Похождения соломенной вдовушки

Анастасия Соловьева, 2009

Людмиле Вадим достался, словно принц Золушке, почти чудом. Правда, после двадцати лет совместной жизни возвышенная отстраненность Вадика от обыденности уже слегка раздражала. Но когда прямо во время отпуска на экзотическом курорте муж сказал, что хочет уйти, для Люды это стало настоящим ударом. Жизнь начинала новый виток с абсолютного нуля. Однако соломенное вдовство Людмилы оказалось временем полным веселых недоразумений, пикантных приключений и странных совпадений.

6

В гостиной все переменилось с тех пор. Мы сделали ремонт. Недавно еще один. Дорогой, европейский. Но я все еще помню: в простенке между балконом и дверью в спальню стояло темно-серое кожаное кресло, из которого Валерия Михайловна когда-то открыла по мне прицельный огонь.

По улице в тот день я шла как расстрелянная. В том смысле, что меня расстреляли и я попала прямиком на тот свет. Иду, переступаю ногами, а куда, зачем — неизвестно…

Добрела до дома — дальше что делать? Взяла с полки первый попавшийся учебник. Открыла наугад, увидела череп. Вспомнила: на недавнем экзамене меня пристрастно расспрашивали про носовую полость и глазницы. На все вопросы я ответила без запинки. Потом радовалась и гордилась, как сумасшедшая, не подозревая, что меня так легко и просто расстрелять. Ликвидировать. Отселить в мир душ и теней. От меня осталась одна душа, и для Валерии Михайловны я теперь неопасна.

В комнату заглянула бабушка и сообщила: она сварила щи. Наваристые, с грудинкой. Я промолчала.

— Иди ешь! — продолжала бабушка сердито. — Со своими экзаменами незнамо во что превратилась! Кости остались одни!..

В последнее время бабушка была глобально мной недовольна. Во-первых, ей не нравился институт. Достаточно того, что я окончила медучилище — работаю медсестрой. Теперь пора замуж выходить. А Вадик — робкий, мягкотелый, по ее мнению, никакой не мужик.

А что я оставляю его ночевать, это уж вообще никуда не годится и ни в какие рамки не лезет. Еще спасибо, что про это безобразие она не рассказывала отцу. Он бы задал мне перца!

Это была игра, которую я поддерживала из уважения к бабушке. Мы обе знали: отцу я глубоко безразлична.

— Я щи не буду, — ответила я нехотя.

— Тогда знаешь что? — не отступалась бабушка. — Поставлю-ка я на вечер блины. — Я пожала плечами — делай, как хочешь. — Сегодня селедочку свежую купила, такую жирненькую!.. — При воспоминании о селедке бабушкины досада и недовольство улетучились вмиг. — Чего еще? Сметанки, масла сливочного… А хочешь, откроем клубничное варенье? Вкуснотища!..

Это уже было что-то невероятное. Царская щедрость. Взамен бабушке требовалось немного: участия, послушания, довольной улыбки.

Она часто повторяла:

— Я в твои годы…

В мои годы бабушка не уставала радоваться жизни: все впереди, сама молодая, крепкая, и детей нет — не за кого переживать.

— Откроем варенье, бабуль.

— Ну ладно. Я пошла на кухню… Ты полежала бы лучше, Люд, — добавила она, обернувшись на пороге. — Все с книгами этими возишься!..

Вечером ели ажурные блины с жирной малосольной селедкой. Была даже икра — щучья. А к чаю — дефицитная сгущенка и ароматное клубничное варенье.

Бабушка вспоминала, как полвека назад девочкой она вместе с родителями впервые пришла в этот дом. Бабушкиному отцу за хорошую работу дали квартиру. Он служил раклистом на ткацкой фабрике.

Я спросила:

— Что делает раклист?

— Раклист?! — Бабушка была сражена — она много раз повторяла это слово, никогда не задумываясь о его значении. — Не знаю… Рабочий какой-то. А может, техник, — добавила она неуверенно.

В новом доме все им было в диковинку: собственная кухня, лифт-стакан и газовая колонка. В первое время бабушка ужасно боялась ее шипения и треска. А бабушкина товарка, Лида Коростылева с пятого этажа, из страха перед ярким всполохом пламени колонку вообще не включала и умывалась холодной водой.

Я знала, что дальше разговор собьется на Лиду, на ее аккуратную, самостоятельную дочь, которая вовремя выгнала из дома пропойцу мужа и одна воспитала хорошего, скромного сына Митю. Митя окончил техникум, отслужил в армии и создал дружную семью с некрасивой, но доброй и хозяйственной девушкой Наташей.

По бабушкиному замыслу, мне следовало есть блины, наслаждаться и внимать ее рассказам. И не просто внимать, а видеть в них руководство к действию.

К счастью, до Мити на этот раз не дошло. Кто-то позвонил в дверь. Я сидела, не двигаясь с места.

— Твой, что ли? — с сомнением глядя на меня, спросила бабушка.

— Не знаю. Вряд ли.

— Ладно, пойду посмотрю.

Вскоре она вернулась, раздосадованная, какая-то напряженная.

— Ну вот, а ты говорила…

— Что?

— То!.. Вадик твой пожаловал. На лестнице ждет, в дом заходить не хочет. Премудрый!..

Я понимала, что надо выйти поговорить, но сидела, как будто приклеенная к стулу. Бабушка тормошила: иди.

— Скажи ему, бабуль, пусть придет в другой раз, — выдавила я, наконец.

— А сейчас чего?

— Сейчас у меня не то настроение.

— Иди, тебе говорят!

Она больно толкнула меня локтем в бок. Я вдруг заметила: бабушка как-то странно усмехается, будто знает больше, чем говорит.

— Ну бабушка!

— Я уж двадцать четыре года твоя бабушка.

Делать нечего. Я поплелась в коридор, убеждая себя, что я теперь для Вадима тень и душа. Вообще-то его приход — нарушение всех существующих правил. Вот души — да, могут навещать живых, если это им взбредет в голову. Но являться самовольно к душе…

Дверь была приоткрыта. Вадим стоял на площадке, облокотясь о перила. В руках он держал дорожную сумку.

— Тебе чего? — спросила я сухо.

— Тебя!

Он с силой притянул меня к себе. И сколько я ни старалась, так и не смогла освободиться — руки у него оказались крепкими, властными, истинно мужскими. Как я не замечала этого раньше?!

— Отпусти меня и иди домой, — посоветовала я, устав сопротивляться.

— Если я тебя отпущу, ты уйдешь и захлопнешь дверь. Мне придется звонить, беспокоить твою бабушку…

— А ты не звони. Иди домой и, главное, поищи себе подходящую невесту. Слушатель академии!

— Я пришел к тебе насовсем.

— Зря. Бабушка сказала, что не потерпит в своем доме всякого безобразия.

— Мы поженимся.

— Валерия Михайловна будет против.

— Не имеет значения.

— Она твоя мать.

— Я тебя люблю.

— Тебе кажется…

Я не договорила, осекшись на полуслове, как будто прозрела.

Все, что говорит мне Вадим, — чистая, стопроцентная правда. Да что там правда — высокая непреложная истина. Он меня любит, мы будем счастливы, будем вместе!..

Я закрыла, потом опять открыла глаза. За мутным стеклом подъезда в потоке желтого фонарного света порхали похожие на цветы снежинки. И снова, как тогда, по дороге к метро, я испытала глубокое, полнокровное счастье.