Жених моей сестры

Анастасия Градцева (2024)

— Убери руку, — прошу я. — Нам нельзя…Яр молчит и продолжает гладить большим пальцем мое запястье. — Пожалуйста! Не трогай меня!– Покажи мне, что ты против. Покажи так, чтобы я поверил. Пока мне кажется, что тебе все нравится. Да, мне нравится, когда он меня трогает. Это разве преступление?Хотя… в нашем случае да. Я очевидно сошла с ума, когда влюбилась так сильно в того, кто через месяц женится на моей сестре.

Глава 4. Кобальтовый

Без десяти четыре я уже стою перед воротами нашего дома. На плече у меня сумка с материалами, а в руках папка с работами. Несмотря на то что я должна была принести на занятие минимум три портрета, портрет там лежит только один, причем мой собственный, потому что он еще хоть как-то получился. Все остальное, что я вчера и сегодня утром рисовала, не выдерживает никакой критики, и нести это на строгий суд Георгия Исаевича — самоубийство чистой воды.

Без двух минут четыре я вижу выворачивающую из-за поворота машину. Красивая — редко встретишь такой насыщенный синий цвет, кобальтовый. Ярослав ее себе под цвет глаз подбирал? Впрочем, он такой сноб, что я не удивлюсь.

— Привет, Нюта, — он подъезжает прямо ко мне, опускает стекло и сияет улыбкой на миллион. — Отличный день, правда? Почти весна.

— Привет, — сухо говорю я, игнорируя его остальные слова, и сажусь на заднее сиденье, хотя мне уже предупредительно открыли дверь рядом с водителем.

Внутри очень чисто, приятно пахнет кожей и почему-то вишней. Ненавязчивый дорогой запах, который очень идет и машине, и самому Ярославу.

— Не хочешь сесть рядом со мной? Будет проще разговаривать, — замечает он, садясь за руль и пристегиваясь. — До города ехать минимум полчаса, и это если в пробки не встрянем.

— Не хочу.

— Садиться рядом или разговаривать?

— Ни то, ни другое, — отрезаю я. — Может, уже поедем?

— Ты чего сегодня такая злая? — усмехается Ярослав, с любопытством глядя на меня в зеркало заднего вида.

— Я всегда злая, — холодно говорю я.

И вдруг понимаю, что хотя сказала это не всерьез, но во многом это правда. Учитывая мой непростой характер и нелюбовь к людям, нет ничего удивительного в том, что в школе я так ни с кем и не подружилась. Удивительно скорее то, что две подруги у меня все-таки есть — Таня и Лия, которые из художки. Но, возможно, слово «подруги» слишком громкое для наших отношений. Мы просто видимся с ними пару раз в год и периодически общаемся в чатике — вот и все. И я никогда не обсуждаю с ними личные вопросы, мне это кажется…странным?

В общем, я не мастер общения. Иногда мне жаль, что я не умею вести себя так, как моя старшая сестра — весело болтать и мило улыбаться вне зависимости от того, что у тебя внутри. Именно поэтому родители перестали меня брать на всякие мероприятия типа благотворительных балов или ужинов с папиными друзьями, потому что я там, по выражению мамы, «все портила своим кислым лицом».

Что ж, хорошо, что у них есть Леля. Иначе и показать миру было бы некого. Я как образцовая дочь им явно не удалась. Мама вначале очень радовалась, когда я проявила интерес к рисованию, стала таскать меня на всякие выставки, а заодно и на балет с оперой, но быстро выяснилось, что и тут я ни к месту. Никакое искусство кроме изобразительного меня не интересовало, а на выставках модных современных художников я не хвалила картины, как было принято, а честно высказывала свое мнение. Ну а что мама хотела от девятилетнего ребёнка?

В общем, после того как я на выставке картин, которые рисовала жена директора парфюмерных магазинов, громко сказала, что «тетя совсем не умеет рисовать», мама меня больше с собой никуда не брала. Но, честно говоря, не то чтобы меня это сильно огорчило.

— Всегда злая? — весело переспрашивает Ярослав. — Сказал бы я, в чем может быть причина, но ты слишком маленькая для таких шуток.

— Мне девятнадцать, — зачем-то говорю я.

— Хочешь сказать, что уже взрослая? — поддразнивает он меня и нагло ухмыляется.

Я ничего не отвечаю и отворачиваюсь, глядя в окно. Да, будущий муж Лели очень обаятельный парень, он может и камень очаровать, но меня это не касается. Кроме того, я прекрасно помню холод в синих глазах, угрозу в низком голосе и понимаю, что все его поведение сейчас — игра.

Непонятно только зачем.

Я молчу. Проходит минут десять или даже двадцать, и Ярослав делает еще одну попытку.

— А у кого ты занимаешься рисованием? — светским тоном спрашивает он. — Тебе нравится?

Я молчу.

— Знаешь, — Ярослав расслабленным жестом отбрасывает со лба волосы, — тебе бы не помешало вести себя немного поприветливее. Я, кажется, уже говорил тебе, что нам с тобой лучше дружить.

— А я, кажется, говорила тебе уже, что я не хочу разговаривать.

— Вообще? Или со мной?

— И вообще, и с тобой. Особенно с тобой.

— А вот это уже любопытно, — замечает он. Из его голоса моментально исчезает веселая расслабленность, сменяясь холодным интересом. — И что же я успел тебе сделать, Нюта? Или твоя старшая сестренка права, и причина в банальной зависти?

Ничего себе, как он умеет.

Переход от легкой, похожей на флирт болтовни к такому выпаду настолько резкий и неожиданный, что я на мгновение теряюсь.

И не нахожу ничего лучшего, чем сказать правду.

— Окно моей комнаты выходит на сторону крыльца. И когда вы там с моей сестрой стояли и обсуждали меня, окно было открыто и я все слышала. Насколько я помню, ты называл меня странной и двинутой на голову, а еще говорил, что я завидую Леле, потому что она умница и красавица, а я совсем наоборот. Видимо, уродина и тупица? Не помню уже точно, как там было. Вот так. Нужны еще причины, по которым я не собираюсь с тобой дружить ни сейчас, ни в обозримом будущем, или этих вполне достаточно?

В машине повисает вполне ожидаемая пауза. Я готова к чему угодно: к тому, что Ярослав начнет все громко отрицать, к тому, что он разозлится, к тому, что вообще остановит машину и никуда меня не повезет, но он внезапно пожимает плечами:

— Ну прости. Но вообще, когда подслушиваешь чужие разговоры, надо быть готовой к тому, что можно услышать про себя не самые приятные вещи. Эти слова не были предназначены тебе.

— Но они были про меня! А говорить в глаза одно, а за спиной другое — это лицемерие.

— Это жизнь, Нюта. Нормальная взрослая жизнь.

Я молчу и смотрю в окно.

А что тут скажешь? Я думала, ему хоть неловко будет, а он вообще не видит никакой проблемы в том, что тогда говорил. Значит, и правда считает меня странной и некрасивой.

Ничего нового, Леля постоянно меня так называет, но почему именно сейчас так жутко обидно?

Неужели мне было бы легче, если бы он начал все отрицать и говорить, что я просто все не так поняла? Неужели мне зачем-то нужно, чтобы Ярослав — чужой жених, абсолютно неважный мне человек — думал обо мне хорошо?

Бред. Полный бред.

— Вот этот дом, — сухо замечаю я, видя, что мы уже подъезжаем к нужной улице. — Третий подъезд. И ждать меня не надо, я с тобой обратно все равно не поеду. Противно.

— Какие громкие слова, — иронично замечает Ярослав, тормозя у третьего подъезда. — Хочешь, еще раз извинюсь?

— Не хочу, — буркаю я, подхватываю сумку и папку с рисунками и выскакиваю из машины до того, как он успевает мне открыть дверь.

Квартира Георгия Исаевича встречает меня уже привычным запахом красок и старого одеколона. Я разуваюсь на коврике, связанном из разноцветных тряпичных полосок, и прохожу внутрь — в огромную, очень светлую комнату, где целых три окна со старыми рамами, но идеально прозрачными стеклами. Здесь очень пусто: только мольберты и стол, заваленный тряпками, палитрами, стаканами с кистями, карандашами и прочими рабочими принадлежностями. Островок хаоса в море абсолютного порядка.

Сам учитель ждет меня в комнате, в коридор он принципиально не выходит никого встречать, просто заранее открывает входную дверь — и все.

— Здравствуйте, Георгий Исаевич, — робко здороваюсь я.

— Добрый день, Левинская. Чем меня сегодня порадуешь?

Я открываю папку и достаю работы, а он хмурится и наклоняется, внимательно разглядывая мои рисунки. Седые волосы падают ему на лоб, он их отбрасывает нетерпеливым, каким-то мальчишеским жестом, совсем не вяжущимся с его возрастом и статусом.

— Где еще портреты? Я просил три, если мне память не изменяет.

— У меня не получилось, — признаюсь я. — Но зато есть лишний натюрморт.

Натюрморт Георгий Исаевич откладывает в сторону без особого интереса, но зато придирчиво рассматривает мой автопортрет.

— Мазня, — наконец выносит он вердикт.

У меня падает сердце. Еще ни за один портрет я не получала от учителя другой оценки. Всегда только эта — слово «мазня», сказанное презрительным тоном.

— Но почему? Здесь все хорошо по пропорциям, — пытаюсь возразить я. — А цветовое решение тут…

— Ты себя рисовала? — обрывает меня учитель.

— Да.

— Это не ты. Это какое-то дистрофичное страшилище, таким только детей пугать.

— Ну простите. Что в зеркале увидела, то и нарисовала, — бормочу я уязвленно.

Георгий Исаевич смотрит на меня с жалостливым высокомерием.

— Сегодня рисуешь меня. Набросок углем, схватывай только черты и характер.

— Простите, я, кажется… не брала уголь…

— Мой возьми, — он кивает на хрустальную вазочку, похожую на те, в которых подают конфеты. Только у него там лежит рисовальный уголь. — Вперед, Левинская. Времени мало.

Через сорок минут Георгий Исаевич рассматривает мой эскиз и опять кривит губы.

— Здесь нет характера, — выносит он вердикт. — Ты опять рисуешь кукол. Не людей.

— Но я вас так вижу, — пытаюсь оправдаться я.

— Ни хрена ты не видишь. И художник из тебя как из дерьма пуля, — резко отвечает он. — Ты даже не стараешься.

— Я стараюсь!

— Неправда.

После занятия я выползаю из квартиры преподавателя абсолютно раздавленной. Последний час мы разбирали портретную технику, Георгий Исаевич показывал мне, как он сам работает с углем, но сквозь это все сквозило его недовольство и раздражение.

Мазня, мазня, мазня…

Я никак не могу понять, что он от меня хочет. Хотя и честно пытаюсь.

Но ведь, когда я рисовала Ярослава, у меня получилось? Или мне это просто показалось?

Погруженная в свои мысли, я выхожу из подъезда и вздрагиваю от неожиданности, когда вижу стоящую на дороге ярко-синюю машину.

Он не уехал?

— А ты долго, — дружелюбно замечает Ярослав, распахивая водительскую дверь. — Ты всегда по два часа занимаешься? Я взял тебе кофе, но он уже остыл, наверное.

— Я не поеду с тобой обратно, — выпаливаю я, взбешенная его спокойным тоном. — Я же сказала! Я вызову себе такси!

Ярослав смотрит на меня с усмешкой, и в его глазах я вижу неприкрытый интерес. Опасный интерес, от которого внутри меня что-то екает. На солнце его растрепанные с тщательной небрежностью волосы отливают иссиня-черным, словно вороново крыло, и он сейчас настолько красив, насколько же и ужасен. Он буквально излучает силу, властность, самоуверенность и какую-то истинно мужскую безжалостность.

— Ты забавная, когда злишься, — тянет он. А потом скучающим голосом добавляет: — Вернешься обратно на такси, сдам тебя отцу. В машину садись. Быстро.

Мне ужасно хочется в него чем-нибудь бросить, но я делаю долгий выдох, сжимаю зубы и сажусь на заднее сиденье. В салоне пахнет не кожей и вишней, как до этого, а свежим кофе. А еще как будто цветами.

Мои предположения подтверждаются, когда мы выезжаем из двора, и Ярослав вдруг жестом фокусника берет с соседнего кресла букет и передает мне его, одной рукой продолжая рулить.

— Прими в качестве извинения, Нюта, — говорит он. — Будем считать тот случай досадным недоразумением. Окей?

Цветы очень красивые — нежные тюльпаны и нарциссы. Это самый настоящий весенний букет.

Но я не испытываю ни малейшего сожаления, когда открываю окно и швыряю его на обочину дороги. Прямо в грязный, не до конца растаявший снег.