Мыловарня леди Мэри

Алёна Цветкова, 2020

Я всю жизнь мечтала жить как нормальные люди: семья, дети, работа… Но не смогла даже нормально умереть. Вместо полета к свету, кинулась в сторону и оказалась в другом мире в теле юной девушки, потерявшей разум много лет назад во время болезни. И вроде бы мне наконец-то повезло, теперь я молода, красива, богата и собираюсь выйти замуж за соседа-барона… Но не все так просто, как кажется. И даже за право жить мне придется побороться…

Глава 1

Та-а-ак! Мыло порезано, упаковано и разложено по коробкам. Подарочные пакеты, ленты, бусины и прочий декор — на месте. Мелочь — в кошельке. А значит, я готова к завтрашней ярмарке. Чуть не забыла последнюю деталь. Достала из сумки визитки, сегодня допечатала еще один тираж.

Красивые они у меня, в эко-стиле. Фон светло-коричневый под крафт-бумагу, сбоку темно-коричневое дерево с редкими листиками на ветках и такого же цвета надписи: «эко-косметика», «Иванова Мария» и номер телефона. Очень мне нравился такой дизайн, лаконичный и в тему.

Завтра День России и традиционно намечаются массовые городские гулянья: концерты, выставки, ярмарки… Вот и наших организаторов тоже настоятельно уговорили поучаствовать. Мол, отказаться вы, конечно, можете, но вам потом к нам приходить по поводу аренды площади в сквере в центре.

Городок у нас небольшой, ссориться никому не резон. И нам, рукодельницам, тоже. Так что завтра, в среду, вместо того чтобы гулять по городу и отмечать День России, будем работать. Хотя я не расстроилась. Семьи у меня нет: мама много лет лежала, болела сильно, вот я, как самая младшая, за ней и ухаживала. Уколы, таблетки, массаж… Думать о себе некогда было. А уж найти мужчину, который разделил бы со мной заботы о маме, вообще было нереально. Так и жила.

В свободное время рукоделием занималась. Вязала, шила, а лет пять назад увлеклась мыловарением. Да так основательно, что все остальное забросила.

И когда до нашего городка докатилась мода на хенд-мейд, я была одной из первых мастериц, предложивших свои изделия покупателям. Доход не ахти какой, но хотя бы на закупку сырья и материалов я свою зарплату больше не тратила.

Может, если бы больше времени уделяла, то и заработать смогла бы… Вон наши девочки в интернете группы вели, по всей России рассылали свои работы. Но для меня мыловарение так и осталось всего лишь хобби.

Страшно же… А работа у меня основательная, стабильная: с девяти до шести, оклад и соцпакет. Никаких тебе забот о будущем, обо всем позаботилось государство. Я в пенсионном фонде трудилась в отделе персонифицированного учета. Тяжелая работа, внимательность нужна, но и зарплата неплохая по меркам нашего городка. На мыле я бы столько не заработала. Я же не бизнесмен какой-нибудь…

Эх… Чуть не забыла! Тортик нужно! У меня же день рождения послезавтра… Сороковник уже. Надо с девочками-рукодельницами отметить, чай с тортиком попить. Да, я знаю, заранее нельзя, а сорок лет вообще не отмечают, но мы же в двадцать первом веке живем, чтоб в дурацкие приметы верить.

Сунула ноги в шлепанцы и за тортиком побежала. У нас магазинчик открыли, прямо с крыльца вход. Очень удобно.

Ярмарка прошла слабо: народа вообще не было. Лето, жара. Все за городом на шашлыках да на речке. Зато мы с девочками, помимо чая с тортиком, еще конфетками с ликером угостились. На троих две коробки слопали… Да и черт с ним. Зато весело.

Когда вечером собиралась, уже голова маленько кружилась и смешинка в рот попала. А таксист, как назло, остановился на другой стороне площади у торгового центра. Но ничего, коробочка у меня легкая, донесу…

Разбудил меня сырой утренний холод. Вставать не хотелось, я еще не выспалась, поэтому подтянула одеяло, накрываясь с головой, и сжалась в комочек. Теплее не стало. Одеяло какое-то слишком тонкое. И я как будто бы не дома… Не может же быть такой сквозняк в моей квартире.

Я высунула нос наружу. В воздухе ощущалась осенняя промозглая сырость и даже явно пахло грибами, навозом и деревней. Будто бы я засиделась на крыльце нашей дачки с книжкой и заснула прямо там. Твердый и холодный деревянный пол под попой подтверждал мою догадку. Я уже почти успокоилась и, зевнув, решила попробовать поспать еще. Чувствую же, что утро совсем раннее. Обычно я после конфет с ликером так рано не встаю… Мамочки мои! Какая может быть дача, если я вчера была в городе?! И какая может быть осень, если только вчера было лето?

Я открыла глаза… Закрыла… Открыла снова… Ничего не изменилось. Я на самом деле уснула на деревянном крыльце. Но не на дачке, а в какой-то крепости… Что, черт возьми, происходит? Я не помню, чтобы мы с девочками-рукодельницами собирались на экскурсию… Нет. Чай с тортом, конфеты с ликером, ярмарка закончилась, и я вызвала такси и поехала домой.

Что?! Я даже подпрыгнула на месте… Потом же было еще кое-что… Воспоминания-вспышки… Автомобиль, летящий по дороге мимо торгового центра… И беспечно улыбающаяся я с коробкой, которая закрывает обзор… Удар… И я только успела заметить, как кусочки мыла взлетают в воздух… Я умерла…

Но я жива. Жива? Или нет? Я ничего не понимала. Удивленно огляделась вокруг. Это явно не площадь торгового центра и даже не больница…

Огромный двор, темно-серый холодный камень стен, растоптанная и раскисшая грязь дорожек, бегущих от крыльца к дверям каких-то деревянных хозяйственных построек, высокие глухие крепостные стены, закрывающие половину мрачного, в тон камням, низкого осеннего неба. Запах навоза, грибов, плесени и сырости мне тоже не приснился…

Что это? Где я?!

— Маруська, — раздался рядом негодующий голос. Я вздрогнула от неожиданности и неловко повернулась. Почему какая-то посторонняя и совершенно незнакомая безобразно толстая женщина в затасканном и вымазанном в грязи по подолу одеянии монашки называет меня так, как раньше называла только мама? — Опять ты на крыльцо выперлась. Только ж хворать перестала, всем монастырем за тебя молились. А то осерчал бы папенька твой, коль померла бы. Васка! — крикнула она, оглянувшись назад, в темную дыру входа. — Забирай свою малохольную! Опять на крыльце спала!

— Маруся, — раздался в темноте входа за моей спиной самый родной и близкий голос, — деточка, пойдем я тебя в кроватку уложу, одеяльцем накрою. Папенька нескоро еще приедет… еще недельку подождать надо, деточка…

Она говорила еще что-то… Но я не слышала. Глазам стало горячо, слезы текли по щекам сами. Я так хотела повернуться и увидеть ту, что говорила. И в то же время до одури боялась это сделать. Вдруг это просто голос… Не мама…

— М… ма… — смогла я прошептать онемевшими, непослушными губами, — ма…

— Опять замычала, — хохотнула толстая женщина, — вот что деньги, Васка, делают. Даже такая дурища замуж выходит.

— Ты, Ирка, не болтала бы, — ответила Васка голосом моей мамы, — пойдем, деточка, — она взяла меня за локоть, мягко и нежно. Как раньше…

— М…м-ма… — снова попыталась позвать ее, но все мышцы одеревенели от холода и не слушались… И даже челюсть как будто бы заклинило.

Васка накинула на меня одеяло, накрывая с головой, и прижала к себе.

— Ты б ее привязывала, что ль, — протянула задумчиво Ирка, — а то ведь холодно уже. Помрет еще, тебе потом господин барон голову открутит. Матушка так и делала, за ногу к кровати привяжет — и на целый день по своим делам. А то б до восьмнадцати лет не дожила бы эта убогая…

— Не собака ж она, на привязи-то сидеть, — вздохнула Васка и повела меня через открытые настежь, несмотря на холод, тяжелые дубовые двери монастыря, — дите несчастное…

— Да уж как же! — Ирка все ворчала и не могла успокоиться. — Что ж несчастная? Сейчас вон замуж за барона выйдет и заживет припеваючи. Лекарь сказал, детям болезнь-то не передается, так что деток нарожает, и все хорошо будет.

Я не поняла… Они про меня, что ли?!

Васка вела меня в неизвестном направлении вглубь здания, беспрестанно причитая, обнимая и кутая в грязное лоскутное одеяло, которым я укрывалась на крыльце. Я пыталась стянуть с себя вонючую тряпку, но не получалось. Руки не слушались и только едва заметно трепыхались вдоль тела. Я пыталась остановиться, но ноги шли сами. Пыталась закричать, но не могла разомкнуть челюсти. Все тело скручивало болью, и все было таким зыбким… Как будто бы ненастоящим. Больше всего хотелось упасть и исчезнуть. Все, что происходило сейчас, не могло быть правдой. И только объятия Васки удерживали меня в сознании… Мне хотелось увидеть ее лицо. Больше всего на свете.

Шли мы медленно, Васка сильно хромала и беспрестанно кряхтела, было видно, что передвигаться ей тяжело.

А я никак не могла поверить в то, что все реально. Слишком сильно это было похоже на затянувшийся ночной кошмар, который продолжается, стоит закрыть глаза.

— Ну вот и пришли, — Васка, скрипнув тяжелой дверью, завела меня в каменную комнату. Здесь было ничуть не теплее, чем на крыльце, и усадила на кровать. — Ох, Маруся, как же ты выросла. Вот папенька-то обрадуется. А через недельку он за тобой приедет, заберет тебя из монастыря. И поедешь ты домой, деточка, замуж выходить. Хорошую партию тебе папенька устроил. Соседа нашего сын. Ты его уж, наверное, и не помнишь? А вы же играли вместе, пока ты, деточка, не заболела. А меня папенька твой отправил присматривать за тобой. Уж так я его просила, умоляла все эти годы позволить в монастыре с тобой жить. Да матушка отказывала. Говорила, что пагубна излишняя забота, Господь не велел.

А я наконец-то смогла стянуть с головы одеяло, мельком оглядела комнату, или, скорее, келью. Узкий каменный мешок с низкой деревянной кроватью и сундуком. Окно-бойница, в которое скудно просачивался свет с улицы, наполовину заткнутое тряпьем, чтоб сильно не дуло. Лучина с обгоревшим кончиком, вставленная в щепку возле проема в каменной стене, занавешенного грубой тканью, заменяющей дверь. И сырость. Вездесущая сырость, от которой все углы покрылись пушистыми пятнами противной черной плесени… И я чувствовала стылую влагу грязной и пропахшей застарелым потом постели… Да, я бы тоже лучше спала на крыльце, чем на этом…

Я посмотрела на Васку, говорившую голосом моей мамы. Лица снова не было видно, только тощий зад склонившейся над громоздким деревянным сундуком старухи в длинном, до пола, темно-коричневом платье из довольно грубой материи. На голове серый от множества стирок платок, на поясе грязный фартук… Все тоже явно не первой свежести, не новое и неопрятное…

— Ма… ма… — выдавила я из себя, — ма-ма…

Челюсти так до сих пор и не отошли. Вообще, все тело ощущалось каким-то чужим и непослушным, как будто я отсидела его целиком. И теперь мурашки больно бегали по всем мышцам, сведенным судорогой.

Васка, энергично перебиравшая какие-то тряпки, при звуке моего голоса замерла. А потом медленно поднялась и наконец-то повернулась. И, конечно же, это была не она. Не моя мама. Глупо было надеяться.

Я будто снова потеряла ее. Стало так больно, слезы хлынули, размывая реальность. Но Васка все поняла по-другому.

— Ма-аруся, — резко прижала она руку к сердцу, — Марусенька… ты помнишь? Помнишь меня, маму-Васку?

Она кинулась ко мне, повалилась на колени, обхватывая за талию, и разрыдалась.

И я не нашла сил сказать, что приняла ее за другого человека. Просто подняла руку и положила на спину старухе. Хотела погладить, но руки еще не отошли от онемения и не подчинялись моим желаниям.

А Васка плакала и благодарила Бога за чудесное исцеление любимой девочки…