы весьма эффектно, если бы при этом грудь оставалась упругой, на самом деле груди стали чем-то напоминать несколько вялые груши. Одним словом, она подурнела, и злые языки уже начали чесаться, чтобы высказать удовлетворение по этому поводу.

Расстроенная Ксения ясно понимала, что так резко худеть в её возрасте очень опасно, а потому надо было во что бы то ни стало принимать радикальные меры и возвратить всё на круги своя. А что, как не сонная любовь, её безжалостно съедала! Значит, надо от неё совсем отказаться. Но разве она властна над этим? И потом, стоит ли после этого жить? Ведь её сон в страшной реальной жизни — единственная отдушина, за которую она цеплялась.

Однажды Пелагея Петровна, взглянув на незнакомое страшно осунувшееся дочкино лицо, не на шутку перепугалась и в панике перекрестилась.

— Ты что, девка, словно из гроба встала! Неужто всё никак не оклемаешься! Ну не будь я, коли не выбью из тебя эту порчу!

В этот же день Пелагея Петровна живо обегала все ближайшие дворы, выведывая у соседок, каким способом возвратить дочь к жизни. Словоохотливые бабы сочувственно кивали, хотя на самом деле многие из них недолюбливали ни саму Пелагею Петровну, ни её дочку. Первую — за длинный язык и чрезвычайную скупость, вторую — за высокомерный спесивый нрав, а самое главное за то, что мужья их, независимо от возраста, при встрече с Ксенией восторженно цокали языками, как при встрече с породистой кобылицей.

Ксения всё чаще задумывалась над тем, что же, чёрт возьми, на самом деле с ней происходит, действительно ли ей снятся эти странные сны? Быть может, существует всё-таки какая-то потусторонняя сила, и Алексей впрямь посещает её, дабы доставить и ей и себе это удивительное наслаждение близостью, как бы компенсируя их прошлые пресные брачные годы. Может, его любовь, — а в том, что муж был сильно к ней привязан, она ничуть не сомневалась, — бессмертна? Господи! Она весело рассмеялась. Какой вздор! Она просто-напросто спятила, наверное, уже и люди это замечают и вовсю потешаются над ней.

Однажды она подождала, когда в комнатах, где ночевали мать и сын, воцарится тишина, и стала, как к празднику, готовится ко сну. Распустила в живописном беспорядке блестящие шелковистые волосы, слегка подправила выразительные, изогнутые, как два крыла, тёмные брови, красиво подстригла ногти на ногах, не забыла ни одной мелочи, даже тщательно припудрила свой хорошенький носик, попрыскалась любимыми духами « Алла» со сладковато-нежным запахом.

Затем она, крадучись, прошла на кухню, вскипятила воду и долго мыла, перебирая густые пряди, роскошные волосы, не забыла и про грудь, намазав её нежнейшим кремом, с яблочным запахом. У шифоньера она постояла с минуту в раздумьи. Какую рубашку лучше одеть? Может эту синеватую, в кружевах, она так гармонирует с её ясными глазами, эту вещицу подарил муж на день рождения два года назад и потом часто делал ей комплименты, что она в этом белье, как королева. Но в этой рубашке она слишком примелькалась, а ей до боли хотелось обновления, чтобы сразить мужа наповал, и потом, если он увидит её в чём-то особенном, то будет непременно посещать её не два раза в неделю, как сейчас, а каждую ночь. Ксения невольно смутилась от этой дерзкой мысли и снова шевельнулись у неё подозрения насчёт того, а не повредилась ли она часом умом, проще говоря, не сбрендила?

Нырнув в свежую постель, предварительно надушенную, она взяла с полки любовные Бунинские рассказы, которые смертельно обожала перечитывать в ответственные моменты своей жизни, особенно « Митину любовь», « Солнечный удар» и « Дело корнета Елагина». Бунин, да ещё Лесков, Писемский и Бальзак лучше всяких лекарств излечивали её от душевной хвори. В произведениях этих классиков она искала и находила некоторую ассоциацию с собственной судьбой.

Как-то ещё в молодые годы она жестоко страдала глубокой депрессией, врачи всерьёз опасались за её рассудок, и что же? Она выкарабкалась всем на удивление, и вернули её к жизни именно любимые книги. Однако теперь ей что-то не читалось, она рассеянно скользила взглядом по растрёпанным пожелтевшим страницам, потом решительно захлопнула книжку, потушила свет и приготовилась к бурным ночным приключениям. Однако муж, увы, в эту ночь к ней не явился, и во вторую тоже, и в третью, напрасно она томилась в ожидании. Это обстоятельство её чрезвычайно встревожило, дело в том, что она неожиданно для себя воспринимала его уже так, как будто он не в бредовых грёзах к ней являлся, а был совершенно реальным человеком, словно и не умирал, она на него сердилась по-настоящему, как — будто у него перед ней, в самом деле, были какие-то обязательства. Совершенно забывшись, раздосадованная, она мысленно упрекала его как живого подозревая даже в страшной измене

— Что ж, все мужчины таковы, — с тоской думала она, горько усмехаясь, позабавлялся, как с игрушкой, и уже не нужна.

Тем не менее, когда она уже перестала его ждать, он ей вдруг приснился. Сон был как захватывающее кино. Ксения очутилась в каком-то причудливом замке, окружённом со всех сторон высоченной каменной стеной, с заострёнными краями. Она дрожала от страха в этом незнакомом месте, уже надвигалась ночь, всё вокруг принимало загадочную окраску, а она в отчаянии плутала одна в этих таинственных лабиринтах и никак не могла выбраться. Хотела позвать кого-нибудь на помощь, чтобы, наконец, вывели её наружу, но изо рта вместо крика, как это часто бывает, вырвался лишь цыплячий писк. Споткнувшись об огромный камень, она стремительно полетела вниз головой в какой-то мутный глубокий бассейн, слышно было, как в жуткой тишине плескалась грязная вода. Она с ужасом почувствовала, что вот-вот захлебнётся в этой отвратительной жиже, как вдруг чья-то сильная рука живо подхватила её, как былинку, и ловко, не причиняя боли, вытащила наверх.

— Да это был он, Алексей, он, как всегда, не опоздал, и мир у неё засверкал сразу всеми радужными красками. Она с радостью увидела, что жуткая ночь растаяла, он с удовольствием помог ей выбраться из этого мрачного замка, и они вскоре оказались в изумительном сказочном месте. Красочный ландшафт предстал перед их взором. Прямо у их ног расстилалась большая, залитая солнцем лужайка, окружённые изумрудной травой, стояли, покачиваясь на лёгком ветру, карликовые деревья, над ними весело порхали диковинные разноцветные бабочки, сверху шумел причудливый водопад, а кругом простирались чудные лианы винограда и, будто дразня их, колыхались на деревьях крупные янтарно — оранжевые мандарины, из которых, того и гляди, брызнет сок. Алексей осторожно сорвал несколько штук и, старательно очистив, отправил ей сочные сладкие дольки в рот, так он делал и раньше.

— Я знаю, ты их любишь, — снисходительно проговорил он и нежно погладил её разбросанные в живописном беспорядке пышные волосы.

— Но где же, ты мой друг, пропадал? Я так тебя ждала, а ты всё не шёл и не шёл, — как маленькая, надув губы, пожаловалась она и, кокетливо поводя плечами, она плавно изогнулась перед ним и не вытерпев, похвасталась:

— Я ради тебя, между прочим, даже бельё красивое купила. Только сегодня забыла одеть.

— Ты и так самая прекрасная в мире, только у тебя одной, моя прелесть, такие необыкновенные глаза-васильки, ты у меня как сказочная фея, — восторженно, как заклинание, повторял он и, наклонившись к её уху, шепнул слова, ввергшие её в краску.

— Мне всё равно, в чём ты одета, ведь я всё это буду снимать!

Она стыдливо отвернулась, но гибкое по — девичьи тело её замерло в сладком ожидании. Она вся напряглась и с нетерпением ждала его ищущих рук. По правде говоря, ей всегда безумно нравилось, когда он её раздевал. Вскоре горячие руки его уже уверенно заскользили по её телу, и вот уже слитые друг с другом тела их змеились по влажной траве. У неё буквально перехватывало дыхание от его ненасытных поцелуев; гладкое-гладкое, словно стиранное небо над ними в такт их движениям резво подпрыгивало. И снова, в который уже раз она весьма удивилась: каким непревзойдённым мастером в любовных играх стал её прежде застенчивый супруг.

Она прекрасно помнит, что раньше у него по этой деликатной части были сплошные комплексы, он даже когда обнажался, смущённо просил её отвернуться, эта его застенчивость невольно передавалась и ей, и так они чуть ли не всю супружескую жизнь прокомплексовали. А теперь он не такой. До чего, господи, меняет людей жизнь! Впрочем, какая жизнь? Если тут господствует смерть.

Можно смело сказать, что сейчас они впервые познавали друг друга, словно два ученика, сдающих экзамен. От его восхитительных движений по её изголодавшемуся телу пробегала сладчайшая дрожь, а с губ непроизвольно вырвался стон.

— Послушай, мой друг, а вдруг я забеременею? — Ксения испуганно отшатнулась. — Представь себе, какую я пищу дам для здешних обывателей, да и как я покажусь на работе, наконец, что скажет моя мать. А сын? Да я от стыда провалюсь сквозь землю, если мой мальчик догадается.

— Всё это, малышка моя, не более, чем паника, — он с улыбкой потянул её к себе, заключил в крепкие объятия, затем опять с вожделением стал любоваться её гладким моложавым телом, с силой впился в её влажные податливые губы, и вот уже снова их жаждущие любви тела сплелись в жаркой истоме в тугой клубок, и они снова с наслаждением растворились друг в друге.

— А вообще-то, малышка моя, недурно будет, если ты и впрямь родишь мне славную дочурку, ты, наверное, не догадывалась никогда, что я очень мечтал о дочке, эдакое милое белокурое созданьице, с соломенными косичками, как бы я её обожал, а главное, если б у нас была ещё и дочка, Денис не был бы таким эгоистом, и ты не носилась бы с ним, как курица с яйцом.

— Но я уже древняя, как мамонт, ты верно забыл, что мне уже целых сорок лет, — слабо запротестовала она, впрочем, не без некоторой доли кокетства.

— О-ля-ля, моя птичка, не прибедняйся, ты выглядишь на все двадцать!

— Всё — таки, Лёшенька, почему ты скрываешь от меня, кто тебя убил, раскрой, пожалуйста, я умоляю тебя, эту чудовищную тайну? Кто тебя отнял у меня, скажи мне, кто этот изверг, неужели ты так и будешь молчать, и я никогда не дознаюсь до этой страшной истины?

Он долго сидел, отвернувшись от неё, храня угрюмое молчание, затем неохотно сказал:

— Не береди мне, дорогая, рану, от этого никому не станет легче, ну что, подумай сама, изменится, если ты узнаешь имя убийцы? Тем более, с моей смертью мы вновь обрели друг друга.

Она по-детски всхлипнула, не соглашаясь с его доводами, ей показалось, что муж изо всех сил её щадит, скрывая какую-то страшную тайну, и всё же она рано, или поздно добьётся от него откровенного ответа. А пока ей и так с ним чертовски хорошо, и пусть это только сон, чудесный сказочный сон, но ведь и сон в этой суетной жизни что-то, да значит. И потом, а вдруг всё наоборот в жизни устроено и люди глубоко заблуждаются, вдруг на самом деле жизнь — это сон, а сон — это жизнь, ведь не случайно во сне так ярко и острее, чем в пресной жизни, воспринимаются все события? Она просунула голову ему в подмышки и там уютно затихла. Потом они вприпрыжку побежали к морю, и там, в ласковых волнах под жарко палящим солнцем, напоминающим раскалённую чашу, расшалились, как дети, брызгая друг в друга водой.

— А пока двое влюблённых вполне зрелого возраста предавались сладкой неге, в природе произошли резкие перемены. Солнечный багрово-оранжевый диск, стыдливо прижмурившись, поспешно спрятался за набежавшее облачко, небо нахмурилось, притаившись, подул лёгкий бриз, шаловливо заскользив по их лицам, вода вдруг зябко и мелко зарябила. В одну минуту вдруг неизвестно куда исчезли мандариновые деревья, а на их месте неожиданно выросли колючие карликовые деревья. Упала сначала робко первая капля, затем в воздухе громыхнуло так, что Ксения боязливо заткнула уши и со страхом зажмурила глаза, воздух, казалось, вот-вот лопнет от чудовищных раскатов и всё вокруг них канёт в тар-тарары.

— — Мне, пожалуй, пора, — сказал он с нескрываемым сожалением, впрочем, с непоколебимой уверенностью, что бесполезны всякие уговоры с её стороны. Она похолодела вся, тщетно стараясь своим жалобным взглядом поймать его сразу ставшие суровыми глаза.

— Но куда ты уходишь так скоро, разве кто-то властен в другом мире над тобой? И когда ты придёшь ещё снова?

Господи, какая она глубоко несчастная! Он опять её покидал, ей хотелось плакать, в этот момент она чем-то напоминала обиженную девочку, у которой жестоко отняли любимую игрушку. Тем временем Алексей, когда уже ушёл от неё наполовину, вдруг вернулся, усмехаясь бесцветными губами.

— Совсем забыл тебе, дорогая, сказать следующее. Я заметил, что ты носишь пару обручальных колец, моё и своё, согласись, это не дело, моё кольцо должно быть на мне. Почему ты моё кольцо не отдала мне? Изволь, дорогуша, это сделать сейчас, я хочу и там его носить в память о тебе. — Всё это сказал он совершенно сухим тоном, как будто не он только недавно был с ней так нежен.

— Господи, милый, где там-то? — леденея от ужаса, упавшим голосом спросила она. Сонный странник впервые напомнил беспощадно ей, что он совсем из другого мира.

— Там, — опять сухо и лаконично повторил он и со страдальческим выражением снял с её пальца кольцо и, как в тумане, стал медленно растворяться. Уже где-то вдалеке мелькнула густая шапка его волнистых темно-русых волос, а затем он быстро исчез, как будто и не было этих сладких минут.

Ксения открыла глаза и, к своему удивлению, сразу вдруг обнаружила, что на правой руке у неё нет обручального кольца. Того самого, которое когда-то принадлежало Алексею. В недоумении она протёрла глаза, больно ущипнула себя за руку, подозревая, что она всё ещё пребывает во сне. Осмотрелась внимательно кругом, прислушалась. Гробовая тишина. Видимо, мать, как обычно в это время ушла к соседке за молоком, а её пожалела будить. Сын, вероятно, ушёл уже в школу, а вот она явно опаздывала в редакцию. Сквозь мутное окно пробивался пасмурный мутный день, стекло слезилось, оттого, что нудно и мелко моросил дождь. Постель её была самым бесстыдным образом смята, розовое одеяло, в мелкий горошек, небрежно скомканное, лежало на полу. Весьма странно, что простынь, которую она накануне тщательно отутюжила, была почему-то скручена в жгут. Но главное, куда же всё-таки делось кольцо? Сплошная загадка, хоть садись и сама про себя пиши детектив.

— Но может, она вчера нечаянно сняла его и положила в шкатулку? Однако там было пусто. Тогда у неё возникла следующая версия. Может, кольцо нечаянно как-нибудь скатилось с её пальца, когда она легла спать, а негодник Кешка скорее всего закатил его куда-то. В отчаянии она ползала по — пластунски по полу, усердно шаря по всем укромным углам, заглянула под шифоньер, проверила под кроватью, сдвинула ветхие, ободранные котом кресла, обследовала место за печкой — и в изнеможении опустилась на кровать. Нет, кольца нигде не было, и у бедной женщины от этих странных вещей помутилось в голове, ей показалось, что она сходит с ума.

Глава шестая

Через несколько месяцев после убийства Бутырина неожиданно объявился Денисов Николай. С опухшей физиономией, на которой резко выделялись красные набрякшие веки, с давно не чесаными волосами, где, по всей вероятности, разгуливали насекомые, зашёл он в кабинет Дмитрия Кустова. Следователь с интересом посмотрел на вошедшего. Николай был корноухий, вдобавок нос у него был сворочен на бок как следствие его задиристого нрава.

— Я от супружницы своей и прямо к вам, гражданин следователь. Моя баба, чёрт её забери, совсем охренела, на порог не пускает, как собаку. Талдычит одно, будто я Бутырина на тот свет отправил. Не мог я стерпеть такого поклёпа, вот и явился к вам собственной персоной. Он громко икнул, смахнул рукавом старого клетчатого пиджака дрожащую соплю на кончике шишковатого носа.

— У нас в деревне, хлебом не корми, будут бабы молоть всякую чепуху. Вы что взаправду меня убийцей считаете? Что ж я и в каталажку загремлю ни за понюх табаку?

Интуиция Дмитрию ясно подсказывала, что Денисов, на которого у него сначала пало некоторое подозрение, скорее всего тут ни при чём. Он только сейчас приметил у него ко всем прочим физическим недостаткам ещё и заячью губу.

«Теперь мне понятно, почему этот ещё сравнительно не старый мужик трётся под бочком у сварливой грымзы».

— Никто вас, гражданин Денисов, не считает убийцей, — сухо заметил он, — но почему вы вдруг исчезли именно в тот день, когда вашего соседа обнаружили в доме мёртвым? Ведь вас видели с Алексеем на речке. Расскажите-ка всё по порядку, ничего не утаивая от следствия.

— Так я и знал, что этот трепло Культя будет чесать языком всякие небылицы про меня, потому и спрятался у одного ханыги. Он в соседней деревне живёт. Я сразу подумал, что будут меня подозревать, что это я, дескать, Лёху в жмур-парк отправил. А на кой ляд мне это делать! Лёха был мужик мировой, мне, может быть, его жальче всех, — он забавно шмыгнул носом, сглотнул слюну.

— Да вы суть излагайте!

— Я и так эту самую суть. Вы лучше, гражданин следователь, скажите, заарестуете меня, али нет? Если в каталажку всё равно загремлю, то на кой хрен я тут у вас буду рассусоливать! — Николай зябко поёживался, бросая на Кустова тревожный взгляд. Настроение, надо сказать, у него было прескверное. Три дня назад он с приятелем, у которого обитал в последнее время, одним махом опорожнил две бутылки подпольной китайской водки и до сего дня ему не удалось опохмелиться.

— — Мне, господин следователь, — заячья губа обиженно шевельнулась, и Николай затрусил было к выходу, но у порога обернулся, — не резон, блин, мочить свою репутацию. Сроду я за решёткой не сиживал. Маненько обожду.

— — Можете не беспокоиться, гражданин Денисов, для того, чтобы вас посадить, у меня должны быть против вас довольно веские улики.

А то, что вас видели с Бутыриным перед его смертью, ещё мало о чём говорит.

Денисов успокоенно икнул, воспрянул духом и со всего размаху плюхнулся на стул, вытянув свои жилистые нескладные ноги в потрёпанных ботинках.

— Выходит, блин, зря я скрывался у этого старого хрена, чтоб ему подавиться, скупердяю проклятому! Всё, всё, не серчайте, начинаю рассказывать. Так вот, в этот день мы договорились пойти с Лёхой на рыбалку. Если б вы знали, какой Лёха заядлый рыбак! Не чета мне. Я ведь так себе, балуюсь иногда. Собрались мы с утра пораньше, снасти прихватили, само собой — бутылочку. Лёха накануне получку получил, колбаски шмат взял, в общем, затарились, нехило. Пришли на речку, часа два промаялись, ни черта не клевало. И погода, как на зло, стала портиться. Ветер, чертяка, подул, то ли снег пошёл, то ли дождь, ни хрена не разберёшь. Апрель, а весной и не пахло.

— Однако, вы, гражданин Денисов, порядком путаете, — вмешался Кустов. Красноречие Николая начало его уже несколько утомлять. — Алексей, если мне не изменяет память, погиб 31 марта.

— Чуть, блин, не забыл, — спохватился Денисов, — и впрямь, стало быть, дело было 31 марта, а я вам мозги пудрю. Ну да какая разница! В общем, сели мы под мостиком, чтобы подзаправиться как следует. Лёха опрокинул две рюмашки и начал горячку пороть. Упрекал, что я целый год должок ему никак не могу вернуть. Мол, сын в старший класс переходит, одевать надо парня, а я, несознательный элемент, резину тяну. Вообще он парня своего любил очень, всё время хвастался, что Денис артистом будет, поёт хорошо.

— Однако тёща его подчёркивала, что зять на родного ребёнка волком смотрел. — Кустов, не спеша, вытащил из кармана пачку отечественных сигарет, испытующе глядя на Денисова.

— А — тёща, — пренебрежительно воскликнул Денисов, — это такая мегера, удивляюсь, как он вообще с ней под одной крышей жил. Видать, Ксюху здорово любил, и чем только она его приворожила, одни глазюки, а больше ни хрена хорошего, один выпендрёж.

— Так вот, он тогда сильно на меня осерчал, на него, блин, это было не похоже, всегда смирный, как телёнок. А под конец даже пригрозил, что ты, мол, пёс шелудивый, попомнишь меня. Не знаю только, на что он намекал, может, поколотить меня собирался, он ведь рослый был, чертяка, я против него — куцый щенок. Пока он на гавно изводился, я лихорадочно соображал, где раздобыть деньги. С работы меня, блин, попёрли, а устроиться нынче чёрта с два куда можно. Я, грешным делом, думал, что сосед по доброте своей запамятовал про должок, молчал ведь, как рыба, всё время, а тут его прорвало на мою голову. Когда мы с ним сидели под мостом и громко так балакали, я увидел, что к берегу направлялся Культя, но, завидя нас, он шустро повернул назад. Обратной дорогой мы шли молча. Лёха дал мне месячный срок, насупился, как бирюк. А я вообще после его ультиматума хреново себя чувствовал, даже выпить захотел.

— Уже после того, как мы с ним расстались, и я пришёл домой, то вдруг смекнул, а у меня, гражданин следователь, вообще позднее зажигание, а что, если мы с ним, коль за душой у меня нет ни хрена, натурально рассчитаемся, сейчас, сами знаете, это в моде. У меня в сарайчике мотоцикл давно стоит, удивляюсь, как он ещё не проржавел. Старый, но ездить на нём можно. У Бутырина же даже захудалого транспорта не было и в помине, они ещё только собирались купить машину. Вот, кумекаю, мотоцикл и пригодится ему пока.

— — Э, думаю, где наше не пропадало! — и мухой побежал к соседу.

— Так-так, не припомните, через сколько времени это было?

— Ей богу, точно я вам не скажу, память у меня, как дырявое ведро, но ежели примерно, то… — Денисов звучно высморкался, почесал за ухом. — Где-то часа, кажись, через три, я ещё принял рюмашку-другую и отлёживался сначала на кровати. Ну, так вот, постучал я к Бутыриным, но, чёрт побери, мне никто не открывал. А я точно знаю, что Лёха должен быть один. Жёнка с матерью, он мне сам сказал, в город подались, а пацан их куда — то уехал. Тут терпение моё лопнуло, затарабанил я, что есть силы, думаю, что он, наверное, чертяка, дрыхнет без задних ног. А мне не терпелось поделиться с ним своим планом, я не сомневался, что он согласится. Мыслимо дело, километра два он топал каждый день на работу. И тогда я пнул ногой дверь, а она, оказывается, и не заперта была.

— И верите ли, чуть кондрат меня не хватил, нервишки-то у меня того, как у бабы беременной, растрепанные. Смотрю, мой сосед растянулся на полу, а кровищи с него накапало — жуть, как с резаного хряка. Стою я дурак дураком, словно столбняк на меня напал. Ну, думаю, влип ты, Николай Иваныч, как петух во щи, влип. Если б ещё не Культя. Так никто не знал, что мы с ним на рыбалку пошли. Он хотел жёнушке своей этот самый, как его, сурприз сделать. Он ведь и уху лучше всякой бабы мог сварганить. Вообще, должен заметить, гражданин следователь, бабы на Лёхе верхом, как кобылицы, ездили. Я когда стоял, как истукан, даже слезу из себя выдавил, хотя и не плаксивый вроде. Но вовсе не из-за Лёхи прослезился, себя шибко жалко стало. Пронюхают, думаю, что я с ним был, скажут, что я укокошил его. Ну и жизнь, ядрёна-вошь, какая штука коварная! Недавно, к примеру, Лёхе что-то надо было, про деньги долдонил, а теперь, выходит, ни хрена ему не надо. Неводушевлённый предмет. Я вот тут с вами беседую по душам, а у самого лягушки квакают в животе. А ведь точно знаю, что моя хорошая милая старая карга нынче блины стряпала. Запах их учуял, когда ступал на порог. Вы уж, господин следователь, бумаженцию мне какую-нибудь всучите, что меня не заарестуете, а то она, старая перечница, язва хорошая, арестантом меня обозвала и голодом морит.

— — И что же дальше? — подстёгивал его Кустов.

— — А то, что дал я такого стрекача, будто за мной табун лошадей гнался, давно так не бегал. Думал, меня подозревать будут.

— А не припомните ли, Денисов, — перебил его Дмитрий, — когда вы выбежали из дому Бутыриных, калитка и дверь были распахнуты?

— А хрен его знает. Кажись, закрыты, точно не помню. В общем, меня по башке тогда точно током шибануло. Я, грешным делом, подумал, что у меня этот, как его… инфарк микарда кажись.

После ухода Денисова Дмитрий задумался. Дело об убийстве Бутырина в связи с истечением срока было приостановлено, и теперь оно его, по правде говоря, занимало лишь со следующей точки зрения: сколько раз ещё он может встретиться тет — а — тет со смазливой и гордой вдовушкой. Вначале он мечтал о том, как бы завести с ней лёгкую, ни к чему не обязывающую интрижку. « Из-за одних глаз её, которые точно не от миру сего, да чудных ямочек, придающих женственному лицу какое-то детски-наивное, загадочное выражение, я, пожалуй, готов застрелиться, — сказал он сам себе задумчиво, впрочем, с блуждающей улыбкой на тонких губах.

— Всё-таки эта сквалыга, мать Бутыриной в какой-то степени, по-моему, права. Странный у них мезальянс. Она такая красавица, с интеллектом, он для неё был совершенно прост, её покойный муж. Ну что ж, браки не всегда бывают равные, можно подумать, что мы с моей супругой подходящая пара, — глубокомысленно заключил он вслух, собираясь домой.

Пока Дмитрий раздумывал, с какого боку лучше всего подступиться к запавшей ему в сердце синеглазой Ксении, последняя между тем продолжала витать в облаках, вкушая ни с чем не сравнимый плод ирреальной любви. Впрочем, всякий раз просыпаясь, она уже начинала потихоньку сомневаться, верно ли, что это во сне с ней происходят такие изумительные вещи, от которых, как на качелях, захватывает дух?

— Что примечательно, Алексей появлялся всегда вовремя, как раз тогда, когда во сне ей угрожала какая-то страшная опасность, и надо было её срочно спасать. Однажды ей снилось, будто началась война, кругом стреляло, ухало, взрывалось, злобно свистели пули над головой, металось дикое небо в зареве огня, а на крошечный пятачок земли, где она чудом держалась, оглушённая, сжавшись в комочек, с одной только тоскливой мыслью, что всё кончено, что вот она и смерть, о которой столько передумано, ехидно оскалилась, со всех сторон надвигались громадные танки. И в самый критический момент бог знает откуда, словно из-под земли, появлялся её драгоценный супруг со своей неизменной снисходительной улыбочкой и уносил бережно её на руках подальше от страха, туда, где была незнакомая райская жизнь, полная соблазна, где всё цвело, зеленело, где один только запах цветов, смешанный с запахом мандаринов, неистово кружил ей голову. Где с шумом плескалось о берег ленивое море и что-то нежно нашёптывали друг другу, наверное, о любви кипарисы. И где никого не было, кроме них.

— Она ласкалась к нему, как избалованная кошечка, которая отлично знает, что за проделки свои получит ещё и поцелуй. Она то и дело дёргала его игриво за уши, верная своей любимой привычке, когда они были достаточно молоды и невинны, трепала за чуб, щипала подбородок, канючила, чтобы он подольше поносил её на руках.

— — Меня уже давно ты не носил, — жаловалась она, осознавая всю нелепость данной претензии, — и цветы теперь никто не дарит. Ведь только ты меня баловал. И вообще, — капризно перечисляла она свои серенькие будничные заботы, — знаешь, как мне ужасно трудно? Без тебя! Недавно, представляешь, страшный ливень был, полный погреб воды набрался. Денис не захотел помогать, мать жаловалась, что поясница болит, а мне одной, знаешь, как тяжело?

Он сочувственно слушал, как она изливала жалобы, иногда поддакивал, и вдруг загадочно улыбнулся, показывая знакомый синеватый, чуть обломанный передний зуб.

— А букет тебе, любовь моя, я всё-таки принёс. — И он протянул ей чудесные белые розы, от аромата которых у неё приятно закружилась голова.

— И ещё что-то есть для тебя! Угадай! — торжественно провозгласил он, чуточку поддразнивая её. Наслаждаясь её смущением, он вытащил что-то круглое, аккуратно обёрнутое в светлую бумагу. Весьма заинтригованная, она, ахая от изумления, следила за каждым его движением.

— Помнишь, ты мне всё время твердила. Что очень любишь слушать Свиридова. Особенно, если мне, малышка, не изменяет память, тебе сильно нравится его музыка к повести Пушкина « Метель» и конкретно увертюра « Тройка». Он лукаво смотрел на неё.

— Так вот я достал всё же эту кассету.

— Где? — поражаясь, воскликнула она, предполагая, что он просто волшебник, которому все преграды нипочём, если дело касалось жёниной прихоти.

— Там! — опять неопределённо, как и в прошлый раз, нехотя протянул он, и от этого его странного тона у неё по спине побежали мурашки.

Она, чтобы защититься от него самого, поспешно прижалась к нему, впрочем, ни на минуту не забывая, что происходит всё это во сне.

Ксения прекрасно видела по его насупившемуся лицу, что он, как и прежде, не расположен разглагольствовать о своём настоящем местопребывании, очевидно, было нечто такое, что мешало ему раскрыться перед ней. А, может, у них там, в другой жизни свои какие-то законы. Нет, она совершенно запуталась.

— Ну, какая тебе разница! Главное, что ты сейчас будешь слушать свою любимую мелодию.

Глядя на его знакомое и незнакомое лицо, на страдальческую гримасу, на то, с какой мукой наблюдал он за ней, Ксения прислушалась, замирая. И вот откуда-то издалека полилась чарующая музыка, под волшебным влиянием которой она всегда приходила в поэтическое настроение.

В этот раз, когда они лежали, умиротворённые, мокрые после купания, усталые, измазанные в песке, он словно задался целью удивить её ещё более изощрёнными сексуальными приёмами. Он проделывал с ней такое, о чём она никогда ни от кого не слышала и не видела даже в самых дерзких порнофильмах, однако всё это не очень её радовало и доставляло удовольствия, тем не менее она мужественно переносила все эти новейшие ласки просто потому, чтобы угодить ему, своему бесценному призраку, ибо смертельно боялась, чтобы он, не дай бог, не исчез безвозвратно. Правда, смело упражняясь на любовной ниве, Алексей ни на миг, очевидно, не забывал, с кем имеет дело, потому что не забывал нашёптывать ей трогательные слова, типа: « мой птенчик», « малышка», «мой зайчонок», «лепесточек мой» и при этом нежно держал за руку, гладил лицо, влажные волосы, с упоением целовал глаза, маленькие, почти детские ступни. Она с блаженной улыбкой лежала на траве, а где-то вверху раскачивались мандариновые деревья в такт их движениям. Эта его мужская ненасытность, в которой было что-то одновременно и от дикого зверя, который, ухватив добычу, стремился одним махом с ней расправиться, и от лукавого домашнего кота, который, поймав кошку, ещё хочет с ней поиграть, её бесконечно удивляла. В ней, как ни странно, шевелилась ревность, воспалённое воображение услужливо подсовывало картину, где он вот также, быть может, нетерпеливо и страстно ласкал не её, а другую, наверное, знойную женщину, и та, другая, замирала в его крепких объятиях. « Все они мужики одного поля ягода. Сейчас со мной, а на стороне, небось, есть другая… двойная игра… а ещё твердит, что любит…»

— Ты где это так научился? Браво, просто браво! Раньше, как медведь, был неуклюж! — с грубоватой прямотой выговаривала она, высвобождаясь из его объятий.

«Обманщик какой! С другой наловчился, а на мне практикуется».

«Извращенец ты! Ненасытный сексуальный маньяк! Садист! — со злорадством кричала она, — я больше с тобой не буду, ни за что… потому что ты с другой тоже…

Однако он, не обращая на её истеричные реплики внимания, настойчиво притянул к себе, вновь раздевая её. И опять по телу её пробежал горячий ток, и вся она напряглась, как пойманный зверёк, а сердечко резко ворохнулось где-то у самого подбородка и вдруг замерло.

— Напрасно ты на меня шипишь, малышка, я и раньше мог так. Просто, как бы это тебе объяснить… ты была для меня вроде святой что ли тогда, я тебя стеснялся, понимаешь, ты холодная была.

— Так я у тебя одна? Поклянись!

— Ты всегда у меня одна, как солнце одно, как небо, как луна, — с пафосом провозгласил он, заключая её в объятия, и они, примирённые, опять взялись за руки и побежали купаться. Уже в воде она вскарабкалась к нему на колени, обхватив одной рукой за шею.

— А помнишь, после свадьбы я жутко боялась тебя как врага. Ты, наверное, и не подозревал, что я шла на кровать, как на плаху. Сдуру вообразила, что я умру, не помню от кого, я слышала, что это ужасно больно.

— А я утешал тебя как мог, говорил, что с недельку можно и просто так вместе полежать, чтобы ты ко мне сначала привыкла.

— А я и после той недельной отсрочки, помнишь, торговалась с тобой, как на базаре, чтобы только ты не приставал ко мне ещё недельку.

— Да я тебя ещё месяц не трогал, терпел, — напомнил он ей и мило улыбнулся.

— Клавдия со смеху покатывалась, когда я рассказывала, что у нас долго ничего не получалось. А ты ведь не верил, что я девочкой была? Понимаешь, в чём дело. Я не то, чтобы не верил, просто у меня не укладывалось в голове, что такая умная стройная красивая девушка, за которой наверняка сотня парней увивалась, и вдруг устояла, тебе ведь уже двадцать три было. Ну ты и свинтус порядочный! Просто я раньше считала отношения между мужчиной и женщиной каким-то постыдным занятием. О, ты не представляешь, какой я наивной дурочкой была. В шестом классе, когда подруга мне сообщила, как это происходит между людьми противоположного пола, я была прямо в шоке. Ты, мой друг, хорошо знаешь, что я больше романтическая натура, нежели, как другие, чувственные. Я ужасно дремучая была и сама себе дала слово, что никогда этим не буду заниматься.

— О-ля-ля! А слово-то мы не сдержали!

Через некоторое время, исчерпав запас красноречия, она вдруг почувствовала, что он порывается уйти. Невзирая на умоляющее выражение её лица, на то, что у неё вот-вот польются слёзы ручьём, он наконец решительно поднялся, стряхнул с брюк налипший песок, и она отчётливо поняла. Что даже её любовь к нему бессильна перед неведомой силой, всё время их разъединяющей. Он уже уходил от неё своей знакомой вразвалочку походкой, — нет в мире ни у кого такой походки, — наклоняясь вперёд и слегка покачивая широкими плечами, чтобы хоть на миг его ещё удержать, она отчаянно крикнула ему вслед:

— А поцеловать!

К подобным уловкам она прибегала в годы далёкой молодости. Но, похоже, сейчас он слишком зачерствел и данными ухищрениями его абсолютно не проймёшь. Правда, он вернулся, впопыхах, как будто его кто-то подстёгивал, чмокнул её в губы, помахал рукой, растворяясь бог знает где.

— Однако поганый народец, эти мужчины, — погрузилась она в печальные размышления. — Я как дура разоткровенничалась перед ним, а он взял, да испарился спокойненько.

Уже занималось тусклое утро, когда она поспешно вскочила с постели, наполовину ещё пребывая в том своём странном мире. Привычное размеренное тиканье будильника, спокойный шум деревьев за окном, мягкий голос диктора по радио, чумазая Кешкина мордашка, просунувшаяся в дверь, — всё это ей подсказало, что сейчас по крайней мере она уже не спит. Она быстро накинула на себя платье и стала торопливо собираться на работу, по привычке жуя на ходу вчерашнюю яичницу. Стрелки часов показывали восемь, а в половине девятого у них сегодня, как обычно, должна проходить планёрка. Не хватало ещё опоздать. Она машинально сунула ноги в туфли и уже было направилась к выходу, припудривая на ходу покрасневшие веки и подкрашивая бесцветные губы, но тут взгляд её вдруг упал на трельяж. В большой хрустальной вазе, её ещё десять лет назад подарили сослуживцы, красовались ослепительно белые бутоны роз. Она так и затрепетала, узнав эти великолепные цветы из сна.

— Что за наваждение! — Она даже глаза протёрла от удивления, потрясённая увиденным. Ухватилась за косяк, чтобы ненароком не упасть. От волнения у неё закружилась голова. Нет, она точно спятила с ума, только боится себе в этом признаться. «Романтичная интеллектуальная натура, — с иронией подумала она, — а фактически чокнутая баба.»

С затуманенной головой она поплелась на кухню, где у них был погреб, приподняла крышку, чтобы проверить, сколько воды уже набралось после затянувшихся ливней, и едва не вскрикнула. Только вчера, она прекрасно это помнила, вода подбиралась к самому полу, теперь дно было абсолютно сухое.

Дорогой ошеломлённая Ксения ни о чём не могла думать, кроме, как о чудесах, происходящих в доме. Нелепые мысли гнездились в голове. «Если Алексей пусть по пустякам, но всё-таки меня опекает даже с того света, то, чем чёрт не шутит, может, мне попробовать его удержать, во сне сначала, разумеется, а там, кто его знает… надо прежде всего разобраться, почему он от меня так быстро уходит, хотя я вроде бы не скуплюсь на ласки».

Надо сказать, что с потерей мужа в ней исподволь назревало прежде незнакомое болезненное чувство: к благополучным замужним женщинам, как, впрочем, и к женатым самоуверенным мужчинам, которым, словно нарочно, когда они с ней общались, ничего умного не приходило в голову, как с эдакой слащавой улыбочкой демонстрировать свои счастливые супружеские отношения, она стала относиться с плохо скрываемой неприязнью.

Если, к примеру, при ней чей-то опытный муж просто заботливо укутывал зябко поёживающуюся свою половину, при этом что-то сюсюкал, а ещё хуже лез к своей жёнушке со слюнявыми поцелуями, она воспринимала подобные телячьи нежности как оскорбление своей личности и в такие моменты испытывала смертельное желание подойти к этим лицемерным голубкам и побольнее их чем-нибудь огреть. Чего греха скрывать, она испытывала мучительную зависть к женатым и замужним людям, как испытывает её нищий к тем, у кого шелестят в карманах купюры.

Рассуждая с грустью сама с собой о превратностях жизни, Ксения и не заметила, как чуть ли не из-под носа у неё вынырнула новенькая шикарная иномарка; в испуге она шарахнулась в сторону, а мордатый водитель погрозил ей волосатым кулаком.

— Куда, бабка, прёшь! Слепая, что ли!

«Вот уже и в бабки записали, поздравляю, подружка! Впрочем, может, этот дурак меня толком и не разглядел».

Глава седьмая

Чем быстрее текло время после трагического события в доме у Бутыриных, тем чаще в мыслях у Дмитрия Кустова присутствовала Ксения. Как ни странно, но она мало-помалу стала иметь над ним кое-какую власть, что его несказанно удивляло, потому что он Бутырину видел всего-то раза четыре, правда, ещё один раз она ему случайно попалась на дороге, когда он направлялся на работу. Тогда они, столкнувшись в упор, чрезвычайно сконфузились, он, красный и растерянный, даже не успел с ней толком поздороваться, лишь молча неуклюже кивнул, на что она, впрочем, никак не среагировала, а только изобразила на лице не то насмешливую, не то приветливую улыбку. Всякий раз перед сном Дмитрий тщательно разрабатывал план, свойственный всем влюблённым мужчинам, какой бы изобрести предлог, чтобы с ней срочно повидаться. Он мечтал как можно естественнее намекнуть ей о своих чувствах, а там, лелеял он надежду, глядишь, и роман завяжется. « А что если взять и прийти к ней, скажем, с букетом цветов, чёрт возьми, все женщины на это клюют. Конечно, ей, быть может, странно увидеть меня в роли ухажёра, ну а разве мало случаев, когда сыщики закручивают романы с персонажами, так или иначе фигурирующими в уголовных делах». Однако он тут же отверг тривиальный способ покорения дамских сердец. « Ещё, чего доброго, пощёчину мне отвесит. У женщины горе, а следователь амурничать вздумал. К тому же я подозреваю, у неё есть важная причина меня или ненавидеть, или, что ещё хуже, вообще принимать за пустое место. Ведь я так и не нашёл убийцу. И найду ли когда-нибудь?» От этих мрачных мыслей у Дмитрия появлялось страдальческое выражение на лице, голова будто раскалывалась пополам, вообще он становился вялым и депрессивным. Когда ему чертовски надоедало терпеть адскую боль, он, как ошпаренный, подскакивал с постели среди ночи и долго шарил в тумбочке, где у его запасливой половины находились таблетки от «всего», в том числе, и от «головы».

— Ты что, Димуля, там копаешься? — раздавался из соседней комнаты встревоженный голос жены.

— Да спи ты! — раздраженно отвечал он, отправляя в рот сразу горсть таблеток. На жену он с некоторых пор смотрел как на домработницу, чему она по простоте своей и в силу недалёкого ума не придавала особого значения. До поры до времени, разумеется.

Однажды, когда Дмитрий вернулся с работы, она неожиданно для него завела разговор про Ксению.

— Помнишь, про убийство Бутырина?

— А что? — он живо оторвался от газеты.

— Говорят, что жёнушка его напропалую гуляла, — произнесла она, делая акцент на последнем слове, — и сейчас она кого только к себе не водит.

— Ну и что, что водит, лишь бы за нос не водила, — безразличным тоном сострил он, явно заинтригованный разговором. И тут же не преминул слегка уколоть давно опостылевшую ему супругу.

— Бутырина, согласись, по крайней мере, имеет шарм, другие женщины и рады бы взбрыкнуть на сторону, да никто на них не клюёт.

Беседа с супругой, надо сказать, несколько воодушевила Дмитрия, который по складу характера слыл холериком. Ксения в его распалённом воображении стала теперь, как бы правильно выразиться, более доступной что ли. « Раз бабы болтают, что она слаба на одно место, почему бы и мне к ней не подъехать!» Однако просто флиртовать, что входило в первоначальный план моего героя, он теперь уже не хотел.

— Грубо это, матерьяльно слишком, она достойна большего, да и чертовски охота поэзии, каких-то возвышенных чувств, например, уехать бы с ней на Чёрное море и провести на лоне природы месячишко-другой. И потом, почему бы мне, право, не жениться на этой эффектной женщине, — вознёсся далековато он в своих мыслях, запамятовав о главном, что в принципе он уже давно человек женатый.

Впрочем, тому было некоторое объяснение. Дмитрий в силу своей влюбчивой натуры, сколько себя помнит, всегда в кого-нибудь пламенно влюблялся. В детском садике — в хорошеньких воспитательниц, канюча при этом у них конфетки, в школе — в очаровательных учительниц, в институте — в длинноногих прекрасных созданий. С юных лет он запросто творил разные глупости на этой почве. В школе, когда сдавали экзамен по сочинению, он, вместо того, чтобы досконально раскрыть положенную тему, прямо в тетради настрочил жаркое послание, адресованное симпатичной учительнице, с премиленькой русой головкой и наивными ясными глазами. Письмо было выдержано в духе романтизма, изобиловало сплошь и рядом возвышенными эпитетами в превосходной степени, типа: « небеснейшие глазки твои», « тончайшие и нежнейшие лебединые руки твои», « изяшнейшая жемчужная шейка». После этой шаловливой проделки его вызвали к директору, который потратил на « несознательного элемента» два часа драгоценного времени, вдалбливая в глупую подростковую голову, что влюбляться в учительниц — по меньшей мере неприлично, разве мало для этой цели сверстниц.

Когда ему было только 12 лет, ему дико понравилась черноглазая длинноногая девчонка, с пышной каштановой косой, с соседней улицы. Он безбожно врал матери, чтобы добиться поставленной цели, клянча у неё деньги будто бы на подарок учительнице, а сам торжественно преподносил своей прекрасной маленькой даме, в коротеньком платьице, шикарную коробку шоколадных конфет. Однако конфеты быстро таяли, а вместе с этим таяло и расположение со стороны девчонки к нему. Однажды, набравшись храбрости, он объяснился своей избраннице в любви. В ответ коварная обольстительница звонко рассмеялась и обозвала его дураком. Долго ему после этой жестокой выходки не хотелось не только думать о любви, но даже и жить, будучи в состоянии согласно медицинскому термину аффекта; он помышлял, не шутя, руки на себя наложить, но время брало своё. И через некоторое время наш герой, уже повзрослевший, волочился за другой ещё более прекрасной юбкой. Одним словом, любовь, а вовсе не карьера, всегда занимала внимание Кустова.

На этот раз смыслом его жизни стала, без всякого сомнения, Ксения Бутырина, он лихорадочно изобретал всяческие подступы к взятию крепости.

Глава восьмая

Тем временем в доме у Бутыриных происходили невероятные вещи. Как-то ночью в маленькой комнатушке, где спал Денис, раздался истошный вопль, от которого разом проснулись мать и дочь, насмерть перепуганные, они кинулись в детскую. Денис сидел на кровати, на лице у него не было ни кровинки, руки и ноги тряслись, как в лихорадке, он силился что-то произнести, но выходило нечто нечленораздельное. На смятой кровати лежала раскрытая книга, зачитанная до дыр. Стараясь быть спокойной, что, впрочем, ей плохо удавалось, Ксения обняла сына за щуплые плечи.

— Ну что ты, дорогой мой мальчик, так всполошился? Наверное, дурной сон приснился? Сколько раз я тебе говорила: не читай ничего на ночь. Неужели тебе дня мало было! Вроде бы по дому не загружаем ничем!

— Я вот сейчас возьму все ваши книги и спалю в печке, только глаза портите, ещё ненароком тронетесь умом, — проворчала Пелагея Петровна, отпаивая внука валерьянкой из своих запасов. Наконец Денис обрёл дар речи.

— Вовсе я не спал, лежу себе, книжку читаю, вдруг слышу, в окно кто-то три раза постучал. Я вздрогнул, хотел вас разбудить, но раздумал. Посмотрел на часы, было ровно три, хотел лечь спать, но стук опять повторился.

Бабка с дочерью недоумённо переглянулись.

— Ты, мама, ничего не слышала? — спросила поражённая Ксения.

— Я сегодня спала, как убитая, отозвалась та брюзгливым тоном, — целый день квасила капусту, намаялась, с ног прямо валюсь, это у вас никакой заботушки нет, в голове одни фантазии.

Денис продолжал свой рассказ, сопровождая его слезами.

— Я, блин, подумал, что это, наверное, какой-нибудь пьяный бродяга в наш двор забрёл. Думаю, сейчас открою окно, да как его шугану. Но когда я посмотрел, мама, то увидел там, кого бы ты думала? Нашего отца. Живого. Стоит он в своей старой курточке, в которой всегда ходил на рыбалку, улыбается так странно, словно зовёт меня, мама, куда-то с собой. Я напугался сильно и закричал.

— Свят, свят, — перекрестилась безбожная Пелагея Петровна, — аспид он проклятый, и после смерти не даёт нам покоя. Она тотчас пошла на кухню и проворно вернулась назад с тарелкой, наполненной доверху пирожками.

— На — ка, внучек, поешь, еда — самое лучшее лекарство от всякого потрясения.

А Ксения тем временем, присев на диван, глубоко задумалась. «Но неужели и у сына так разгулялись нервы? Странно. Муж приходит ко мне во сне, оставляя приметы наяву, а к сыну по правде заявился. Но это вздор, не иначе, ребёнку просто померещилось. Но как объяснить тогда те розы на трельяже? И кольцо? И вычерпанный погреб? Кстати, мать и не заметила, что вода будто по волшебству исчезла. Но, может, это само собой произошло, бог знает. Ну а цветы? А что, если у матери спросить? Вдруг их кто-то передал в тот день для меня, или сама она купила?» Однако последнее предположение Ксения, усмехнувшись, отвергла, ибо слишком хорошо знала скаредный нрав матери.

Ксения подошла к сыну, ласково потрепала его как маленького по голове, впрочем, он и в шестнадцать лет оставался для неё несмышлёным дитятей. Со словами: «спи, сынок, тебе померещилось», она с тяжёлым сердцем направилась в свою комнату.

— Ничего не показалось, что я — слепой! Папка и когда живой был, стучал всегда в моё окно, когда поздно приходил. И вообще, я боюсь теперь спать, вы меня лучше караульте!

Глава девятая

Через три дня переполох в доме у Бутыриных опять ночью повторился, в то же самое время. Своим отчаянным криком, более жутким, чем в прошлый раз, Денис поднял теперь на ноги не только мать с бабушкой, но даже ближайшие соседи к ним постучались с вопросом: «Никак у вас режут кого?» Пелагея Петровна, когда бежала к внуку, впопыхах запуталась в полах старомодной рубашки, охая, поднялась, и опять упала. Первой к сыну прибежала смертельно бледная Ксения и трясущимися руками включила свет. Денис в полосатой майке, чёрных трусах лежал лицом вверх на полу и так тяжело дышал, словно умирал. Она в панике заметалась по комнате, схватила влажное полотенце, стала растирать сыну грудь.

— Скорей, мама, сюда! Спирт нашатырный неси!

Пелагея Петровна, выпутавшись, наконец, из своей рубашки, побежала искать спирт, но вместо него принесла бутылочку с уксусной кислотой. Чертыхаясь, вернулась опять, нашла нужный пузырёк, однако лекарство внуку не понадобилось, так как он уже очнулся. Женщины осторожно перенесли страдальца на кровать. Вид у юноши был ужасный, в эту минуту он был похож скорее на мертвеца, чем на живого человека. Худой, лицо жёлтое, кожа сухая, натянутая, как у старика, костлявые руки тряслись, как у парализованного, в глазах затаился испуг. У Ксении сердце будто клещами сжалось, она с болью вглядывалась в предмет своей гордости, своей надежды и не узнавала его, от сына осталась только тень. Чтобы он хоть немного воспрянул духом, она нарочито бодрым тоном сказала:

— Ну что ты, моя радость! Опять раскис! Ты ведь спал, не так ли, мой мальчик? Я когда зашла, в комнате у тебя было темно.

— Мама, я не спал! — глухо, словно из-под земли произнёс он, — я опять читал книжку. Да вот она. — Он вытащил из-под одеяла томик в красном переплёте.

— Ты опять за своё! Мы же тебя предупреждали, чтобы не забивал голову на ночь всякой ерундой!

Ксении было чрезвычайно страшно при мысли, что он опять ей расскажет жуткие вещи, но она крепилась.

— Я хотел уснуть, мама, но не смог, мне показалось, нет, я точно знал, что по чердаку у нас кто-то медленно-медленно ходит. Это походка отца, я сразу узнал её, мама, такие тяжёлые шаги были только у него. А потом я с замирающим сердцем услышал, что кто-то подкрадывается к двери. Интуиция меня не подвела: это был действительно отец. Он стремительно открыл дверь и широко улыбнулся мне. Я никогда не видел у него такой улыбки. Я затаился, от страха у меня застучали зубы, затрепетало сердце, а волосы встали дыбом, я хотел закричать, но язык словно прилип к горлу, я вообще был как пришитый, не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Потом с ужасом заметил, как отец, одет он, мама, был в чёрный пиджак, в котором лежал в гробу, подошёл и с загадочной улыбкой щёлкнул выключателем. Стало темно, как в склепе, но я всё же разглядел, что он, крадучись, подходил ко мне с протянутыми руками. Остальное я уже не помню.

От его рассказа Ксения вся так и похолодела, однако, стараясь всё перевести в шутку, бодрым голосом воскликнула:

— Всё это, сынок, плод твоей фантазии!

Она, силясь улыбнуться, ласково потрепала сына за волосы, но по спине у неё от страха бегали мурашки. Реакция же Пелагеи Петровны была такова. Она просто-напросто разразилась грубой бранью в адрес покойного зятя и, словно он мог её увидеть, погрозила кулаком. Всю эту ночь никто в доме не спал.

— Больше я ночевать, блин, один не намерен, — категорично заявил Денис, — я, бабуля, лучше в твою комнату переберусь. Но и без этих слов было совершенно ясно, что оставлять его одного ночью в таком сумбурном состоянии, подвергая и без того хрупкую психику бог знает ещё какому испытанию, было бы по меньшей мере безрассудно. На следующий день пожитки мальчика благополучно перекочевали в бабушкину комнату.

Что касается дома, отравлявшего им жизнь, то Ксения, как только Алексей его построил, всё недоумевала: почему вдруг ему взбрело в голову поделить его на две старомодные половины, причём, в одной размещались две комнаты и кухня, в другой — одна очень широкая просторная комната, с тонкой перегородкой. Эти две нескладные половины были соединены между собой длинным узким коридорчиком, похожим на тоннель, где всегда было, во-первых, сыро, во-вторых, темно, потому что муж сразу не догадался прорубить окно; тут был один вход, но, несмотря на такое раздолье, семья постоянно обитала в большой половине, а ту, другую, не жилую, где витал спёртый воздух, преимущественно использовали под склад. Этот странный несуразный придаток, похожий на аппендицит, Ксения страшно не любила, она частенько упрекала в бестолковости супруга, который, в чём она нисколько не сомневалась, выкинул своим нелепым архитектурным сооружением просто злую шутку.

Впрочем, как-то Алексей на её бесконечные упрёки всё же нехотя признался, что зря она его как ржа железо точит, ведь, поделив дом на две замысловатые части, он в первую очередь думал задней мыслью о сыне, что, мол, он рано или поздно женится и получит готовый раздельный кров. Смешно стало тогда Ксении от его чудачества: чем-то унылым патриархальным повеяло от его проекта. Взрослый мужчина, а рассуждал как сущий ребёнок. Можно подумать, что талантливый сын будет вечно прозябать в этой никудышней дыре. Ну уж нет, она в лепёшку разобьётся, но непременно повезёт сына в столицу, в консерваторию.

А между тем вторая половина, так и не пригодившаяся для жилья, наводила необъяснимый страх на Ксению, хотя она все свои переживания ухитрялась держать при себе. Она никак не могла избавиться от неприятного ощущения, что этот бесполезный «аппендикс» не их вовсе, а чужой. Когда она, затаив дыхание, на цыпочках заходила в коридор, ей казалось, что там, за деревянной дверью бурлит какая-то другая неведомая жизнь, может быть, там поселилась нечистая сила. Видимо, сказывалось её богатое воображение, особенно нагнетался этот страх долгими зимними ночами, когда ветер по-разбойничьи всюду свистел, шипел по-змеиному, по-человечьи всхлипывал, завывал со страшной силой, с остервенением швыряя комья снега в разрисованные морозом окна, ей чудилось, что в той половине таинственно скрипят половицы; она зарывалась с головой от страха в пуховую подушку, но это абсолютно не помогало. Страшные загадочные звуки по-прежнему допекали её, временами ей мерещились чьи-то жалобные стоны. Кто знает, возможно там копошились просто-напросто голодные мыши, шурша бумагой и тряпьём, но разгулявшееся болезненное воображение подсказывало ей совсем другое, нечто зловещее.

Однако стоило возвратиться из командировки её мужу, как страхи у неё полностью выветривались. Она нарочно заставляла его пройти с ней в ту злосчастную половину, а сама, пока он стоял, тщательно обследовала буквально каждую укромную щель в комнате, но ничего подозрительного не обнаруживала. А потом, когда супруг опять уезжал, всё повторялось. Странное дело, иной раз не только звуки с той стороны, но и просто мёртвая тишина её пугала.

И вот теперь страхи сына живо ей напомнили собственные. Ночные кошмары, надо сказать, наложили нездоровый отпечаток на всех членов семьи. Даже бойкий кот Кешка вдруг ни с того ни с сего одичал, превратился в какое-то вечно оглядывающееся по сторонам пугливое существо. Вытянув свою забавную в крапинку мордочку, он как-будто к чему-то всё прислушивался, испуганно шарахался от малейшего шороха, говорят же не случайно, домашним животным быстро передаётся настроение человека. Однажды Кешка без всякой на то причины завизжал по-собачьи, бросился непонятно от кого наутёк, прыгнул на стол, опрокинул любимую Ксенину хрустальную вазу.

Ко всем этим злоключениям добавилось неожиданно новое. Ксения стала чувствовать, что в организме у неё творится что-то неладное, чему она никак не могла дать мало-мальски толковое объяснение. По утрам на неё вдруг накатывали страшные приступы рвоты, её мутило так, что она рысью выбегала во двор. После этого ей противно даже было не только смотреть на еду, но даже и думать о ней. Вследствие этой напасти у неё катастрофически падал вес, но одновременно, как ей казалось, подозрительно увеличивался живот. Разумеется, она сознавала всю нелепость версии насчёт беременности. Ведь сразу вставали весьма существенные вопросы, имеющие к этому прямое отношение. От кого? И когда? Ни на тот, ни на другой ответа не было. Однако непонятный пружинистый ком в животе всё разрастался, что приводило её в отчаяние, вдобавок появился новый знакомый с молодых времён симптом: у неё стала кружиться голова. Раз, когда она шла на работу, то её сильно качнуло, пришлось даже ухватиться за ближайшее дерево обеими руками, дабы не упасть. « Но это же абсурд, — смеялась она над своими подозрениями, — от кого, интересно, я могла залететь? От воздуха что ли?»

Несмотря на эти доводы, распалённое воображение услужливо подсовывало ей недавние бурные картины из снов, когда они с мужем в экстазе катались на горячем песке. Сколько же прошло после первого сна? Лихорадочно подсчитывала она. «Ага, три месяца. А когда у меня последний раз были месячные? Боже мой! Всё совпадает! Надо срочно бежать к гинекологу. Пока не поздно.»

Размышляя таким образом и прекрасно осознавая всю нелепость своих предположений, она выбрала свободный день и поспешила в женскую консультацию. Перед кабинетом специалиста по женским вопросам толпилась одна молодёжь, совсем ещё зелёные девчонки, но уже с выпирающимися животиками. Они бойко переговаривались между собой, насмешливо поглядывая в её сторону.

«Интересно, чего эти лупоглазые свиристелки, освоившие, наверное, единственную в своей жизни науку, от которой сюда и попали, так пялятся на меня? Воображают, что я не могу в свои 40 забеременеть?» — с раздражением думала она, ёрзая от волнения. Она поспешно вытащила маленькое круглое зеркальце, поправила густые волнистые волосы и храбро открыла дверь. Но тут же с порога она остолбенела, не решаясь пройти. Вот чего не ожидала, того не ожидала. Приём вёл мужчина средних лет. Он был долговяз, черноволос, в правом ухе у него небрежно болталась массивная золотая серьга. Она неприязненно ощупывала взглядом уткнувшегося в бумаги врача. Что бы там ни говорили о мужчинах-гинекологах, что они, мол, точнее, чем женщины, выносят диагнозы, и что они гораздо терпеливее со своими пациентками, всё же Ксения придерживалась на этот счёт противоположного мнения. Ей казалось, что в эту область идут главным образом мужчины с ярко выраженными отклонениями на сексуальной почве. В любом случае это патология, как она считала, и все мужчины-гинекологи наверняка отвратительные похотливые типы.

Однако вопреки её представлениям со стороны гинеколога, когда она неохотно, заливаясь краской, и превозмогая стыд, разделась, не было никаких подозрительных поползновений. Напротив, он лениво, во весь рот зевнул, и, вооружившись медицинскими приборами, бесстрастно изучал её внутренние органы.

— Одевайтесь! — равнодушно бросил он и, мурлыча что-то себе под нос, сделал пометки в карточку.

— Гм, никаких признаков беременности, женщина, я у вас не нахожу, так что зря вы беспокоились на этот счёт.

— Но, доктор, — невольно вырвалось у неё, — у меня всё совпадает.

— Что именно совпадает?

И тут краска залила её лицо. Она соображала, как бы правильно выразиться, не будешь же рассказывать о своих эротических снах, ещё сочтёт за сумасшедшую. Мужчина, золотозубо улыбаясь, сказал:

— Не волнуйтесь, так у женщин бывает. Понимаете, кажущееся состояние. Когда, как в вашем случае, вроде все симптомы налицо. Странного в этом, конечно, ничего нет, вы женщина молодая. А вот как-то раз ко мне пожаловала на приём одна чересчур мнительная бабуля, так, верите ли, с неделю её убеждал, что роды ей не грозят.

После этих заверений Ксения готова была расцеловать ставшего ей сразу симпатичного и бесконечно воспитанного доктора. «Слава богу, — думала она, — что хоть эта головная боль прошла».

Однако, несмотря на удачный визит в больницу, основания для беспокойства как были, так и остались, комфорта на душе у неё по — прежнему, увы, не было, ибо странные аномальные явления, продолжались, грозя обернуться в конце концов трагедией. Дело в том, что переселение в бабушкину комнату всё равно не пошло на пользу сыну, так как пугающий призрак отца, как утверждал тающий, как свечка, от страха Денис, продолжал периодически его терроризировать. И это несмотря на то, что Пелагея Петровна не забывала строго контролировать внука, заставляя его укладываться спать в одно с ней время и не читать на ночь вредных книжек, не смотреть фильмы ужасов. Ничего не помогало, раза три в неделю Дениса охватывали ужасные приступы страха, от которых он на некоторое время терял дар речи, а потом ещё долго заикался.

— Мамочка, — жаловался он, когда приходил в себя, — отец всё время протягивает ко мне руки и при этом так странно улыбается. О, лучше бы он бранил меня, я бы так не боялся. Мне особенно жутко от его ужасной улыбки, это страшнее всего, я не знаю, чего он хочет от меня.

Что было делать? Парень буквально был на грани помешательства. По этому поводу к ним однажды наведалась его классная руководительница.

— Ваш сын стал очень рассеянным на уроках, —

— строго выговаривала она Ксении. — Раньше за ним такое не наблюдалось. Вы представляете, что с ним творится! Коллеги жалуются, что, когда его вызывают к доске, он некоторое время не двигается с места, лишь что-то беззвучно шевелит губами. И как-будто чего-то пугается. Убедительно прошу вас: разберитесь, пожалуйста, с его здоровьем. Всё-таки старший класс. Если так и дальше пойдёт, — предупредила она, — то он может очень свободно лишиться аттестата. Пока мы ещё закрываем глаза на некоторые вещи, не железные, понимаем прекрасно, что парень потерял отца. Но в дальнейшем я, извините, не ручаюсь. Вот полюбуйтесь, что он на днях нафантазировал! Она протянула тетрадь с сочинением, где, как воочию убедилась Ксения, была написана какая-то абракадабра вместо нормального изложения. Неожиданный визит учительницы лишний раз доказывал, что парня надо было срочно спасать, пока у него от страха не помутился в конце концов рассудок. Охваченная этим порывом, Пелагея Петровна побежала к своей старой приятельнице Настасье Егоровне Дёминой. Помнилось ей, как та ещё в молодости, благодаря специальным снадобьям из трав, готовить которые была великая мастерица, привораживала к себе сельских парней. Во всяком случае все так считали. Чародейка местного масштаба всё время хвасталась, что нет на свете такой порчи, которую она не смогла бы изгнать из любого человека, будь то деклассированный элемент, или хоть сам президент, либо даже король, и неважно на какой почве она, эта порча вселилась.

Глава десятая

Дмитрий Кустов едва ли не каждую минуту упорно думал о Ксении, мысли о ней становились всё более навязчивые. Вспоминая её изящную походку, прекрасные лучистые глаза, едва заметную ироническую усмешку в уголках красиво очерчённых губ, всю её пикантную внешность, он страстно хотел вновь встретиться с этой загадочной, как ему казалось, женщиной. Но как? Всё время раздумывал он и никак не мог изобрести более менее подходящего способа. В отчаянии он было уже собрался заявиться прямо к ней домой и без обиняков объясниться в любви, но тут же отгонял эту шальную мысль. Если рассудить, повод у него был, чтобы увидеться с ней, в конце концов, именно он занимается расследованием дела, связанного с таинственной гибелью её мужа. Правда, он уже был у Бутыриных, и не раз, не два, а больше, но, увы, ни одной путной ниточки, ведущей к разгадке, так и не нащупал, как ни старался. Теперь ему уже и ходить в этот дом было крайне неудобно, она, вероятно, и так о нём бог знает какого мнения.

Ему казалось странным то обстоятельство, что вдова ни разу по своей воле не пожаловала к нему в прокуратуру, что было бы вполне естественно. «Неужели ей, чёрт побери, самой безразлично, как продвигается дело, вот каменная женщина, другие раз десять, по крайней мере, забегут, то и дело звонят, интересуются. А ей, должно быть всё до лампочки, не зря, видно, бабы чешут языками, что она флиртовала со многими, может, кто-то того и ждал, что подле такой писаной красотки вакантное местечко образуется. Так что я тут пятое колесо в телеге. Не пора ли, мой друг, опуститься с небес на землю?» — с иронией сказал он сам себе. Однако, несмотря на все доводы, он продолжал о ней мечтать.

Вскоре нашёлся способ увидеться с Ксенией. В маленьком селе Заозёрном, где едва насчитывается десятка три домов, повесился двенадцатилетний мальчик. Кустов туда направлялся, чтобы расследовать эту трагедию. Перед этим он, страшно волнуясь, набрал номер телефона редакции и с сильно бьющимся сердцем каким-то неестественным дрожащим голосом нерешительно попросил, чтобы пригласили Бутырину

— Не дрейфь же, как заяц, будь мужчиной, — подбодрял он себя, чувствуя противную дрожь в ногах. Когда в трубке раздался спокойный мелодичный голос, у него вдруг язык словно присох к гортани.

— Вы слышали, что мальчик повесился?

— Какой мальчик? И кто это говорит? — разволновалась Бутырина.

— Да это я, Кустов, я дело вашего мужа, помните, веду?

— Но при чём здесь мальчик? — В её голосе он уловил знакомые холодные нотки, убивающие его наповал.

«Вот чёрт, да она меня на расстоянии гипнотизирует, теряюсь, как дурак».

— Понимаете, просто я еду в то село, где этот мальчик живёт, вернее, жил. А вам звоню, потому что знаю, вы пишете на эти темы. Если хотите, я вас с собой возьму, — сбивчиво объяснял он, не называя, впрочем, её никак.

— А! — протяжно раздалось на том конце провода, — спасибо, конечно, я поеду.

Когда Ксения, заботливо приподняв свой элегантный кожаный плащ, садилась в машину, он невольно обратил внимание на её точёные ноги и с некоторым смущением подал ей руку. Ощутив бархатную кожу её тёплой маленькой ладони, он не преминул размечтаться:

— Как хорошо, если б эта чудная шелковистая ручка шаловливо скользила б каждый день по моему телу.

Он блаженно откинулся на сиденье.

— А вы женат? — вдруг спросила она, стараясь придать своему голосу безразличный тон, и поправила причёску.

— Нет, не женат, впрочем, да, но только… — от неожиданности он пришёл в замешательство.

— Что только? — переспросила она, с удивлением глядя на него. На повороте машину сильно тряхнуло, от этого толчка Ксения оказалась чуть ли не на коленях у своего попутчика, от этой сумасшедшей близости у него помутилось в голове, он хотел удержать этот волшебный миг, но Ксения уже выпрямилась, деловито застёгивая свою блестящую чёрную сумочку.

— Только, понимаете, как это бывает… мы вроде живём и не живём друг с другом, — уклончиво объяснил он.

— Что ж, такое бывает, — равнодушно бросила она и вытащила маленькое зеркальце. Пока она, не обращая на него никакого внимания, аккуратно пудрилась и подкрашивала губы, Кустов, искоса на неё поглядывая, с недоумением думал:

Конец ознакомительного фрагмента.