Нелегальное лицо. Россия – не проходной двор!

Анатолий Семёнов

В своем сатирическом произведении «Нелегальное лицо. Россия – не проходной двор» Анатолий Семёнов рассказывает о последнем десятилетиии существования СССР, отце-фронтовике, своей матери – воспитавшей десять детей Матери-героине, старшем брате – строителе БАМа, о репатриации братьев и сестёр в Израиль и о том, как спустя десять лет работы в России оказался на нелегальном положении. Книга содержит нецензурную брань.

Граница — шпионский роман

До Санкт-Петербурга я решил ехать на машине. Добрался за десять часов. В дороге моим глазам предстала картина, наводящая на тоскливые мысли. Я часто ездил в командировки по России и многое повидал. И всё равно увиденное потрясло. Ночью я переехал покорёженный, будто после бомбёжки, мост через речку. Фары автомобиля едва освещали опасный участок. Сквозная дыра зияла прямо посередине моста. Рытвины и ухабы на трассе, ветхие дома и покосившиеся заборы вдоль дороги наводили уныние. Россия — вечное состояние депрессии; стоит только отъехать от города, и депрессия не заставит себя долго ждать. Ехать по этой трассе было небезопасно для жизни, в прямом смысле. Что происходило? Война закончилась более полувека назад. А что я видел? Перевёрнутый грузовой трейлер в кювете, труп мужчины на проезжей части, километровая пробка у железнодорожного переезда, бескрайние заброшенные поля, серые покосившиеся домики… Удручающее зрелище. Я помню парады Победы которые видел по телевизору. (Ничего другого кроме парада не смотрю.) Разве так живут победители?

В двенадцать ночи миновал Выборг, через полчаса — пограничный пункт Торфяновку. Наконец въехал на КПП «Брусничное», нарушая ночную тишину и спокойствие. К машине не спеша приблизился дежурный, попросил предъявить документы. Я волнительно протянул ему паспорт с визой. Он осветил документы тусклым лучом фонарика, просмотрел, спокойно произнес:

— Виза ваша недействительна…

Была во мне слабая надежда, что не заметит.

— Начальника смены пригласите, пожалуйста, — попросил я. Так научил меня Ефимцев.

— Здесь гражданин Канады… у него недействительная виза… — сказал дежурный в рацию.

Через минуту появился прапорщик.

— Поставьте машину на парковку и следуйте за мной, — распорядился он.

Мы вошли в двухэтажное служебное здание. Прапорщик провёл меня в просторный освещённый кабинет.

— Присаживайтесь, сейчас начальник подойдёт, — сказал он и вышел.

Сижу жду. Оглядываю большую комнату. Ефимцев оказался прав: кроме дежурных, начальства здесь не видно. В руках у меня небольшая чёрная кожаная сумка. Там деньги и документы. Спустя минут пять в кабинет входит майор. Он оживлён, по-видимому, ему вкратце доложили ситуацию. Садится за стол и снимает фуражку. Аккуратно кладёт перед собой. Я протягиваю ему документы. Он внимательно их изучает.

— Я не имею права пропустить вас. Виза недействительна, — произносит майор ожидаемую фразу.

— Понятно. Но я хочу, то есть готов… как бы это сказать… отблагодарить вас… — Я начинаю нервничать.

Майор осторожно бросает взгляд на чёрную сумку в моих руках. Я не решаюсь, медлю. Майор снова принимается просматривать документы.

— Номер визы не совпадает с номером паспорта, — указывает он на визу.

— Я его недавно поменял. Канадский паспорт на пять лет выдаётся.

— А может, документы фальшивые? — Он проверяет визу под ультрафиолетовой лампой. Наконец убеждается, что документы не поддельные.

— В долгу не останусь… сколько нужно… скажите… — бубню я себе под нос.

— Предлагаете вступить в сделку с совестью? — произносит майор не ясную для моего понимания фразу. Со мной проще надо, без загадок и мистики.

— Нет. Благодарность не заставит себя долго ждать…

— Скажите ваше веское слово, — деликатно намекает майор.

Но мне в его мысли снова недостает ясности: конкретнее надо выражаться. Назови конкретную сумму.

— Новую визу как получу, сразу обратно, — продолжаю я бормотать.

— Я не имею права, — отрицательно качает головой пограничник.

— Но я… сколько надо… вы скажите…

— Вы подставляете нас… Понимаете? А может, проверка? — майор смотрит на дверь.

— Я отблагодарю…

В кабинет вошёл тот самый прапорщик, который проводил меня сюда. Он с любопытством взглянул на меня и молча присел за соседний стол.

— Вы знали, что будут сложности на границе? — снова обратился ко мне майор.

— Знал, — подтвердил я.

— Ну, вот, — с облегчением вздохнул он, — действуйте согласно дальнейшему плану.

«Какому ещё плану? У меня нет никакого плана», — подумал я и сказал вслух:

— Я в долгу не останусь… если вы назовёте…

— Вы же взрослый человек.

— Конечно, — согласился я.

— Значит, всё понимаете.

— Более-менее… — сказал я, хотя ничего не понимал. Наш разговор двигался по кругу и никак не развивался; пограничники это быстро уяснили, а до меня не доходило.

Повисла тягостная пауза. Наконец майор сказал:

— Не думаю я, что вы проехали семьсот километров только для того, чтобы ночью со мной пообщаться.

Он загадочно взглянул на мою сумку. Он вообще казался немного загадочным.

— Нет. Не для этого, — нервно усмехнулся я.

— А для чего?

— Чтобы новую визу получить.

— Ну, и вот. Что у вас в чёрной сумке?

— Деньги.

— Правильно. Вы собирались платить за визу…

— Да. Собирался. Вы скажите… всё будет…

— Меня за это по голове не погладят. Я обязан доложить о вас начальству… — Майор выжидающе посмотрел на меня.

— Ну, раз надо… звоните, — сказал я.

В глазах майора отразилось недоверие, он помедлил и нехотя поднял трубку. Стал кому-то докладывать обстановку на КПП:

— Происшествий и серьёзных нарушений нет. Спокойно. Здесь гражданин Канады… Без визы. Хочет выехать. С истекшей визой… Что с ним делать? — Майор послушал, глядя на меня. — Ясно! Так точно! — Положил трубку. — Возвращайтесь в Питер. Идите в канадское консульство. Они должны дать вам письмо.

— Какое ещё канадское консульство? — удивился я.

— В Питере есть канадское консульство. Вы не знали? — как бы даже обрадовался офицер-пограничник.

— Впервые слышу. Вряд ли они станут что-то писать… — усомнился я.

— Чего вам терять? Пусть подтвердят, что вы болели, и засвидетельствуют вашу личность. Может, вас выпустят… Гарантий дать не могу, но попытаться стоит. Письмо должно быть на бланке консульства с гербовой печатью и подписью консула, — предупредил майор.

Всё вдруг потеряло смысл. Время на границе остановилось, оно утратило таинственную власть надо мной. Усилием воли я подавил в себе зарождающуюся апатию и тоску и заставил себя собраться. Придётся всё-таки ехать в Питер за призрачным письмом. Движение — в неустойчивости, — говорил композитор и педагог Карл Черни. Только у меня движения мало. Зато неустойчивости хоть отбавляй.

Понимаешь, это странно, очень странно,

Но такой уж я законченный чудак:

Я гоняюсь за туманом, за туманом,

И с собою мне не справиться никак¹².

В Санкт-Петербург я приехал глубокой ночью, точнее ранним утром. Консульство открывалось в восемь тридцать. До открытия оставалось более пяти часов. Припарковав машину напротив консульства, я решил вздремнуть на переднем сиденье. Не очень удобно, зато у дверей консульства буду первым. Меня предупреждали о возможной очереди. В полдевятого утра я ополоснул лицо водой из пластиковой бутылки и вошёл в приемную консульства. Ко мне вышла стройная девушка в чёрном брючном костюме, доброжелательная и уверенная. Я поделился с ней своими проблемами и попросил выдать письмо на бланке консульства, с подписью и печатью.

— Вряд ли вас пропустят через границу с этим письмом, — усомнилась она.

— Мне на границе сказали, что пропустят.

— Письма недостаточно. Вас в принципе с истёкшей визой не выпустят. В России действует закон, по которому иностранный гражданин с недействительной визой депортируется, и ему запрещается въезд на пять лет.

— Я рискну. Мне сказали, что выпустят… Девушка с сожалением посмотрела мне в глаза:

— Хорошо, посидите. Я поговорю с консулом. Через десять минут она вернулась и сообщила:

— Мы напечатаем для вас письмо на бланке. Дайте ваш паспорт. Подождите.

Через час моя спасительница появилась с письмом.

— Это всё, что мы можем для вас сделать. Остальное будет зависеть исключительно от решения пограничников. Мы повлиять на них никак не можем. Удачи.

Я горячо поблагодарил за помощь работницу консульства. Даже хотел было её обнять в радостном порыве.

Ну вот, драгоценное письмо с печатью консула имелось, и я поехал на КПП «Брусничное». Майора, дежурившего ночью, сменили, он отдыхал. Меня проводили на второй этаж, в кабинет полковника. Здесь, похоже, меня ожидали, что совсем не обрадовало. Приятно, конечно, когда вас ждут, готовятся к встрече дорогого гостя, приглашают за стол с аппетитными закусками, как это часто бывало в командировках по бескрайней России с иностранными корреспондентами. Но неприветливый, среднего роста полковник не собирался угощать меня красной икрой и строганиной. На его небольшом рабочем столе лежали папки, письма, документы. Он скупо предложил стакан воды и стул. От воды я отказался и, как оказалось, зря. Разговор выдался серьёзным. Я кратко обрисовал полковнику ситуацию. Рассказал о поездке в консульство и письме. Полковник не торопясь прочитал письмо, внимательно изучил печать, просмотрел паспорт и визу, сделал ксерокопии, заполнил какую-то анкету и протянул мне для подписи. В правом верхнем углу анкеты было место для фотографии. Но, к моему удивлению, фотографировать меня не стали. Покончив со всеми необходимыми формальностями, полковник поднял телефонную трубку:

— Позвоню в Выборг, в центральное управление. Разговор с управлением оказался отрывистым и неожиданным. Короткие фразы отзывались во мне острой, как от уколов иголкой, болью: «Да. Нет. Так. Гражданин Канады. Сверил. Вас понял. Доложу. Есть!» Очевидно, в Выборге уже были обо всём насчёт меня осведомлены. Полковник с хмурым видом опустил трубку на аппарат. Что-то записал в своих бумагах, потом налил в стакан воды из графина. Он медлил.

— Вам придётся вернуться в Москву, — наконец сказал полковник.

— То есть как? А письмо? — опешил я.

— Без визы не разрешают. — Он указал пальцем в потолок.

Меня мгновенно охватил жар. Я схватил стакан и залпом осушил его.

— Мне же обещали… — пробормотал я.

— Выборг отказал.

— Можно ещё?

Я поставил перед ним пустой стакан. Полковник молча налил из графина воды. Выходит, всё было зря? Зря ездил в Питер? Зря ночевал в машине под дверью консульства? Зря просил сотрудницу консульства выдать мне письмо? Зря терпел лишения и унижения? Мои годы проходят в бесполезных заботах, и, похоже, я тут на границе и состарюсь, ничего не доказав дотошному полковнику. Я не представляю для него интереса. Меня игнорируют официальные государственные лица, которые обязаны заниматься мной по долгу службы. Они обязаны составить заявление в суд о нарушении мной визового режима с требованием выдворить меня за пределы страны. Если им сейчас нет до меня дела, то как мне жить потом? Я вижу своё неприглядное будущее: одинокая старость — вот моё будущее. Причём очень скорое. Ладно. Теперь по-другому будет: я с этого места не сдвинусь. Пусть разбираются, поступают как угодно! Даже арестовывают. Прямо здесь и сейчас. На КПП! Может, хоть тогда дело сдвинется с мёртвой точки. Я обиваю пороги кабинетов чиновников, бегаю по учреждениям, требую собственной депортации — а что в результате? Совет о нелегальном переходе границы. Результата нет. Класть они на меня хотели. Необходим какой-то основательный, более смелый, даже вызывающий поступок, тогда они зашевелятся, забегают как тараканы. Может, самосожжение здесь устроить? Бензин в баке есть, как раз недавно заправился. Прямо в машине и поджечь себя. Это машина моей жены, но если надо для дела — она поймёт и даже одобрит мой поступок! А если даже не одобрит, мне уже будет всё равно. Или пока только машину поджечь, а себя потом? Вдруг сработает?

Колючая проволока аккуратно тянется в два ряда по верху высокого металлического забора, который проходил рядом с окном. Там моя цель — за окном, за колючим забором. Двести метров — и я на свободе.

— Как же вы можете удерживать нарушителя, если он преступил закон?! — воззвал я к логике. — В Европе за нарушение визового режима депортируют в сорок восемь часов. Без разговоров! А я живу здесь два с половиной года, и никому до меня дела нет.

— Мы с вами в Азии, — лаконично парировал полковник. — Школьную программу помните? Географическую карту мира?

— Помню. — География и русский были моими любимыми предметами в школе. До Уральских гор — это Европа. Россия — трансконтинентальное государство.

Может, ему о татаро-монгольском иге напомнить? Хотя некоторые историки сегодня утверждают, что никакого татаро-монгольского ига на Руси не было. Спорят. Раскопки ведут. А я прямо здесь, не выходя из кабинета, могу доказать: татаро-монгольское иго было! И было долго — лет триста или больше! И оно дошло сюда! До КПП «Брусничное». Я вижу большое иго в глазах сурового полковника. Оно глубоко засело у него в мозгах. А за географическую карту ему отдельное спасибо! Надо было карту российско-финской границы как следует изучить, прежде чем сюда соваться. Выяснить все тайные тропы. Будет мне в следующий раз урок.

Я молчал, полковник — тоже. Давил на меня своим татаро-монгольским игом. Сверлил угнетающим взглядом. Не знаю, сколько так продолжалось. Думаю, недолго. Но мне это тягостное молчание показалось бесконечным. Наконец полковник нарушил его, и, может быть, зря:

— Если вы патриот и любите Россию — получайте российское гражданство.

В этом добром совете проскользнула нотка иронии. Но, возможно, так только показалось — я неадекватно отношусь к подобным предложениям. Во-первых, российское гражданство нелегко получить. Я интересовался. Во-вторых, на слово «патриот» у меня возникает неоднозначная реакция.

— Я просто хочу жить в России со своей семьёй! Для этого надо быть патриотом?

О патриотизме немало сказано известными людьми. Например: «Патриотизм — последнее прибежище негодяя»¹³; или: «Патриотизм — разрушительная, психопатическая форма идиотизма»¹⁴. Есть ещё много известных высказываний на эту тему. Но я не буду их здесь приводить. Достаточно тех, что есть. За этим словом можно скрыть любое преступление, любой теракт. Потом по телевидению будут рассказывать, как поступают настоящие патриоты. Тактика хорошо известна. Её часто используют в достижении грязных целей.

— Есть очень хорошее стихотворение об этом, — прибавил я.

— Интересно будет послушать, — сказал полковник.

Я чувствовал отчаяние, так что мог и «Горе от ума» процитировать: «А судьи кто?..». Но решил: лучше предоставить это судьбе. И с выражением произнес:

Что такое Россия? Это зимняя сказка,

Когда снег серебристый лежит на земле,

Когда мчатся мальчишки с горы на салазках,

Когда виден узор на оконном стекле.

Когда ветер траву молодую волнует,

Когда птицы поют снова в нашем краю,

Я Россию свою, мою землю родную,

Словно мать дорогую, очень нежно люблю!¹⁵

Я пытался спровоцировать конфликт. Если меня задержат — это будет именно то, чего я и добиваюсь. Вряд ли, конечно, меня осудят за эти стихи, но, может быть, хоть нарушу душевный покой равнодушного пограничного начальства.

Полковник подозрительно взглянул мне в глаза и повторил:

— Получайте гражданство. Какие проблемы? Только сначала вам придётся отказаться от канадского.

Совет он мне дал действительно полезный. Я и сам об этом раньше думал, но пока никак не могу решиться. Есть одно обстоятельство: вам не всё известно из моей биографии. Там, в Канаде, у меня двое детей от первого брака. Кто же меня без паспорта в Канаду пустит? Вот был один отчаянный американец (дело это было давно) пришёл в американское посольство в Москве и бросил свой паспорт на стол консулу. В смысле — отказываюсь от американского гражданства. Его потом застрелили в Америке. Так-то. А не надо паспортами разбрасываться где попало. Я не хочу, чтобы и меня застрелили. Арестовали — да. Этого я очень хочу! Но не застрелили! Пару раз это уже пытались сделать. Первый раз — в армии: Смоловик Олег, сослуживец из Полтавы, снял автомат с предохранителя и ткнул дуло мне в живот. Перед глазами вся моя короткая жизнь пролетела. Это не плод моего воображения. Честное слово. Некоторые не верят в это, а я увидел свой двор, школу, маму, себя, братьев и сестёр. И мне так не хотелось расстраивать их своей ранней смертью от рук психически неуравновешенного прапорщика, что я отступил. (Олег решил посвятить себя военной службе: остался в армии сверхсрочником и щеголял в новой форме прапорщика.) Зато я теперь знаю, как буду себя вести в минуты смертельной опасности. Согласитесь, не каждому выпадет такая удача. (Потом я узнал, что Олега отправили служить в Афганистан, и в феврале 1989 года он вернулся домой живым.) Второй раз дело было в Грозном. Работал с голландскими корреспондентами над сюжетом, как российские солдаты проводят в городе зачистку¹⁶. Вдруг засвистели пули, смотрю — все вокруг залегли, один я с камерой стою. Тогда тоже обошлось: снайпер промахнулся. Здесь, на границе, они не промахнутся!

— У меня в Канаде дети, — объяснил я.

— Ваше лично дело, — равнодушно заметил полковник.

Меня взбесило его холодное равнодушие, и я выпалил:

— Я отказываюсь возвращаться! Делайте что хотите! Я был не в силах контролировать свои эмоции, они достигли предельного накала. В то время моя неуравновешенная психика давала сбои. У полковника ни один мускул на лице не дрогнул. Стойкий оловянный солдатик. Точнее, оловянный полковник. Таких, похоже, из олова отливают. Потом в холодной воде закаляют. Я сам в детстве этим занимался: мы с пацанами отливали из олова и свинца кастеты. Я дрался неохотно, но, если требовалось, долго не думал.

— Вы не спешите, хорошо подумайте, — резонно порекомендовал полковник.

— Я уже подумал. Остаюсь здесь! Никуда не поеду, — упрямо заявил я, глядя ему в глаза.

— Вы верите в трудное счастье? — ухмыльнулся оловянный полковник. — На вашем месте я бы вернулся.

— Может, мне на Смоленской площади с плакатом встать? — съязвил я.

— Не советую, — серьёзно ответил полковник. — Тогда вами займутся другие органы.

— Я не поеду! — вскричал я. — Выпускайте или арестовывайте!

Полковник невозмутимо воспринял мой истеричный выпад.

— Первое требование невыполнимо, — заметил он, — а над вторым я подумаю.

— Мне обещали: если будет письмо — выпустят.

— К восьмидесятому году коммунизм обещали… Ко мне у вас есть вопросы?

— Арестовывайте!

Полковник вгляделся в мои горящие глаза, сообразил:

— На международный скандал рассчитываете?

— Именно.

— Зря. Перед Новым годом у людей есть более важные дела…

— Я сейчас в посольство позвоню! — пригрозил я.

В канадское посольство я действительно позвонил, но международного скандала добиться мне так и не удалось. Сотрудник посольства в Москве Наталья Булгакова разъяснила, что посольство не в ответе за чудиков, просрочивших свою визу на два года. Мне теперь самому придётся разбираться с ФМС.

— Идите на Радищевскую, — посоветовала в итоге Наталья.

Вечно меня все куда-то посылают. Сами вы все идите… на Радищевскую! Как говорили хулиганы в нашем дворе в посёлке Восьмой километр, до-ре-ми, до-ре-до. (Позже объясню магию этих нот.) Был канун Нового года. У людей имелись более важные дела, поэтому я, не дослушав сотрудницу посольства, пожелал ей напоследок сквозь зубы:

— С наступающим вас, Наталья!

— И вас также! — рявкнула консульская сотрудница и повесила трубку.

Моё настойчивое требование о собственном аресте осталось без внимания: у людей действительно имелись более важные дела. Пограничники не желали напрягать международную обстановку, и мне без скандала и попытки самосожжения пришлось возвращаться в Москву.

— Зря только съездил, — критикует меня Руслан.

Мы снова пьём чай с высокогорьев Шри-Ланки в его офисе.

— Ничего не зря! — возражаю я. — Я получил бесценный опыт.

— Какой? — критично интересуется Руслан.

— Опыт общения с пограничной службой.

— Тебе совсем другой опыт нужен, — нравоучительно говорит Руслан.

— Какой? — в свою очередь интересуюсь я.

— Взятки давать учись! Пограничникам общение с тобой не нужно. Правильно майор сказал: ты семьсот километров проехал не для того, чтобы разговоры ночью вести, — укоряет меня Руслан.

— Не берут, — оправдываюсь я. — Майор ещё сказал, что не может вступить в сделку с совестью.

— Все берут, и совесть здесь ни при чём. Давать не умеешь, — отчитывает меня Руслан.

— Ты прав. Я не могу давать полковнику на границе доллары! Это, согласись, очень странно. Меня бы сразу арестовали.

— А разве ты не этого хотел?

— Этого, но не за дачу взятки.

— Всё проще, чем ты думаешь. Чем выше чин, тем больше надо давать. Положил бы майору пятьсот долларов в карман — он бы пропустил. У них зарплата маленькая. Полковнику — тому, конечно, больше. Деньги надо совать в карман без лишних разговоров, при этом мило улыбаться. Ты должен показать им свою зависимость. Дай им насладиться твоим унижением. Тогда они возьмут. Думаешь, мне легко в центре Москвы магазин держать? Без взятки здесь не выживешь. Сертификаты, лицензии, акцизы. Одна проверка за другой. Как раз недавно зашёл ко мне один из Роспотребнадзора. Запарковал свой новый перламутровый «Кайен» напротив входа и ткнул мне под нос свою корочку. Говорит: «У тебя в магазине левый товар». Пятьдесят тысяч хотел. Я что, мальчишка? Я же не первый день в бизнесе! Какой ещё левый товар? Откуда? У меня на каждую бутылку сертификат. Эта шестёрка на испуг берет, ищет, с кого можно денег по-лёгкому срубить. Я же ему не лох! Десять лет ишачу и на старой «Тойоте» езжу. А этот со своей государственной зарплатой в тридцать тысяч рублей на новом «Порше» разъезжает…

Руслан прерывается.

— Знаешь, о чём я мечтал в восемьдесят восьмом году, когда приняли закон о кооперации? — продолжает он после недолгой паузы, меняя тему.

— О чём?

— Я мечтал о белом лимузине, шофёре-негре в белых перчатках и доме с фруктовым садом. Мне уже сорок семь, а у меня ни лимузина, ни фруктового сада!

— А негр у тебя есть? — спрашиваю.

— Я сам как негр! Пашу как папа Карло, без выходных.

И опять жёлтое здание на Покровке, 42. Тёмные кабинеты, безучастные взгляды, пустые разговоры и советы о визе — всё то же самое. Неужели со мной больше не о чем поговорить? Я многогранная, разносторонне развитая личность, а у них все разговоры только об одном — как озабоченные. Я хорошо разбираюсь в «венской классике», могу поговорить о современной русской литературе. Даже поспорить, если придётся. Но спорить с офицерами Федеральной миграционной службы нежелательно и даже чревато.

В этот раз меня принимает Михаил Алексеевич Антошин, начальник Отдела учёта, регистрации и оформления виз Управления Федеральной миграционной службы. Хотя он возникает в моей жизни на короткое время, — Шпаковский по какой-то важной причине отсутствует, — наше непродолжительное знакомство тоже оставит в ней яркий, неизгладимый след. Михаил Алексеевич мне сразу понравился. Честное слово. Если к подполковнику Шпаковскому любовь созревала постепенно, то майора Антошина я полюбил сразу. Любезный, элегантный, с тонким чувством юмора. В этом жёлтом здании, догадываюсь, работают только милые люди. Возможно, проходят спецотбор. ФМС ведь серьёзная государственная организация, а не Дорогомиловский рынок, где кавказцы торгуют фальшивой чёрной икрой. Михаил Алексеевич говорит со мной учтиво, едва улыбаясь:

— Господин Семёнов. Специально для вас информация к размышлению: неделю назад наши пограничники сняли с ночного поезда двух иностранцев…

— За что? — глупо улыбаюсь я. На Покровке, 42 я простодушно удивлялся всему.

— Догадайтесь сами. — Антошин делает короткую паузу. — Я вам подскажу. Виза была просрочена… На четыре часа, — прибавляет он.

— Боже… Бред какой-то, — непроизвольно вырывается у меня.

— Это не бред, господин Семёнов! Это пункт восемь статьи восемнадцать Кодекса об административных правонарушениях. Подобное нарушение иностранным гражданином режима пребывания влечёт за собой наложение административного штрафа в размере от двух тысяч до пяти тысяч рублей с административным выдворением за пределы Российской Федерации или без такового, — чётко цитирует Антошин. — А у вас на два с половиной года виза просрочена. Чувствуете разницу? Такой ответственности мы на себя не возьмем.

— А вы попробуйте. Никто ничего не хочет брать! — начинаю горячиться я. — Вы — центральное управление. Разве не вы должны решать эти вопросы?

— Если бы ваша виза была просрочена на день-два — мы бы, возможно, и решили. А сейчас вам поможет только министр иностранных дел, — Антошин указывает пальцем вверх, — или начальник Федеральной миграционной службы генерал-полковник Ромодановский Константин Олегович. Он на Радищевской работает. Если оттуда нам сюда позвонят и дадут соответствующее распоряжение, то мы вас выпустим, — с милой улыбкой заканчивает Антошин.

Да он просто издевается! Мне нестерпимо хочется нагрубить. Я проглатываю обиду и грубо спрашиваю:

— Может, хотите, чтоб сам президент сюда позвонил?

— Это будет просто замечательно, — живо реагирует Михаил Алексеевич. — Тогда мы выпустим вас куда хотите.

Господин Антошин. Я понимаю ваш изощрённый армейский юмор. Вы, слава богу, не прапорщик. Вы — майор, и потому ваше чувство юмора острее и тоньше. На мою долю выпало достаточно препятствий, и я по необходимости готов преодолевать новые. Это как компьютерная игра — с каждым новым уровнем становится сложнее. Но если вы желаете, давайте посмеёмся вместе: вам позвонит президент — и мы с вами посмеёмся от души. Ваше желание для меня закон, и я пройду все уровни этой сложной игры. Другого выбора не остаётся. Президент так президент. Главное — не премьер-министр. Хотя разницы для меня нет никакой. Я только опасаюсь, чтобы из этого не приключилась какая-нибудь дикая история, как в случае со Шпаковским и Ефимцевым, когда я пытался добровольно предать себя в руки закона. Итак, мне придётся обратиться к президенту России! Ну, а чего здесь страшного? Если я каждый день обращаюсь к Всевышнему, неужели раз в жизни не имею права обратиться к президенту? Даже если это президент России — юридически чужой мне страны. Кроме просроченной визы терять мне нечего. Кто доведён до отчаяния, готов на поступок. Но как? Как беспрепятственно войти в Кремль и попасть в кабинет президента? Мне дважды уже приходилось бывать в Кремле, в Георгиевском зале, и теперь я хорошо знаю, где он находится. В середине 90-х годов 20 века там проводилась реставрация, о которой писали все российские и западные СМИ, в связи с коррупционным скандалом вокруг главы управделами президента Павла Бородина и швейцарской фирмы «Mabetex». Реставрация напоминала дешёвый евроремонт гастарбайтеров, скорее всего с просроченной визой, но это к делу не относится. Хотя как на это посмотреть. Судя по всему, Путин Георгиевским залом был доволен. Я это видел по довольному выражению лица президента. Он принимал там у послов африканских государств верительные грамоты. Послы подходили к Путину, вручали грамоты, чокались с ним шампанским в хрустальных бокалах и фотографировались. Послов было много, но Путина я заметил сразу — он был единственным белым человеком в дешёвых позолоченных интерьерах Георгиевского зала. Тогда меня без проблем пропустили в Кремль — у меня была виза. А сейчас моя виза просрочена, и дорога туда закрыта.

С майором Антошином мы расстались на дружелюбной ноте: Михаил Алексеевич пообещал ждать звонка, а я пожелал начальнику Отдела учёта, регистрации и оформления виз УФМС продвижения по службе. После встречи с ним прошла неделя. Я колебался, взвешивал, медлил, раздумывал, но в какой-то момент поймал себя на мысли: человек ждёт звонка от президента страны. Непорядочно с моей стороны заставлять майора столько ждать. И тогда я позвонил в общественную приемную президента Путина. Номер нашёл в телефонной книге. Это был день «икс», говоря условно. У каждого в жизни наступает такой момент или день, когда приходит прозрение, когда становится ясно, что реальность абсурдна и вокруг хаос. Я хорошо помню, как это случилось. Я проснулся утром, сел на краю кровати, посмотрел на телефонный аппарат и сказал себе: если минувший год моей жизни, поступки, встречи, разговоры — всё хаос и абсурд, то пусть это быстро закончится, а если нет, — я на верном пути.

Примечания

12

Начало популярной в советские годы бардовской песни «За туманом», написанной Юрием Кукиным

13

Афоризм, приписываемый английскому критику, лексикографу и поэту Сэмюэлу Джонсону.

14

Высказывание выдающегося ирландского драматурга и романиста Джорджа Бернарда Шоу.

15

Строфы из стихотворения Виктора Духанина «Россия».

16

Зачистка — оперативно-силовые мероприятия в населённых пунктах по проверке удостоверяющих личность граждан документов, досмотру помещений с целью выявления лиц, имеющих отношение к бандформированиям или принимавших участие в противоправной деятельности.