Гувернантка с секретом

Анастасия Логинова, 2014

От судьбы не уйдешь. У Лидии теперь пятеро подопечных, самая милая из которых это трехлетняя крошка, еще не поступившая в ее распоряжение. Зато прочие отпрыски семейства Полесовых скучать не дадут: неугомонные восьмилетние близнецы проказничают без устали, тринадцатилетний брат совсем не без оснований прозван "Митрофанушкой", а старшая их сестра влюбилась в совершенно неподходящего субъекта! Который, как на грех, все чаще и чаще заглядывает в гости. Хотя и это можно пережить – если б тайны семейства Полесовых не были бы такими страшными. Впрочем, и Лидия гувернантка не простая, а с секретом. Художник: Елизавета Метлинова.

Глава пятая

Первыми, кого я увидела, войдя в следующий вторник в танцевальную залу праздничным вечером, были остальные двое моих подозреваемых — они вели меж собою неспешную беседу, пили шампанское и светски раскланивались с проходящими мимо знакомыми. Старинные приятели — ни дать ни взять.

Одним из этих подозреваемых был Денис Ионович Стенин — приземистый и полный пожилой мужчина. Его почти не тронула седина, как прочих его ровесников, зато волосы заметно поредели, оставляя на лбу и макушке большие залысины. Лицо он имел одутловатое и нездоровое из‑за пристрастия к спиртным напиткам, а солидное брюшко едва удерживали пуговицы сюртука странного грязно‑желтого цвета. Впрочем, одной пуговицы не хватало…

Стенин был очень небогатым человеком, если не сказать нуждающимся — сколько я его знала, он всегда ходил в этом грязно‑желтом сюртуке без пуговицы, меняя лишь галстуки и сорочки. По его словам, они с Щербининым вместе воевали против Шамиля в 1845 году⁶. После же того, как был ранен в 1847‑м, Стенин оставил военную карьеру и просто пропал из поля зрения российского правительства на добрые тридцать лет, объявившись лишь в начале восьмидесятых в Москве. На мой взгляд, это вполне мог быть сам Сорокин, уставший скитаться и решивший хоть под конец жизни увидеть дочь. Он навещал дом Полесовых заметно реже, чем граф Курбатов, но тоже был здесь частым гостем. Никогда не являлся без гостинцев для младших Полесовых, мог часами рассказывать им истории «из фронтовой молодости», и за это дети его обожали.

А вот третий мой подозреваемый появился в Москве всего неделю назад, но уже успел посетить Полесовых целых три раза. Это был Петр Фомич Балдинский — самый обычный в общем‑то пожилой мужчина, если бы не несколько любопытных деталей. Его лицо было сильно обожжено, вызывая с первого взгляда даже отвращение и, разумеется, делая его неузнаваемым для друзей молодости. С Балдинским было много странностей. Взять хотя бы то, что в градоначальстве Омска, где, как он утверждает, служил когда‑то бок о бок с Щербининым, такой фамилии никогда не слышали. Щербинин там действительно числился, а вот Балдинский — нет. Но где они тогда познакомились? И зачем Балдинский лжет?

Я не сводила глаз с этой парочки, пока кружилась в вальсе с Полесовым, и была настолько погружена в мысли, что почти не слушала его пустую болтовню, становившуюся с каждым словом все более и более вольной. Только когда Полесов обнаглел настолько, что жадно провел рукой по моему плечу и коснулся обнаженной ключицы, что было уж вообще ни в какие ворота, я рассеянно посмотрела в его глаза и спросила тем же тоном, как спрашиваю у своих нерадивых учеников:

— Что вы делаете?

— Вы сегодня обворожительны, зайчонок мой, — глаза его маслено блестели, — у меня нет никакой возможности удержаться. Что мне сделать, чтобы вы меня поцеловали?

— Сбрить усы, — не раздумывая, ответила я.

Жоржик в панике дотронулся до своей напомаженной гордости и, кажется, всерьез принимал решение.

— И… тогда я могу рассчитывать на ваше расположение? — с сомнением спросил он.

К счастью, отвечать не пришлось, поскольку музыка кончилась, — я попросила только отвести меня на место. Что‑то я не подумала, как буду выкручиваться, ежели завтра он и впрямь появится без усов…

Полесов усадил меня на стул подле своей жены и отделался от нее лишь тем, что поцеловал руку. Едва же он отошел, Елена Сергеевна наклонилась ко мне и зашептала заговорщически:

— Спасибо вам, Лидочка, что выручили: я так неловко танцую — Жоржику было бы стыдно со мной. А вы просто очаровательно двигаетесь, ma chère, и это платье очень вам идет. А что за духи? — она потянула носом. — Я у вас таких не помню, что‑то новенькое?

— Крид «Цветы Болгарии», — торопливо ответила я, не решаясь смотреть в глаза Елене Сергеевне.

— О, если не ошибаюсь, это любимые духи королевы Виктории? И такая восхитительная роза… можете мне такой же флакон достать?

— Я вам с удовольствием подарю этот — я ими почти не пользуюсь…

И Полесова принялась меня горячо благодарить, а я сидела, так и не подняв глаз. Временами ее святая простота наталкивала меня на мысль, что мадам Полесова прекрасно осведомлена о похождениях своего мужа, смирилась с ними и научилась обращать в свою же пользу…

Стараясь скорее отринуть дурные мысли, я попыталась снова найти взглядом Стенина и Балдинского. А заодно и Курбатова, по возможности. Однако обзор мне уже загородил Алекс, и я с неудовольствием вспомнила, что обещала второй танец ему.

Разговаривать с Алексом Курбатовым было все же приятней, чем с Полесовым. По крайней мере, вольностей он себе не позволял, а его анекдоты хоть и были на грани, но не выходили все же за рамки приличия. Кроме того, Алекс был ценен тем, что держал меня в курсе всех новостей о своем дедушке.

— Вы видели, в каком наряде вышла сегодня Мари? — спросил с долей раздражения он.

О да, видела. Мари оказалась единственной на балу, кто был в трауре — черное закрытое платье, черные же перчатки и даже вуалетка на лице. Она не танцевала, а только сидела в углу с минорным выражением лица и пару раз, кажется, всплакнула.

— То она говорит, что терпеть не может патриархальные условности, — горячился Алекс, — то является на бал в трауре — по дедушке, которого никогда в глаза не видела! Мне кажется, она все делает наперекор нам! Что за несносное создание!

— Право, Алекс, вы говорите так, будто сегодня впервые узрели Мари, — уж вы‑то должны бы давно привыкнуть к ее шалостям, — легко отмахнулась я.

— Да, наверное… и не в Мари дело — просто я сегодня весь день в дурном расположении духа, потому что не выспался.

— Выдалась бурная ночь? — уточнила я с наигранным сочувствием.

— Можно и так сказать… сегодня ночью, часа в три, нас — представьте себе — посетили гости. Господин Балдинский явился с каким‑то срочным разговором к деду. — Вот с этого момента я стала слушать куда внимательней. — Они, верно, думали, что никто их не слышит, да только весь дом проснулся… а моя спальня как раз над кабинетом, где они засели. У меня и так слишком чуткий сон, а они до невозможности громко говорили. Я больше и глаз не сомкнул до самого рассвета.

— А зачем же господин Балдинский приезжал? Разве не мог разговор подождать до утра?

— Вот и я о том же! Не знаю, зачем он явился, но дедушка и после его ухода остаток ночи ходил из угла в угол по кабинету и не спал. Ну, и я не спал, потому что, как уже сказал, у меня ужасно чуткий сон…

— А о чем же все‑таки они говорили, да и еще так громко? Они ссорились?

— Лиди, не знаю, право, мне дела нет до того, о чем они говорили! — Алекс поморщился — он и правда был сегодня не в духе. Настаивать я не решилась, уверенная, что выясню все позже при случае.

Остаток танца я молчала, думая о том, что Балдинский ведь гораздо более других подходит на роль Сорокина — если Сорокин, разумеется, вообще в Москве. Ожог на лице мог быть жесткой, но необходимой мерой: волевой человек, шпион, вполне способен на это пойти, если бы захотел вернуться в Россию неузнанным. И пробелы в биографии — это факт, который игнорировать невозможно. А теперь еще выясняется, что у него какие‑то дела с Курбатовым, ради которых он может ворваться в дом графа ночью, хотя единственное, что объединяло их, — знакомство с Щербининым много лет назад. Друг с другом же они познакомились лишь неделю назад у Полесовых.

Я чувствовала, что Балдинский очень странный персонаж! Очевидно, мне нужно доложить о своих догадках Платону Алексеевичу. И тянуть с этим нельзя — вот прямо завтра и поеду к Марго!

Музыка стихла. Алекс, который не получил от танца ни малейшего удовольствия, отвел меня на место, и я с удвоенным интересом начала выискивать взглядом теперь уже персонально графа Курбатова. Увидела Стенина, залпом осушающего очередной бокал шампанского; увидела Балдинского, нервно оглядывающегося и покидающего танцевальную залу; но Курбатова отыскать мне не удалось. Возможно, я и нашла бы его, но, когда выхватила из толпы взгляд черных, жгучих глаз, смотрящих на меня пристально, тяжело и почти не мигая, я забыла обо всем на свете.

Забыла, где я, зачем я, и вообще — реальность ли это? Только сердце билось оглушительно громко, и волнение было столь сильным, что я безотчетно вцепилась пальцами в подлокотники кресла.

Это действительно был Евгений Ильицкий.

По‑прежнему неотрывно глядя на меня, он вдруг начал приближаться. Я поднялась на ноги, паникуя уже не на шутку, и не придумала ничего лучше, чем быстрым шагом, с трудом продираясь сквозь толпу гостей, направиться к дверям из танцевальной залы.

Примечания

6

Шамиль (1797–1871) — имам, предводитель кавказских горцев, вел борьбу с Российской империей в середине XIX в.