Жених моей сестры

Анастасия Градцева (2024)

— Убери руку, — прошу я. — Нам нельзя…Яр молчит и продолжает гладить большим пальцем мое запястье. — Пожалуйста! Не трогай меня!– Покажи мне, что ты против. Покажи так, чтобы я поверил. Пока мне кажется, что тебе все нравится. Да, мне нравится, когда он меня трогает. Это разве преступление?Хотя… в нашем случае да. Я очевидно сошла с ума, когда влюбилась так сильно в того, кто через месяц женится на моей сестре.

Глава 6. Угольно-черный

— Пойдем в машину, — спокойно предлагает Ярослав, когда мои рыдания начинают стихать. В груди все еще больно, но меня хотя бы уже не трясет от злости и обиды. И слезы перестали бежать. Кончились, наверное.

Но возникла другая проблема.

Теперь, когда я уже немножко успокоилась и вернулась в реальность, мне становится ужасно, безумно, просто невероятно стыдно. Настолько сильно, что я бы сейчас с удовольствием провалилась сквозь землю.

Господи, ну какое я позорище! Устроила истерику перед Лелиным женихом, орала, психовала, испачкала ему весь пиджак своими соплями и слезами…

Вот теперь он точно будет уверен, что я странная и больная на голову.

— Прости, пожалуйста, за этот концерт, — я делаю шаг назад, высвобождаясь из его рук, и неловко шмыгаю носом. Смотреть на Ярослава я боюсь. — Да, конечно, пошли.

В ответ тишина, и мне все-таки приходится поднять на него глаза.

Он стоит и смотрит на меня, и в его взгляде я вдруг замечаю что-то непривычное, другое, не тот лед и холод, который там всегда был.

— Но есть зато и хорошая новость, — с натужной веселостью говорю я. — Тебе больше не нужно будет меня возить! Нет занятий — нет проблемы, правда?

Но Ярослав не поддается на мои нелепые попытки свести все к шутке, он наклоняется и подбирает с земли мою папку и порванные рисунки.

— Это в мусорку, — торопливо говорю я. — Не трогай, я сама выброшу.

Но Ярослав плевать хотел на мои слова, вместо этого он идет к машине, кладет на капот папку, а сверху разорванный пополам портрет Лели. Разглаживает смятую бумагу, складывает вместе обе половины, какое-то время смотрит на рисунок, а потом поворачивается ко мне.

— Это ты рисовала?

— А кто еще, — вздыхаю я. — Ярослав, очень прошу, выбрось, пожалуйста, эти работы. Они мало того что плохие, так еще и грязные.

Он снова смотрит на меня так, будто пытается во мне что-то разглядеть. Что-то спрятанное внутри меня, не на поверхности. На меня никто так никогда не смотрел.

— Я и не думал, — медленно и словно удивленно говорит он, — что ты реально так круто рисуешь. Думал, ты просто…

Ярослав не заканчивает мысль, просто слегка пожимает широкими плечами.

— Нет, — яростно мотаю я головой. — Я не…

— Леля бы такой портрет у себя в комнате повесила, я уверен, — перебивает меня Ярослав. — Ты ее тут прям как королеву красоты нарисовала.

— Потому что она такая и есть.

— Да ладно тебе, не настолько, — Ярослав смешливо фыркает, а потом снова возвращается к рисункам. Смотрит на остальные. Внимательно смотрит. И делает это явно не из вежливости. Неужели ему и правда интересно? — Охренеть как круто ты рисуешь, конечно. Ты реально талант.

— Скажи это моему преподавателю, — горько улыбаюсь я, но как ни странно, в груди от его слов возникает какое-то теплое чувство.

Это приятно.

Меня редко кто-то хвалит. А от него такая похвала и вовсе неожиданный подарок.

— Надо сказать? Я могу, — соглашается Ярослав. — Без проблем. Называй номер квартиры. Поднимусь и скажу, что он старый слепой дебил, который не может разглядеть настоящий талант.

— Только попробуй! — я не на шутку пугаюсь, потому что кто его знает этого Ярослава. Вдруг и правда пойдет и такое скажет. — Георгий Исаевич очень хороший художник! Он разбирается, он на работы смотрит профессиональным взглядом, понимаешь? Ты смотришь как обычный зритель, а он…

— Ну ведь картины и рисуются для обычных зрителей, разве нет? — справедливо возражает Ярослав. — Или ты типа для критиков должна рисовать?

— Нет, но… — я всплескиваю руками, потому что внутри столько эмоций, столько мыслей, которые я не знаю, как выразить. — Но портреты должны вызывать чувства! А у меня… Георгий Исаевич говорит, что я рисую кукол, а не людей. А мне надо научиться рисовать настоящие портреты! Они мне нужны для портфолио, потому что я хочу поступить в Лондонский университет искусств! Это моя мечта там учиться! Я хочу этого сильнее всего на свете, понимаешь!

Я вдруг слышу сама себя и понимаю, что уже перешла на крик, поэтому замолкаю и делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться.

Какой смысл говорить о том, чего уже никогда не будет? Мне просто надо с этим смириться.

— Отвези меня домой, — тихо прошу я. — Пожалуйста.

Но Ярослав не двигается с места.

— И ты собираешься сдаться? — спрашивает он недоверчиво. — Вот так просто сдаться? Мне показалось, у тебя есть характер, Нюта. Серьезно вот так вот все сейчас бросишь и поедешь домой?

— А что я могу сделать?! Он меня выгнал.

— Ну не знаю, — Ярослав пожимает плечами. — Типа… еще одну попытку?

Еще одну попытку.

Еще одну.

Сердце начинает биться так сильно, что в ушах шумит, а щекам становится жарко.

— Я могу, — начинаю я, но голос меня подводит и срывается. Приходится сделать выдох-вдох и начать сначала. — Я могу… тебя сейчас нарисовать?

— Нарисовать? — кажется, Ярослав удивлен, но по его лицу тут же скользит усмешка. — В обнаженном виде, я надеюсь?

— Дурак!

Он смеется и выглядит довольным, как мальчишка. А потом пожимает плечами

— Почему нет? Я согласен. Но не обещаю, что смогу сидеть неподвижно и вообще буду хорошей моделью. Я ни разу никому не позировал.

— Это неважно, — искренне говорю я.

Я уже несколько раз рисовала его исключительно по памяти, а теперь, когда его лицо будет перед моими глазами — это будет гораздо легче, даже если он будет вертеться.

Я прошу его сесть на место водителя, положить руки на руль и смотреть вправо, чуть повернув голову. Сама я устраиваюсь на пассажирском сиденье и быстро шарюсь в своих запасах. Акварель, несколько тюбиков масла… но я же не буду сейчас рисовать красками? Беру коробку с углем. Осталось найти бумагу, потому что я ее обычно с собой не таскаю: беру у Георгия Исаевича. Можно, конечно, нарисовать с другой стороны старых портретов, но они грязные и порванные…

Решение приходит быстро. Тянусь к заднему сиденью и беру оттуда скетчбук, который я так и не взяла от Ярослава. Открываю, трогаю бумагу — да, шероховатая, нормально для угля. Не идеально, конечно, пигмент достаточно быстро осыпется, но пойдет.

— Спасибо за подарок, — замечаю я. — Пригодился.

— Я так и знал, — ухмыляется Ярослав и поворачивается ко мне.

— Не двигайся! — сурово прикрикиваю я. — Сиди ровно.

— А ты злая, когда рисуешь!

— Я всегда злая.

— Я бы поспорил, — снова ухмыляется он, но заметив мой взгляд, фыркает и поднимает руки. — Все, все. Сижу, молчу.

А я рисую — угольно-черные линии появляются на бумаге, складываясь в черты лица Ярослава. Непослушная прядь волос над высоким лбом, острые скулы, чувственный излом губ, жесткий прищур глаз, красивые сильные руки, расслабленно лежащие на руле. От него веет силой, и эта сила притягательна. Он самоуверен и самолюбив — и это тоже каким-то образом отражается в моем наброске.

Я останавливаюсь в тот момент, когда Ярослав со словами «Прости, но я реально больше не могу» потягивается, словно огромный кот. Крутит затекшей шеей, чуть морщась, разминает ее, и у меня на секунду возникает безумное желание потянуться ладонями к его плечам и сделать массаж, чувствуя под пальцами крепкие горячие мышцы.

Ох черт…

— Дай посмотреть, — Ярослав то ли просит, то ли приказывает, а я с сомнением протягиваю ему скетчбук.

— Это только набросок, — извиняюще говорю я. — Сколько успела.

— Да ладно, неважно, я же… — он вдруг замолкает, уставившись на рисунок. И молча изучает его еще какое-то время, пока я нервно кручу в перемазанных пальцах уголь.

— Ну как? — наконец не выдерживаю я.

— Сложно сказать, — медленно тянет Ярослав. Он выглядит… удивленным? Растерянным? Шокированным? — Это… Это неожиданно. Ты отдашь мне этот рисунок? Я заплачу.

— Нет, ты что, какие деньги. Забирай так. И это не полноценная работа, так, набросок просто, — почему-то оправдываюсь я.

— Заберу, — кивает Ярослав. — Обязательно заберу. Потом. А сейчас иди и покажи это своему преподу. И если после этого он не возьмёт тебя обратно, он тупой и слепой.

— Ты думаешь? — почему-то шепотом спрашиваю я.

— Уверен.

Я и сама знаю, что он на моих портретах получается не так, как все остальные, но вдруг этого все равно недостаточно? Вдруг мне опять скажут, что это все мазня, а а бездарность?

Ярослав смотрит на то, как я сижу, зажав скетчбук в руке, и не двигаюсь с места, а потом неожиданно мягко спрашивает:

— Пойти с тобой, Нюта?

— Не надо, — мотаю я головой. Но мне почему-то все равно становится легче. Я беру скетчбук, раскрытый на странице с наброском, беру сумку с кистями и красками и выхожу из машины. Очень боюсь позвонить в домофон, потому что не понимаю, что скажу учителю, но внезапно мне везет: прямо передо мной из подъезда выходит женщина с пестрой сумкой и пускает меня внутрь.

Я быстро взбегаю по ступенькам, останавливаюсь перед дверью и с безумно колотящимся сердцем стучу. Звонка у Георгия Исаевича нет.

Он открывает не сразу и смотрит на меня с холодным удивлением.

— Что-то забыла, Левинская?

— Да, — с неожиданной для себя смелостью говорю я и протягиваю ему свой набросок. — Забыла показать вам эту работу.

Георгий Исаевич хочет что-то сказать, но тут его взгляд падает на резкие черты Ярослава, нарисованные углем, и он замолкает. Смотрит на рисунок так долго, что я начинаю нервничать, а потом вдруг удовлетворенно кивает.

— Недурно, Левинская. Очень недурно. Зайди.

Я растерянно разуваюсь на тряпичном коврике, машинально вдыхаю привычный запах масла и одеколона и иду вслед за преподавателем в большую комнату.

— Ты сама видишь разницу? — спрашивает он.

— Вижу.

— А в чем она?

Я молчу.

Он вздыхает, но не раздраженно, а скорее снисходительно.

— Здесь, — Георгий Исаевич тычет пальцем в портрет Ярослава, — живой человек. Я вижу его недостатки, понимаешь? Вижу, что он жесток, вижу, что он самолюбив, но одновременно с этим обаятелен. Такой портрет хочется разгадывать, рассматривать, потому что в нем есть жизнь. А до этого ты мне писала только внешность людей, к тому же еще изрядно ее приукрашивая. Я уже решил, что ты ничего не умеешь.

— А как же автопортрет? — робко возражаю я.

Ну ладно, остальные, но себя я точно не приукрашивала.

Георгий Исаевич хмыкает.

— А твой автопортрет наоборот состоит из одних недостатков. Так тоже не бывает, Левинская. Жизнь всегда цветная, а не черно-белая. Бери уголь, покажу, что в этом наброске можно улучшить.

— То есть вы меня берете обратно? — неверяще переспрашиваю я.

— А что, разве это непонятно? — поднимает он бровь.

— Понятно, — торопливо соглашаюсь я. — Очень понятно!

А потом быстро подбегаю к окошку и нахожу взглядом Ярослава. Почему-то я так и думала, что он будет стоять на улице. Он поднимает голову, видит меня, и я показываю ему большой палец. Он кивает мне и улыбается. И только потом садится обратно в машину.